Текст книги "Незадолго до ностальгии"

– Но вы хоть понимаете, что испортили себе всю дальнейшую жизнь? – Вера смотрела на него, как на обезумевшего, и в своём неприятии его рассуждений решительно качала головой. – Что теперь будет с вашими карьерами?

Да, у этого решения есть свои издержки, согласился он. Но с карьерами-то как раз всё логично и соответствует общей идее. До знакомства их карьеры были так себе, типичные середнячки – в меру успешные, в меру никакие. Взлёт произошёл в момент знакомства, ни раньше, ни позже, так что теперь будет отступление на исходные позиции, что-то вроде того. И всё это не блажь и не сумасшествие, а только лишь последовательность, и большой вопрос, что важнее для карьеры – умение приспосабливаться под обстоятельства или упорная последовательность в отстаивании своей картины мира? Разумеется, у этого решения есть свои недостатки: например, ментальная неполноценность его не слишком радует. Он прекрасно понимает, что никто в здравом уме не доверит серьёзную информацию, настоящее большое дело, человеку, чьё сознание находится под чьим-то контролем, пусть даже и частичным, да ещё с риском дементализации. К тому же есть такое психологическое явление, как ментальная брезгливость – боязнь заразиться неудачей. А ещё люди суеверно подозревают, что частичным контролем дело не обходится – эта штука, которая обеспечивает взаимный контроль, соблюдение условий ментального раздела, вполне может иметь двойное назначение. С одной стороны, она просигнализирует Варваре, если он вторгнется в отчуждённое воспоминание или станет использовать её образ для создания сексуальных фантазий. С другой, будет тайно отслеживать все его повседневные мысли – распознавать остальные образы, записывать цепочки ассоциаций, фиксировать психологические состояния. И тогда достаточно один раз застать его в состоянии чистого раздражения, чтобы потом всегда определять моменты, когда он, Киш, раздражён, даже если в этот момент он вежливо улыбается собеседнику.

– И ты туда же! – поморщилась Вера. – Нет никакого двойного назначения, это всё досужие мифы. В любом случае, все нелегально полученные сведения не имеют юридической силы – их нельзя использовать в суде!

– А не в суде – можно, – усмехнулся Киш. – Но дело совсем не в этом. Всё это неважно, знаешь почему? Потому что никто в мире не заинтересован так в контроле над нашими мыслями, как мы сами. Для этого всё и задумано.

– В каком смысле? – снова не поняла она.

– В самом прямом.

Неожиданно он стал рассказывать ей свой сон – о том, как много он понял и прочувствовал, оказавшись в положении умершего. Не дождавшись Шедевра, рассказ вырвался наружу, и особенно Кишу удалось описание утреннего тумана, ощущения слияния с миром и удивления, что все его мысли превращаются в слова, так что их не скрыть. Он откинул напускную сдержанность, начал даже жестикулировать, стараясь на пальцах передать нюансы, и особенно его подогревало осознание, что он полностью захватил внимание аудитории: Вера не сводила с него глаз, закусив нижнюю губу и иногда от ошеломления покачивая головой. Когда он закончил, она вздохнула, достала из сумочки салфетку, завернула в него окурок и протянула Кишу:

– Выкинь куда-нибудь. Пойдём, возьмём ещё вина.

Они обулись и зашагали под соснами. Вера первой достигла розовой дорожки и обернулась к нему:

– Зачем тебе ехать на Ностальгию, Киш?

– Мне? – замялся он.

– Толя мне сказал, что вы поменялись, – упреждая его вопрос, подтвердила она. – Зачем? Я думала, ты хочешь сменить обстановку, залечить душевные раны, а ты… Чья это была идея – поменяться?

– Моя, – вынужден был признаться Киш. – Но Марк её полностью одобрил.

– «Марк одобрил», – передразнила его Вера. – Все знают: «Марк – благородный, Марк – щедрый, ему для друзей ничего не жалко». И пользуются. Мне не жалко, пусть пользуются, но надо знать и меру. Мой муж еле выбил ему этот контракт, а тут вы, два красавчика, что-то там решили. Не знаю, в курсе ли ты, но у Толи сейчас… непростой период и…

– Дементализация? Да, я в курсе. Он вчера мне сказал.

– Тем более! Ты что, не понимаешь: для него это сейчас возможность прийти в себя – его проблемы посерьёзней твоих. Да у тебя, как поняла, и нет проблем!

– Ты думаешь: засунуть человека в тридцать седьмой год – это и называется настоящей дружеской помощью?

– Ты ничего не понимаешь, – отмахнулась она, – ты не юрист…

– Звучит как обвинение.

– Тридцать седьмой год – юридическая аномалия. Как у географов – Бермудский треугольник. Каждый юрист с радостью ухватится за такой шанс. Это возможность дать свою новую трактовку, громко выступить, блеснуть. Толя бы смог – он блестящий юрист. Талантливейший. И он снова бы почувствовал себя в струе, понимаешь?

– Хм, – Киш задумался. – Ты хочешь сказать: это не опасно?

– Опасно?! – изумилась Вера. – Да ты с ума сошёл – с чего вдруг? A-а, теперь понимаю, почему вы… Очень благородно, Киш, с твоей стороны, но это чушь: количество несчастных случаев на Ностальгии в разы ниже, чем в самых безопасных городах мира. Можешь за Марка не переживать: скажи ему, что передумал и…

Вообще-то, промямлил он, это дело не от него одного зависит, даже совсем не от него: тут как Марк решит. И хорошо: они ещё раз поговорят и всё взвесят. И он постарается убедить…

– Поговори прямо сейчас, мне надо быстрее всё оформить.

– Оформить? – слегка удивился он. – То есть: тебе?

А кому ещё, подтвердила Вера. Она – один из уполномоченных представителей республики Ностальгии в России, через неё проходят практически все отъезжающие, она дает рекомендации, проводит первичный инструктаж и так далее.

– Ты хочешь сказать: мне ты рекомендацию не дашь? – догадался Киш.

Вера не ответила: внезапно она посмотрела куда-то в сторону, изумлённо изменилась, взвизгнула и, цокая каблуками, припустилась по розовой дорожке, в конце которой появился парень в солидном сером костюме с букетом бордовых роз.

– А кто у нас самый красивый зайчик, рыбка и котёночек? – радостно вопросил он, и ответ прыгнул прямо в его объятия, на лету издавая восторженные вопли.

Вблизи Верин муж производил впечатление неисправимо старомодного человека иной эпохи – вероятно, таковы были профессиональные издержки долгого пребывания на Ностальгии. Трудно было сказать, на чём эта старомодность держится – то ли на особом выражении лица, то ли на костюме. Нет, костюм вполне современный – значит, всё дело в декадентском лице.

Вера наскоро их познакомила, сообщив мужу, что они с Кишем говорили о Ностальгии, а тот ласково пожурил зайчика-рыбку-котёночка, что она работает даже во время отдыха. Они скрылись в доме, и, провожая обнимающуюся пару взглядом, Киш испытал дикое ощущение, что этот парень занял его место, и что у Веры и вправду потрясающие ноги, и если бы она не была замужем…

Ещё некоторое время он вертел в руках пустой стакан, пребывая в раздрае чувств, думая обо всём подряд, и в особенности о том, что вот такого момента, как сейчас, просто не должно быть в его жизни – надо с этим что-то делать. Завтра он должен всё как следует обдумать и если ему не суждено никогда увидеть Варвару, то он будет учиться любить её просто как человека, и это не должно мешать ему жить своей самостоятельной жизнью. К тому же он чувствовал, что снова захмелел.

Гости прибывали и прибывали. Вскоре все места для автомобилей были заняты, и тем, кто приехал позже, приходилось оставлять машины за воротами. Киш легко отыскал знакомых – давних друзей и приятелей, и переходя от группы к группе, жал руки, обнимался, хлопал по спинам, расспрашивал о делах и рассказывал о своих. Он охотно окунулся в эту ностальгическую атмосферу, хотя и не сразу смог погрузиться в неё полностью – по-видимому, из-за того, что вчера они с Марком уже предавались воспоминаниям юности, и теперешний вечер воспринимался как повторение вчерашнего. Однако чем дальше, тем сильнее праздник затягивал его в себя, и Киш лишь краем сознания фиксировал, что Шедевра по-прежнему нет, а Толяныч то и дело пытается поговорить с отдельными гостями наедине – возможно, отыскивая якоря памяти.

Через несколько часов он снова столкнулся с Верой. В наступающих сумерках она светилась тихим счастьем, умиротворённостью и, как ему показалось, даже застенчивостью.

– Ты словно чувствовал! – негромко восхитилась она тем, как Киш удачно предугадал внезапное появление её мужа. – Я слыхала, тебя называют лидером интуитивистов: ты что-то такое чувствовал, да? И вообще хочу сказать: ты очень милый, Киш! Жаль, у нас с Прусиком нет третьей сестры, мы бы тебя пристроили! Ты не говорил с Марком насчёт?..

– Ты не передумал? – спросил его Марк, когда они пересеклись в дверях у выхода на террасу.

После разговора с Верой в соснах у Киша уже не было уверенности, что идея с подменой – правильная, но он качнул головой.

– Я – нет. Вот только Вера против: она считает, что я отнимаю у тебя возможность блеснуть и снова оказаться в струе. И, кажется, не собирается давать мне рекомендацию.

– Вера… – Толяныч на секунду задумался и решительно кивнул. – С Верой я поговорю. Если ты не передумал.

– Я не передумал, – снова подтвердил Киш. – А ты про Варвару больше ничего не вспомнил?

– Нет, Киш, когда? Сам видишь, – Марк показал рукой на празднество. – Ты же у меня ночуешь?..

В воздухе летали многочисленные «А помните, как…», звенели бокалы: пили за встречу и за то, чтобы чаще вот так встречаться, невзирая на тени, ведь жизнь одна, а всех денег всё равно не заработаешь, пили за Марка, который сделал всем такой роскошный подарок, собрав всех вместе, за любовь и отдельно за женщин, за дружбу и за ушедших друзей, танцевали, пели, хохотали и пускали фейерверки. Как всегда, общество разбилось на группы; Киша заносило то к танцующим, то к поющим, то к спорящим – то на лужайку, то в дом, то в сосны, и ему даже показалось, что где-то в сумерках кто-то из гостей обсуждает горячую книжную новинку – роман «Акция». Стараясь соблюдать умеренность в спиртном, к наступлению темноты он всё же порядочно нагрузился и ближе к полуночи решил, что на третий этаж подниматься вовсе не обязательно, когда на улице есть такие замечательные гамаки. Не снимая туфель, он тяжело повалился в один из них, и чёрные ветви закачались вправо-влево на фоне тёмно-серого неба. Киш поспешно закрыл глаза – его мутило от воспоминаний.

20. В парке

В квартире стояла спокойная, будничная тишина: только еле слышный холодильник и тикающие часы. Скоро должно стукнуть девять – время вступления вердикта в силу. Киш старался об этом не думать, чтобы было не очень сложно: его голова сейчас была не лучшим местом для размышлений.

Он только что вернулся домой, проснувшись ранним утром от холода, а потом, обнаружив на террасе мирного Шедевра, попивающего чай из почти литровой чашки, и наскоро доложил обстановку: Марк уже пошёл на поправку, скоро будет всё пучком, а вообще-то у Толяныча дементализация, так что с ним надо быть чутким, но не перегнуть палку, чтобы не обидеть чрезмерной заботой.

– И вот ещё что: я перевыполнил твоё задание… – он рассказал, как они с Толянычем поменялись, потому что, кто знает, может, эта командировка на Ностальгию и правда опасна. – Так что ты уж, если что, теперь молись за меня: ты меня в это дело впутал!

– Молоток, Киш, – похвалил его Игорь. – Толянычу сейчас не до Ностальгии – зачем ему чужое прошлое? Я его в монастырь повезу: отдохнёт, придёт в себя, на исповедь сходит. Что надо вспомнить – то и вспомнит, а если нет, то и нет. Короче, подлечится.

– Так ты знал? – догадался Киш. – Про дементализацию? А почему меня не предупредил?

– Это же был не мой секрет.

Киш подумал, обидеться ему или нет, и решил: обидеться.

– Ну и ладно, зато я понял, для чего мне нужна любовь, – сообщил он. – Но тебе не скажу, а ты мучайся в догадках!

В ответ Шедевр только хмыкнул.

Вскоре приехало такси, Киш продремал в нём всю дорогу до дома позавчерашнего Марка, а затем Vario доставила его и по собственному адресу. Оказавшись в квартире, он ещё с минуту думал: не завалиться ли спать? Подняться к полудню, принять душ и – продолжать жизнь, как ни в чём ни бывало? Пусть всё пройдёт без него! И всё же он понимал, что сейчас его ждёт особенный момент – даже если ничего особенного не произойдёт. «Некоторым смелость нужна для того, чтобы не дрыхнуть при установлении взаимного контроля», – с усмешкой подумал он, вспоминая Шедевра.

А ещё для того, чтобы, отправившись на поиски разгадки, не испугаться и не отвернуться, когда найдёшь то, что искал. Что ж, самое время посмотреть правде в глаза: похоже, он всё же разгадал загадку Варвары, хотя радоваться тут нечему.

Исходя из того, что когда-то она была девушкой Марка, реконструировать остальное – дело техники. По-видимому, Варвара с самого начала не собиралась оставаться с ним надолго. Это даже звучит не клёво, как сказал бы Толяныч, но ничего не попишешь. Она просто вела его по Эксперименту, присматривала, чтобы он не наделал больших глупостей, и вероятно, такие ведущие были, если не у всех, кто писал о дефенестрации, то у многих. А когда Эксперимент благополучно закончился, и наступил этап зачистки профанов, ей только и оставалось, что плавно уйти.

Не исключено также, что совместные месяцы были необходимы для проверки: догадается ли он, что произошедшее в Праге было Экспериментом? Остаётся порадоваться, что он, кажется, ни разу не предавался с Варварой воспоминаниям об их пражских приключениях – хотя и из совсем других соображений. И если процесс планировался заранее, то месяцы совместного проживания нужны были для того, чтобы Киш посильней привязался к Варваре – так, чтобы почти гарантированно нарушить предписания вердикта. В таком случае никто не свяжет дементализацию Киша и Прагу – нет, это только личные отношения.

Немного, правда, странно, что при разделе воспоминаний пражские события остались в их общем пользовании – ведь, казалось бы, именно они в первую очередь и должны были оказаться под запретом. Но тут дело может быть в юридических коллизиях: они с Варварой на тот момент ещё не были женаты, и отчуждать первые три раза в её пользу не было никаких правовых оснований (Аккадский заявил об этом на первом же заседании), а безосновательное требование лишь приковывает к себе дополнительное внимание и может вызвать подозрения.

Зато становится понятным, почему они поженились, как только вернулись в Москву: Варвара уже тогда знала о процессе и была уверена, что все интимные сцены, произошедшие в браке, при разделе отойдут ей и заранее максимально ограничила его ментальное пространство.

Остаётся только надеяться, что для Варвары жизнь с ним не была неприятной, и он должен быть ей благодарен за то тепло, которое она ему подарила. Наверное, у него это не всегда будет получаться, но стремиться надо – так будет правильно. Ещё остаётся сожалеть, что он любил её так несовершенно: возможно, если бы он был способен на большее, если бы у него было хотя бы представление о том, что большее возможно и необходимо, то, не исключено, что чувство Варвары к нему могло бы пересилить инструкции по участию в Эксперименте. И тогда они могли бы вместе что-нибудь придумать.

Он зашёл в ванную, сполоснул лицо, зачерпывая воду большими пригоршнями, покрутил головой, разминая шейные позвонки, и сделал несколько упражнений руками, чтобы взбодриться.

Надо сделать кофе. Киш прошёл на кухню, насыпал в турку кофейную россыпь, залил водой и поставил её на плиту. Во всей этой процедуре было что-то уютно-повседневное, привычное и успокаивающее, – из той холостяцкой жизни, которую он вёл до процесса и ещё до встречи с Варварой. Жизнь продолжается, Киш! Будет здорово теперь жить умней и ответственней, а пока нет причин метаться и суетиться. Он узнал главное: Варвару можно любить, даже если ему никогда не суждено ни прикоснуться к ней, ни увидеть.

Кофе закипел. Через ситечко Киш привычно перелил его в чашку, добавил холодной кипячёной воды и сел за стол у окна, то поглядывая на улицу, словно ждал чьего-то появления, то бросая взгляд на большие круглые часы, висевшие над дверью.

«Нет ничего нелепее, чем представлять Варвару в роли специального агента», – внезапно подумалось ему и даже сделалось смешно. Но затем объяснилось и это: а с чего он взял, что она была специальным агентом? Её могли точно так же использовать втёмную, как и его. Не посвящая в детали, просто попросить оказать ему помощь не на лечебном сеансе, а в жизни – корректировать модель его поведения не постфактум, при разборе свершившихся поступков, а в режиме реального времени. Для тенетерапевта это должна быть достаточно интересная задача.

В таком случае он был для неё клиентом, сам того не подозревая. И, конечно же, она не собиралась выходить за него замуж, потому что никогда не выходит замуж за клиентов. Наверняка, самое большое, на что она готова была пойти – это лёгкий, ничего не обещающий флирт. Но потом обстоятельства изменились: его готовность расстаться заставила её пообещать переспать с ним. И понятно, почему, когда они поженились, её тень почти не сократилась: она вышла замуж волею обстоятельств, а отнюдь не по своему желанию, и не собиралась пребывать в браке с ним до скончания века. Зная Варвару, можно уверенно утверждать: обман сильно тяготил её, и в то же время она, боясь сделать ему больно, тянула с разрывом.

Кстати, затеять процесс по разделу воспоминаний её тоже могли попросить. Благовидный предлог придумать не так-то сложно. А поскольку Варвара, расставшись с ним, вряд ли горевала, то ничем, по сути, и не рисковала: не так-то трудно не думать о человеке, который не вызывает у тебя сильных чувств, или при воспоминании о котором твоя совесть начинает тревожно шевелиться…

Но если процесс – один из этапов зачистки профанов, которые по необходимости были посвящены в детали Эксперимента, то несложно понять, что после того, как Устроители зачистят его память, наступит черёд Варвары. Эх, если бы он сейчас мог поговорить с ней начистоту!.. Может, всё-таки попытаться?..

Девять.

Ещё до того, как секундная стрелка замкнула девятый час, Киш стал внимательно прислушиваться к себе, чтобы не пропустить момент включения, если тот проявит себя каким-нибудь сигналом, но ничего так и не услышал.

Зато вскоре на связь вышел Аккадский. Бодрым тоном он известил, что истица не направляла в суд никаких возражений по вынесенному вердикту, что означает автоматическое вступление последнего в силу. Отдельно, с тёплыми нотками поддержки, Аркадий выразил уверенность, что Киш достойно справится с наложенными ограничениями, но если что – «всегда можете рассчитывать на меня». Киш хотел спросить Аккадского, должен был ли он что-нибудь почувствовать при установлении ментальной связи, но постеснялся, а кроме того, ответ мог вылиться в получасовую лекцию с примерами из личной практики, слушать которую у Киша не было ни сил, ни желания.

А вот Аркадий не сдержал любопытства:

– Кстати, как там моя цветовая гипотеза? – спросил он почти небрежно, словно только что вспомнил про жбжбжскзж и обобогксо и не придавал им никакого значения. – Вы говорили, что поинтересуетесь у специалистов…

– Поинтересовался, – согласился Киш и обрубил: – Увы.

Рассказывать про «я тебя люлю» он, разумеется, не собирался: ещё не хватало, чтобы Аккадский ухватился за эту фразу и продолжил фонтанировать идеями.

Помолчали.

– Тогда… – произнёс Аркадий, – если что…

– Да, если что… И ещё раз спасибо.

Они распрощались, и Киш снова прислушался к себе: ничего особенного. Ну вот, всё оказалось проще, чем могло представиться. Он потёр ладони, словно теперь-то ему и предстояло самое интересное, и прошёлся по комнате. Может, ему стоит переехать куда-нибудь на новое место? Как и Марк – за город? Где сегодняшнему Кишу проще стать Кишем завтрашним или, говоря без красивостей, начать новую жизнь? Где воспоминания, связанные с этой квартирой…

Браслет.

Слово ворвалось в сознание, как посетитель с острой болью врывается в кабинет стоматолога, минуя очередь. Несомненно, это был запоздалый привет от Аккадского. Ошеломлённый Киш замер посреди комнаты, а когда окаменение сошло, стал нервно перебирать пальцами.

Как же он сразу не подумал: «б» – Браслет! Во время процесса Варвара намекала ему на Браслет! «Зачем?», «Почему?» – пока это не имеет значения. Важно понять нечто, что имеет отношение к Браслету – рисунку на левой половине Вариной попки, рисунку, изображающему непонятный предмет. Всё дело в том, что это за предмет. Варвара так и не призналась, что именно запечатлела на месте, которое мог видеть только он. Но она и не настаивала на том, чтобы Киш отгадал, и он относился к Браслету, как к милому девчачьему вздору или, точней, как к одному из их интимных секретов. И, как видно, ошибался.

Итак, Браслет. Изображение послушно всплыло в памяти, но, к сожалению, недостаточно отчётливо, к тому же под неудобным косым ракурсом и не в том масштабе: Киш увидел часть Варвариной спины, ляжки ну и, да, саму попку. Так получалось, что татуировка на этой картинке привлекала внимание меньше всего. Он попытался крутануть мысленный объектив, чтобы Браслет приблизился, и попка осталась за кадром, но это-то и не получилось. Изображение, наоборот, отодвинулось, да ещё Варвара легла на бок, повернувшись к Кишу лицом и подперев голову ладонью, как делала не раз. Браслет скрылся с глаз, зато открылась грудь – небольшая, с кокетливо заострёнными коричневыми сосками, словно спрашивающими: «Эй! Ты чего медлишь?» Киш снова уложил Варвару на живот, но крупный план опять не получился, и опять вкралась помеха – на этот раз в виде его собственной руки, которая нежно скользнула по Варвариным ногам и остановилась на попке: из-под неё выглядывал только небольшой кусочек Браслета. Киш почувствовал, как кровь становится сладкой.

«Стоп!» – прервал он себя. Он вторгается в запретные воспоминания, и будет просто здорово, если он нарушит предписания вердикта буквально через пять минут после их вступления в силу. Мало того, что нарвётся на неприятности с непредсказуемыми последствиями, так ещё выставит себя на посмешище. «Уж от кого-кого, но от Киша!.. Так быстро спалиться! Наверное, он поставил рекорд!» – примерно так о нём станут говорить, если он сейчас же не возьмёт себя в руки.

Широкими шагами Киш покинул кухню и зашагал по комнате в попытке переключиться на другие мысли. Но теперь выставить Варвару из головы оказалось титанически сложно: она атаковала его воображение, представая в разных позах, с разных ракурсов, то полностью обнажённая, то прикрытая лишь слегка, что было ещё заманчивей. Киш отбивал атаки, уходя то в детские, то в студенческие, то в армейские воспоминания, вспоминал других своих девушек и под конец просто лёг на пол и стал яростно отжиматься. «Больше не пить! – приказал он себе после двадцатого раза, чувствуя недовольство тела. – Как минимум год!» Встав, он отряхнул ладони и подумал над следующим шагом. Чертёж. Надо представить Браслет в виде чертежа – примерно так же, как фотографию преобразуют в чёрно-белый эскиз. По сути, Браслет и есть чертёж, перенесённый с бумаги на попку. Перед посещением тату-салона Варвара вначале должна была его нарисовать. Ему остаётся только воссоздать в воображении её рисунок.

Киш так и поступил: Браслет, на удивление, послушно предстал на бумаге (почему-то помятой и в синюю школьную клеточку), но потом снова стремительно перенёсся на Варвару.

На этот раз огонь желания охватил его быстрей, чем пожар сухие леса: он вспомнил, как жадно брал Варвару после возвращения из командировок, и как неторопливо и нежно ласкал её на рассвете, перед началом рабочего дня, как…

«Тинь-тон!» – дверной звонок заставил его вздрогнуть. Звонком сто лет уже никто не пользовался, Киш даже забыл об его существовании, а сейчас его зуммер и вовсе прозвучал, как роковой зов судьбы.

«Вот это скорость!»– даже восхитился Киш.

А может, они просто стояли под дверью и ждали? Просчитали, что он мгновенно спалится? По любому, это означает, что не будет никаких письменных предупреждений и убедительных просьб явиться туда-то во столько-то. Сервис на высшем уровне: они сами пришли за ним. И что теперь делать? Связаться с Аккадским? Да, по идее так и надо поступить. Но что сказать? «О, ужас, в мою дверь по-по-позвонили! Срочно летите на по-по-помощь!»?

Он прошёл в прихожую и немного постоял перед дверью, прежде чем протянуть руку к замку. Возникло искушение спросить: «Кто?», но это означало бы придать своему страху новые возможности, вывести его на следующий технологический уровень – сделать из немого звуковым.

Киш решительно открыл дверь и увидел тёмно-синего человека в форменной фуражке. Человеку на вид было под шестьдесят, его внешность оснащалась рыжими с проседью усами и круглыми очочками в хлипкой оправе, но главным атрибутом, пожалуй, служила тёмно-коричневая кожаная сумка, съехавшая с бока в район фигового листа. Из сумки торчали сложенные стопкой газеты.

«Всё верно, – подумал Киш с облегчением, – наверное, так и выглядели почтальоны в 1930-е».

– Киш Арх-и-Камышов?

– Совершенно верно.

– Вам заказное, – человек протянул ему голубой конверт. – Распишитесь, пожалуйста.

Киш с готовностью подмахнул квитанцию и разглядел бумажный прямоугольник: его адрес и имя были выведены лиловыми чернилами, мелким почерком с обилием старомодных завитушек. На марке, под белым контуром архипелага, расположенном на голубом фоне океана, стояла лаконичная оранжевая подпись – Respublica Nostalgia.

– Ещё газеты, – почтальон протянул ему целый ворох пахнувших типографией листов: среди титульных шапок взгляд Киша уловил «Правду», «Таймс», «Вашингтон пост», «Фигаро», «Нойе Цюрхер Цайтунг» и даже «Фёлькишер Беобахтер» – похоже, все за 18 мая 1937 года.

– Большое спасибо, – Киш без затей сунул газеты под мышку. – Это всё?

– Всё, – покопавшись в сумке, подтвердил человек из прошлого. – Вы же журнал «Пионер» не выписываете?

– А надо?

– Хорошие вещи печатают, – охотно поведал почтальон. – Для детишек – увлекательно. «Военная тайна» Аркадия Гайдара – продолжение. И Кассиль Лев – новый рассказ. Мой внук зачитывается. У вас детишки есть?

Киш виновато пожал плечами, покачал головой и ещё раз поблагодарил:

– Спасибо, товарищ почтальон.

Вернувшись в комнату, он осторожно вскрыл пухлый конверт. Содержание оказалось предсказуемым: продолговатый билет на Ностальгию и отпечатанное на пишущей машинке письмо-инструкция. Киш пробежал глазами первые строки («Уважаемый мистер Арх-и-Камышов! Поздравляем Вас…») и отложил письмо в сторону – это ещё успеется. А пока «уважаемый мистер Арх-и-Камышов» неуважительно хмыкнул в собственный адрес: ничего не случилось, а он так малодушно перепугался!

Ничего не случилось: интересно, почему? Об этом лучше не думать. Во всяком случае, пока. А о чём тогда думать? О чём угодно, например, о Браслете. Можно осторожности ради применить приём маскировки: мысленно называть Варвару Вероникой, а Браслет – скажем, Барабаном. Так вот: Вероника говорила, что Бра… Барабан связан с тем, что произошло в… пусть будет Париж. Барабан связан с тем, что произошло в Париже. Что это нам даёт?

Киш задумчиво прошёлся по комнате. Татуировка на попке может означать, что у события есть эротическая подоплёка, подумал он, а из этого следует… Он внезапно остановился и снова хмыкнул о себе – уже не столь едко. Какой же ты всё-таки тугодум, Киш! Ну конечно же! Если Браслет имеет отношение к пражским приключениям, и при этом рисунок наколот на попке, то логично предположить, что подразумевается некий эротический момент, имевший место в Праге. А раз так, то это может быть связано только с их первым разом, а первый раз он может вспоминать вполне легально!

Почти весело он плюхнулся в кресло, вывел на поверхность окна опцию «города мира» и отыскал Прагу. Открылся онлайн вид на Влтаву и Карлов мост, и Киш на несколько секунд залюбовался ими – казалось, стоит открыть створку, и в комнату ворвется сырой речной воздух. Но картинкой реки и моста он сможет насладиться потом – когда разберётся с Браслетом. Сейчас его интересует парк – парк, где у них с Варварой случилось в первый раз.

В первый раз всё было, как в первый раз. Они только дождались, когда Огнешка станет стелить себе постель, как объявились недостающие кафкианцы. Они были в мокрой одежде, усталые, голодные, жаждущие пива, но с несломленным духом и не подмоченной репутацией. Они угодили в облаву, их засадили в огромную, человек на тридцать, клетку, а потом таскали вертолётом туда-сюда по водам Влтавы, и это было неслыханное унижение. Однако позже им удалось воспользоваться общей неразберихой и перегруженностью полицейского участка и сбежать из полиции, что можно было рассматривать, как доблесть, о которой они взахлёб и рассказывали.

В разговорах о пережитом отбой отсрочился ещё на час. Спальные места пришлось перераспределить: девушки легли поперёк дивана, Кишу и другим мужчинам достался пол. Несмотря на тощие ухищрения подстеленного одеяла, пол вызывал неутешительные в этих обстоятельствах воспоминания о древних греках вообще и спартанских условиях в частности. С его спального места не было никаких шансов обменяться с Варварой взглядом, он видел лишь восемь девичьих пяток, и лишь одна их пара (та, что с левого краю) вызывала у него слёзы умиления. С минуту Киш выбирал точку на потолке, откуда теоретически его взгляд мог отразиться так, чтобы встретиться с взглядом Вари, но усталость наваливалась, и едва, закрыв глаза, он почувствовал, что сливается с полом и проваливается сквозь него.

Ничего не снилось. Сквозь сон он ощутил прикосновение её губ и пробормотал: «Привет!» Затем кончики её волос стали щекотать его щёки. Киш открыл глаза. В утреннем сумраке комнаты он увидел склонившуюся над ним Варвару и даже разглядел её улыбку.

– Вста-вай, – произнесла она наставительным шёпотом. – Я тебе обещала, помнишь?..

Осторожно переступая через спящие тела, они вышли на крохотную кухоньку и, стоя, выпили приготовленный Варварой кофе.

– И куда мы пойдём? – спросил он негромко.

– В парк, – Варвара прикрыла ладонью зевок. – На скамейку, как ты и хотел!

– От судьбы не уйдёшь, – Киш зевнул в ответ.

На улице они почувствовали себя бодрее. Низкие дома ещё тонули в сером сумраке, но небо уже наливалось голубизной, которую пронзали розовые лучи. Утренняя прохлада пощипывала кожу. Набросив на плечи одолженный плед и обнявшись, они двинулись по узкой улочке туда, откуда пришли вчера. Из всех красот Праги Кишу больше всего запомнилось это рассветное небо, безмолвие, свисающие козырьки крыш, изогнутая улочка, спящие окна и брусчатка, по которой они шли, чтобы стать ещё счастливей.