Текст книги "Черная папка. История одного журналистского расследования"

Однажды меня пригласил к себе домой Эдуард Сагалаев, занимавший в то время пост главного редактора Молодежной редакции. Наши отношения, сугубо деловые на работе, вне стен Останкино давно уже превратились в искренние и теплые. Он не скрывал, что хотел бы видеть меня своим заместителем, а в будущем – возможно, и преемником, и делал все, чтобы передать мне свой огромный опыт организационной работы в редакции.

Жил Сагалаев на первом этаже обычной московской панельной многоэтажки на Аргуновской улице, рядом с домом, где жил Виктор Ногин. Эти дома и по сей день в просторечье именуются «телевизионными» (раньше их действительно занимали в основном те, кто работал в Останкинском телецентре). Своей квартиры у меня тогда не было, и я любил бывать у Сагалаевых в их гостеприимном, уютном доме. Обычно я приезжал со своей дочкой Дашей. Ее немедленно забирала к себе жена Сагалаева, Людмила, а мы с хозяином дома уединялись на кухне.

Так было и в тот вечер. Только спокойных посиделок не получилось, потому что Сагалаев буквально ошеломил меня своим вопросом.

– Представь себе, – сказал он, – что я снимаю все ограничения: организационные, финансовые, временные, цензурные. Все, какие ты только можешь себе представить. Но взамен ты должен сделать совершенно новую телевизионную передачу – такую, какой еще не бывало. Сможешь? Слабо?

Не помню, что я ответил тогда. Вряд ли что-нибудь очень умное. Не помню ни числа, ни даже месяца, когда произошел этот разговор. А жаль! Ведь именно с этого момента и для меня, и для очень многих моих коллег наступила самая драматическая, но и самая счастливая пора творческой жизни в Останкино. Началась работа над самой главной, как стало понятно через много лет, передачей, ставшей символом перестроечной журналистики, – той, что через год после нашего разговора не только вышла в эфир, но и получила свое название: «Взгляд». Потом, правда, выяснилось, что с подобным предложением Сагалаев обращался как минимум к десятерым ведущим журналистам и режиссерам редакции, «заряжая» нас всех на размышления. И в итоге мы все вместе принялись за работу.

Камертоном для нее как раз и стали слова Сагалаева: «Запретных тем нет! Снимайте все, что считаете нужным». И дело ведь было не в разрешении «быть смелыми». Мы наконец-то получили надежду, что наши усилия не пропадут даром, и их результаты увидят зрители.

Правда, сначала мы делали передачу, еще не до конца понимая, чего мы от нее хотим и что должно получиться в результате. Например, вплоть до 2 октября 1987 года, то есть до первого выхода в эфир новой программы, шли споры о том, кто должен ее вести. Я полагал, что в «построенной» режиссером Анатолием Малкиным и редактором Кирой Прошутинской квартире (хоть и студийной, но со всеми атрибутами подлинности, с настоящими кухней, кабинетом и гостиной) должна жить молодая пара. Он и Она. В гостиной они будут принимать гостей знаковых, уважаемых, серьезных, взрослых. В кабинете – своих сверстников: молодых ученых, врачей, учителей – то есть мыслящую интеллигенцию. Кухня, как тогда в большинстве советских квартир, предназначалась для самых откровенных разговоров на запрещенные в ту пору темы. Мне казалось, что это как раз и обеспечит новый, разносторонний взгляд на проблемы, которые мы будем обсуждать.

Но победила в результате другая творческая концепция. Было решено посадить в студию этакую «битловскую четверку» молодых парней – образованных, раскованных, не лезущих за словом в карман. В итоге «Взгляд» поначалу существовал в несколько размытом, бездумном формате, скорее развлекательном, нежели серьезном, то есть это был некий прообраз телевидения сегодняшнего. Но уже с начала 1988 года он стал обретать свою подлинную сущность: глубину тем, остроту дискуссий, публицистический накал беседы. Вести ее начали профессиональные авторы, журналисты редакции. Истинным днем рождения «Взгляда» как передачи, о которой помнят и сегодня, можно считать выпуск, где все сюжеты так или иначе были связаны с проблемой прав человека. Точнее, отсутствия их в нашей стране…

Главным эпизодом программы стало тогда интервью с замечательным кинодокументалистом, Герцем Франком, сопровождавшееся фрагментами его нового фильма «Высший суд». Разговор шел о судьбе осужденного на казнь человека. По сути же, дискуссия шла о той проблеме, которая и сегодня раскалывает общество на две половины: о праве государства на убийство, о праве человека на жизнь.

Впервые тогда проблемы, поставленные в программе, обсуждали ведущие не друг с другом, а с приглашенными в прямой эфир гостями. Профессор права Александр Яковлев, журналист «Литературной газеты» Александр Борин, специализировавшийся тогда на юридической тематике, своими комментариями в прямом эфире «Взгляда» заставили заговорить об этой программе уже на следующий день всю страну. Это была первая передача, которую наконец-то заметили и наши коллеги из печатных СМИ, и партийное руководство страны. Кстати, впервые тогда нашу команду, которую возглавлял Эдуард Сагалаев, пригласили в идеологический отдел ЦК КПСС. Разговор был серьезным, и шел он даже не о темах будущих программ, а о том, что отныне все материалы, которые мы собираемся показывать, должны быть представлены в эту организацию. Началась фактически конфронтация программы и партийных идеологов. Горбачев требовал гласности, его подчиненные делали все, чтобы не допустить ее на телевизионный экран.

С другой стороны, некоторое внутренне разделение существовало и внутри самой передачи. В эфир выходило как бы два разных «Взгляда». Банальный треп на несущественные темы наших «мальчиков» (так мы называли четверку молодых ведущих), перемежающийся большим количеством музыкальных клипов, создавал некий формат программы для фанатов «Ласкового мая». Но существовал и другой «Взгляд» – для мыслящего меньшинства советских людей. Главным стратегическим оружием стали наши гости. Не мы, ведущие, не темы и сюжеты, которые как и прежде подвергались цензуре, а именно люди, осмеливающиеся говорить то, что нам говорить было запрещено. Мы не могли рисковать программой, ее могли прикрыть в любой момент, особенно в начале ее существования. Гости же передачи были относительно свободны. Если бы не они, никакого «Взгляда» бы так и не состоялось…

В результате этого «раздвоения» программы мы общались с самой разной аудиторией. В книге рекордов Гиннеса даже был зафиксирован рекорд: нас смотрело одновременно больше людей, нежели любую другую передачу того времени в мире – сто девяносто миллионов человек. Нас смотрели практически все, говоря современным языком, у нас был почти 100-процентный рейтинг. И все-таки главное было в другом, не в цифрах и количестве зрителей – мы не гнались за ними, потому что у нас не было рекламного кнута и пряника. Мы предлагали людям думать вместе с нами, при этом соглашаясь или споря, одобряя, либо люто ненавидя нас, но думать и еще раз думать. А значит учиться принимать самостоятельные решения, а в итоге, извините за пафос – становиться гражданином, хозяином своей судьбы и своей страны. Вот почему уйдя из эфира в конце декабря 1990 года, «Взгляд» больше так и не появился на телевизионных экранах. Нет его и поныне, и в ближайшие двенадцать, а то и двадцать четыре года он не появится. Нынешней власти не нужна думающая страна.

Мы были околдованы духом свободы, опьянены творчеством, страстью к публицистике и открытому слову. Работа отнимала у нас едва ли не 24 часа в сутки, не оставляя времени на самое личное – семью, детей, друзей. Мы практически перестали видеться с Виктором Ногиным. Мобильников тогда еще не существовало, и зачастую наше общение сводилось к запискам родных, выложенным около домашнего телефона: «Звонил Виктор, просил связаться», «Звонил Владимир, просил позвонить»… Слава Богу, в этих записках ни разу не бы упомянут наш «тайный» пароль – «Афган». Значит, в жизни каждого из нас все было более или менее благополучно.

Но даже и для короткого телефонного общения времени катастрофически не хватало. Вот понедельник, первый день нашего двухнедельного рабочего цикла. Мы входим в аппаратную на шестом этаже Останкинского телецентра, отсматриваем снятые материалы, отбираем хронику, монтируем, озвучиваем… Периодически спускаемся в нашу четвертую студию, пишем «актуальные интервью». Работа идет, не прекращаясь ни на минуту. Надо было отсмотреть подобранные музыкальными редакторами видеоклипы, дать задание по оформлению студии, ответить на письма, подготовить к эфиру статистику и сделать многое, многое другое…

Вторник и среда в том же режиме – беспрерывно и безостановочно, круглосуточно. Инженеры видеомонтажа, операторы, осветители, то есть технический персонал, менялись. Мы, журналистская группа, – нет. В четверг обычно осуществлялся первый прогон смонтированных материалов, показ наработок Сагалаеву и большому руководству ЦТ. Кабелем Останкино было связано со Старой площадью, где находились здания ЦК КПСС. Полагаю, что и другие заинтересованные организации имели возможность смотреть «Взгляд» до эфира. Несмотря на заявленную свободу программы, менять установленный порядок никто пока не собирался.

Потом общий сбор у главного редактора. Замечания на уровне редакторских правок. Либо споры и дискуссии, либо категорическое: «Этого в эфире не будет». И все-таки, из программы в программу, «добро» давалось на такие сюжеты, о которых в жестких рамках официального ТВ прежде и помыслить было нельзя.

Ночь с четверга на пятницу – единственная на этой неделе, когда я наконец-то еду спать домой, вместо того, чтобы коротать ее на стульях в аппаратной. Причем коротать-то приходилось всего только два часа между монтажными сменами: другого времени передохнуть у нас не было даже ночью. На следующий день – эфир, а я ведь не только автор и «начальник», то есть главный выпускающий программы, я еще и ведущий. Мне предстоит «войти» в каждый дом… Надо выглядеть!

В пятницу днем идет выпуск «Взгляда» на Дальний Восток, или, как мы это называли, показ для начальства. Этот выпуск смотрит все руководство Гостелерадио, а не только жители Дальнего Востока. С помощью спутниковой и наземной системы «Орбита» дальше передачу смотрели в записи все те, кто живет за Уралом. А у нас, творческой группы, – снова общий сбор в кабинете Сагалаева, очередной разнос и дополнительные рекомендации, очередные редакторские правки и цензурные ножницы.

Наконец, мы спускаемся в аппаратную для завершения работы над программой. Впереди подготовка к главному московскому выпуску. К прямому эфиру! Тому самому эфиру, необходимость и правомерность которого я так горячо отстаивал в спорах с Витей Ногиным и многими другими коллегами. «Взгляд» начинается поздно, иногда далеко за полночь. Идет два, три часа – не было у нас тогда ограничения в хронометраже. Но ни об усталости, ни о сне тогда никто и не думал. Главное – выстраданная, выпестованная программа была в эфире! Вот почему именно в Москве и на европейской части страны люди узнавали то, что действительно мы хотели сказать и показать в программе. Это зачастую можно было сделать только один раз и каждую программу мы делали как последнюю. Классический пример такой программы – знаменитая передача о мавзолее, которую мы готовили два месяца в условиях абсолютной секретности и в которой мой гость режиссер Марк Захаров впервые предложил захоронить Ленина. Скандал был огромный. Проходивший тогда в Кремле Пленум ЦК КПСС сменил повестку дня, и его участники требовали нашей крови и немедленного закрытия «Взгляда», а зрители за Уралом при этом недоумевали: «А что, собственно, случилось?»… Они и не подозревали, что видели абсолютно другую версию программы, нежели москвичи.

Утром в субботу мы оказываемся дома. Отсыпались чуть ли не сутки, так были вымотаны недельным марафоном. И вот, наконец, воскресенье, когда можно перевести дух и побыть с семьей. Но чаще всего все складывалось иначе: уже вечером нас ждали такси, аэропорт, самолет. Очередная командировка в разные точки страны. Очередные съемки материалов для нового выпуска. А потом – вновь по тому же кругу. И так почти четыре года.

Спасало нас то, что над программой работало несколько творческих групп. Поэтому выдавалась иногда и целая неделя выходных… Тогда мы старались побольше побыть с семьей, решить какие-то домашние проблемы. Какие уж тут посиделки с друзьями!..

И все-таки нечестно было бы сейчас сваливать неровность, «пунктирность» наших встреч с Ногиным в это время только на повальную рабочую загруженность. Может, мне сейчас это только кажется, но, по-моему, некоторый холодок в наших отношениях появился в те годы еще и потому, что Виктор, секретарь парткома Гостелерадио СССР, не карьерный, а по-настоящему убежденный коммунист, носитель громкой революционной фамилии, вряд ли мог оставаться безучастным к нашим, чересчур по тем временам резким, материалам. Скорее всего, они ему могли быть даже неприятны. Возможно, он болезненней, чем многие другие, отзывался на темы сталинских репрессий и ГУЛага, преступлений КПСС и КГБ. Он чувствовал (вероятно, куда острее, чем я) ответственность за все сказанное и показанное на телеэкране. В конце концов, отнюдь не будучи партийным доктринером, он все-таки оставался человеком, отвечающим за идеологию Гостелерадио, «плотью от плоти» царившего тогда партийного мировоззрения.

Возможно, именно мои «взглядовские» сюжеты, связанные с историей КПСС, репрессиями, ГУЛагом (а особенно передача о Мавзолее), – нет, не развели нас с Виктором, но несколько охладили наши отношения. Пишу это с горечью. Печально, но факт: о том, что Виктор уехал в Югославию, я узнал не из телефонного звонка, не из приглашения на «отвальную», а только из программы «Время», где в первом же своем материале из Югославии Виктор Ногин появился с субтитром на экране «собственный корреспондент Гостелерадио СССР в Югославии».

И все-таки, желая сам того или нет, но Виктор Ногин – его личность, наши разговоры с ним, наша дружба – во многом повлиял на те темы, которые я поднимал, будучи выпускающим и ведущим «Взгляда». Все, о чем я говорил в своих сюжетах, так или иначе касалось не каких-то деталей и частностей, а человека — его судьбы, его жизни, его прав. То же самое, кстати, интересовало и нас с Виктором Ногиным во время командировки в Афганистан. И это же стремление дойти до сути, уважение к человеческой жизни, к праву человека на память, в конечном счете, и заставляют меня столько десятилетий биться за то, чтобы узнать истину о судьбе моего пропавшего друга.

Благодаря «Взгляду» на Центральном телевидении Советского Союза заговорили, наконец, о самых разных, но одинаково запретных раньше темах: о советской Конституции, узаконившей диктат одной партии и о несчастных детях-сиротах; восстановлении храма Христа Спасителя и «узбекском деле»; подлинных масштабах Чернобыльской трагедии; о кооперативном движении; о русском роке, который, наконец, вышел из подполья, и фильмеАскольдова «Комиссар», снятом с полки… Да разве все перечислишь!

А если вспомнить создателей программы, моих коллег – например, Александра Политковского? Я считал и считаю его уникальным явлением в истории телевидения, а не просто рядовым корреспондентом одной конкретной программы. Его кепка стала символом прихода на ТВ жанра «журналистское расследование»… Не надо забывать и о том, что во «Взгляде» тогда работало более двадцати лучших на то время телевизионных журналистов и режиссеров. Как жаль, что многие имена сегодня забыты. Впрочем, остались в памяти Юрий Щекочихин и Артем Боровик, Елена Масюк и Елена Ханга, Евгений Додолев и Дмитрий Захаров. Их и сегодня знает вся страна… К сожалению, уже нет в живых двух первых ведущих «Взгляда» – Влада Листьева и Олега Вакуловского. Светлая память всем, кого уже нет с нами!

Все годы работы во «Взгляде» особенно значимой для меня и всех моих коллег продолжала оставаться все-таки афганская тема. То, что пережили мы с Виктором Ногиным в Афганистане, о чем думали и спорили с ним, монтируя наш фильм и защищая от цензуры каждый кадр, по-прежнему волновало и будоражило душу. Открыто и громко говорить об этой войне стало возможным после того, как там начали погибать дети высокопоставленных лиц: дипломаты, журналисты, операторы… Я хорошо помню, как после одной такой трагедии, когда мы подготовили для «Взгляда» уже вполне «открытый» репортаж на эту тему, один из сотрудников телецентра принес нам пленку с абсолютно запрещенной песней А. Розенбаума «Черный тюльпан». И сказал: «Это вам для передачи… Дайте в эфир!». Между прочим, это был человек, в должностные обязанности которого входило как раз «стеречь и не пущать» – он должен был выявлять и размагничивать такого рода «контрабандные» материалы. Но молчать о том, что происходит, уже не хотел никто, и песня прозвучала в нашей программе.

О каких «болевых точках», связанных с афганской войной и впервые прочувствованных нами в той далекой командировке, рассказывал «Взгляд»? Прежде всего, это была тема «груза 200». Гробы приходили в российские города и села, но матерям не разрешали их вскрывать, не разрешали писать на памятниках, что воин погиб в Афганистане… Это была самая страшная, самая черная боль, и о ней нельзя было молчать.

Другая больная тема – возвращение домой наших пленных. Ее впервые на советском телевидении поднял тогда наш замечательный журналист Сергей Ломакин. Зачастую тех, кто был взят моджахедами, считали предателями. Мы же настаивали на их реабилитации, подкрепляя свои выступления материалами, отснятыми в свое время в Афганистане, – как теми, что вошли в окончательный вариант фильма «Самолет из Кабула», так и теми, что остались за кадром.

Наконец, крайне важным и выстраданным делом было создание (в том числе, и усилиями «Взгляда») Союза ветеранов Афганистана. Кто будет помогать тем, кто все же вернулся с войны, кто станет заниматься лечением, инвалидными колясками, психологической поддержкой инвалидов?.. С самого начала было понятно, что государство не собирается взваливать это на свои плечи, тем более, что Министерство обороны по-прежнему отказывалось оперировать применительно к Афганистану таким понятием, как «война». А мы с Ногиным видели в афганских госпиталях безруких и безногих солдат, и забыть это было невозможно. В конце концов, такая организация была создана – не «Взглядом», конечно, но при его постоянной поддержке.

Я до сих пор горжусь тем, что для миллионов зрителей «Взгляд» стал любимой программой. Гостями студии становились десятки интереснейших людей, которых можно было по праву назвать цветом нации. Самые острые темы, самые неоднозначные мысли, самые смелые идеи – это и был «Взгляд». М. С. Горбачев, бывший главой государства, мог закрыть нас одним словом, одним телефонным звонком, но он этого не делал. Он был действительно и по-настоящему сильной властью. Он не дал разваливающейся стране скатиться в пучину гражданской войны. Благодаря исключительно Горбачеву югославский вариант в СССР не прошел. Он понимал, что сильной власти для реализации всего задуманного нужны сильные СМИ, и прежде всего – сильное телевидение, а значит сильные, независимые журналисты.

При этом Президент СССР внутренне, конечно, оставался частью системы, которая воспитала его и выдвинула в вожди. Поэтому, как однажды он признался мне сам, он нас временами искренне ненавидел. Но в обиду, тем не менее, никому не давал. Однажды Раиса Максимовна Горбачева рассказала мне, что ее муж, если смотрит программу, «ругается страшными словами» и «швыряется тапочками» – но, к счастью, дальше этого его недовольство не шло. С другой стороны, в своих выпусках мы с Политковским никогда не выходили к аудитории с авантюрными и бездоказательными заявлениями; у нас всегда был с десяток документов, подтверждающих то, о чем мы говорили. Возможно, поэтому с нами было трудно бороться.

«Взгляд» стал не только высокой общественной трибуной, но еще и передачей, куда можно было обратиться в поисках справедливости, и если это оказывалось возможным, мы старались помочь или, по крайней мере, сказать о проблеме вслух. Мы получали от людей письма (мешки писем!), и многие из них становились исходной точкой острых сюжетов и громких скандалов. Нашу команду даже называли в свое время «всесоюзной жалобной книгой» – и если жалобы имели острый социальный контекст, то они никогда не оставались пустым сотрясением воздуха.

Много раз я хотел написать историю «Взгляда». Сделать это надо хотя бы для того, чтобы заинтересованный читатель (например, мой студент – будущий журналист) смог узнать об этой легендарной программе правду из первых уст, получить истинную информацию, а не то, что самым бессовестным образом тиражируют сегодня многочисленные «создатели», «отцы-основатели», «руководители» и прочие вдруг зажёгшиеся «звезды» некогда знаменитой телепередачи. Дошло до того, что для вручения ТЭФИ на сцену не так давно поднялись несколько десятков человек, которые вообще никакого отношения ни к созданию «Взгляда», ни к его заслуженной славе не имели. «Взгляд» – это брэнд, дающий сегодня возможность разного рода «персонажам» проникнуть в заветные дали большого бизнеса и даже большой политики, и эти люди хорошо такие возможности просчитывают. И вовсю торгуют нашим «Взглядом»… Но мне сейчас не хочется спорить с ними.

Беда в том, что, став символом свободных СМИ эпохи перестройки, «Взгляд» закончил свои дни – увы! – бесславно. Взамен Сагалаева, пошедшего на повышение, делать программу «Время», агонизирующая власть прислала руководить Молодежкой «своего человека» – инструктора отдела пропаганды ЦК ВЛКСМ. Ему, как и всем его коллегам, было все равно, чем руководить, кого обслуживать – лишь бы платили. В итоге во «Взгляде» завёлся червь стяжательства, появилась «джинса» – проплаченные сюжеты и музыкальные клипы. Результат не заставил себя ждать: «Взгляд» тихо умер, сгнив изнутри. А вскоре развалилась и знаменитая, славная некогда своими программами Главная редакция молодежных программ ЦТ. «Задание партии и правительства» было выполнено успешно…

Но вернемся в год 2011-й, когда я пишу эти строки.

Эта книга – о другом. Она о человеке, который, никогда не работая в программе, все-таки стал – это можно сказать без всякой натяжки – одним из неназванных авторов «Взгляда». О моем друге Викторе Ногине, с которым я всегда был связан тысячей незримых нитей, и который там, в Югославии, занимался той же журналистской работой и говорил о тех же проблемах прав личности, о которых здесь, в Союзе – на своей собственной журналистской войне – пытался говорить я. Пытаюсь и сегодня говорить этой книгой…