Текст книги "Вариант «И»"

4

В переулке было по-субботнему пустынно. Мы ехали не на моей прокатной машине: я позаимствовал у Иванова серьезный транспорт, и за рулем сидел классный специалист. Он лихо затормозил, заложив вираж по двору. Машина взмахнула дверцами, и мы высыпали из нее. Я скомандовал:

– Двое – на крышу, к вентиляционному выходу. В случае чего – огонь на поражение. По возможности – не смертельно.

Они бросились. К счастью, этажей было всего шесть.

– Остальные – за мной.

Запертый по случаю выходного дня подъезд сопротивлялся недолго. Мы взбежали на второй этаж. Я позвонил в дверь. Обождал. Потом вынул карточку – узкую, голубую полоску пластика. Не ту, что была изъята у спавшего – или притворявшегося – нынче ночью, но принадлежавшую лично мне. Провел по щели, невольно поглядев при этом на потолок, изукрашенный лепниной и всякими узорами: деловые люди при ремонте руководствовались своими вкусами.

За дверью едва слышно зазвучала мелодия. Смолкла. После этого я набрал номер кода. Снова музыка. Когда она стихла, дверь глубоко вздохнула, как донельзя уставший человек. Теперь можно стало отворить ее. Попробуй кто-нибудь сделать это раньше – сверху, с потолка, был бы насмерть поражен каждый квадратный дециметр площадки. Сейчас все было в порядке. Мы вошли. Будущий государь Александр Четвертый стоял напротив входа, улыбаясь. Трое парней, что были со мной, даже не поняли, кто перед ними: видали, конечно, его портреты, но всегда требуется время, чтобы отождествить приукрашенное неизбежно изображение с живым оригиналом. Я поклонился.

– Вы рискуете, Государь. Неужели никто другой…

– Они несколько заняты: у нас всего лишь полчаса до выезда, а им приходится тут хлопотать по хозяйству. Так что я уж сам.

– Но я ведь предупредил вас…

– Я внял.

– И просил вас надеть противогаз: в любую минуту он может…

– Он больше ничего уже не может – кроме как давать показания. Вот что касается второго…

– Он оказался не один?

– Двое.

– Значит, оба. На крыше?

– Да, это вы угадали верно. – Он избегал каким-то образом называть меня, не зная, видимо, в каком качестве я известен моим спутникам. – Пришлось немного повозиться, но представляете – тот, что моложе, в последнее мгновение, когда их брали, не решился выстрелить в меня. Хотя мог. А вот другой успел броситься сверху. Мы полагали, что он разобьется, и не сразу приняли меры. Однако у него было, я полагаю, какое-то приспособление, и мы спохватились несколько поздно: он сбежал.

– Вы хотите сказать, Государь, что сами были там?

– Естественно. Моя охрана состоит из правоверных; да к тому же с Северного Кавказа. Что же вы хотите – чтобы я упал в их глазах, отстранившись в минуту опасности? – Он покачал головой, усмехнулся и добавил: – Кроме того, я с юности люблю физическую работу – как и мой великий предок Петр Алексеевич.

Глядя на него, я поверил в то, что все это – правда. Хотя в Варианте «И» это было далеко не самым важным.

– Можем ли мы присоединиться к вашей охране, Государь?

– Прежде всего не станем опережать события: плохая примета. А во-вторых – мои телохранители обидятся. Поезжайте на место – туда должно уже вот-вот прибыть известное вам сообщение.

Я снова поклонился в знак повиновения.

– Еще одна просьба: не могу ли я взглянуть на задержанного?

– Боюсь, что он выглядит сейчас не весьма презентабельно; однако, коли есть желание – отчего же нет?

Он сам провел меня по коридору. Распахнул дверь. Там были его парни и задержанный, правда, в несколько подпорченном состоянии. Еще в коридоре у меня в кармане противно запищало: Изин индикатор, – догадался я, теперь уже твердо зная, кого сейчас увижу. Мне уже, откровенно говоря, надоело глядеть на эту рожу – столько раз попадался он на моем пути за последние дни. Да и за Наталью я был у него в долгу. Жаль, что не мне привелось брать его – хотя был он моложе и сильнее, разумеется. Только не сейчас: похоже, что возраст его истекал стремительно, как вода из треснувшего кувшина – того, что он носил на плечах.

Впрочем, на самом деле все обстояло вовсе не так прискорбно для него, как мне хотелось бы.

Он был в сознании и узнал меня, судя по его взгляду.

– Передам привет папочке, – сказал я ему.

Он только усмехнулся; скорее, просто ощерил зубы.

– Как сказать еще… – пробормотал он.

Государю я доложил:

– С вашего разрешения, мир Искандер…

– Поезжайте, – кивнул он, – возможно, произошли еще не все случайности, что определены нам. Впрочем – «Разве же думают те, в сердцах которых болезнь, что Аллах не обнаружит их злобы?»

– «Не слабейте», – сказано там же, – откликнулся я прежде, чем покинуть уютную контору, густо нашпигованную компьютерами и их причиндалами, телефаксами, ксероксами, автоматами, пистолетами и длинными кинжалами, какие носят на Кавказе.

5

Когда я вернулся в театр, там внешне все выглядело совершенно благополучно: людно, гудно и спокойно. Я хотел было разыскать Иванова, но он сам подошел ко мне, едва я переступил через порог.

– Он здесь, – сообщил он вполголоса.

Я кивнул:

– Куда же ему еще деваться. Только держите его крепко. Он человек опытный.

– Стараемся, – сказал Иванов. – У нас тут тоже не начинающие.

– Как поиски?

Он пожал плечами.

– Ничего. Наверное, придумали какой-то способ, какого мы не предусмотрели. – Он озабоченно покрутил головой. – На нем – ничего, никакого металла, кроме очков и ключей, четыре раза замеряли, только что не терлись о него. Так что прямого выхода вроде бы нет.

– Надо поработать головой, – сказал я, чувствуя, как улегшееся было волнение поднимается во мне снова. – Он знает, что напарник сгорел; при этом всегда предполагается возможность, что задержанный расколется. Значит, в запасе у оставшегося должно быть что-то такое, какой-то прием, о котором не знает даже и партнер. Металла нет – это еще ничего не значит. Авторучка ведь наверняка имеется, пусть пластиковая. Или, скажем, неметаллическая иголочка…

– Предполагаете яд?

– Черт его знает, что тут предполагать. Но способ должен быть. Мало ли: каблук, пуговица… Думайте! Минут через двадцать может оказаться уже поздно. Где он сейчас?

– Второй этаж, холл.

– Пойду туда.

– Не доверяете моим?

– Хочу быть рядом с ним. Как говорится – свой глаз лучше.

Иванов понимающе кивнул. Я уже повернулся было, чтобы уйти, когда он неожиданно спросил:

– Чей он, как вы думаете?

Я укоризненно глянул на него: спрашивать такое не полагалось, каждый делает свое дело. Он понял. Но я, пожалуй, даже сказал бы ему, на кого именно работает наш объект; я теперь уже знал это, или, во всяком случае, был уверен, что знаю. Однако – не нужно, если нет настоятельной необходимости, вселять в человека сомнения в надежности и порядочности той власти, которой он служит – или думает, что служит. Работникам Служб, как правило, известно о всякой власти намного больше, чем остальным, и сведения эти отнюдь не украшающие даже и самих власть имущих. Но информированность не должна переходить в полное разочарование: разуверившийся во всем работник теряет свою ценность, становится опасным для правопорядка. Поэтому я сказал лишь:

– Предотвратим катастрофу – тогда выясним.

Иванов, правильно расшифровав мой немногословный ответ, все же не почел тему закрытой; напротив, даже обиделся, кажется, тому, что я мог заподозрить его в подобной бестактности.

– Я не из любопытства, – сказал он. – Вот посмотрел на него вблизи – и почудилось, что когда-то мы с ним пересекались.

Это было уже интересно.

– Где – вспомнили? Служба, отдых, театр, гости у знакомых…

– Вот это и стараюсь сейчас сообразить. Не помню даже – здесь или за границей где-нибудь… Понимаете – ощущение непривычное: лицо его мне ничего не говорит. Но вот вазомоторика… Походка, манера поворачивать голову, наклонять ее при разговоре к правому плечу, в неподвижности – этак покручивать правой ногой, словно шейк танцует – был в старину такой танец… Это все, клянусь, где-то было уже видено.

– Взгляд, голос?

– Голоса такого я раньше не слышал, но он, может быть, и скорректирован.

– Запись анализировали?

– Послал, сейчас этим занимаются. Дело ведь не в моем интересе: знать бы – от какой он службы, легче было бы понять, чего бояться: у всех нас – свои почерки.

– Ладно, – сказал я, чтобы не тратить больше времени. – Меня, если понадобится, ищите около него.

– Вас понял.

Я поднялся на второй этаж. Здесь было более людно; большинство участников предпочитало почему-то именно этот холл, хотя отсюда был выход к задним рядам амфитеатра, а люди, как мне казалось, должны бы стремиться занять места поближе к сцене. Что это, подумал я? Осознанное – или инстинктивное ощущение того, что нечто может произойти? Массовый инстинкт? Да нет, – тут же сам себе возразил я. – Искали ведь заряд, а народ у нас опытный – сообразили, что ведь можно и не найти, камуфлет может и сработать, а если грохнет, то чем дальше от сцены, тем безопаснее. Конечно, силой тут никто никого не удерживал – однако желание приобщиться к Истории оказалось, видимо, сильнее страха.

Его я увидел почти сразу и, не скрываясь, направился к нему. Он тоже заметил меня и, когда я приблизился, доброжелательно кивнул и улыбнулся.

– Вижу вас нынче в печальном одиночестве, – констатировал он. – Ну как пишется?

– Контора пишет, – сказал я безразличным тоном человека, уставшего от всего на свете.

– На то она и есть контора. Кстати, а о замысле покушения вы уже сообщили в ваш журнал?

– Что вы имеете в виду?

Он усмехнулся:

– Слухом мир полнится. Я не вижу сегодня здесь одного из нас, членов руководства партии – от ее зарубежной секции; вы понимаете, кого я имею в виду. Так вот я слышал, что он оказался заслан антиисламскими кругами Востока, но его раскрыли и взяли.

Я огляделся:

– И в самом деле, его нет. До меня эта новость, честно говоря, еще не дошла. У вас есть какие-то подробности?

– Ну откуда же. Это ведь наверняка идет по разряду секретной информации. Наша партия – не правительственная организация. До нас все доходит в последнюю очередь. А вот вы должны быть в курсе.

– Ну, – усмехнулся я, – западных журналистов тут тоже не стремятся информировать в первую очередь.

– Понимаю, понимаю…

Во время трепа я мысленно восхищался им: человек этот должен был понимать, что ходит по лезвию ножа, если уж его напарник был схвачен; может быть, впрочем, тот должен был покончить с собой, но ведь не всегда срабатывает средство – или характер. И тем не менее держался он совершенно естественно; только правая нога его никак не успокаивалась, исполняя очень сдержанный шейк.

– А что вы здесь? – спросил я. – Вам же, как одному из главных, придется, я думаю, сидеть вместе с сотоварищами в президиуме?

Он ответил мне то, что и без него кому-кому, а мне-то было хорошо известно.

– Не на сцене, – сказал он. – В первом ряду. Мы единогласно решили, что находиться в торжественный миг на одном уровне с Претендентом нам, так сказать, невместно. Мы будем в партере. Хотя с балкона бывает куда лучше видно. Будь моя воля, я смотрел бы с балкона.

Это было уже и вовсе нахально. Сукин сын.

– Интересно, а Президент почтит?..

Он пожал плечами:

– Президент, как вы знаете, в нашей партии не состоит, хотя к идеям ее относится сочувственно. Уж он-то понимает значение личной власти для России: как-никак, пробыл два срока. Но ведь и он выдвинут в претенденты – хотя, думается, жест несерьезный: рядом с двумя Романовыми у него практически никаких шансов. Вы, может быть, заметили, что и плакатов в пользу нынешнего президента почти не видно?

Я вспомнил Европейский вокзал и свои проезды по улицам и кивнул.

– Разумеется, – согласился я. – Вот если бы Романовых не было на сцене…

– Ну, – сказал он, – как бы их могло не быть?

– Я неточно выразился. Имелось в виду – если бы оба они вдруг выбыли, сошли с дорожки.

– Это маловероятно, – протянул он таким тоном, словно речь шла о пустяках. После маленькой паузы повторил: – Очень, очень маловероятно. Практически таких шансов нет.

Он сказал – шансов, – отметил я про себя. – Любопытно. Весьма.

– Ну а вы? – спросил он в свою очередь. – Тоже, наверное, займете местечко поближе?

Я похлопал пальцами по своему цифровому «Никкону»:

– У меня хорошая камера. И широкоугольник. Так что мне выгоднее находиться подальше – и повыше. Может быть, даже залезу на балкон. Самый лучший обзор; тем более что там народу будет, я надеюсь, немного.

– Разумно, – кивнул он. – Ну что же – пора мне, пожалуй, спуститься вниз.

Время усаживаться.

– Может быть, встретимся после закрытия? – предложил я. – Хотелось бы задать вам еще несколько вопросов.

– Отчего же нет, – согласился он. – С удовольствием.

Он двинулся к широкой лестнице. Я смотрел ему вслед. Он старался идти, не прихрамывая – но, видимо, прыжок с крыши шестиэтажного дома все же не прошел совершенно бесследно, хотя устройство, давшее возможность мягкого приземления, каким бы оно ни было, сработало, надо сказать, неплохо.

В моем распоряжении оставалось еще несколько минут. И я тоже решил прогуляться по залу, уже почти совершенно заполненному – прежде чем занять заранее выбранную позицию.

Люди вели себя спокойно, хотя легкое волнение – оно ощущалось – витало в не очень свежем, невзирая на кондиционеры, воздухе. Свободнее всех, как и полагалось, чувствовали себя телевизионщики, давно уже привыкшие ощущать себя выше всех условий и условностей, словно были они стихией, явлением природы, от нее никак неотъемлемым. Большинство тяжелых камер было уже установлено на точках, несколько человек с ручными, в сопровождении ассистентов, еще бродили по залу. Пробегая глазами таблички с именами телекомпаний, наших и множества зарубежных, я прикидывал: кому на этот раз удалось занять лучшие позиции? Российскому глоб-каналу? СNN? Или, может быть, на этот раз НТК – Национальной телекомпании? Между ними обычно шла тихая борьба за центральную точку в таких вот случаях, когда вызревала сенсация, хотя и относились они к одному и тому же, осиротевшему ныне, ОТК. Странно: на сей раз выиграл не какой-то из трех китов, а некто четвертый; в таком случае то была наверняка акула. Я невольно подошел поближе. «Президентский телеканал»? Гм. Что-то я краем уха слышал о том, что такой возник, и президент в своей предвыборной кампании и в борьбе против Референдума и Избрания им пользовался; конечно, не было никаких оснований назвать ее президентской, однако такое наименование оправдывалось тем, что борьба шла за сохранение самой идеи президентства, в противоположность монархии, а не какого-то конкретного кандидата на первый пост; была эта телефирма, по моим данным, достаточно хилой пока еще. Возможно, доставшись государю, она и процветет, но пока…

Любопытствуя, я подошел поближе. И убедился в том, что – безотносительно к их финансовым возможностям, скромным, как у любой безрекламной компании, аппаратура у них была не просто хорошей, но прямо-таки шикарной – похоже, последний крик SONY, с совершенно новым дизайном – и электроникой, надо полагать, не уступавшей внешности. В этом деле я кое-что смыслю, – положение обязывает, – и сейчас с удовольствием глядел на новый шедевр, не без труда порой распознавая знакомые вещи в их новом облике. Красиво, ничего не скажешь. Пришлось президенту потратиться напоследок. Хотя и это вряд ли ему поможет… Так; ну а этим что управляется? Вроде бы все я уже опознал, а лишнего ничего на этой камере, как и в любом приборе и устройстве, быть не должно. Раз есть – значит эта штука нужна… Я подошел еще ближе; тоже интересно: помимо обычных кабелей, питания и трансляции, от камеры уходил еще один, тонкий; у других камер ничего подобного не было. Я хотел было подойти к камере вплотную, но в это время она начала медленно и плавно поворачиваться, хотя никто и не управлял ею: дистанционное управление? Откуда? Я только было собрался задуматься, как кто-то сзади тронул меня за плечо. Я оглянулся. То был человек незнакомый, но на груди его виднелся значок члена Службы порядка съездовского Оргкомитета.

– Вы мешаете работать, – сказал он – не грубо, но и без всякого дружелюбия. – Сядьте, пожалуйста, на свое место.

Спорить я не стал; место мое было наверху, и я направился туда, – однако так и не добрался. Я пошел вдоль фидеров, что согласно вели меня в вестибюль и оттуда – к выходу; но сразу на крыльце их согласие кончалось: если все остальные скрывались в расположившихся поблизости вагенах, увенчанных параболами антенн, то один, лишний, уходил совершенно в другую сторону и вползал в неприметный микроавтобусик, приютившийся в ближайшем дворе. Стекла машины были тонированы и отсюда казались черными. Не иначе, как управлять «президентской» камерой собирались именно отсюда.

Вот, значит, как обстояло дело…

Не останавливаясь, я прошел в глубь двора, зашел в подъезд, поднялся на второй этаж, побыл там с минутку и вышел. Только что двор был пуст; сейчас в нем оказались уже два молодых человека – ни один из них не глядел на меня, но опытному глазу было ясно, что они готовы к крутым действиям, если обстановка потребует. Я миновал их, не уделив им никакого внимания.

Я возвращался в театр, испытывая даже некоторое облегчение от того, что ларчик открывался предельно просто; хотя примешивалась к этому чувству и определенная досада: оказалось, что дельные мысли приходят в голову одновременно – или почти одновременно – самое малое, двум людям – а не мне одному, как я до сих пор полагал.

Я едва успел добраться до пустынного балкона, занял место в первом ряду; но не по центру, как прежде намеревался, а в правом углу. Отсюда мне было хорошо видно все, что следовало видеть, и спина оказалась неплохо защищенной. Правда, качественных снимков журнал от меня скорее всего не получит. Но я даже не уверен, что это хилое издание просуществует еще пару месяцев. Пусть живущие в Германии читают на немецком, черт их всех возьми.

На трибуну воздвигся, против ожидания, Сухов, военный промышленник, король зенитно-ракетных установок и великий князь противотанковых. Вот, значит, как, – подумал я. – Напрасным было опасение, что место займет, перекричав всех, Зеленчук: фашисты умеют перекричать кого угодно; однако тут, похоже, подходят к делу серьезно, и место человека в этой команде определяется не уровнем продуцируемых им децибелов. Ну посмотрим, каков из оружейника оратор. Нового-то он ничего не скажет: все выверено и отредактировано заранее. Поэтому слушать его я не стал. Пользуясь тем, что никому другому я тут не мог помешать, вынул мобильник и соединился с Ивановым.

– Немедленно возьмите под контроль микроавтобус (я назвал номер) – тут рядом, во дворе. Найдете по кабелю. Ничего не предпринимать, только наблюдать. Кто сядет, кто выйдет, куда пойдет – словом, полную картину происходящего.

– Сложно, – ответил он невесело. – Движение весьма усилилось, к нам сюда со всех сторон стекается народ – ну вы представляете, какой, сами видели, когда подходили. Боюсь, что скоро начнут пошумливать.

– Что же, как мы и ожидали, верно? Поэтому сейчас реализуйте третью программу. Петра Петровича с шумом. Все остальное – тихо.

– Вас поняли. Ффауст!

– Слушаю.

– Можете принять текст?

– Сейчас? Ну неужели не могли там без меня…

– Торопят. Сказали – очень срочно.

Я оглядел балкон еще раз. Было вроде бы спокойно. Текста должен был остаться самый конец – страничка, ну – полторы.

– Ладно, – сказал я. – Давайте – на скорости. – И снова включил диктофон.

– Пошел текст.

Снова просвистело. Я глянул на индикатор. Записалось.

– Чисто, – сказал я. – Итак, жду событий.

– Петр Петрович в пути. Но… Ага, новое сообщение. К сожалению, не из ободряющих.

– Давайте. Только быстро.

– Задержанный сбежал.

– Тот, взятый в «Резерве»?

– Так точно.

– Каким же образом…

– Его грузили в машину. Он был, казалось, в отключке. И вдруг словно взорвался…

Действительно, скользкий мальчик. Значит, теперь нужно ждать его здесь.

– Понял. Конец связи.

– Ко…

Грохот взрыва перед театром заглушил последнее слово.

6

Ну что же: что и требовалось доказать. Как написано в суре тридцать восьмой, по имени «Сад»: «Вот что вам обещано для расчета».

Взрыв, против моих ожиданий, не привел к панике в зале. Возможно, потому, что не повторился. Сухов на мгновение умолк, поднял взгляд от трибуны; видимо, кто-то просигналил ему нечто успокоительное, он кивнул и громко скомандовал:

– Все остаются на местах. Продолжаем работать. Мы находимся в полной безопасности!

И продолжил доклад. Начавшие было вставать люди послушно уселись.

Моим же первым движением было – рвануться к выходу, на бегу доставая из сумки «узи», и открыть огонь по тем, кого я еще несколько часов тому назад видел занимавшими исходные рубежи для атаки на театр и для которых сигналом должен был послужить только что прогремевший взрыв. После него, означавшего, что претендент уничтожен, сброду осталось бы только разметать, а по возможности и совершенно выключить из игры (этой и любой другой) незадачливых сторонников несостоявшегося государя. Что же тут можно было придумать другого, чем встретить их огнем?

Однако я вовремя остановился. Броситься и стрелять – было безусловным рефлексом, но сейчас он был как раз некстати. У меня хватало других дел. И я сразу же остановился, даже не попытавшись расстегнуть сумку; потом неторопливо спустился с балкона и подошел к стеклянной двери театра, чтобы окинуть взглядом прилегающую площадь.

Взорванная машина горела, но не тем высоким и буйным пламенем, какое бывает, когда взлетает на воздух автомобиль с полными баками; у этого комфортабельного лимузина представительского класса горючего было ровно столько, чтобы добраться до того места, где его обломки сейчас и находились. Машину мне было жаль, как и любое другое произведение рук человеческих или природы; но она была обречена с самого начала, принесена в жертву, чтобы спасти многое другое. Может показаться странным, что я не подумал об участи людей, в ней находившихся. Однако людей в машине как раз и не было: она управлялась по радио из машины сопровождения, пассажиры которой заранее знали, что должно случиться, и потому сохраняли необходимую дистанцию, чтобы никто на самом деле не пострадал. Других же людей на площади и вообще не было: милиция позаботилась. Так что удар, нанесенный оппонентами, угодил в пустоту. Конечно, пострадал находившийся в лимузине Петр Петрович, как и несколько его спутников; однако все они были всего лишь куклами, достаточно грубо сделанными, поскольку лимузин был, понятно, оснащен тонированными стеклами. И вся простенькая операция эта была чистой воды провокацией – для того и осуществленной, чтобы заставить противников новой партии раньше времени рвануться в атаку – и, естественно, проиграть.

Убедившись в том, что на площади все в порядке – атакующие были встречены на дальних, как говорится, подступах к ней, и вовсе не какими-нибудь группами сторонников джихада, но самой обычной милицией особого назначения, которой не полагалось быть пристрастной к одному или другому претенденту, но всего лишь сохранять установленный порядок – чем она и занималась сейчас с полным знанием своего дела, – итак, убедившись в этом, я повернулся к входу спиной и так же неспешно направился в фойе; нужно было найти спокойное местечко, где я смог бы побыстрее проработать переданный мне короткий текст – чтобы потом со спокойной совестью полагать, что все, от меня зависящее, на данный момент я сделал.

Едва я оказался в фойе, как оно стало стремительно пустеть – словно кто-то стал нагнетать в него сжатый воздух, выдавливавший наполнявших обширное помещение людей, – то были главным образом ребята из нашей охраны, – заставлявший их быстро втекать в открытые двери зрительного зала. Движение это сопровождалось заметно усилившимся гулом, какой возникает, когда внимание людей привлекается к чему-то важному. Люди вливались в зал необычно быстро, забыв о солидности, протискиваясь, подталкивая друг друга плечами. Похоже было, что вот-вот должно было произойти важное событие.

Так оно на самом деле и было. Даже ни у кого не спрашивая, я знал, что пару минут тому назад у бокового, артистического входа остановились две неприметные машины, несколько человек высадились сразу изо всех дверец и мгновенно оказались внутри, где их уже ждали. Это означало, что блуждавшие весь день слухи о приезде и выступлении Претендента наконец-то оправдались: престолонаследник Александр прибыл на встречу со своими будущими подданными.

Я стоял, провожая взглядом последних ускользавших из фойе участников съезда. Я не спешил последовать за ними. Еще не время было.

Ко мне подошел человек – серенький, неприметный в мешковатом костюме, под которым при желании можно было бы спрятать хотя бы и противотанковый гранатомет; впрочем, такого оружия у него не было, это я знал наверняка. Я вопросительно взглянул на него. Он кивнул:

– Подтверждается.

Я сказал:

– Не думаю, чтобы он предпринял что-то немедленно; он постарается в назначенный миг быть у всех на глазах – чтобы ясно было, что он тут совершенно ни при чем. Думаю, он вообще и не собирался действовать сам: он – организатор, а не исполнитель. Его делом было техническое обеспечение, это ему удалось, а теперь он должен лишь проследить за результатами. Однако если он поймет, что операция срывается – может, конечно, и пуститься во все тяжкие.

Так что присмотр за ним нужен неослабный.

– А кто исполнитель – известно? – спросил мой собеседник.

– Они – поблизости от театра, мы их пасем. Плохо то, что нам не известен заказчик: их может быть достаточно много.

– Не беспокойтесь. Здесь мы ничего не позволим.

Я, собственно, и не беспокоился. Тут работали профессионалы с обеих сторон.

Человек повернулся – и через секунду растворился, перестал существовать в поле видимости. Исчезнуть – намного труднее, чем появиться; парень умел это делать прекрасно. Давняя школа.

Я присел на один из свободных стульев и надел наушники, чтобы прослушать переданный мне текст. Он был, в общем, в порядке. Лишь несколько слов пришлось стереть и заменить на другие. Вполне пристойный текст.

Это заняло не более десяти минут. В зале все еще стоял ровный гул, что означало, что действо пока не началось. Я встал со стула и огляделся. Другой человек, неизвестно когда и откуда возникший, стоял в трех шагах – чем-то неуловимо похожий на первого, хотя по облику вроде бы совершенно другой. Поймав мой взгляд, он приблизился. Я передал ему диктофон.

– Все в порядке. Доставьте.

И, предвосхищая вопрос, добавил:

– Я, возможно, выйду из театра. Ненадолго.

Человек не произнес ни слова. Его просто не стало.

Я оглянулся на двери, ведущие в вестибюль. Возле каждой из них стояло теперь по два рейнджера. Их автоматы нельзя было бы утаить под элегантными облегающими пиджаками; но ребята и не старались скрывать оружие.

Ну как будто бы все.

Я вошел в зал и направился к месту, которое все это время сберегала для меня Наташа. Она глянула на меня, – показалось, – как-то отчужденно. Я попытался улыбнуться, но получилось это, по-моему, не очень убедительно.

А зал словно бы взорвался. Но вовсе не по поводу моего появления. Для зала я был – никто. Журналистов и без меня здесь была едва ли не половина из присутствующих. Одним больше, одним меньше – невелика разница.

Я присел и, собравшись с духом, хотел сказать ей несколько слов – пока еще можно было. Сейчас мы с ней балансировали на лезвии самурайского меча. Долго на нем не протанцуешь. И нужно было сделать что-то, чтобы мы спрыгнули не по разные стороны клинка.

– Наташа… – начал я.

Но писк связи прервал меня.

То был Иванов.

– Экстренно, – проговорил он прямо мне в ухо. – Только что зафиксировали: в наблюдаемую машину сел знакомый. Тот, кого упустили у Реанимации.

Выглядит он нормально, хотя передвигается, похоже, с некоторыми затруднениями. Пожалуй, стоило бы вам самому взглянуть.

– Иду, – ответил я.

Наташа смотрела на меня так, словно видела последний раз в жизни. Вряд ли потому, что вдруг испугалась за меня: похоже, что в мою способность выкручиваться из неприятных ситуаций она успела поверить. Скорее собиралась сейчас встать и уйти – и забыть, что я вообще существую на свете. Я склонился к ней. И сказал самым внушительным тоном, на какой только был способен:

– А ты не трогайся с места. Пожалуйста. Дождись меня.

И добавил:

– Пока меня нет, связь пойдет через тебя. На, держи. Защищенный.

И сунул ей в руку мобильник.

Она подняла брови и хотела что-то спросить, но я замахал на нее руками и заспешил к выходу.

По дороге оглянулся на камеры. Операторы уже прильнули к видоискателям, уточняя наводку, готовясь к приближавшемуся мгновению, когда на сцене появится Претендент Искандер.

Мне тоже очень хотелось увидеть это. Но не оставалось времени. Счет его пошел уже на секунды.

И тут меня – очень не ко времени – остановили:

– Мистер Вебер!

Вот холера! А вернее – мистер Стирлинг. В самый неподходящий момент. Не до него сейчас, честное слово.

– Мистер Стирлинг, очень рад вас видеть. Но, к сожалению…

Он прервал меня гневным:

– Где статья?

– Вот она. – Я похлопал себя по карману. – Но сейчас у меня нет ни секунды времени…

– У меня есть. Давайте.

– Однако, если у вас возникнут вопросы…

Я заранее знал, что они у него возникнут, и в немалом количестве. Маленькое торжество было запланировано мной заранее: присутствовать при том, как он станет читать этот текст и любоваться сменой выражений на его физиономии, когда он сперва не поймет, в чем дело, а потом сообразит, что представленная им сторона проиграла дело по всем статьям, потому что их игрок сошел с поля.

– Возникнут – тогда я найду вас, и вы ответите.

– Ну что же – как вам будет угодно.

Я вытащил конверт с распечаткой грузинского текста. И вручил ему.

– Только не засвечивайте всем и каждому, пожалуйста.

– Не беспокойтесь, – ухмыльнулся он.

Я приветственно помахал ему рукой и заторопился к выходу.

В вестибюле снова маячил неприметный мужчина, с которым я недавно разговаривал. Я пробормотал ему на ходу:

– Срочно государю: ни в коем случае не выходить на сцену, пока не получите добро по связи Иванова. И второе: на точке в зале – камера президентского ТV – без оператора, но под надзором. Немедленно и без суеты: надзор нейтрализовать, и все кабели ее отключить. Хотя бы топором, понятно? Еще лучше – вообще забрать ее…

– Если не удастся?

– Развернуть куда-нибудь – пусть глядит хотя бы в потолок. Но ни в коем случае – не на сцену! Исполняйте.

Он опять не удивился. И так же ненавязчиво, как в прошлый раз, исчез.

Я выскочил на бульвар, локтем прижимая к боку прикрытый пиджаком Изин подарок. Не тот, что пищит, а другой, с более выразительным голосом.