Текст книги "Вариант «И»"

3

Еще на подступах к Художественному театру заметна стала необычная суета: народу толпилось куда больше, чем перед любой премьерой. Были там наверняка и подлинные сторонники азороссов и, следовательно, Искандера, и просто любители сенсаций и всяческих торжеств. Но, пожалуй, гораздо более важными, с моей точки зрения, оказались другие люди. Они не тусовались перед театром, но ближние дворы по обе стороны бульвара были сейчас густо населены ими – молодыми и средних лет людьми, наверное, привыкшими обращаться с оружием – которое они, кстати сказать, не очень старались укрыть от посторонних взглядов. Да, события назревали.

Проходя, я невольно покосился на табло с репертуаром: интересно, чего по вине политиков лишились сегодня зрители? Ага, вечером должен был идти «Рубайят», по Омару Хайяму. Ставить поэзию на сцене у нас умели уже давно, к Хайяму же, насколько я мог судить, обращались впервые, но вообще из поэтической классики был поставлен – года два тому назад, помнится, – и «Гулистан», и, разумеется, «Лейла и Меджнун», и даже «Маснави» – хотя мне, например, всегда казалось, что Руми – эта его поэма – не очень пригодна для постановки на русских подмостках. Впрочем, как сказано в суре тридцать третьей, «Сонмы», айяте втором: «Поистине, Аллах сведущ в том, что вы делаете!»

Ничего: не попав в театр, жаждущие развлечений обратятся к кинотеатрам; если верить громадной – светящимися красками – рекламе, в Москве проходил в эти дни фестиваль фильмов, посвященных совместной борьбе россиян и мусульман против общих врагов в разные исторические периоды, начиная от монгольского нашествия, включая обе мировые войны, и заканчивая Багдадской войной 2003 года. Фильмы такого типа в последние годы выпускались по автомату, где-то на подходе были уже и телевизионные сериалы – на полвека каждый. Деньги на это были. Однако меня зрелища такого рода почему-то не привлекали; потому, может быть, что на уже совершившееся повлиять если не совсем невозможно, то, во всяком случае, очень трудно. Куда важнее и интереснее было то, чему еще только предстоит случиться.

* * *

Пока я медленно продвигался к зданию театра, стараясь подметить все, что могло иметь в будущем какое-то значение, сзади кто-то вдруг схватил меня за плечо. Я обернулся. То была Наташа.

Я понимал, что она придет сюда. Мне и хотелось этого, и не хотелось, потому что я опасался, что не все пройдет гладко и, возможно, не обойдется без крови. Кроме того, я еще не мог найти в себе однозначного ответа на вопрос: осталось ли для меня все по-прежнему после вчерашнего дня? Не то чтобы я произносил мысленно громкие слова вроде «измена» и тому подобных; опыт научил относиться к таким вещам спокойно. Я бы не смог облечь в слова свои ощущения, а если уж сам не разобрался, то и совсем бесполезно было бы говорить о них с Наташей. И потому после мгновенного колебания я позволил ей уцепиться за мой локоть.

Возле театра появилось наконец то, чего азороссы до сей поры не видели: тяжелые машины телевидения с параболами антенн и длинными толстыми кабелями. Похоже было, что сторонникам Искандера решили в один день возместить все то, чего они были лишены до сей поры: телекамеры устанавливались уже начиная с ближних подступов. Прямо удивительно, какими простыми способами можно добиться крутого изменения обстановки, – не без некоторого ехидства подумал я. – Кстати, никто из телевизионщиков не нацепил траурной повязки; и по их виду не скажешь, чтобы они очень уж сокрушались. Испуганы – это верно, а вообще для них в данном случае горе – не беда.

Однако телевизионщики были не единственными, кого я взял на заметку. Куда интереснее казались те, уже начавшие приезжать люди, коим предстояло сегодня принять важнейшее решение – кому впредь править Россией, иными словами – какой она станет и куда двинется.

Компания была любопытная – прежде всего тем, что у людей, входивших в нее, было очень мало общего – можно было бы даже сказать – ничего общего, за исключением одной-единственной причины, которая и собрала их вместе. А помимо нее, у одного из них – пока я все еще не знал, у кого именно, и те, кто снабдил меня этой информацией, тоже оставались в неведении, – была и другая причина, полностью противоположная первой. Если бы не существовало этого человека, и у него не было бы второй причины войти в эту компанию, – я, вернее всего, сидел бы сегодня в своей немецкой конторке и занимался совершенно другими делами. Но он был, и был я.

Первая, общая для всех причина заключалась в том, что не позже, чем через полтора, от силы два часа тут должен был, как уже сказано, открыться Программный съезд партии азороссов. Хотя, как мне было известно, для партии первоначально предлагалось и другое имя: «Евразийский союз» – что указывало на происхождение основополагающих идей новой организации по меньшей мере от Чаадаева и позволяло оперировать многими звездными именами русской философии, вроде Трубецкого или Соловьева. То были люди весьма умные и достойные, и ошибались они только в одном: хотели идти на Восток под хоругвью Православия, что было нереально по тысяче и одной причине. Азороссы эту ошибку собирались исправить – и исправили. А те люди, чьи имена, изображения и биографические (и прочие) данные были мне предоставлены на компакт-диске, как раз и являлись членами Исполнительного комитета партии с самого дня ее возникновения.

Целью своей партия ставила не только восстановление в России монархии; таких партий на сегодня было – хоть пруд пруди, и не было никакой надобности создавать еще одну (кроме разве что честолюбия ее организаторов – но этого не всегда бывает достаточно, нужны еще и немалые деньги, и еще много чего). Однако азороссы (это наименование еще в начале понравилось мне больше, чем второе) ставили своей целью не просто реставрацию монархии, но и избрание на царство конкретного претендента. В этом тоже не было ничего необычного: никакая власть не существует без конкретного ее носителя. Необычное было в личности претендента, которого эта партия намерена была выдвинуть, и чья биография, размноженная в десятках тысяч экземпляров, сейчас с успехом раздавалась и перед театром, и внутри него.

Вообще-то формально до сих пор никакие претенденты не выдвигались. Выборы монарха, как бы смешно это ни казалось, должны были бы проходить по тем же законам, по которым в России вот уже несколько десятков лет проводились выборы парламентариев и президентов. Законы эти, правда, неоднократно менялись, но главным образом в деталях, основа же оставалась первоначальной. Но в соответствии с этими законами прежде, чем избирать на царство, население должно было высказаться по поводу самого восстановления монархии, проголосовав на референдуме «да» или «нет». И в соответствии с законом, только после этого можно было начинать – в случае положительного ответа – подготовку к избранию на царство, выдвижению и регистрации претендентов, и так далее. Однако соблюсти закон было затруднительно по одной причине: проводить в скором времени еще одну всероссийскую кампанию было бы слишком накладно, а если бы кто-нибудь и не пожалел денег – избиратель скорее всего просто не пошел бы к урнам: ему все эти церемонии успели уже изрядно надоесть. И поэтому нашли компромиссный выход: фактически претенденты были объявлены и предвыборная кампания велась – но официально ничего такого не существовало, и de jure объявлять претендентов можно было только начиная с сего числа. Поскольку если, скажем, в тринадцатом году, о котором уже говорилось, да и в две тысячи семнадцатом отрицательный результат подобного референдума можно было бы с полной уверенностью предсказать заранее, – тогда никому и в голову не пришло всерьез и вслух говорить о такой постановке вопроса, то сейчас, в две тысячи сорок пятом, в год Столетия Победы (все еще памятной на Руси), уже не оставалось сомнений в положительном решении проблемы; настолько не оставалось, что референдум и избрание, отложив закон в сторону, решили объединить – для экономии времени и денег, что, как известно, есть одно и то же.

Итак, кандидаты, или претенденты, еще не были объявлены официально. Тем не менее один из них был известен давно и хорошо. Некоторое время, кстати, достаточно продолжительное, казалось даже, что никакой альтернативы на выборах вообще не возникнет, и претендент взойдет на престол по ковровой дорожке легко и безмятежно, под приветственные возгласы восторженных подданных. Претендентом этим был Алексей Романов. Тезка и потомок (во всяком случае, так принято считать) второго государя из дома Романовых, а также известного в прошлом веке претендента – великого князя Кирилла Владимировича. Тридцатичетырехлетний политолог, свободно, хотя и с ощутимым акцентом, говорящий по-русски и женатый на великой княгине из рода, помнится, болгарских Кобургов, – или, может быть, какого-то другого (вот не помню) известного в прошлом рода, поставлявшего монархов в любую точку Европы, где в них возникала потребность.

Великий князь Алексей на моем CD-диске не значился, поскольку в число руководителей партии никак не входил, да и не мог бы, даже захоти он. Тем не менее информации о нем у меня было предостаточно – как, впрочем, она могла бы появиться у любого желающего: в биографии первого претендента не было никаких секретов, никаких пятен – ни белых, ни черных. Вся его жизнь проходила на виду, так что были известны и его друзья, и любимые собаки, и фирмы, которые его одевали или чьими ракетками и клюшками для гольфа он пользовался, и водоизмещение его яхты, и любимые блюда и напитки – и так далее, вплоть до излюбленных выражений. Все было comme il faut, или, выражаясь более современно – все О.К. Известно было также (но это уже не всем), кто инвестировал деньги в его избирательную кампанию, которой, как я уже упомянул, только еще предстояло начаться. «Шелл», в частности, а также почему-то «Уолт Дисней Лтд» – ну и другие. Иными словами, как это всегда бывает, агитация за претендента, официально еще не разрешенная, на деле шла уже месяцами; в частности – все королевские дома Европы, как правящие, так и находящиеся в изгнании, успели не раз заявить – неофициально, разумеется, но нельзя же заткнуть рот августейшей персоне, если она считает нужным высказаться по какому-то поводу, – что Алексей пользуется их полным признанием, обладает, с их точки зрения, всеми необходимыми правами и нужными монарху качествами, и если народы России решат вернуться к естественной для них форме правления, то другого столь же безусловного претендента просто невозможно себе представить.

Со своей стороны, претендент (тоже, разумеется, неофициально, но лишь в частных беседах, которые по случайности удавалось услышать и увидеть вездесущим газетчикам и ти-ви-людям) высказывал мнение – разумеется, лишь в условном наклонении, – что если россияне вернутся на свои исходные позиции, то маловероятно, что народ захочет видеть на престоле представителя иного, не Романовского дома, хотя, безусловно, на свете есть и другие Рюриковичи, и наблюдается некоторое шевеление в стане Гедиминовичей – однако трехсотлетний стаж царствования имеют лишь Романовы, факт отречения от престола Николая Александровича и вслед за ним Михаила имел место в условиях давления и принуждения и не должен приниматься во внимание, поскольку дом Романовых от своих прав никогда не отказывался, и никаких фактов, препятствующих воцарению его рода, в природе не существует и быть не может; напротив, уже мученическая кончина последнего Государя как бы еще раз подчеркивала права Романовых на российский трон. Что же касается личностей, принадлежащих к этому дому, то не ему, великому князю и престолонаследнику Алексею высказываться на эту тему; пусть скажет свое слово народ.

На деликатные (и, разумеется, спонтанно возникшие и никем не подсказанные) вопросы друзей относительно политического устройства России в случае, если… – престолонаследник отвечал, что в наше время речь, разумеется, может идти только о конституционной монархии, что конституция в России давно уже есть и нуждается лишь в некоторых изменениях – в той части, где речь идет о верховной власти и обо всем, что с этим связано. С прошлого года к претенденту не раз пытались прорваться и официальные, и частные лица – прежде всего из бывших территорий Российской империи – таких, как Прибалтийские губернии, Польское царство и – в меньшей мере – Финляндия; не составляет труда догадаться, что их волновал вопрос отношения претендента к границам России – как современным, так и историческим; никому из них, однако, так и не удалось побеседовать с потомком государей. Что же касается других территорий, входивших в состав и первой, и второй Империи, то они такой проблемы как бы не замечали. Волновалось христианское Закавказье; там, как это нередко бывало и прежде, сразу возникли полярные точки зрения. А исламские территории бывших Империй, казалось, безмолвно произносили традиционное «Иншалла!». Ибо сказано в Книге, в суре «Стоящие в ряд»: «И будет вам воздано только за то, что вы совершали». Из чего следовало, что лучше ничего не совершать – пока в этом не возникнет крайней необходимости.

Листочки с краткой биографией Алексея тоже раздавались всем желающим – но только на дальних подступах к Художественному; но чем ближе – тем их становилось меньше, а уж в самом здании вряд ли можно было при всем желании найти хоть одну: азороссы никаких вольностей своим конкурентам не дозволяли.

Что же касается ти-ви-людей, то когда мы с Натальей затесались в кулуарную толпу, не спешившую пока что занимать места в зале, даже не стараясь прислушиваться к разговорам вокруг, я пришел к выводу, что движущей силой временного телевизионного руководства был, пожалуй, не только страх перед грядущей властью, но и неизбывное желание выдать сенсацию: где-то возник и быстро распространился повсеместно слух, что на открытии съезда появится наконец сам претендент Искандер и, не исключено, выступит с программной речью. Как бы ни относился преемник безвременно усопшего главы всего ТV к идее монархии и исламизации, упустить сенсацию он никак не мог бы. Правда, у меня были некоторые основания полагать, что первый вицедиректор, вот уже несколько часов исполнявший обязанности почившего, придерживался вовсе не тех политических убеждений, что его бывший шеф. Не будь я в этом уверен, возможно, стал бы искать другие пути приведения телефирмы к нормальному знаменателю; но этот путь оказался самым коротким – хотя и не самым гуманным, наверное. Однако боксеры на ринге в минуты боя как-то не задумываются о гуманности; у них хватает других тем для размышлений.

Если же говорить обо мне, то я вовсе не был уверен в том, что Претендент действительно принял решение присутствовать сегодня на съезде; реши он так, я бы наверняка знал. Но слухи все крепчали и, наверное, поэтому открытие заседания все откладывалось. Мы с Наташей успели выпить кофе в одном из буфетов; я не смог удержаться и еще раз внутренне посетовал на неимоверную дороговизну – здесь, на съезде – самых элементарных вещей; уж не знаю, что думали торговцы о среднем уровне доходов как делегатов, так и заинтересованной публики. Куда остроумнее было бы сделать угощение вообще бесплатным – хотя (тут же опроверг я сам себя) тогда на съезд привалило бы пол-Москвы: у нас по-прежнему страшно любят проехаться на чужака, на халяву.

Во все сгущавшейся толпе я увидел знакомую фигуру Бретонского. Мы с Наташей поспешили к нему. Казалось, он обрадовался нашему появлению: похоже, у него были какие-то новости, и ему не терпелось поделиться ими хоть с кем-нибудь.

– Приветствую вас, барышня. Здравствуйте, маэстро. Смотрите. Видите эту четверку? Обратите внимание на выражение их лиц: как будто хины объелись, не правда ли?

Четверо были – Зеленчук, Пахомов, Веревко и Сухов, военный промышленник. Все из моего списка – более не представлявшие для меня никакого интереса. Отработанный материал. Но из вежливости я все же поинтересовался:

– Что же их не устроило, если не секрет?

– Какие же тут секреты – все наружу… Их не устраивает – да и меня тоже, признаться, – что Лепилин захапал себе весь доклад. По сути, объявил себя главным, выдвигающим Претендента – а это, как вы понимаете, в будущем чревато всякими благами… Ладно, Лепилин выбивает себе дворянство; но и остальные – не такие уж альтруисты, у каждого из нас есть свои виды на будущее. Сейчас состоится закрытое заседание оргкомитета съезда – и перекопают регламент, так что каждую главу будет читать другой докладчик. Демократично, вы согласны?

– Наверное, на заседании будет интересно…

– Нет-нет, друг мой. И не пытайтесь. Там не будет никого, кроме членов оргкомитета. И, разумеется, самых доверенных лиц. Это ведь только я, идеалист, присутствую тут в единственном числе, мыслители никогда не бывали богатыми и удачливыми в мирских делах; у остальных – и секретари, и референты, и телохранители, и мало ли кто еще…

– Ну а почему бы вам не обзавестись в последний миг…

Бретонский покачал головой.

– Об этом надо было думать месяц назад. Такой номер не пройдет, хотя я бы с удовольствием… (На этот раз взгляд его в сторону Натальи был более продолжительным – и откровенным.) Кстати, не сработает и никакое пишущее устройство: будьте уверены, с технической точки зрения мероприятие подготовлено на высочайшем уровне.

Это, кстати сказать, было известно мне лучше, чем ему; но я не подал виду.

Через час – то есть за час до открытия – я еще не нашел никого и ничего, что помогло бы ухватиться хоть за самый кончик той тончайшей нитки, которая провела бы по хитрому лабиринту догадок и предположений, в коем я сейчас оказался – почти неожиданно для самого себя.

Между тем делегаты и гости все прибывали; ощущая значение предстоявшего, никто из них не мог спокойно усидеть дома: не каждый день и не каждый год доводится участвовать в событиях воистину исторических. Находившиеся под моим началом люди и внутри театра, и снаружи информировали меня о каждом вновь прибывшем, так что уже и сейчас на связь приходилось выходить поминутно, а что будет еще через полчаса – можно было лишь со страхом представлять. Сам же я был занят основным делом: в то время как группа специалистов искала заряд, я искал человека. И не находил. А время между тем утекало – и мне казалось, что прочные перекрытия Художественного театра начинают уже явственно колебаться под ногами.

Я в который уже раз пересекал холл третьего этажа, куда гости еще не добрались, и всякий, кто попадался на пути, принадлежал к персоналу или охране, – когда мой фон ожил в кармане в очередной раз. Еще и до этого при каждом вызове во мне что-то вздрагивало: было страшно, что вдруг мне доложат снаружи, что искомый субъект благополучно прибыл и проследовал внутрь; это означало бы наверняка провал моей версии: свидетельствовало бы о том, что он не был здесь ночью, а следовательно – не устанавливал фугаса, не готовил взрыва – и вообще причастен к замыслу устранения ничуть не более, чем я сам. Потому что было бы слишком уж наглым с его стороны – побывать тут ночью, успеть установить заряд – и ускользнуть, чтобы теперь появиться как ни в чем не бывало: наглым – потому что уровень риска для него оказался бы куда больше разумно приемлемого, а рисковать он не стал бы ни в коем случае.

Вот и на этот раз я вытащил трубку из кармана с ощущением предстоящей неприятности. Отзываясь – старался, однако, чтобы голос звучал так же ровно и безразлично, как всегда, независимо от обстоятельств; такое умение я вырабатывал в себе достаточно долго.

Вызов шел, однако, вовсе не от внешнего или внутреннего контроля; звонили даже не из Реанимации, но из укрытия в Чистом переулке. А я-то надеялся, что можно будет хоть немного расслабиться!

– Какого же… какого черта вы мешкаете? Я ждал информации еще на рассвете. Заспались, что ли? У вас все в порядке? Где Первый?

Мне ответили после краткой паузы:

– Первый здесь. С ним нормально. Однако возникли обстоятельства в связи с объектом, которого вы нам передали.

– На даче? Давайте подробнее. Что там произошло?

– Неприятность.

– Серьезная?

– Да.

– Привели задержанного в чувство? Допросили?

Еле уловимая пауза была ясным сигналом того, что дело не заладилось.

– Задержанный скрылся. Вернее, мы его не задержали.

– Вы в уме?

Оттуда ответили суховато:

– Наша группа прибыла в ноль два-двенадцать. Обнаружила тело человека, которого мы направили к вам. Убит. Больше никого. Объект скрылся. До сих пор нигде не замечен. Разрабатываем следы, но надежды мало.

В два-двенадцать, так. Через одиннадцать минут после моего с Натальей отъезда. Что произошло? Усыпленный каким-то образом пришел в себя – и сразу же проявил такую активность? Или возник некто третий, проделавший все: устранивший сотрудника и утащивший спавшего? Ни в какие рамки это не лезло. Впрочем… почему? Раз не влезает в рамку, значит, просто не та рамка выбрана.

– Способ убийства?

– Перелом шейных позвонков. Ударом, не удавкой. Возможно, «маваси».

Ударом. Маваси суто уте? Если так, то это свидетельствует о том, что нападавший принадлежал не к нынешнему поколению бойцов: они этим ударом уже не пользуются – разве что на соревнованиях. Но пусть так – мне-то от этого какая радость?

– Еще чьи-то следы обнаружены?

– С уверенностью трудно сказать.

Я с трудом сдержался, чтобы не выругаться.

– Ну хоть что-нибудь вы там выяснили? Кому принадлежит дом?

На этот раз отвечавший без запинки назвал фамилию. Ответ был тем, которого я ожидал. Лучше, чем ничего.

– Так. А что нашли на ускользнувшего? Адрес хотя бы…

Он назвал адрес. Я вздохнул:

– И на том спасибо. Будут новости – сообщайте немедленно.

Адрес тоже работал на мою версию; но черта ли мне было в этом, если все ее фигуранты исчезли и упорно не желали появляться? Можно было, конечно, предположить, что они просто отказались от реализации замысла – во всяком случае, сегодня и здесь. Но в это я не поверил ни на секунду. Это их звездный час был – сегодня. И здесь.

Сегодня; потому что завтра – Референдум и Избрание, после чего добраться до Искандера будет практически невозможно. При кремлевской-то охране.

Здесь – потому, что…

А, собственно говоря, почему все-таки именно здесь? Что заставило меня замкнуться на этой версии?

Эта простая мысль потрясла меня. Чтобы проанализировать ее, мне понадобилось несколько секунд. Затем я выхватил трубку. И набрал номер, известный, кроме меня, еще, может быть, двоим, а возможно, и только одному.

Мне ответили почти сразу – но и то я уже стал пританцовывать на месте от нетерпения.

Я выговорил рыбье слово и назвал себя.

– Да? – сказали в ответ доброжелательно.

После этого я говорил едва ли не целую минуту, обхватив ладонями поднесенную ко рту трубку, точно мерзнущего желтенького, пушистого цыпленка.

Мне откликнулись:

– Спасибо. Хорошо.

После чего я опрометью кинулся вниз, едва не сшибая с ног всех, встречавшихся по дороге.

Иванов был снаружи. Я бросил ему:

– Дай мне пять человек. Лучших. Штурмовых. Со снаряжением.

Он моргнул. Но, видимо, выглядел я убедительно. И он скомандовал.

Через тридцать секунд мы уже мчались прочь от театра.