Текст книги "Время перемен"

Вот как-то раз велел он одному из самых преданных слуг закупить деревянные клетки и подобрать носильщиков для них – и отправляться к некоему Плато Детства. Там следовало им выбрать наиболее смышленых нововылуплеников, поместить в клетки и принести в Гунархтор, в холм господина Миссинца. Ибо замыслил тот…

* * *

Опять трещит в костре дерзкое полено, прерывая слова килларга. Или это только для кхарга, которого все зовут Избавителем, треск слышен, остальные же слишком внимательно слушают рассказчика?

А он, Избавитель… он, кажется, прислушивается к совсем другому голосу. К голосу своей памяти.

* * *

…Потом, когда Рокх впервые увидит море и впервые поднимется на корабль, он вспомнит эти дни, проведенные в огромных деревянных клетках, в которых их несли, и вспомнит эту качку. И то, как его непрестанно тошнило. Но к счастью, слишком давно в его желудке ничего не было, так что оставалось лишь скрючиваться от пронзающей тело боли и покрепче стискивать зубы, чтобы не закричать. Меньше всего ему хотелось дать повод к насмешкам. Хотя Рокх (тогда еще не получивший этого имени) и мало разбирался во взаимоотношениях кхаргов, но что такое насмешки – он понимал.

Путь к господину Миссинцу, который Рокху и нескольким его соседям по котловану предстояло преодолеть, оказался нелегким, и дело было даже не в качке.

Вообще-то переживших процесс метаморфоза детенышей никогда сразу не транспортируют. Да, их сажают в клетки, которые накрывают огромными, словно паруса, листьями – и таким образом, во-первых, создается необходимая кхаргенышам тень, а во-вторых, они не видят того, что происходит снаружи. Детеныши словно оторваны от внешнего мира, в первую же очередь – от своей прежней жизни, жизни зверя. По возможности, в их сознании между этими двумя фазами существования не должно быть никакой связи. Если бы детеныши после метаморфоза не были такими слабыми, их бы вообще уносили с Плато, а так…note 8Note8
  Для редактора. В данном случае «метаморфоз» (м. род) – биологический термин, в отличие от слова «метаморфоза» = «изменение» (ж. род).


[Закрыть] Нельзя сказать, чтобы Рокх и его собратья по путешествию оказались слишком сильными; один из них даже издох по дороге. Просто так сложились обстоятельства: господин Миссинец потребовал доставить в свой холм наиболее смышленых детенышей. Рокх попал в число избранных – но особой радости по этому поводу не ощущал. Он вообще ничего не ощущал, он не сомневался, что со дня на день умрет. Тело отказывалось повиноваться, желудок не желал принимать пищу и отвергал ее самым решительным образом, а качка лишь была досадной, но малозначительной приправой к путешествию.

Но больше всего сводили с ума запахи. Во-первых, здесь их было намного больше, чем в котловане. А во-вторых, клетки кхарги несли на плечах, высоко над землей, где пахло совсем по-другому, ярче, сочнее, притягательней. Если бы не прутья клетки, Рокх, несмотря даже на слабость в теле, наверное, все равно отправился бы на поиски источников этих запахов… Он стонал во сне и перебирал лапами, словно пытался убежать.

На привалах носильщики посмеивались и что-то втолковывали пленникам, протискивая сквозь прутья клетки куски поджаренного мяса. Куски пахли странно, слова звучали не менее странно и складывались в узор с малопонятным смыслом. От всего этого хотелось скрыться, убежать в свою старую нору и…

«Жаль будет, если маленькие стервецы загнутся».

И он, давясь, заглатывал куски мяса и, сходя с ума, запоминал слова. Уж он-то не загнется, скорее вам доведется сожрать собственные хвосты!

Что ж, мало-помалу Рокх начал понимать то, что говорили. Не все и не всегда, но порой он мог разобрать целые фразы. И непрестанно совершенствовал свои познания в языке, все равно ведь больше делать было нечего. Умственные упражнения хоть на время помогали забыть о боли и тошноте.

…День на девятый или десятый после того, как они покинули Плато, главный над носильщиками велел устроить незапланированную остановку. Рокху почему-то пришла в голову совершенно идиотская мысль, что им надоело тащить на себе тяжеленные клетки и вот сейчас его и его собратьев убьют и вышвырнут вон. Разумеется, ничего подобного. Хотя тащить клетки носильщикам и в самом деле надоело.

– Послушайте-ка, – вкрадчиво произнес главный. – Я знаю, что большинство из вас уже понимает язык, на котором мы говорим. Иначе бы вы просто здесь не очутились, в этих клетках. Но понимать, ребятки, маловато. Пора бы уже научиться и разговаривать – не рычать, как звери, а владеть своим горлом – иначе на кой оно дано вам Однооким?! В общем, так: те, кто может и хочет говорить, продемонстрируйте мне это – и я выпущу вас наружу. Дальше пойдете на своих двоих, как нормальные кхарги. Остальные, тем, кому еще сложновато разговаривать, пускай не переживают. У вас есть время – еще несколько недель, пока мы доберемся до холма господина Миссинца. Но вот там вам понадобится все ваше умение, чтобы доказать, что вы чего-то стоите и отличаетесь от безмозглых тварей не только внешне. Советую начать попытки пораньше. Итак, есть среди вас настоящие кхарги?

Рокх с интересом поглядел на своих спутников. Кое-кто, похоже, не до конца понял, о чем шла речь. Но двое, кажется, достаточно разобрались, чтобы попытаться.

– Есть, – сказал один из них.

– Конечно, есть, – подал голос второй.

И их выпустили из клеток, усадили у костра и начали понемногу учить ходить на задних лапах. Наблюдая за тем, как неуклюже ведут себя «умники», Рокх только ухмылялся. Он видел достаточно, чтобы понять: разобраться с двуногим хождением можно за пару дней. Стоит ли ради этого жертвовать возможностью прокатиться в клетке? О да, здесь укачивает – но это не кажется таким уж невыносимым, когда глядишь на тех, кто шагает на двоих.

Было и еще кое-что, даже более важное, чем комфортное путешествие. Тех, кто сидел в клетках, носильщики не принимали всерьез. И Рокха такое положение вещей вполне устраивало. Он уже умел говорить – специально тренировался по ночам, шепотом, чтобы никто не слышал. Теперь же ему предстояло научиться слушать. Благо, «материала» для обучения хватало.

– Как думаешь, – спросил как-то один из носильщиков другого (оба отошли от костра и лениво перебрасывались фразами, сегодня была их очередь дежурить), – вот на кой Миссинцу нужны эти? – и он кивнул в сторону клеток, половина из которых уже пустовала.

– Господину Миссинцу, – поправил второй. – Да откуда ж я знаю? Пророк он и есть пророк, беседующий с Господом нашим. А пути Господни…

– Перестань, – зевнул вопрошавший, обиженно осклабившись (кстати, левый клык его оказался выщерблен, так что зрелище было то еще). – У тебя наверняка есть какие-нибудь соображения.

Собеседник Щербатого чуть раздраженно дернул кончиком хвоста; сам Щербатый наверняка этого не заметил, но Рокх видел.

– Мои соображения, уверен, не имеют ничего общего с действительностью. Господин Миссинец взялся ниоткуда, он сотворил с нашей жизнью такие перемены, которых не случалось никогда прежде. Он владеет знаниями, о самом существовании которых не догадывались наши наиобразованнейшие мудрецы. Кто мог представить себе, что такое вообще возможно?

– Да ну тебя! – фыркнул Щербатый. – Ты слишком серьезен, так я тебе скажу, Пестрый.

(«Льнукр», вот как звучало то слово – Рокх сразу понял, что это имя второго из носильщиков, но каков его смысл, узнал намного позже).

– А ты – предельно легкомысленен, – отозвался Пестрый, делая ударение на «предельно». – Какое тебе дело до замыслов господина Миссинца?

Щербатый смутился:

– Просто… Не могу же я думать только о работе и жратве! Я ж не какой-нибудь кхарг-зверь. Вот и…

– Понимаю. Но думай тогда о чем-нибудь более безопасном, ладно? – И демонстрируя, что не желает продолжать беседу, Пестрый пошел к другому краю лагеря. Щербатый пах резко, рассерженно, однако в то же время и обескураженно. Прикрыв один глаз, он начал что-то шептать, но клетка Рокха находилась слишком далеко, он так и не расслышал, что именно.

Подобные разговоры случались нечасто, но это было даже хорошо, ведь каждый из них, по сути, являлся для Рокха огромной загадкой. Чтобы разобраться в ней, требовалось много времени – чем он и занимался ежедневно, пока его невольные учителя тащили на себе клетки. Большая часть сверстников Рокха постепенно начинала разговаривать – и тем самым меняла свой статус, а заодно и способ путешествовать. Теперь они шагали рядом с носильщиками и иногда даже подменяли их, когда те слишком уставали (или – подозревал Рокх

– делали вид, что уставали). Он же, старательно запомнив очередную беседу, повторял ее у себя в голове и пытался расставить все по местам, понять значение незнакомых слов и убедиться, что вроде бы известные расшифрованы им правильно.

А на насмешки тех, кто уже шагал на своих двоих, Рокх не обращал внимания. Они ведь даже не догадывались, почему он до сих пор сидит в клетке.

Кстати, вскоре кое-кто из покинувших клетки убедился, что они поторопились. Сначала их путь пролегал по джунглям, с редкими деревушками охотников, группировавшимися вокруг своих Плато Детства, – теперь же дорога вывела процессию к местам более заселенным. Сверстники Рокха и на деревушки-то в первые дни еще как таращились, дивясь всему, что видели, – а теперь вообще обалдели от количества новой информации, обрушившейся на них. И, разумеется, созерцать все это (в том числе – и глазеющих молодых кхаргов) было значительно удобнее из клетки.

Рокх же не просто смотрел, он анализировал. И анализируя, начал понимать: разница между деревнями и городом заключалось не в том, в каких домах, жалких ли хижинах или каменных холмах, живут кхарги. Основным отличием, кажется, был подход к жизни. Деревенские кхарги центром бытия считали местное Плато Детства и прилегающие к нему области. Иногда – довольно часто – они наведывались к месту своего вылупления; вероятно, тяга к нему оставалась у них довольно сильной в течение всей жизни. Например, они не могли уходить далеко и надолго из родных краев. Их женщины шли откладывать яйца обязательно на местное Плато. С соседними деревнями, которые группировались возле другого Плато, они почти не контактировали, считая их чужими, в то время как все деревни, сосредоточенные вокруг их собственного, словно входили в некую одну большую деревню, все там были за своих и знали друг друга по имени, а не только по индивидуальному запаху.

Вообще деревенские в чем-то даже напоминали кхаргов-зверей, то есть тех, кто был признан смотрителями негодным к воспитанию. Такие кхарги не получали воспитателя, их назначали к какому-нибудь дрессировщику, который натаскивал их к выполнению тех или иных работ, не требовавших особых мыслительных способностей или мастерства. Или же чаще всего из кхарга-зверя делали подручного помощника, без какой-либо специализации, которому можно было велеть носить бревна, копать ловчие ямы и т.п. В деревнях не требовалось много специализированных кхаргов-зверей, да и дрессировщики для них там почти не жили – поэтому обычно прошедших метаморфоз кхаргенышей отсылали в города, там на них был больший спрос, в деревне же оставляли пару особей и все. И так из-за врожденной тупости поручать кхаргу-зверю сколько-нибудь ответственную работу не рисковали, а лишние рты никому не нужны, лучше взять побольше воспитанников. Речи, ни устной, ни тем более письменной, кхаргов-зверей не учили; некоторые хозяева даже запрещали им пользоваться словами, если они вдруг заучивали несколько самых простых. Основой коммуникации у кхаргов-зверей являлась смесь из языка запахов и жестов; впрочем, к общению – с хозяевами ли, между собой ли – они склонны не были.

То, что деревенские кхарги, по наблюдениям Рокха, во многом напоминали кхаргов-зверей, могло частично объяснить, почему они так жестоко обращались с последними: вероятно, видели или чувствовали свое сродство и за это ненавидели кхаргов-зверей. (Может, подумалось потом Рокху, именно поэтому его самого ни носильщики, ни бывшие собратья по клеткам не трогали: он своим примером доказывал, что они выше его, и за это «дурачка-клеточника» любили, как любят домашнюю тварь, подкармливали и беззлобно шутили над ним – а он лишь мысленно усмехался да продолжал наблюдать).

В отличие от деревенских, городские кхарги жили совсем по-другому. Сперва Рокху трудно было разобраться, в чем дело – его отвлекали внешние отличия между деревней и городом. Там – домишки, сооруженные из бревен, или тесные землянки; здесь – каменные холмы с множеством комнат и пристроек. И цвета совсем другие: в деревнях все кричаще-яркое, вызывающее и вместе с тем какое-то убогое, а здесь преобладают оттенки серого, но во всем заметна величественность, значимость. Лишь намного позже Рокх узнал, что города возникают не рядом с Плато Детства, а там, где их возводят дорожники. И вся жизнь в городах, соответственно, подчиняется другим законам.

Обо всем этом Рокх узнал позднее – а сейчас он просто отметил, что городские кхарги все как один напоминают тех самых дорожников. Пару дней назад им встретился один такой – присев у костра, он долго говорил с носильщиками на разные житейские темы. Слушая его, Рокх понимал, что именно этот кхарг – свободен и не ограничен ничем. Кроме самой жизни, добавил Рокх мысленнно, ведь такому одиночке труднее добывать пропитание и он подвергается опасностям, с которыми редко сталкиваются деревенские: дикие звери, паразиты, специфические болезни, разбойники и так далее. И все же жизнь дорожника показалась Рокху привлекательнее, нежели унылое бытие селюков.

Но дорожники, объединившиеся в целое селение-город!.. Это было что-то вовсе невообразимое!

Впрочем, восхищениям Рокха не позволили долго продлиться. К тому времени, когда процессия носильщиков и молодых кхаргов оказалась за пределами первого города, встретившегося им на пути, в клетке оставался один лишь Рокх. И мало кому, кроме него самого, это нравилось.

– Вот что, парень, – сказал на очередном привале начальник носильщиков, скаля желтые клыки, – вот что я тебе скажу: хватит! И не придуривайся, что не понимаешь языка – я по глазам вижу, понимаешь. Так что заканчивай зверем прикидываться, опасное это занятие. А то ведь могу в кхарги-звери и записать. Сдам в ближайшем городишке какому-нибудь дрессировщику, сделает из тебя послушную скотину – ты этого хочешь?

Сперва Рокх собирался намекнуть начальнику на то, что от дрессировщика «разумному кхаргу» сбежать – что кость перекусить. А уж после этого он отыскал бы господина Миссинца да и рассказал бы кое-что…

Потом решил, что ничего из угроз не выйдет, кроме неприятностей.

– Да нет, пожалуй, – он впервые говорил вслух и громко, обращаясь не к прутьям клетки, а к другому кхаргу. – Но и шагать на своих двоих – тоже нет.

Начальник раздраженно зарычал. Обернувшись к своим подчиненным, он велел немедленно вытряхнуть наглеца из клетки и…

– Зачем впадать в крайности? – усмехнулся Рокх. – Если ты так настаивать, я выходить сам.

И он толкнул дверцу, выбираясь наружу. Где тотчас упал, не удержавшись на ногах – конечности слишком затекли за время странствия, и даже разминки, которые Рокх устраивал себе, ходя на привалах по клетке из угла в угол, мало чем помогли.

Он не рассчитывал на сочувствие, поэтому и не удивился, когда услышал над собой дружное гоготание и взрыкивание – кхарги смеялись, потешаясь над «клеточником». Ну что же, они имели на это право.

В конце концов Рокх все-таки поднялся, пусть только на четыре конечности. Пока.

– Может, стоит его засунуть обратно в клетку? Там ему самое место! – заревел один из молодых, которого нарекли за соответствующий нрав Кипятком.

– Помолчи, – велел начальник.

– Но Желтоклыкий, ты только посмотри, он даже не умеет…

– Захлопни пасть, яйцо! – похоже, тот разъярился не на шутку. – На тебе до сих пор белеют налипшие обломки скорлупы, а ты уже лезешь ко мне с советами. Пойди лучше прогуляйся и поучись держать язык за зубами. Тебе это очень пригодится, когда попадешь к господину Миссинцу. Он терпеть не может дерзких недовылупленышей. А ты… – Желтоклыкий повернулся к Рокху и осекся.

Ибо тот уже стоял на своих двоих – прислонившись спиной к клетке, опираясь на хвост, но стоял!

Начальник носильщиков захохотал:

– Ладно, парень, принято! Конечно, ты не расскажешь мне, с какой стати решил провести столько времени в клетке. Это твое дело. Но будь уверен, я сообщу господину Миссинцу о твоем поведении. И на его вопросы тебе придется отвечать.

Впрочем, оба они знали, что Рокх ответит и что загадочный господин Миссинец останется доволен его ответами.

Но дальше Рокху пришлось идти пешком, и ноги у него болели невероятно, а к привалу он уставал настолько, что, поевши, тут же засыпал. К счастью, долго это не продлилось – через три дня они пришли в Гунархтор, город, в котором жил господин Миссинец.

Глава третья. В гостях у выросшей мечты

1

«Теплица, – рассеянно подумал Журский. – Огромная теплица, в которую нас зашвырнули какие-то шутники – фанаты Денискиных книг. Решили разыграть мэтра и устроили весь этот спектакль».

Потом он вспомнил про черта и в который уже раз попытался убедить себя, что никаких спектаклей и все по-настоящему. Да и переход между мирами (ага, звучит по-дурацки, как будто слова взяты из комиксов, но ведь так же!) – переход между мирами тоже не напоминал розыгрыш.

Когда Журский шагнул вслед за эльфом и Резниковичем, он так и не смог уловить ту грань, за который все вокруг наполнилось едким, колючим туманом. Ничего не стало видно, и Максим выбросил вперед руку, ухватившись в самую последнюю минуту за плечо шедшего впереди приятеля. Впрочем, ему тут же показалось, что плечо принадлежит вовсе не Резниковичу, а кому-то другому – и тот, другой, чудовищно опасен для Журского. Вокруг, за туманной завесой, чувствовалось постоянное движение неких сущностей («Тварей», – поправил он себя), которые, если бы только учуяли людей и отыскали их среди тумана… если бы только… Но он не испугался и не отпустил плечо Резниковича. Вполне возможно, что таким образом Максим спас свою жизнь.

– Ты все-таки псих, – простонал Денис, – и пальцы у тебя железные. – Он потер плечо и огляделся по сторонам. – Ого!..

– Впечатляет? – ироничным тоном осведомился Журский. – Но ты же сам все это придумал. Впору восклицать «Ай да Резникович, ай да сукин сын!» Кстати, – добавил он, – а что, здесь всегда рассвет или это мы так подгадали?

Писатель ответить не успел – вместо него заговорил Элаторх.

– Подгадали. Ведь черт упоминал о расхождении во временных потоках, – принц отвечал небрежно, все свое внимание уделяя разглядыванию окрестностей. Как будто и он тоже был здесь впервые!

– А это что за местные достопримечательности? – Журский указал на высокие менгиры, среди которых и находились все трое.

– Это и есть Круги Эльфов. Благодаря им я оказался в вашем мире – и благодаря им же мы теперь здесь.

– Ладно. И куда дальше? Есть здесь поблизости какое-нибудь людское жилье?

Элаторх обернулся к Максиму и с насмешкой покачал головой:

– Откуда же здесь взяться «людскому жилью»? Только эльфийское, если, конечно, вас устроит.

– Один-ноль, – расхохотался тот. – В вашу пользу, принц. По правде говоря, эльфийское кажется мне еще более привлекательным, нежели человеческое. Надеюсь, мне не придется разочароваться?

– Макс… – прошептал в это время Резникович. – Ты только погляди!..

Он поглядел. Вообще впервые за все это время как следует посмотрел по сторонам и позволил войти в себя информации, которую до сих пор держал подальше от сознания, отгораживаясь шутовской болтовней и грошовыми мыслями.

Вокруг, куда ни глянь, раскинулись девственные джунгли, мечта любого биолога, рай для исследователя. Причем среди растений, кажется, нет ни одного, известного Журскому. Он, конечно, не ботаник, но… Но таких растений попросту не может быть на земле, ибо они давным-давно благополучно вымерли, большинство – еще до наступления Эры динозавров, то бишь, Мезозоя. И вот эти реликты беспардоннейшим образом заполонили собою видимое пространство, причем в таких количествах, что Максим мысленно пожалел о выборе своей нынешней профессии. А потом порадовался: был бы он ботаником, так, наверное, умер бы сейчас от переизбытка чувств!

Проклятые растения захватили даже Круги – менгиры стояли среди зарослей, расцвеченных наиневероятнейшими оттенками зеленого; что уж говорить о дороге, которая пролегала невдалеке от Кругов. Будь Журский здесь один, он бы, может, вообще ее не заметил.

Он и сейчас обратил на нее внимание лишь после слов Резниковича – да из-за странного шевеления листьев, за которыми явно двигалось что-то живое.

Вот оно появилось в просвете, мелькнуло еще раз – сперва массивный бок, усеянный костяными бляшками, потом передняя лапа с тупыми когтями-копытами, наконец – голова…

– Да это же Гун! – воскликнул Элаторх.

– Аттила? – уточнил Журский.

Принц посмотрел на него, как на надокучливого и капризного ребенка:

– Гун – это парайезавр моего учителя Мэркома Буринского.

– Слушай, Денис, ты уж совсем отошел от действительности, – обратился Журский к приятелю. – Насколько я помню, парайезавры были постоянноводными рептилиями… и выглядели они не совсем так.

– Я ведь предупреждал…

– А вот и мой учитель, – вмешался Элаторх. Ему, похоже, не очень нравилось, что кто-то позволяет себе столь непочтительно говорить с Создателем.

Парайезавр Гун свернул с дороги к Кругам, и теперь Журский увидел, что на звере закреплено огромное коричневое седло. В седле, покачиваясь, ехал седобородый старик в куртке и штанах покроя, сходного с Элаторховыми. «Мэрком Буринский, учитель наследных принцев и мудрец, который объяснит нам, что же не в порядке в эльфийском королевстве». Максим подхватил с земли дорожную сумку и вслед за Элаторхом и Резниковичем зашагал к приехавшему.

– Доброе утро, учитель! – возглас принца наверняка распугал всякую живность в окрестностях… или же наоборот, указал хищникам на местонахождение их потенциальных жертв. – Ну, как там Селиель, как Натталь?

Старец бодро спрыгнул с высоченного седла и отряхнулся, поводя плечами:

– А-а, затекли!.. Селиель и Натталь? Все с ними в порядке, не беспокойся. Не далее как вчера твой отец подарил мальчику его первый настоящий меч. А потом вынужден был пару часов упражняться в фехтовании, ибо внук настоял, а Бурин-дор не смог отказать. Но думаю, ты скоро сам все выяснишь, – Мэрком перевел взгляд на спутников принца и, безошибочно выбрав Резниковича, шагнул к нему: – Благословен будь тот день, который сегодня утром зажгло солнце! Ты вернулся, Создатель! Ты обещал – и вот наконец вернулся!

«Похоже, Денис был прав. Проблем не оберешься…» Резникович уже пытался поднять старика с колен и заверял его во взаимных уважении и любви. Выглядело это, по правде сказать, крайне трогательно, однако Максим проникнуться моментом так и не смог. Тяжело воспринимать друга своего детства в качестве великого божества, которому поклоняется целый народ (даже если это на самом деле так). Поэтому Журский просто стоял в сторонке и мысленно пытался представить себе все те сложности, которым предстояло обрушиться на их головы в ближайшие пару дней – хотя бы на этот срок! О том, что будет дальше, он даже не желал думать.

Наконец Резникович и Мэрком закончили приветственный ритуал, и старец поинтересовался личностью Максима. Как тот и предполагал, звание Друга Детства Создателя вызвало у мудреца очередной приступ почтительности, от которого Мэркома едва удалось избавить совместными усилиями обоих людей. Элаторх отстраненно наблюдал за происходившим и не вмешивался. Тем более, подумал Журский, что уж ко мне он относится точно без особого почтения. Вся церемония казалась Максиму до крайности нелепой – среди заброшенных менгиров, рядом с оседланным псевдо-парайезавром да еще и под экзотические песни-выкрики тропического леса… «Хорошо, что дочка меня не видит – до конца дней моих „доставала“ бы подколами».

Чтобы хоть как-то остановить поток славословий, Журский тронул старца за рукав:

– Простите, уважаемый, – («А кто их знает, как здесь к мудрецам обращаются?»). – Вот Элаторх – он сказал, что вам нужна наша помощь. Не могли бы мы где-нибудь более подробно обсудить данную проблему? Потому что, собственно…

– Я понял, понял, – старец блеснул глазами. – Милости прошу ко мне в башню. Вы завтракали сегодня?

– Да, но поужинать так и не успели, – заметив обескураженный взгляд Мэркома, Максим пояснил: – Когда мы покидали наш мир, там был вечер.

– В общем, давайте на самом деле отправимся в твою башню, – подал голос Резникович. Потом, когда эльфы не видели, ткнул приятеля в бок локтем и прошипел: – Ну ты и зануда! Перестань наконец умничать и не сбивай их с толку, ладно?

– Слушаю и повинуюсь, о Создатель!

2

Поскольку в седле мог поместиться только один, а никто не хотел воспользоваться этим единственным местом, на Гуна погрузили сумки. Невероятно довольный таким поворотом событий, он совсем отбился от рук и начал вести себя по-хамски: шагал вразвалочку, надолго задерживался, чтобы отщипнуть приглянувшийся пучок листьев, и абсолютно не реагировал на команды. Примерно с таким же царским пренебрежением относился он и к Журскому, который, будучи все-таки биологом, крутился вокруг парайезавра, осматривая животное, – только что на четвереньки не вставал да в рот ему не заглядывал. Денис мысленно порадовался этому: Макс, оказавшись в нестандартной ситуации, распереживался и пытался скрыть неуверенность за наигранной бравадой и своими едкими шуточками. Получалось у него, кстати, неплохо, и это, наверное, лучше, чем обалдело, как Резникович, хлопать глазами и не знать, что сказать и как поступить; лучше – вот только своим поведением Макс успел уже настроить против себя Элаторха и «зацепить» Мэркома. А Мэрком – эльф мудрый и наблюдательный, хоть и повел себя странно. Очень скоро он догадается, что ничего особенного в двух пришельцах, за которыми старик посылал принца, нет, – и тогда…

«А что, собственно, тогда, – чуть раздраженно спросил себя Денис. – Я же не собираюсь никого обманывать. И строить из себя супермена мне ни к чему». Однако слова друга про «ответственность перед теми, кого создал», видно, сильно запали в душу. Да и разобраться еще нужно, в чем тут беда. Не исключено, что они с Максом даже смогут как-то помочь.

Резникович украдкой огляделся по сторонам, в очередной раз повторяя себе: это не сон, я на самом деле попал в свой собственный мир! Доказательств – больше чем предостаточно! По сути, подумал он со смешком, единственными элементами, не являющимися доказательствами, были сам Денис да еще Журский. Остальное: лес, парайезавр, эльфы, – в точности соответствовало грезам тогдашнего Дениски. Причем не просто один в один, они даже изменились немного, сообразно с тем временем, которое миновало с прошлого раза. И хоть разум до сих пор отказывался верить в подобные чудеса, Резникович пообещал себе пусть на время, но перестать сомневаться и переключиться на более важные дела. Представить себе, что это такая игра, и принять ее правила.

Лес понемногу сходил на нет, отступал и поддавался «культурному» воздействию. Вместо хаотично расположенных деревьев и кустов, дорогу теперь обрамлял стройный ряд зеленых насаждений, о которых явно заботились строгие садовники. Вскоре ничто уже не закрывало горизонт – и путникам стала видна невысокая башня, скорее не башня даже, а стройный особняк, разросшийся не вширь, а ввысь. Издалека сложно было что-то утверждать, но выглядел он так, словно жили в нем редко, от случая к случаю. О том же свидетельствовали окна башни – свет горел лишь в тех, что находились на первом этаже и скорее всего принадлежали прислуге.

– Я здесь иногда поселяюсь на несколько недель, – подтвердил Мэрком догадки Дениса. – Некоторые эксперименты требуют особых условий, в частности, повышенной аккуратности и сосредоточенности. В городе, в моей «рабочей» башне не всегда удается добиться подобных условий. И потом, кое-какие опыты даже в случае соблюдения всех условий чересчур опасны, чтобы проводить их в населенных местах. Однако не беспокойтесь, за последние полгода я навел тут порядок, так что неудобств вы испытывать не будете.

– Вы намерены надолго поселить нас здесь? – оторвался наконец от парайезавра Журский.

– Видите ли, мы ждали возвращения Создателя около семьсот семидесяти лет.

– Максим вежливо поднял бровь, выражая уважение к подобной терпеливости. – Вряд ли найдется в Нисе хоть один эльф, который не захотел бы воочию убедиться в том, что Создатель вернулся. Я уже не говорю о представителях других рас. Разумеется, желание это вполне объяснимое, и нам следует уважать подобное стремление. Однако вместе с тем сие может принести вам массу неудобств самого обыденного характера.

– Представляю, – кивнул Журский.

– Поэтому, мне кажется, на первое время вам следовало бы пожить здесь – рядом со столицей и вместе с тем за чертой города.

– Вполне разумно звучит. Вас, похоже, не зря называют мудрецом.

Мэрком чинно поклонился.

– Кроме того, – продолжал он, – в башне приготовлены не только комнаты для вас, но и кое-что, что поможет вам сориентироваться в происходящем. Дело в том, что даже не все мои соплеменники верят в неординарность нынешних событий… более того, некоторые даже не верят, что вообще происходит что-либо из ряда вон выходящее. Хотя отдельные факты, как мне кажется, способны убедить самого заядлого скептика.

– Топь, – глухо произнес Элаторх. Кажется, это было продолжением некоего спора, случившегося между ним и учителем.

– Да, и Топь в том числе, – согласился тот. – Она за время твоего отсутствия значительно увеличилась. И продолжает расти. Если так будет продолжаться и дальше, не исключено, что скоро она доберется до стен Бурина.

– То есть, до этих краев, – уточнил Журский, внимательно прислушивавшийся к разговору.

– Да.

Максим со значением посмотрел на Резниковича, а потом взглядом указал ему назад, туда, откуда они пришли. Писатель только гневно сверкнул глазами.

– Но Топь – не единственное доказательство чужеродного вмешательства в наше мироздание, – признался Мэрком. – И, возможно, не самое страшное.

Закончить он не успел – как и полагается, на самом интересном месте пришлось прерваться, так как они уже были во дворе башни и навстречу бежали слуги.

Да и, кстати, Резникович сильно сомневался, что так сильно хочет услышать продолжение.

3

Похоже, о них уже знали. Как ни старался местный Мерлин-мудрец (Журский окрестил так про себя Мэркома; а что, даже имена созвучны), информация успела просочиться. Во всяком случае, слуги взирали на обоих гостей блестящими глазами и со значением перешептывались. Максим с горькой иронией подумал, что Резниковичу легче привыкать к такой ситуации, ему ведь не впервой находится среди толпы почитателей, жаждавших если не автографа, то хотя бы взгляда со стороны предмета своего обожания. Хотя вряд ли господину писателю это так уж нравится – быть в центре внимания. Сейчас – точно не нравится.