Текст книги "Код Адольфа Гитлера. Финал"

– Да, входите!

Каково же было его изумление, когда распахнулась дверь и на пороге возник Стрелитц. Не один. Рядом с ним появилась женщина в наручниках. Зарёванная и оттого более податливая. Было видно, что Оскар справился с поручением Бормана, но ему надо было выяснить, как это случилось.

– Группенфюрер! – произнёс Оскар. – Сигнал оказался верным. Перед вами стоит не просто женщина, а очень увёртливый преступник, в дни боёв за город, посягавший на жизнь честных немцев.

Желая убедиться в этом, Мюллер шагнул им навстречу, пересёк кабинет в несколько шагов, остановился около Стрелитца, и бросил заинтересованный взгляд на незнакомку. Впечатления преступника, конечно, она не производила, но гестапо понадобился повод для её ареста. И он подвернулся. Вернувшись на своё место, он секунд десять молчал, вертя в пальцах ручку. Потом взглянул на Оскара и спросил:

– Где ты откопал такое сокровище?

– Польская немка, – ответил Стрелитц. – Одна из немногих, кому посчастливилось бежать с востока от большевистских орд. Зовут её Анна. Вдова. Она потеряла мужа в Берлине. Правда, с её слов не ясно, погиб он или сбежал от неё к другой, а она вот коротает время бездомной – то в ночлежках, то в лазаретах. Одним словом, где придётся.

– За что задержали?

– С этого, группенфюрер, всё и завертелось. Её застукали на месте преступления в тот момент, когда она вытащила из кармана брюк убитого бюргера, из-за бомбёжек ставшего бездомным бродягой, продовольственную карточку. Вот сука, а! Она успела стереть с неё кровь, а при задержании без стыда и совести предъявила их нашим детективам как собственные.

Мюллер, осуждающе поцокав языком, стал безмолвно и изучающе разглядывать эту женщину. Ничего особенного в ней не было, обыкновенная баба. Полукровка. Вряд ли еврейских кровей. Она выглядела бледной копией Евы, но выбирать не приходилось, поджимало время. «Пусть над ней теперь поработают гримёры, зубные врачи», – решил Мюллер. Она была нужна ему, он искал «актрису» на эту роль и отпускать такую ценную находку из стен гестапо не собирался. Мюллер повернулся к Оскару и произнёс:

– Определить задержанную. В одиночную камеру. И проследите, чтобы с ней обращались хорошо и без приставаний. Сцен насилия здесь и так предостаточно, а криминальным инспекторам ещё надо выяснить, она ли сама убила бюргера или у неё имелись сообщники. Развязать ей язык им не составит труда, но сильно на неё не давите.

– Господин ошибается! – всхлипнула женщина. Как наблюдал Мюллер, нервы у этой женщины явно были не в порядке, она старательно искала себе оправдание и не находила. – Видит Бог, я ни в чём не виновата. Я просто хотела есть, эта карточка мне так была нужна. Я невиновна. Она случайно валялась около мужчины, я не могла и подумать, что он мёртв. Я взяла и просто подняла её.

– Даже не постаравшись спросить на то разрешения? Или поинтересоваться, не плохо ли её владельцу?

– У кого? – не понимая, вопросом на вопрос ответила женщина.

– У того, кто был вами ограблен! – обвиняющим тоном произнёс Мюллер.

– Но он же был мёртв, мой господин! – воскликнула Анна.

– Я понимаю, что не живой. Но пощупать его пульс вы же могли, громко позвать на помощь. Откуда вы знаете, может, он и подавал признаки жизни? Но нет, вы этого не сделали. Возникает вопрос: почему? Язык отсох? На каком основании? – задался вопросами Мюллер и сам ответил: – Да потому, осмелюсь утверждать, что карточка, какой-то клочок бумаги, убила в вас милосердие и вы бессердечно бросили умирать пострадавшего человека, у которого без кормильца осталась жена и, не дай бог, малолетние дети. Вот видите, моя ревностная католичка, вы сами себя и выдали с головой! – себе под нос усмехнулся Мюллер. – Если я не ослышался, перед этим вы говорили, что не знали, мёртвый он или живой! А я думаю, вам тогда было всё равно, лишь бы заветная карточка оказалась в ваших нечистоплотных руках. Что за суматошный день сегодня выдался? И как обстоятельства могут менять людей не в лучшую сторону! Так и происходит, что люди часто ненавидят друг друга и способны на всё, чтобы приблизиться к богам, но быстро приучаются к скотству. Нет! Этот диагноз означает лишь одно: конец цивилизации! А хочется жить и мыслить так, как будто ты находишься перед лицом вечности.

– Я запуталась! – самой себе призналась женщина, уставившись на Мюллера глазами, где были одна растерянность и испуг. От его изобличающих слов женщине сделалось страшно.

– К нам в гестапо, фрау, просто так не попадают! – сердито заметил Мюллер. – Гестапо понимает ситуацию лучше, чем вы сами себя понимаете. Да, я не придирчив и не спорю, в нашей работе бывают ошибки, от них не застрахован никто, даже тот, кто не работает, но мы быстро устраняем их и они не повторяются. Конечно. Я мог бы списать всё, что рассказал мне задержавший вас офицер, на наветы злых людей, кто в этом мире составляет большинство, но так уж устроены люди, что их недостатки свидетельствуют об их достоинствах. Кинь камень в того, кто без греха. Вследствие этого наблюдения, моя дорогая, я больше верю фактам, чем людям, и в своей работе обхожусь головой и опытом. Вот так-то. А с вами придётся поступить так, как вы того заслуживаете. Оскар! – обратился Мюллер. – Скатай с неё пальчики, разберись как следует и к утру подготовь для трибунала следственные материалы. Ты преуспел в работе, Стрелитц! Поздравляю! Ты поймал убийцу. Замечу, необычную и очаровательную. Впрочем. И воровство карточки, если допустим, что она не убивала, ей с рук не сойдёт. Ради чего! Получит приговор на полную катушку, а там тюрьма, в худшем случае – концлагерь. Уведите!

Стрелитц ринулся было выполнять, больно схватив Анну за локоть, но Мюллер словесно остановил его:

– Не ты, дружище! Не ты! Не торопись, дружок, а то поспешишь!

Мюллер прошёл к столу, снял трубку с телефона и требовательно произнёс:

– Зигфрида ко мне!

Распорядившись, Мюллер положил трубку на рычаг, загадочно улыбнулся женщине, сбитой с толку его речами, но говорить ничего не стал. Шеф гестапо любил создавать новые загадки, мифы, но ключ к их расшифровке всегда находился в его голове. Так было и в этот раз. Никто не имеет права вторгаться на его заветную территорию. Ждать Зигфрида пришлось недолго.

– Хайль Гитлер! – выкрикнул Зигфрид, как только вошёл.

– Хайль, дружище! – отреагировав на это приветствие по старинке, Мюллер встал с места и приблизился к эсэсману. – У меня есть для тебя работа, Зигфрид! Видишь эту красавицу? – задавая вопрос, Мюллер кивнул головой в ту сторону, где стояла Анна. – Ни за что не поверишь, что она – особо опасный преступник. К радости гестапо, поймали с поличным. Против неё имеются серьёзные улики, и я не могу в целях следствия оставить её на свободе – а вдруг она скроется? Я хочу подвергнуть её строгой изоляции от общества, оно не останется перед нами в долгу, а скажет нам спасибо. Поэтому сейчас ты сопроводишь её в камеру, что будет в интересах её же безопасности. Мне очень не хотелось бы, чтобы наши горожане устроили над ней самосуд. Поступим с ней гуманно. За её безопасность отвечаешь головой. Ты будешь рядом с ней потому, что это необходимо. По первому моему требованию лично ты, желательно в письменной форме, будешь докладывать о ней всё, чем она займётся «во время отдыха».

– Слушаюсь, группенфюрер! – исполнительно боднув головой, рявкнул Зигфрид. – Прикажете выполнять?

– Выполняй!

Кулаком легонько подтолкнув арестантку в спину, Зигфрид вместе с ней двинулся к двери. Мюллер и Стрелитц остались одни.

– Ну а теперь вкратце изложи мне, как оно было на самом деле? – поинтересовался Мюллер. – Мы научились создавать красивые версии, позволяющие нам сажать людей в тюрьмы без каких-либо реальных оснований, но зачастую людская глупость тому порука. Ты сначала прочитай, дурашка, что тебе подсовывает хитрый следователь, а потом ставь автограф под показаниями.

– Группенфюрер! – сказал Оскар. – Я сделал так, что детективы незаметно подбросили к её ногам эту карточку, а она возьми, дура, и подними её. С загоревшимися от радости глазами. При задержании она так была напугана зверскими лицами гестаповцев, что не удосужилась отрицать ничего, а покорно кивала головой, что ей ни говорили, и тем самым вынесла себе смертный приговор. Призналась, что подобрала её. Все её показания я аккуратно зафиксировал в протоколе первого допроса, который непременно ляжет в том уголовного дела.

– Вот так к нам и попадают невиновные! – докончил Мюллер за Оскара. – Но для нас она виновна в том, что она нам нужна. Таких людей надо держать при себе. Пусть лучше у нас будет она, жертва состряпанных показаний, чем никого. Я просил бы тебя, Оскар, не производить больше каких-либо действий против нашей подопечной. На сегодня хватит с нас. Как говорится, жив буду – доскажу в другой раз. Иди, Оскар! Отсыпайся! Ты сделал невозможное, спас операцию, но впереди у нас много дел, и все они должны быть решены в установленное время.

Глава 2

27 апреля 1945 года

В эту пятницу ранним утром, что наступило вслед за событиями, изложенными в последней главе, ураган огня и стали обрушился на сад рейхсканцелярии, где находился и фюрербункер Б-207. Песчаная почва сада буквально вся была перепахана разрывами снарядов, и человеку выходить наружу было смерти подобно.

На всём Берлине лежал отпечаток не столько весны, сколько смерти. Столица рейха превратилась в передовую. Три четверти столицы находились в руках русских – красноармейцы могли наблюдать купол, башенки и колонны рейхстага, но остатки гарнизона оборонялись как могли, используя водные рубежи и оборонительные сооружения.

Что делало в таком случае гражданское население? Оно не дремало, а прослышав о бесчинствах русских солдат над немецким населением, о которых, перемежая правду с ложью, говорил в эфир Геббельс, в свою очередь, тоже помогало вести оборонительные бои. Тяжелейшие сражения шли не за улицы и кварталы, а за отдельные здания и перекрёстки улиц. На улицах и площадях стоял свист пуль. Большие дома со всеми этажами и подвалами превратились в гнёзда упорно отстреливавшихся немцев. Они умирали, сражаясь.

Сегодня начались бои в девятом оборонительном секторе, куда входил и фюрербункер. Жизненное пространство, где сохранялась власть Гитлера, было шириной всего лишь 2,5 км, а с востока на запад протянулось на 16 километров. Но власть, следуя мысли Макиавелли, основанная на страхе народа перед диктатором, – сильная власть, ибо зависит только от самого диктатора. Борьба на улицах города осложнилась.

Отдельные смельчаки, используя развалины зданий, выводили из строя технику, истребляли противника, уже находясь в тылу наступающих частей. Пожары бушевали бесконтрольно, чему в немалой степени способствовало не по-весеннему горячее апрельское солнце. Едкий дым заполонял подвалы, временные укрытия и проходы. Рухнула антенна радиостанции на 100 ватт. Вдобавок к этому недостаток воздуха для обитателей бункера стал невыносим. Частыми симптомами для них стали головная боль, затруднённое дыхание и впадение в апатию. Не работала вентиляция, воздух в комнатах состоял из резкого запаха серы и удушливой вони влажного бетона.

А фюрер, кого не интересовали и не трогали судьбы как военных, так и гражданских лиц, так как на полях Первой мировой войны он узнал жестокость и научился её повседневно применять, в это время находился в приёмной и беседовал с Евой. Ему нравилось, когда его любимая женщина появлялась перед ним в сером костюме и элегантных туфлях. На её руке он замечал красивые, усыпанные бриллиантами дамские наручные часы.

– Дорогая! – пожаловался Гитлер. – Я больше совсем не могу спать; если мне удаётся заснуть, сразу начинается обстрел. Когда я уже, Ева, обрету утраченное спокойствие? И в рейхе с сегодняшнего дня не выходят газеты!

– Отвлекись, дорогой! – произнесла Ева. Её глаза скользнули по лицу Гитлера. Она всё отдала бы за то, чтобы узнать его мысли, понять их и разделить с ним. – Какое сейчас чтение? Оно лишь утомляет глаза. Ландшафт нашей жизни сейчас окутан туманом. Дай бог, чтобы мы остались живы и не попали к русским в плен. Что вижу, то имею. Ты знаешь, дорогой! Пусть будет так. Что нами воспринимается, то и есть. И не надо об этом жалеть. Ты, наверное, запамятовал, но сегодня начальнику твоей охраны Гансу Раттенхуберу исполнилось 60 лет. Счастливый! Он горд тем, что ты его оценил и приблизил. Как я ему завидую! Он дожил, доживём ли мы?

– Конечно, доживём, дорогая! – взяв ответ на себя, обнадёжил Гитлер, чьи блеклые глаза уставились на её лицо, принявшее мученическое выражение. – Только такие, как ты и я, и выживут! И это, дорогая, не пустые слова. Я знаю, что положение безнадёжно: нам нужно сделать всё, чтобы его изменить. Только боевая решимость человека, борющегося за свою жизнь, ведёт к суверенной свободе действий по отношению к жизни других. Ах! Как я жалею, что в 1934 году расправился с СА, а не почистил «авгиевы конюшни» Генерального штаба. Поставил к стенке главарей штурмовиков, а не рейхсвер. В таком случае война могла бы протекать по совершенно иному сценарию, Ева. Политики должны защищать жизненные интересы своего народа, а также заботиться о том, чтобы он ни в чём не нуждался. Те же, кто идёт в политику ради собственных эгоистических целей, должны незамедлительно отстраняться от власти. Наши трудности носят временный характер, не может же Берлин всё время быть блокирован. Венк дошёл до Потсдама. Я верю, он скоро будет в Берлине. Как видишь, дорогая, ситуация решающим образом изменилась в нашу пользу. Прав был наш идеологический противник Ленин, когда говорил, что «тот будет владеть Европой и всем миром, кто обладает Берлином». И Сталин знает об этом и хочет сам стать единственным хозяином города, но он никак не ожидал, что мы так долго будем оказывать ему сопротивление. Американцы, давно стремящиеся подобру-поздорову выбраться из европейской войны, идут на Берлин. Вот оно, близкое изменение хода войны. Поэтому нужно удерживать Берлин до прихода армии Венка, во что бы то ни стало. Наши жертвы не напрасны. Сталин, отказавшийся проводить в этой ужасной стране, на которую мы в 41-м внезапно напали, крае света, прекраснодушную гуманность, и сейчас ведущий хитрую и умелую политику, когда-либо захочет лишнего и тогда-то пробьёт наш час. В принципе Черчилль против большевиков. Если ему представится возможность выйти из игры и снова поставить на ноги британскую мировую империю, то он эту возможность использует. Мы же не упустим случая, чтобы её создать. Это достигается и военным, и политическим путём. Я знал это, Ева! Национал-социалистическая революция в 1933 году опрокинула государство национальной измены и восстановила на его месте рейх чести, верности и достоинства. В героической битве за Берлин, что ведётся в эти апрельские дни, всему миру ещё раз было продемонстрировано, как нужно сражаться за жизнь против большевизма. Я горжусь этим! Пока столица защищала себя, как никогда прежде не защищалась ни одна столица в истории, войска на реке Эльба резко изменили ситуацию в нашу пользу и дали передышку защитникам Берлина. Как сообщил мне генерал Кребс, дивизии на западе отбросили врага на широком фронте, и дошли до Ферха. – Гитлер протянул руку и коснулся её плеча. Ева на себе ощутила излучение его энергии, которая просто парализовала её волю.

– Человек достигает своей предельной величины только тогда, Ева, когда соединяет быстроту и утончённость ума с известной суровостью и прирождёнными жестокими инстинктами. Ничего на этой земле не достаётся человеку просто так. За всё ему приходится тяжело бороться. И нам надо не столько говорить о своих правах, сколько о своих обязанностях. Вся организация общества должна представлять собой воплощённое стремление поставить личность над массой, иными словами, подчинить массу личности. Я считаю себя хорошим немцем, всегда стремившимся ко всему самому лучшему для немецкой нации. Можешь поверить мне, Ева: за всю свою жизнь я никогда не беспокоился о своей судьбе. Тот, кто остаётся верным своему народу, никогда не будет забыт. Всемирная история, дорогая Ева, уже давно отклонилась от нормального, естественного курса, а наш мир всё больше напоминает огромный сумасшедший дом. Мы хотим покончить с подобным ходом дел. Мои слова и действия принадлежат истории. Эта война вызрела в сердце самой нации. Для войны нужен был тот, кто бы её начал, кто бы ни остановился перед пролитием моря крови, не дрогнул. Им в силу неотвратимости судьбы оказался я. Если мне суждено погибнуть в неравной борьбе, я хотел бы, чтобы люди знали, какую гигантскую ношу я взвалил на свои плечи. Нашей задачей являлась организация в грандиозном масштабе всего мира; каждая страна должна производить то, что ей больше всего подходит, а белая раса, северная раса, возьмёт на себя организацию этого гигантского плана. Верь мне, Ева, весь национал-социализм, самый прожорливый хищник мировой истории, не стоил бы ломаного гроша, если бы он ограничился одной Германией и не увековечил, по меньшей мере, на две-три тысячи лет господство высшей расы над всем миром.

– Ты – фюрер! – сказала Ева. – Человек, который возвращается, несмотря на крушение всех надежд добропорядочных немцев. Никто не знает тебя так, как я. Ты привлёк меня, и я забыла о своём существовании. Ты пробуждаешь человеческие души, обладаешь силой мессии. Только ты можешь спасти Германию от порабощения. Ты же в самом деле хотел как лучше. И ты хотел нищету немцев устранить немецким оружием. Каждому из нас в эти тревожные времена нужно хоть немножко любви.

– Я нахожусь в несчастном Берлине, Ева, разделяю его судьбу и лично руковожу обороной, – ответил Гитлер. – Я несу ответственность абсолютно за всё, что происходит в нашем движении, и никто не ставит мне условий, пока лично я несу всю ответственность. Я шофёр машины, которая движется вперёд. Что будет потом, известно провидению. Единственно, чего бы мне хотелось, чтобы грядущие поколения могли подтвердить: я честно и самоотверженно работал над реализацией своей программы. Нельзя вымаливать свои права. За них, Ева, нужно бороться. Море крови германских и вражеских солдат сделало замирение между противниками невозможным. Но если мы спасём Германию, то свершим величайший в мире подвиг. А пока навести Ганса и от моего имени поздравь его с днём рождения. Я буду не против, если за здоровье именинника ты промочишь горло шнапсом!

– Я последую твоему совету, дорогой! – ответила Ева. – Думаю, его глаза от счастья увлажнятся мужскими слезами.

* * *

Отпустив Еву на именины, Гитлер вышел из приёмной в коридор. Она его умиротворила, окружила его страстной и преданной нежностью, не оставила прозябать в одиночестве в мире своих мыслей и чувств. Нет, кто с ним посмеет поспорить о том, что такая женщина, каждый день награждавшая его утешительным взором и несгибаемостью духа, не должна умирать или попадать в плен – она обязана последовать за ним туда, куда он позовёт. Сейчас его поступками руководили серьёзные чувства к Еве, ведь она возвратила ему силу жить. И он поклялся себе отблагодарить её. Перед отбытием им предстояло сыграть свадьбу и, среди развалин Третьего рейха узаконив свои долголетние взаимоотношения, стать мужем и женой и вместе ковать новую ленту судьбы. Повернувшись от двери, фюрер встретился взглядом с весьма интересным персонажем. Навстречу Гитлеру шёл Николаус Белов, и тот, предвидя его расспросы, захотел завести с ним разговор. Человек, считал Гитлер, должен уметь использовать все случаи своей жизни и он как непризнанный венский художник должен уметь извлечь из них материал для лучшего жизненного употребления. Судьбу нужно завоёвывать, используя ложь, похожую на правду. Обман Гитлером был хорошо рассчитан. Именно в последние дни перед крахом, когда под грохот русских орудий наступит момент роковой, его слова обязательно предадут огласке, о них будут знать враги, всегда недооценивавшие немецкую основательность, что его вполне устраивало. Адольф наперёд знал, что ему и Еве не суждено было встретить старость в Берлине, но шанс выжить им был предоставлен.

– Добрый день, фон Белов!

– Добрый день, мой фюрер!

– Как видите, обстановка в городе усложняется, – сказал Гитлер. – Один болван из охраны СС, прознав о рейде советских танков к рейхсканцелярии, посеял в бункере панику, но всё обошлось. Русские танки частично были уничтожены в ближнем бою.

– Русских надо контратаковать всеми доступными средствами, мой фюрер! – преданно глядя в глаза Гитлеру, где он прочитал странную опустошённость, убеждённо произнёс Белов. Он говорил то, что хотел от него услышать фюрер.

– Я с вами полностью согласен! – Гитлер поддержал инициативу офицера люфтваффе. – Каковы ваши планы на будущее? Ни для кого не секрет, это правда, все мы знаем, что в скором времени всё будет кончено. Силы слишком не равны. Мы скоро увидим то, что произойдёт. Любая мощная бомба пробьёт стены, в бункер хлынут грунтовые воды, и мы утонем.

– Я не боюсь смерти, мой фюрер! – сказал Белов. – О своей семье я побеспокоился заранее, и в данное время моя жена и дети находятся в безопасности. Строить планы для меня несерьёзно.

– Я очень хочу, фон Белов, чтобы вы как офицер люфтваффе не попали живым к русским, – с этими словами Гитлер протянул ему капсулу с ядом. – Примите это в крайнем случае, когда не будет выхода. Я решил дать приказ коменданту Берлинской крепости прорываться. Сам я останусь здесь, чтобы умереть там, где провёл столько лет жизни за работой. Но мой штаб должен попытаться уйти. Для меня важнее всего, чтобы Геббельс и Борман могли уйти целыми и невредимыми.

– Но, мой фюрер! – попытался было засомневаться Белов. – Верите ли вы, что попытка прорыва имеет шансы на успех?

– Я верю, что ситуация изменилась, – стал рассуждать Гитлер. – Западные союзники не будут долго требовать безоговорочной капитуляции, которой требовали в Касабланке. Из чтения сообщений международной прессы за последние недели становится совершенно ясно, что Ялтинская конференция разочаровала Соединённые Штаты и Великобританию. Сталин выдвинул требования, которые западные державы приняли сдержанно, из страха, что Сталин будет действовать в одиночку. Мне показалось, что в Ялте большая тройка рассталась друг с другом не лучшими друзьями. Теперь Рузвельт умер, а Черчилль никогда не любил русских. Он не намерен дать русским проникнуть слишком глубоко в Германию. Поэтому, господин Белов, я попрошу вас отправиться к Дёницу и Кейтелю.

На настольных часах было около десяти утра. Деревья за окнами, тянувшиеся к небу, в листьях, навевали через раскрытую форточку прохладу, а он всё не просыпался. Беспокойный сон постояльца, находившегося в этой комнате под именем своего друга и бережно укрытого простынёй, стерегла светомаскировка на окнах, которая приглушала шум боёв, что шли здесь с переменным успехом, а сидевшая на стуле с прямой спинкой Шарлотта ничуть не догадывалась о том, что происходило в душе Германа. Внешность её любовника казалась ей далёкой от эталона немецкой аккуратности, но она знала, что приближающийся конец этой войны уравнял их взаимным предательством. Мечты Шарлотты и Германа сплелись в этот день так, как в протекшую ночь в сладострастном экстазе сплетались их разгорячённые любовными ласками тела. Какие чувства она могла испытывать к Фегеляйну? Да, собственно, никаких. Чисто деловые. В целях английской разведки, завербовавшей её в одном из будапештских кафе, она использовала слабые места противника. И действовала так ловко, что вскоре сделала этого отъявленного развратника своим любовником и, добившись своего, могла праздновать над ним победу: в каждое любовное свидание, что он назначал ей на этой квартире в Шарлоттенбурге, напиваясь, как последняя свинья, любвеобильный эсэсовец в постели раскрывал ей все секреты, которыми владел. Все они, она в этом не сомневалась, давно осели в стальных сейфах МИ-6 и обеспечили успех союзников на Западном фронте. Фунты стерлингов сыпались на её счёт в банке золотым дождём. Ей было отрадно осознавать, что она вносит свою долю в общее дело разгрома нацизма, и использовала падкого на женский пол свояка любовницы самого Гитлера в своекорыстных целях. «И как он воевал на Восточном фронте? Вот так, как сейчас? Спал? – всматриваясь в черты лица спящего Фегеляйна, недоумевала Шарлотта, продолжая пилочкой отполировывать свои ногти. – Не удивительно, что русские победили, если их военачальники нежатся в своих кроватях. Случай с Гиммлером – тому пример. Не способны составить вразумительного плана боевых действий и выполнить его». Но, увидев уголком глаза, какой был у Фегеляйна неряшливый вид, как у закоренелого алкоголика, Шарлотта вдруг почувствовала весь трагикомизм положения и громко расхохоталась. И тут же испуганно замолчала. Фегеляйн ничего не слышал, не отозвался просто на смех, и ей это было в диковинку. «Вот будет потеха, если русские арестуют генерала СС и английскую шпионку! Вместе! Превосходное сочетание! Представляю выражение лица Сталина, когда он узнает о том, кто из первых рук поставлял англичанам ценную разведывательную информацию. И откуда? Из Берлина! Передаст ли он тебя твоим хозяевам из МИ-6? Сомневаюсь. Придётся использовать Фегеляйна. Что я и попыталась вчера сделать. Едва я в шутку намекнула Герману на возможность побега из Берлина, он сразу так загорелся этой идеей, взглядом выказал мне такое безрассудство, что я осеклась и решила не спешить, а затаить в себе задуманное: сделай я один опрометчивый шаг, и мой побег может сорваться. Дурак! Взял да и позвонил в бункер. Надо же быть таким идиотом! Зачем он это сделал? И кому? Еве. И раскрыл не только себя, но и меня. Жить, что ли, ему надоело? Скоро сюда нагрянет гестапо, в их лапы попадать я бы не хотела. Но что мне делать? Как быть? Тебе нельзя здесь оставаться, но всё-таки придётся ждать, пока он протрезвеет, и доходчиво объяснить ему, что пора скрываться. Поймёт ли? Надеюсь, что да. И какой, между прочим, от него вред? Он ведь побеждён собственной слабостью». Чем для неё опасен Фегеляйн? С ним, она это давно заметила, она совершенно спокойна, владеет не только собой, но и им, они ведь нужны друг другу. «Ради ночи со мной он не явился на совещание, где присутствовал и Гитлер. И всё время говорил только о себе, жалел себя, что попал в такую передрягу, пьяным языком обманывал себя пустыми надеждами. Я знаю. Он приехал за мной, он уверен, что я работаю на англичан, и ждёт, когда я выгорожу его перед ними в обмен на его гарантии моей безопасности. Он хочет спастись, организовать мой и свой отъезд из Берлина и ждёт какого-то важного звонка! Позвонят ли? Сомнительно!» Шарлотта с интересом во взоре взглянула на Фегеляйна. Генерал ровно спал, но его лицо говорило ей о борьбе, что он вёл с собой, даже пребывая в садах сна. Умирать за рейх и фюрера Герман не желал. В пьяном виде ублажая её в постели, он ближе к рассвету ненароком проболтался, что прибыл в Берлин на самолёте. С миссией. От Гиммлера. С какой? Он так ничего ей толком не сказал, а заснул на её груди мертвецким сном. При этом он весь был в слезах суть лицемерие, голова поникла, лицо выдавала бледность, а губы шептали что-то нечленораздельное, чего она так и не смогла понять, но она ждала этот вопль души Германа. Затем наступило затишье. Фегеляйн провалился в беспробудный сон. Шарлотта, вспоминая вчерашнюю ночь, разочарованно покачала головой, но бросать Германа не решилась. На днях он ей ёщё мог пригодиться.