Текст книги "Незадолго до ностальгии"

Киш не торопил его: Марку нужно просто созреть. Он уже почти согласен, и ему нужно всего лишь несколько дополнительных слов, чтобы развеять последние сомнения.

– Но ты же можешь поехать туда только один! – чуть ли не радостно спохватился Марк. – И это на несколько месяцев!

– И? – Киш удивлённо приподнял брови.

Ответ заставил его вздрогнуть:

– А как же Варвара?

Азарт авантюры, заполнивший до макушки, разом схлынул – ушёл через пятки в пол. «Вот оно, – беззвучно мелькнули в голове слова. – Вот оно и случилось!» Теперь главное не нервничать – не расплескать удачу.

– А про Варвару я тебе ничего не говорил, – произнёс он, не сводя взгляда с лица Марка. – Толя, дорогой: откуда тебе известно про Варвару? Ты даже не знал, что я женат. Как так?

Почему-то он ждал, что сейчас Марк спохватится, поймёт, что сказал что-то не то, попытается отыграть назад или как-нибудь выкрутиться, наконец, сам удивится. Но Толяныч просто отмахнулся:

– Да брось ты! Что значит откуда? Знаю и всё!

– Но как ты узнал? Мы с тобой давно не виделись, откуда?

– Значит, мне кто-то говорил!

– Кто?

– Брось, Киш, такого даже обычные люди не помнят! Может, это ты что-то забыл? Так я и знал! Колись, Киш, – ты тоже «грустный»!

Киш покачал головой, продолжая пристально глядеть в глаза Марка, и, удивительное дело, Толяныч вдруг отвёл взгляд в сторону.

– Я ещё привет тебе через неё передавал! – привёл он неожиданный аргумент после некоторых раздумий.

– Привет мне?

– Ну да! А кому же?

– Через Варвару?

– Получается, что так!

– Где получается? Когда?

– Не помню, – Марк решительно покачал головой. – Это так важно?

– Поверь мне, да, – кивнул Киш. – Или, скажем так: для меня – да.

На этот раз Толяныч думал долго. Он вытянул ноги вперёд, откинувшись на спинку дивана и неторопливо направляя вверх густые струи сигарного дыма. Киш ждал, неторопливо отхлёбывая ром.

– Варвара, – произнёс, наконец, Марк задумчиво, не сводя взгляда с потолка. – Это такая девушка: каштановые волосы, лицо, скорей, круглое, чем вытянутое, глаза голубые, рост под метр семьдесят? Или я что-то перепутал?

– Нет, не перепутал, – Киш покачал головой, – всё так. Сто шестьдесят семь.

– Угу, – Марк снова ушёл в себя.

Прошло ещё несколько минут. Киш встал и прошёлся к краю веранды, постоял у кованого парапета, разглядывая лужайку, где уже начинались приготовления к вечернему приёму (рабочие расставляли столы для фуршета и мангалы для барбекю) и обернулся к Марку. Его друг тоже неторопливо встал и направился к двери в дом.

– Ты куда? – поинтересовался Киш.

– В туалет, – бросил Толяныч.

У дверного проёма он остановился и обернулся к Кишу. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Неожиданно передумав, Марк сделал несколько шагов обратно:

– Ты устроил мне ловушку. Я попался, как младенец. Один – один.

С этим Киш и не собирался спорить: пусть будет «устроил». Но что попалось?

– Ты вспомнил? Говори, Марк! Валяй, ничего не скрывай!

– Прости, Киш, этого уже не изменишь, – Толяныч смотрел на него, склонив голову набок, – она была моей девушкой.

Похлопав его по плечу, Марк скрылся в доме. Оглушённый, Киш подошёл к столу, налил полный стакан рома, выдохнул и стремительно жахнул.

18. На Ностальгии

На Ностальгию он приехал ранним утром. Остров 1930-х утопал в тумане. С деревянного причала нельзя было рассмотреть и собственной руки – если бы рука протянулась хотя бы метра на три. Ужасно хотелось спать. Долго стоял Киш на влажных досках причала и смотрел в густую белизну. Затем отправился искать автобус.

Им оказался настоящий «форд»: огромный и мощный, с выпяченным капотом, – именно на таком Кларк Гейбл и Клодетт Кольбер в «Это случилось однажды ночью» отправились получать своих единственных «Оскаров». Попутчики по катеру уже заняли места у окошек – и человек в чёрном костюме, похожий на пастора, и относительно молодая семья шведов, и ещё не пожилая чета французов, и все остальные, и девушка со смуглой кожей, но зелёными глазами, которую Киш решил не упускать из виду. Она сидела у окна, с любопытством разглядывая всё, что попадало в фокус чуть близоруких глаз. Он тоже на несколько мгновений оказался в её фокусе и получил свою порцию любопытства, которую счёл за нечто большее.

«Интересно, какая у неё легенда?» – подумал Киш и уже собирался плюхнуться рядом, но память о Варваре настигла его толчком в сердце.

Значит, она была девушкой Марка. Это многое объясняет, хотя, конечно, и не всё. Марк не смог ответить на важный вопрос «когда?», однако вычислить главное теперь не так уж сложно. Она знала Марка ещё до того, как встретила Киша, это главное. Да, по-видимому, уже знала. И тогда большой вопрос, случайно ли они летели в Прагу на одном самолёте и поселились в одной гостинице. Какая уж тут судьба, проще говоря.

Автобус, взревев, покатился вперёд, дорога пошла вверх. Сразу несколько человек закурили – то ли от реальной жажды дымного яда, то ли желая продемонстрировать своё знание тонких подробностей из обихода 1930-х годов. Киш тоже достал трубку и стал неторопливо со вкусом её набивать.

Они поднялись над туманом и увидели рельеф – усыпанный валунами склон, уходящий ко дну расщелины. Дорога лежала если не над пропастью, то что-то вроде того, с чем они и могли себя поздравить. Кишу показалось, если он встанет, откроет окно и высунет в него руку, рука окажется над склоном (если протянется хотя бы метра на три).

Он снова скользнул взглядом по салону в поисках девушки: с ней определённо стоит замутить. Возможно, даже не обязательно с ней, главное – замутить.

Дорога, судя по всему, гнулась подковой, и когда они добрались до вершины изгиба, а рельеф набрал максимальную глубину и отвесность, ротозей шофёр не докрутил колесо руля, их выбросило на склон и со страшной скоростью понесло вниз. Небо резко накренилось, линия горизонта из параллели стала диагональю. Всех кинуло вперёд, салон заорал многоголосое «А-а-а!!!», переходящее в несловесный визг. Киш заорал вместе со всеми, но даже среди общего ора он расслышал, как водитель, обернув в салон искажённое ужасом лицо, ошеломленно прокричал:

– Дальше дорогу я не знаю!!!

Его слова словно избавили автобус от последних моральных обязательств перед пассажирами: он оторвался колёсами от земли и несколько секунд свободно летел так, что захватывало дух. Потом этот тяжеленный металлический шкаф на колёсах плюхнулся о твёрдый грунт, продолжая нестись вниз, снова подскочил и снова плюхнулся, после чего перешёл в последний относительно затяжной полёт. Вместо стремительной картины всей жизни сознанием Киша в эти мгновения завладела странная-странная мысль, почему-то казавшаяся сейчас убедительной: «Я не должен погибнуть: колесо изобрели шумеры, а у меня – шумерское имя! Я не должен погибнуть! Господи, помилуй!» Он уже несколько секунд что было сил цеплялся за поручень, его ноги то и дело отрывались от пола, и несколько раз он съездил ботинками по чьей-то макушке. Ему тоже доставалось и по рёбрам, и по ногам, и по голове. Когда автобус окончательно перешёл в вертикальное положение, Киш повис вдоль длинного поручня, руки заскользили вниз, как по шесту, и кто-то массивный, прилетевший с задних сидений, больно ударил его, сорвал с поручня и увлёк вниз, к переднему выходу, к скопищу тел и ручной клади, куда продолжали падать тела. Вскоре последовал последний удар, автобус швырнуло на крышу, и, несмотря на неимоверную давку, под визг, перешедший в страшное завывание, больно ударился головой о какой-то металлический угол.

Всё.

Но нет, не всё: на удивление, он довольно быстро пришёл в себя и почти без труда выбрался из-под груды тел. Стёкла все до одного отсутствовали, и он, не задумываясь, выскользнул наружу. Небо было на месте – над головой, только заметно посветлевшее. Автобус лежал на крыше.

– Вот это да! – подумал Киш и без перехода вывел: – Значит, Марка всё-таки хотели убрать.

Неожиданно он ощутил небывалое единство с окружающим миром и какое-то время сливался с рельефом, словно был обычным говорящим валуном, и словно для него это было привычным делом. Вместе с тем он чувствовал, что ему нужно, просто необходимо кое о чём подумать. Вот только о чём?

– Я умер.

Эта мысль пока не пугала или пугала несильно – время для настоящего страха ещё не настало. Скорей, удивляла: вон как всё получилось. Он много раз представлял прохождение барьера смерти, и всегда оно мыслилось в постели, на белой на простыне, рядом был кто-то из близких, он говорил торжественную и благородную фразу, которую потом передавали потомкам потомков, и в какой-то момент покидал тело, – возносился над кроватью, видя тех, кто ему дорог, но уже утратив возможность что-либо им сказать.

Всё оказалось по-другому, и дело было не только в отсутствии плачущих домочадцев. Неба что ли стало больше? И это тоже. Другими были ощущения, другим было всё.

– Вот именно: всё, – подумал Киш, – включая время.

Время? Разве теперь есть время?

– Наверное, есть, – ответил он себе. – Времени не будет после Страшного Суда. А пока есть. Только оно течёт иначе: если считать временем сумму всех происходящих изменений, включая скорость старения, то в этом времени всё происходит медленнее, а кое-чего не происходит совсем. На самом деле, это большой вопрос – что здесь вообще может меняться.

Снова вспомнился Марк:

– Жаль, я не сказал Марку, что вечность – это вовсе не бесконечность времени, а его отсутствие. Время по определению – конечная величина. «Бесконечное время» – всё равно что «безграничная граница». Нелепица. Оксюморон. А значит, математика чисел и математика бесконечностей – это разные математики, так что ли? Впрочем, тут надо подумать. Стоп! Нашёл о чём думать! – он почувствовал, что его размышления как-то не к месту, а точней, не ко времени, но тут же и опроверг себя: – Хотя… о чём ещё думать после смерти, как не об упущенных возможностях?

Тема, однако ж, нашлась:

– Я думаю вслух! – сделал он внезапное открытие. – Я не могу думать про себя!

Так вот для чего нужна была борьба с помыслами, осенило его мгновенное понимание, здесь ничего не утаишь! Между мыслью и словом нет расстояния!

– Я – голый, мы все – голые! – Киш торопливо посмотрел на себя, увидел джинсы и красную футболку Марка. Это успокоило, но лишь на немного: – Что толку от одежды, если не можешь окутать свои мысли молчанием?

Хм. Но что такое мысли? Чего такого он не может скрыть? Кажется, он что-то слышал про образное мышление: человек мыслит картинками. Да, но сейчас это явно не то. К примеру, вспоминая Толяныча, он не стал описывать его внешность, а просто сделал вывод: Марка хотели убрать. Может, мысль это – суждение? И именно о них, как о самом важном, сказано: не судите, да не судимы будете?..

Он не успел додумать-досказать это размышление: из туманной низины начали всплывать остальные пассажиры автобуса. Они поднимались поодиночке, парами и кучками, беседуя между собой или одиноко восклицая. Каким-то образом (это было следующее открытие) Киш понимал смысл реплик, хотя не всегда мог угадать, на каких языках они произносятся: понимание шло поверх звукового ряда.

– Это уже нирвана?

– Интересно: когда нас обнаружат?

– Боже, что теперь будет с моим бизнесом?

– Я же говорил тебе: на Ностальгии ничего хорошего быть не может!

– Нас похоронят здесь или повезут по домам? Лично я хочу домой!

– Мне всего тридцать шесть и шесть: я мог бы ещё жить и жить!

Собственное внезапное полиглотство вознесло мысль Киша на новый виток.

– Интересно, что сказали бы об этом лингвисты – профессор Черниговская или, скажем, Наум Хомский? Как такое может быть? Почему раньше я этих языков не понимал, а теперь без труда? Проще простого! Может, это связано со снятием запрета на понимание? У каждого языка – свои правила, а правила не что иное, как – ограничения. При жизни снятие правил-ограничений привело бы к утрате понимания между говорящими, а сейчас наоборот. Из этого следует…

Лингвистическую раскопку прервал человек, чей возраст совпадал с нормой температуры – высокий плечистый блондин с розовым лицом, то ли норвежец, то ли датчанин, то ли швед. Он направился к Кишу, видимо, приняв его за наиболее осмотревшегося, и с ходу атаковал унылым вопросом: что теперь с ними со всеми будет?

– Хороший вопрос! – признал Киш. – Насколько я знаю, скоро прибудут ангелы и демоны спорить о наших душах. Так называемое прохождение мытарств: в зависимости от того, каким страстям мы были привержены при жизни, сколько добрых и злых дел совершили, будет определено, где находиться нам до Страшного Суда, в Раю или в Аду. Правда, не берусь утверждать это на сто процентов, предание о мытарствах не относится к канонам Церкви, но, скорей всего, так и будет. А каков ваш прогноз?

– Не знаю, – признался блондин, – я об этом вообще раньше не думал. – Вы думаете, ангелы и демоны действительно существуют?

– Вот сейчас мы это точно и узнаем.

– Тогда, может, нам стоит разбиться на группы?

– На группы?

– Просто как предложение: можно и не разбиваться, – здоровяк помялся и заговорил одновременно и неуверенно, и горячо: – Я думаю, надо как-то всем собраться, всё обсудить, выбрать представителей на переговоры с этими… ангелами и демонами. Надо же что-то делать!

Киш посмотрел на блондина с изумлением: переговоры?!..

– Нет, идея с группами мне определённо, ну вы и кретин, нравится, – заметил он почти весело. – Христиане прямо, мусульмане направо, иудеи налево, буддисты и индуисты назад, а агностики пусть остаются там, где они были всю жизнь, то есть на месте.

– А атеисты, сами вы ублюдок? – живо поинтересовался блондин. – Те, кто был атеистом? По правде говоря, точно не знаю, кто я – агностик или атеист, надо всё хорошенько взвесить…

– Атеисты могут вернуться, извините, вырвалось, я не хотел называть вас кретином, в свои тела.

– Правда? – обрадовался потомок викингов. – И вы извините меня за «ублюдка»: а как?

– Понятия не имею, – расстроил его Киш. – Это была только гипотеза: скорее всего, никак.

– Не смешно! – воскликнул здоровяк. – Вы, злой-злой человек, меня обнадёжили! Попались бы вы мне при жизни!

Перед носом Киш мелькнул увесистый кулак.

– Извините, – буркнул Киш. – Вы правы: я грешный насмешник, привык смеяться над грехом брата своего, и уже не могу остановиться: всё тайное становится явным. Кстати, вы тоже не праведник: что это за распускание рук, мать вашу? Я понимаю, вам тоже трудно сдержаться, но постарайтесь всё же не лезть в драку: во-первых, я занимался почти-до и при жизни сделал бы из вас очень качественную котлету, во-вторых, здесь это всё равно бесполезно. Но сейчас я не об этом: вы правда хотели бы вернуться в своё тело? Вы его хорошо рассмотрели? У вас же вся физиономия расквашена. Явный перелом носа и челюсти. Про сотрясение уже не говорю. Правая нога вывихнута задом наперёд. Рёбра… не знаю, осталось ли у вас хоть одно целое ребро!

– Да, – быстро проговорил 36,6, – я хотел бы вернуться. Пусть я буду орать от боли и, наверное, потеряю сознание от шока, но у меня очень хорошая медицинская страховка, и вообще всё это будет как-то знакомо. А здесь мне не по себе. Очень не по себе!

Он скорбно огляделся по сторонам. Кишу стало жалко здоровяка. Он захотел его как-то приободрить, но вместо утешительного слова вылетела очередная пакость:

– Что ж, тогда постарайтесь умереть ещё дальше, – посоветовал он, досадуя, что не может остановиться. – Попытайтесь разложиться на атомы.

– Как на атомы? – блондин поднял лицо. – Как это «умереть дальше»?

– Ну не знаю, вы же себе это раньше объясняли каким-то образом. Разумеется, саму мысль о смерти вы старались отгонять подальше, но не всегда же это вам удавалось! Вспомните, как вы представляли себя лежащим в гробу, а потом… Что было потом? Постарайтесь вспомнить и…

– Но вы же сами видите, это невозможно! – воскликнул блондин. – Если бы это было так, мы бы сейчас с вами не разговаривали, а вместе разлагались. Нас бы уже не было! Я вообще не уверен, что мы сейчас состоим из атомов.

– Скорей всего, всё же из атомов, – в виде утешения сообщил Киш. – Мы явно материальны. Хотя не уверен, что теперешние атомы из таблицы Менделеева.

– Какое это сейчас имеет значение? – в отчаянии возопил его собеседник. – Что теперь делать? Что будет со мной?! Вы насмешливое ничтожество, гад, дурак, подлец, нашли время для своего пошлого юмора! Что теперь делать?!

Они несколько раз машинально, только потому, что не могли удержаться, съездили друг другу по физиономиям, не чувствуя ни боли и ни притока адреналина и потому не входя в раж.

– Простите, – ещё раз извинился Киш. – Я и правда не знаю, как вам помочь. Неужели вы ещё не поняли, что мне придётся гораздо хуже, чем вам? Для таких кретинов, как вы, в Аду, думаю, есть более-менее сносные местечки, где, конечно, тоска и печаль, но не слишком невыносимо. Не спорьте: вы – кретин, и только в этом ваше оправдание. На вашем месте я держался бы именно этой линии защиты. По крайней мере, вы можете сказать: меня так воспитали, мне никто не говорил, что нужно по-другому, я и Евангелия-то в руках никогда не держал. Конечно, вы не сможете сказать, что от рождения были лишены совести – совесть даётся всем, даже тем, кого воспитывают как кретинов – или что за всю жизнь не видели ни одного храма, а увидев, понятия не имели, что это за строения, но всё же. А мне нечего сказать! Я знал, как надо, но не делал. Это всё равно, что дезертировать с поля боя, и не один раз, а постоянно: всю жизнь только и делать, что дезертировать, понимаете? Если мне скажут: «Иуда предал Христа всего раз, а ты сколько?», то мне и возразить нечего! А ведь скажут – в том-то и дело, что скажут!

– Как, вы говорите, мне надо сказать? – заинтересованно уточнил блондин. – «Меня так воспитали»?

Киш не успел ответить: из общего гомона вдруг выделился звенящий праведным гневом возглас:

– А где водитель!?

На мгновенье галдёж прекратился, толпа замерла, недоумённо озираясь, а то и вертясь вокруг своих осей, а потом завопила с новой силой:

– Водитель – осёл!

– Кто доверил ему руль?

– Это всё из-за него!

– Где этот убийца?!

– Сам-то небось живёхонький!

Кто-то первым снова ринулся в низину, к жёлтой разбитой коробке автобуса, за ним устремились остальные. Киш остался среди тех, кто предпочёл улицу, но несколько человек снова проникли внутрь и снова испытали шок от встречи с телами:

– Этот чертов итальянец наступил мне прямо на горло! Слышь, Джузеппе, убери свою туфлю!

– Как я, по-твоему, её уберу? И моё имя – Леонардо!

– Моё лицо! Стив, я не хочу, чтобы меня хоронили в таком виде!

Снаружи давали советы:

– Он должен стонать!

– И дышать!

– А мы не дышим! Кто-то заметил, что мы не дышим?

– И понимаем все языки!

Водитель в помятой форме светлого хаки появился из моторного отсека.

– A-а! Вот он! – к нему ринулось сразу несколько человек в прежнем предсмертном желании разорвать в клочья, но водитель, видимо, по-прежнему считая себя главным, повелительно вытянул руку вперёд, и потенциальные драчуны застыли на месте. Стало ясно, что водитель обладает важной информацией, и все попытались замолкнуть:

– Он что-то знает!

– Дайте ему сказать!

– Вот и помолчи!

– Я не могу помолчать – я волнуюсь!

С губ водителя слетело несколько заковыристых ругательств. Он обводил толпу недобрым проницательным взглядом, по очереди останавливаясь на каждом лице.

– Кто-то надрезал тормозные шланги, – сообщил он, – и надпилил рулевые тяги.

Кто-то охнул, кто-то тоскливо завыл в плаче, кто-то попытался оправдаться:

– Это не я!

– И не я!

– Что ты на меня так смотришь? По-твоему, это я?

– Заткнитесь, идиоты! – рявкнул водитель. – Это было сделано ещё в гараже! Кто-то подготовил теракт, чтобы убить кого-то одного из пассажиров, разве это не ясно? А пострадали все! Пусть мерзавец, который знает, что это из-за него, признается! Я хочу посмотреть ему в глаза!

На несколько мгновений в лощине установилась пугливое бормотание, почти тишина.

– Ну вот, – опасливо подумал Киш, – сейчас они догадаются, что всё дело во мне. Точней, конечно, в Марке, но для них нет никакой разницы – я ли, Толяныч ли. Важен результат, а он таков.

Его негромкая мысль не осталась не услышанной. Розовощёкий викинг, – тот самый, которого Киш так невежливо и опрометчиво называл кретином, – возопил на всё ущелье:

– A-а! Я так и знал! То-то этот негодяй, который обзывал меня, такой спокойный! Это он всё подстроил! Сам признался!

– …ался-ался! – грозно продублировало эхо.

Толпа разом обернулась к Кишу, наведя на него три десятка ненавидящих взглядов. Их яростные лица не предвещали ничего хорошего – при жизни его никогда не ненавидело столько людей разом. Киш успел подумать, что у него нет ни малейшего шанса увидеть в каждом из них образ Божий – он этому просто не научился при жизни, а сейчас уже поздно.

Он сделал шаг назад, поднимаясь вверх по склону. Толпа, наступая, сделала шаг вперёд, словно исподволь ожидая, когда он бросится бежать, чтобы тогда ринуться на него. И тут его нашла спасительная мысль – может быть, спасительная. Если причина аварии действительно связана с Толянычем, то получается, он отдал жизнь «за други своя», и тогда, возможно, его дела не так плохи? Может быть, это оправдает его за насмешливость, тщеславие, сладострастие, раздражительность, зависть и многое другое?

А толпа всё наступала, в центре шёл водитель, яростно сжимавший ремень своей портупеи: на несколько мгновений их взгляды упёрлись друг в друга.

– Ну всё, – пробормотал Киш, продолжая отступать вверх, – ты посмотрел мне в глаза – твоё желание исполнилось. Можно перейти к следующему пункту повестки. Или ты хотел чего-то большего, а про глаза задвинул для красного словца?

Водитель пробормотал что-то яростное, но что именно, Киш не расслышал. К нему вернулась прежняя мысль – о том, что нет большей любви, чем отдать жизнь ради спасения кого-то. Применимо ли данное правило к теперешнему случаю? Ведь все эти люди не имели о Марке никакого понятия – они-то за что-то погибли?

– Может быть, ни за что, – ответил он себе. – Кажется, у Матфея говорится, как однажды Спаситель, обращаясь к толпе в Иерусалиме, напомнил о несчастном случае, когда упала башня и придавила много людей: «Они были не грешнее вас. Но также погибнете, если не покаетесь». Катастрофа случилась не из-за того, что кто-то из них был особенно грешен (они все грешны), а потому, что среди них не нашлось ни одного праведника – того, кто был бы связан с Источником Жизни…

Но всё-таки кто-то подготовил теракт. И если он пожертвовал собой ради Толяныча, то как это сочетается с гораздо большим количеством жертв? Или тут дело не арифметике, а в намерении? Тогда хороший вопрос: каким было его намерение? Ведь, по правде говоря, он не собирался погибать. Да, был определённый риск, но можно ли сказать, что он пошёл на него исключительно из чувства дружбы к Марку? Не похоже на то.

– Бедная мама!.. – услышал Киш за своей спиной и обернулся.

Зеленоглазая девушка, которую он заприметил ещё в автобусе, стояла на склоне выше него, с тоской глядя куда-то вдаль, и плакала. – Как она теперь без меня?

Киш захотел кинуться, чтобы утешить и заодно извиниться за то, что при земной жизни хотел с ней переспать, но не смог: дорогу преградило внезапное воспоминание о родителях.

– Бедная мама!.. – повторил он с нахлынувшей скорбью. – Отец!.. Они будут убиты горем! А Варвара…

Смесь отчаяния и вины охватила его всего разом, от макушки до пяток. Отсюда, с высоты смерти, он увидел, какой крохотной была его любовь даже к самым близким людям – любовь крови и привычки. Любовь, которая позволяла сердиться и обижаться, ревновать и раздражаться, требовать и забывать! Самое чёрное и холодное знание, которое только можно постичь, распахнулось перед ним и стало затягивать внутрь себя.

– Бедный Киш! – раздалось рядом. – Бедный-бедный Киш!

Он резко обернулся и вдруг понял, что девушка, которая безутешно плакала рядом, что она… что на самом-то деле… что это…

– Варвара! – узнав, он бросился к ней. – Как ты здесь оказалась? Почему я не видел тебя в автобусе? Ты погибла из-за меня! Ты последовала за мной, а я – я только теперь понял, как мало любил тебя! Раньше я даже не подозревал! Если бы всё начать сначала!..

Варвара стояла боком к нему, закрыв лицо руками, и, казалось, не слышала его. Её плечи вздрагивали от рыданий. Киш попытался обнять её, но у него ничего не получилось – руки всё время промахивались, её тело ускользало от них, и тогда он взмолился:

– Я не сумел тебя уберечь – прости, прости меня! Поговори со мной – может быть, это наша последняя встреча! Видишь, я надел эту футболку, загадав желание встретиться и поговорить с тобой – я только не ожидал, что это случится после смерти! Я хочу, чтобы ты знала: даже если мы никогда больше не увидимся, я буду любить тебя – мне кажется, я смогу это! Ведь любовь – это не обладание, а отдача! Услышь меня, Варвара!

Опустив руки, она обернулась к нему и что-то произнесла. Слов Киш не расслышал: внезапно стало светло-светло. Должно быть, это прилетели Ангелы.