Текст книги "Наваринское сражение. Битва трех адмиралов"

Из описания сражения В. Броневского: «Российской эскадре предстояли еще большие трудности: ей надлежало вступить в сражение со всеми невыгодами, каких не имели ни английская, ни французская эскадры. Едва передовой наш корабль “Азов” успел миновать крепость, как началось сражение. Тесное пространство, по коему долженствовала проходить наша эскадра, обстреливалось перекрестно и по всем направлениям более, нежели 1500 орудиями; легкий ветер, дувший во все время сражения между Югом и Востоком, наносил весь дым от выстрелов сражающихся на левом фланге кораблей и с крепости прямо на ту часть залива, где русским кораблям надлежало ложиться на якорь. В непроницаемом мраке дыма окруженный всеми ужасами граф Гейден должен был вести эскадру свою в самую глубину гавани, так сказать, почти ощупью. Необоримое мужество русских подвергнуто тут было жестокому испытанию: но достойный их предводитель в эту решительную минуту оказал самое спасительное хладнокровие, распорядительность и храбрость… “Азов”, не доходя до середины гавани, скрылся в дыму, и все окружающие его предметы оделись совершенным мраком. Российские корабли, осыпаемые ядрами и картечью, один за другим в строгом порядке и в глубоком молчании шли вперед, не отвечая неприятелю ни одним выстрелом».

Залпы пушек слились уже в единый непрекращающийся грохот. Даже не видя ничего, можно было без труда понять, что сражение уже сделалось всеобщим.

– Еще и бой не начали, а уже в два огня попали! – раздраженно бросил своему вахтенному лейтенанту Лазарев, бакенбард почесывая. – Прибавьте парусов, будем пробиваться!

Из воспоминаний участника боя: «Вице-адмирал Кодрингтон, при начале сражения, имел дело с кораблем капитан-бея, невзирая на то что к нему находился ближе Могарем-бей, начальник египтян, умевший до времени сохранить повиновение экипажа, и как бы желал быть безмолвным зрителем побоища, а потому и не палил, почему и против его не действовали, и Кодрингтон, думая избежать с сей стороны напрасного кровопролития, послал к Могарему своего лоцмана, грека, уроженца острова Мило, объявить, что буде он не вступит в бой сам, то на него нападать не будут. Но терпение турок истощилось, и парламентер сей, подобно Фицрою, убит в шлюпке у борта корабля, с коего немедленно открыли огонь по “Азии”, который имел с сего времени дело с двумя уже кораблями и подвергался в то же время выстрелами судов второй и третьей линии, потерял бизань-мачту, с падением коей прекратилось действие некоторых его пушек. В это время английский адмирал начал подвергаться величайшей опасности, но в сей момент прошел сквозь мрак и тьму, залив покрывавшую, приспел и вступил в дело граф Гейден, корабль коего, покрытый густым удушающим дымом, осыпаемый картечью, ядрами и пулями как градом, прокладывая себе путь среди различных опасностей, быстро достигнул места своего, неприятельских линий, стал от них в расстоянии пистолетного выстрела на якорь со шпрингами и убрался с парусами в одну минуту».

Маневрирование в кромешном дыму под яростным огнем противника сначала в узкости входа в бухту, а затем в самой тесной бухте, забитой союзными и неприятельскими судами, следует признать классическим! Такой маневр сделал бы честь самому прославленному флотоводцу. Вне всяких сомнений, это был звездный час Гейдена!

Хладнокровно выдержав огонь береговых батарей, бивших картечью в рангоут и такелаж, русская колонна медленно втянулась в бухту и направилась в отведенное ей согласно диспозиции место. Теперь уже и наша эскадра открыла ответный огонь в сторону острова Сфактерия, откуда по ней вовсю палили турецкие фрегаты.

Шканечный журнал линейного корабля «Азов»: «В 2³/₄ открыли мы первый огонь с левого борта по стоящим у левого борта неприятельским фрегатам, которых проходили весьма близко. Вскоре остальная часть эскадры нашей скрылась в дыму за кормою…»

Команду на открытие огня на «Азове» дал сам Гейден. И это он рассчитал точно! Залп прогрохотал не раньше и не позже, чем было надо. Поэтому ни одно ядро не пропало даром. Все они нашли себе достойную цель…

Чем дальше продвигались в бухту наши корабли, тем огонь по ним становился все жарче. Каждый входящий в гавань корабль тут же подвергался перекрестному огню сразу всех трех неприятельских линий. Вокруг ничего не было видно от черных дымных клубов. Теперь каждый из российских кораблей был предоставлен сам себе и самостоятельно прокладывал себе путь среди турецкого флота маневром и огнем. То там, то тут горели пущенные наудачу брандеры, столкновение с которыми означало гибель.

Один из историков этого сражения писал о входе «Азова» в Наваринскую бухту следующим образом: «По причине ужасного дыма “Азов” прошел несколько далее за центр, отчего между ним и последним английским кораблем (“Альбионом”) осталось четыре фрегата и столько же корветов, никем не занятые. По сей причине “Азов” и “Альбион”, более других подверженные атаке превосходящих сил, долженствовали и претерпеть более; но искусство и опытность капитана Лазарева, управлявшего движениями “Азова” с хладнокровием и мужеством примерным, доставило нашему адмиральскому флагу еще большую славу… Подавляемый превосходством числа судов сей (“Азов”) как разъяренный лев, окруженный ловцами, растерзав одного врага, обращался на истребление второго…»

На входе более иных из русских кораблей досталось шедшему вторым «Гангуту». Несколько точных ядер побили у него на юте много народу.

Матросы, показывая друг другу на турок, делились впечатлениями:

– Даром что много, а лишь бы нам волю дали, ну а мы и одни окаянных отделаем по первое число!

Подъем духа был небывалый. Там, где раньше ворочали пушку восемь человек, теперь управлялись четверо!

Не обошли турки вниманием и головной «Азов», по которому, завидев адмиральский флаг, палили так же ожесточенно. Но, несмотря на все происходящее, на шканцах «Азова» царило деловое спокойствие. Капитан 1-го ранга Михаил Лазарев по-прежнему распоряжался, не повышая голоса, офицеры сосредоточенно сдержанны, матросы деловиты и серьезны. Сам контр-адмирал Гейден был больше озабочен тем, что творилось на остальных кораблях и в бухте в целом, чем обстановкой на корабле. Еще не миновав узкость пролива, но видя, что корабли один за другим успешно проскакивают сфактерийские батареи, он повеселел.

– Ну-с, Михаил Петрович, – говорил он Лазареву, выхаживая туда-сюда под ядрами. – Кажется, мы не опоздали!

– Да, Логин Петрович, – отзывался последний. – Десерт еще не подан!

У ног капитана 1-го ранга с шипением крутилось упавшее ядро. Уловив момент, когда оно замерло, Лазарев с силой поддал его ногой за борт.

Первые полчаса «Азов» сражался с 76-пушечным турецким линкором, с которым ранее дрался «Альбион». Расстреливаемый «Азовом» турок, будучи уже не в силах сопротивляться, обрубил канаты и хотел было свалиться на абордаж, но, встреченный целой серией всесокрушающих залпов, отвернул в сторону и выбросился на отмель.

Из хроники сражения: «После вступления российской эскадры в дело огонь с турецких кораблей через несколько минут приметно стал слабеть, перемежаться… гаснуть и умолкать. Между тем беглый огонь с союзных кораблей выливался правильно, непрерывно и постепенно. По мере того как корабли входили в дело, увеличивался сильнее и сильнее. Гром от двух тысяч орудий слился в один звук, море колебалось, как от землетрясения. Корабли дрожали от сотрясения в воздухе. Ветер начал стихать, оба… флота оделись густыми облаками дыма. Небо и вода исчезли. И день обратился в ночь; одно пламя, извергаемое пушечными жерлами, освещало и открывало цели сражающимся кораблям…»

Около 16.00 дравшийся с «Азовом» фрегат загорелся. Его понесло течением в сторону и спустя несколько минут разорвало в куски за кормой «Азова». Но передохнуть азовцам было не суждено. Мгновенно открывшиеся фрегаты и корветы второй и третьей линий начали палить в «Азов». Перестрелка продолжилась. Около 17.00 еще один дравшийся с «Азовом» корвет взорвало на воздух. Еще через четверть часа у дравшегося с «Азовом» фрегата под флагом Тагир-паши была сбита бизань-мачта и перебиты канаты. А еще пятнадцать минут спустя затонул от многочисленных попаданий корвет во второй линии. Флагман Тагир-паши имел участь не менее плачевную. Потеряв пятьсот человек из шестисот, разбитый и разрушенный вконец фрегат был сожжен самими турками.

Историки Наварина очень высоко оценивают помощь, оказанную «Азовом» «Азии» Кодрингтона: «В жару битвы, когда турки, еще не ослабленные, защищались с необоримым мужеством, граф Гейден имел случай помочь английскому адмиралу. 80-пушечный корабль под флагом капитан-бея, сражавшийся с “Азией”, по причине перебитого у него шпринга повернулся к “Азову” кормой, граф, усмотрев сие, немедленно приказал отделить от левого борта 14 орудий для действия противу сего корабля; они действовали с таким успехом, что чрез полчаса разбили ему корму…»

Помимо этого, как бы между делом, «Азов» умудрился помочь и «Генуе». Когда английский линкор перебил якорные канаты одному из турецких линейных кораблей и на том начался пожар в констапельской, «Азов» картечью помешал туркам потушить этот пожар, и вскоре объятый пламенем турецкий корабль взлетел на воздух.

* * *

Если головной «Азов» пробивался к своей боевой позиции еще при относительно удовлетворительной видимости (по крайней мере в это время еще в разрывах дыма можно было кое-что увидеть), то шедшим за ним кораблям пришлось идти вслепую между горящими брандерами при все возрастающем огне турок.

Из шканечного журнала линейного корабля «Гангут»: «В ¹/₂ 3-го часа корабля наш, прошед против крепости правого берега и батарей левого, был встречен сильным огнем, нанесшим большой вред нашему рангоуту и парусам, на который мы тотчас отвечали залпами, открыв огонь с обоих бортов и вместе с проходящим у нас справа французским кораблем “Бреслав”, чрез что заставили оные замолчать на время…»

Вахтенный лейтенант «Гангута» Цебриков, не видя перед собой скрытого дымом «Азова», кричал стоявшему рядом Авинову:

– Куда править?

– На румб по компасу! – отвечал Авинов.

Оба подошли к нактоузу и с ужасом увидели, что от стрельбы все картушки сброшены со своих шпилек.

– Что будем делать? – поднял глаза на командира лейтенант Цебриков.

– Пойдем, ориентируясь по пальбе и густоте дыма! – мрачно ответил Авинов. – Где больше палят, там и Гейден с Лазаревым!

Над головами наших моряков трещали пробиваемые ядрами паруса. Людей убивало не столько от самих ядер, сколько от разлетающейся во все стороны щепы и падающих вниз обломков перебитого рангоута и обрывков такелажа… Потери возрастали ежеминутно.

Следом за «Гангутом» в кромешной тьме пробирались «Иезекиль» и «Александр Невский». Из шканечного журнала линейного корабля «Александра Невского»: «Сражение началось в ³/₄ 3-го часа, проходя в губу, палил с 2 бортов…»

В историческом журнале русской эскадры об этих напряженных минутах осталась многозначительная запись: «Английский адмирал… подверг российскую эскадру всему огню неприятельской канонады и поставил предводителя оной в затруднение тем, что он во мраке густого дыма, под сильным перекрестным огнем неприятеля должен вводить и устраивать оную…»

Однако, несмотря на все трудности, эскадра Гейдена прошла мимо неприятельского флота в полном порядке и бросила якоря там, где ей было указано. «Азов», «Гангут», «Иезекиль», «Александр Невский», «Елена», «Проворный», «Кастор» и «Константин» под обстрелом встали последовательно вдоль линии турецких фрегатов в центре позиции и на западном крыле, один за другим. Как на учениях, убрали они паруса, положили в грунт якоря, уровняли шпринги, удержав при этом и между собой самую близкую дистанцию, что обеспечивало взаимную поддержку в бою. Блистательный маневр не остался не замеченным союзниками. С кораблей, мимо которых проходили наши, им махали шляпами, крича: «Браво!»

Кодрингтон, сумевший разглядеть в разрывах пороховых клубов прибытие русской эскадры, был восхищен ее действиями.

– Надо отдать честь нашим русским союзникам! Готов держать любое пари, что даже при самых благоприятных обстоятельствах никто не смог бы исполнить этот маневр лучше! – сказал он окружавшим его офицерам.

Желающих держать пари с главнокомандующим, разумеется, не нашлось.

А сражение все разгоралось, становясь с каждой минутой все ожесточенней. В. Броневский пишет по этому поводу так: «…Сражение, произошедшее на столь тесном пространстве и в таком отчаянном положении, не могло быть иное, как самое кровопролитное, губительное и решительное. Два флота, почти сцепившись рея с реями, подобны двум бешенным поединщикам, искавшим не жизни и победы, а смерти бедственной, но славной. Ни друзья, ни недруги не могли уже уклониться или избегнуть совершенно конечного истребления: малейшая неудача в движении или неискусство в стрелянии долженствовало сопровождаться верной гибелью. Храбрый Кодрингтон поставил своих подчиненных между смертью и победой».

Уже в первые минуты боя английские бриги капитана Филлоуса уничтожили четыре турецких брандера. Пятый «горящий снаряд» взорвался у самого борта «Тальбота». Чтобы пресечь дальнейшие попытки брандерных атак, Феллоус на своем «Дартмуте» оставался на фланге египетской эскадры до самого конца сражения. Однако два брандера все же успели выскочить из-под его огня. Затерявшись среди других судов, они ждали момента нанести свой беспощадный удар по подвернувшимся кораблям союзников. Схватиться с этими «судами смерти» чуть позднее пришлось уже нашим морякам.

Из официальной истории британского флота: «Капитан Филлоус отвел брандеры и спас французский адмиральский фрегат “Сирену”. “Кембриен”, “Глазго” и “Тальбот”, следуя прекрасному примеру командира “Армиды”, капитана Гюгона, уничтожили своих противников и сбили батареи. Здесь особенно отличился капитан брига “Роза” Дэнис, прикрывший “Армиду” от безнаказанно расстреливавших ее турецких корветов.

Дым был столь густой, что орудия “Азии” наводили по флагу на брам-стеньге корабля капитан-бея. Во время этого поединка с кораблем турецкого начальника “Азия” подверглась особо ожесточенному обстрелу сразу всех находящихся поблизости турецких судов. Около 3 часов пополудни “Азия”, решивши участь капитана-бея, обратилась лагом к Мохарем-бею и следующему за ним; оба были разрушены. Корабль Мохарем-бея, страшно избитый, едва держался на воде; соседний с ним, сгоревши до ватерлинии, взлетел на воздух.

Невозможно доставить читателю точного описания действий каждого судна, когда имена и сила противников их неизвестны. Русские заняли назначенную им позицию и храбростью своею способствовали страшной занимательности картины истребления и ужаса».

Если французская и британская эскадра избрали себе в противники египтян, то российским кораблям достались старые знакомцы турки.

– Отдан дагликс! Отдан плехт! – кричали баковые боцмана. – Вытравлено полсотни саженей канату!

Если «Азов» встал на якорь исключительно удачно, то «Гангуту» в этом отношении весьма не повезло. Корабль еще толком не занял позиции, а на него уже несло горящий турецкий корвет. До катастрофы оставались какие-то минуты. Положение спас не растерявшийся командир «Гангута» капитан 2-го ранга Авинов.

– На баке! – закричал он в рупор. – Живее травите еще десять саженей!

Накренившийся и полыхающий огнем корвет пронесло борт в борт с линейным кораблем. Людей на корвете уже не было видно. Промчавшееся судно вскоре оказалось занесенным ветром в гущу мелких турецких судов, где и разорвалось со страшным грохотом.

– Ни дать ни взять «Летучий голландец»! – перекрестились на «Гангуте».

Но расслабляться было рано.

– Заряжай! – раздалось по орудийным декам. – Наводи! Целься вернее! Пали!

* * *

– Зажечь фитили, приготовить замки! Забить снаряды! – распоряжался на баке «Азова» лейтенант Павел Нахимов. – Изготовиться к пальбе с обоих бортов!

На нижнем деке орудиями командовал лейтенант Иван Бутенев, на нижнем – Моллер. Все готово к открытию огня. Последние минуты – самые томительные. Наконец со шканцев прокричали:

– Открыть огонь!

– Батарея, пали! – мгновенно отреагировали Нахимов, Бутенев и Моллер.

«Азов» в одно мгновение окутывается дымом.

Вдалеке в сплошной туче черного дыма по самые клотики – «Азия» Кодрингтона. Гейден с Лазаревым с беспокойством поглядывали на английский флагман: ведет огонь или горит? Разглядеть подробно было невозможно.

– Мы в точке, определенной нам диспозицией! – доложился Лазареву штурман.

– Передайте на бак, чтобы клали дагликс! – велел командир «Азова» вахтенному офицеру.

Тот репетовал команду на бак линкора Нахимову:

– Приготовиться к положению якоря!

Тот в ответ поднимает вверх руку: мол, понял.

Из шканечного журнала линейного корабля «Азов»: «В 3 часа пришел по назначенной диспозиции в свое место, на глубине 25 саж., грунт ил, брошен якорь “даглист” и, отдав канату до 50 саж., привели помощью шпринга правый борт корабля противу неприятельского двухдечного корабля и фрегата в расстоянии от первого на один кабельтов, и тогда открыли сильный огонь с правого борта».

Обнаженные по пояс матросы закладывали гандшпуги и ворочали ими, наводя пушки для очередного залпа. Внезапно случайная искра попала на сложенные пороховые картузы. Те мгновенно вспыхнули, и огонь быстро побежал по палубе. Часть матросов бросилась было в сторону.

– Стой! – закричал Нахимов. – Кому жизнь не дорога, за мной!

Ободренные матросы кинулись за Нахимовым. Вместе с ними – оказавшиеся рядом мичман Путятин и гардемарин Истомин. Общими силами они быстро потушили еще не разгоревшийся пожар.

Из шканечного журнала линейного корабля «Азов»: «В 3¹/₂ часа с неприятельского корабля сбиты были все мачты и перебиты канаты, которые и понесло за корму. В сие время совершенно открылся стоявший во 2-й линии в интервале турецкий адмиральский двухдечный фрегат, и некоторые корветы продолжали пальбу с правого борта…»

– Залп! – выхватив сабли, кричали плутонговые командиры. – Залп! Залп! Залп!

До турок было рукой подать, а против «Азова» обратили свои орудия сразу пять турецких судов. Едва ж азовцы успели в первый раз разрядить свои пушки, как корабль внезапно вздрогнул раз, затем еще и еще. Турецкие 6-фунтовые ядра в упор поражали русский флагман.

Бой был тяжел и яростен. У борта «Азова» – стена фонтанов от падающих ядер. На самом корабле тоже жарко. То и дело вспыхивали пожары, рвались снасти, рушился такелаж. Но и азовцы в долгу не оставались. Прошло менее четверти часа с начала боя, как меткими выстрелами комендоров флагмана была разбита грот-мачта ближайшего турецкого фрегата. Верхняя ее часть рухнула в воду, по пути разнеся в щепки фальшборт. Упав, мачта потянула за собой паутиной вант весь фрегат. Турки кричали истошно. И было от чего! Судно сильно накренилось на борт, задрав в небо ближний к «Азову» борт. И очередной пушечный залп пришелся точно в небеса.

– Аллаху своему презент послали! – усмехнулся Гейден. – Теперь уж точно не видать им от него милостей!

Зато уж «Азов» не промахнулся, и через несколько минут превратил своего противника в горящую груду дров. Вскоре чадящий пожарами фрегат на буксирах оттащили под защиту береговых укреплений.

– Какие повреждения? – спрашивал Гейден Лазарева.

– Фок-мачту выбило из степсов. Едва держится на цепях!

– Что с грот-мачтой?

– Трещина до нижнего дека. От бизани, сами видите, одни обломки!

Мимо санитары тащили окровавленного матроса.

– Живой? – закричал им Лазарев.

– Куда там, – ответили санитары. – Наповал!

– Да, только начали, а уже жарко! – вздохнул Гейден и, взяв трубу, принимается рассматривать турецкий флот.

Ни Гейдену, ни Лазареву, однако, причин радоваться пока еще никаких не было.

Перед кораблем было еще четыре противника. Батарейные командиры лишь утерли рукавами пот, перенацелили пушки, и все началось по новой.

Вскоре очередное меткое ядро, пущенное с «Азова», пробив борт, попало прямо в крюйт-камеру очередного корвета. Взрыв был оглушителен, и останки судна разметало по всей бухте. Высоко в воздухе в клубах дыма летели доски и снасти, головы и руки…

Бой продолжался. «В жару битвы палубы наших кораблей представляли зрелище одинаково ужасное: без мундиров, с завязанными или заткнутыми ушами, дабы совсем не оглохнуть, те люди, которые за несколько часов (до боя) казались короткими и добрыми, теперь казались бешеными. С диким взором, с растворенными устами, не замечая никакой опасности, они бросались и опрометью бежали туда, куда приказывали. Храбрейшие возвышали голос; им охотно и стремительно повиновались, и никто не узнал бы робкого. Тяжелораненые и умирающие, одни лежали смирно, другие ползли на перевязку, не произнося ни одного жалобного стона. Вскоре крикливое “ура!” подменилось отчаянным молчанием, и тут-то каждый, можно сказать, работал за четверых, и силы по мере утомления… Томимые жаром, жаждой и усталостью матросы окачивались морской водою (коею в осторожность от пожара палубы наливаются), прикладывались к ядрам или держали свинцовые пули во рту, и тем освежали горящие губы и запекшийся язык. В таком положении ничто не устрашало их; большой ужас возбуждал большую храбрость: каждый взрыв сопровождался радостным “ура”, даже раненые на кубрике провозглашали сей символ славянской храбрости…»

– Не суетись, ребята! – кричали азовские офицеры вошедшим в азарт артиллеристам. – Целься вернее под ватерлинию, чтоб тонул исправно!

Лейтенанты Павел Нахимов и Иван Бутенев, мичмана Владимир Корнилов и Ефим Путятин, гардемарины Дмитрий Шишмарев и Владимир Истомин – все при деле!

Над «Азовом» занимаются (в который уже раз) языки пламени. Их сбивают, аварийные партии мечутся от бака к юту.

…Очередной залп с турецкого фрегата – и падает, заливая кровью палубу, лейтенант Бутенев. В горячке он пытается подняться. Из раздробленной ядром руки хлещет кровь. Лейтенант рвет зубами рубаху.

– Затяни узлом повыше! – хрипит он подбежавшему матросу. – И живо назад, к орудию!

Еще некоторое время Бутенев руководит своей батареей, но силы оставляют его, и он падает на руки своим артиллеристам. Пушки среднего дека принимает под свое начало мичман Константин Истомин. Невозмутимо вышагивая средь свистящих ядер в сдвинутой на затылок фуражке, он подбадривает матросов:

– Это что, в аду, говорят, еще почище-то будет! Залпировать по моей команде! А целить под срез палубный!

Позднее Нахимов вспоминал: «…Бедный Бутенев потерял правую руку по самое плечо. Надо было любоваться, с какой твердостью перенес он операцию и не позволил себе сделать оной ранее, нежели сделают марсовому уряднику, который прежде его был ранен…»

Теперь против «Азова» оставалось всего лишь три противника. Но радость экипажа линейного корабля была недолгой. На место выбитого из линии фрегата уже выходил откуда-то из-под берега другой, еще невредимый. На «Азове» же к тому времени повреждений хватало: шаталась во все стороны выбитая из степса фок-мачта, вышло из строя немало и пушек. В неразберихе боя кто-то по неосторожности, отбрасывая в сторону зажженный картуз, попал им в кучу других, приготовленных для пальбы. Начались взрывы и большой пожар. В конце концов, хотя и с большим трудом, но с ним все же справились.

Усмотрев, что русскому флагману приходится нелегко, на выручку ему поспешил капитан Ла-Бретаньер. Его «Бреслав» оставил назначенное ему диспозицией место, с которого французы почти не могли вести огня по туркам. Обрубив якорный канал, «Бреслав» сумел протиснуться в узкий промежуток между «Азовом» и стоявшим рядом британским «Альбионом». С подходом Ла-Бретаньера положение Лазарева несколько улучшилось. «Бреслав» отвлек на себя сразу несколько турецких судов, и русские моряки смогли немного перевести дух.

В свою очередь азовцы, несмотря на свое почти полное окружение турками, умудрялись оказывать посильную помощь «Альбиону», сражавшемуся с 84-пушечным флагманом Мухарем-бея. Турецкий линкор сопротивлялся отчаянно, огонь его был на редкость точен. Но вот англичанам как-то удалось перебить его шпринг, и оставшейся без якоря турецкий корабль очередной порыв ветра внезапно развернул кормой к «Азову».

– Лупи его анфиладным! – не сдержавшись, яростно крикнул Лазарев.

– Причешем строптивца, коль напрашивается! – репетовали в свою очередь матросам батарейные командиры.

– Держите, гололобые! – в азарте забивали пробойниками ядра и пыжи матросы. – Счас не нарадуетесь!

Первый же залп полностью смел в воду корму турецкого корабля. После второго корабль занялся огнем. В течение получаса сразу четырнадцать пушек верхнего дека сосредоточенно били по пылавшему турку, пока не превратили его в совершенное месиво. Непрекращавшийся огонь «Азова» лишил турок возможности тушить все разраставшийся пожар. Вот они уже принялись прыгать за борт, вначале еще ровно по одному, а затем посыпались десятками. Полыхающий языками пламени флагман Мухарем-бея понесло куда-то в сторону. Но вот наконец огонь достиг крюйт-камеры, и 84-пушечный гигант разорвался с грохотом и треском.

Из донесения Гейдена Николаю I о Наварине: «…Командир французского корабля “Бреславль”, заняв невыгодную при начале сражения позицию и усмотрев, что корабль “Азов” весьма много терпит от неприятеля, сражаясь в одно время против 5 военных судов, и почти не наносит им никакого вреда, немедленно обрубил свой канат и занял позицию между “Азовом” и английским кораблем “Альбионом”, чрез что некоторым образом облегчил наше положение. “Азов”, со своей стороны, тогда как сам был окружен турками, много помог английскому адмиралу, который сражался с 80-пушечным кораблем под флагом Мухарем-бея, и, когда сей последний, по причине перебитого у него шпринга, повернулся к “Азову” кормою, то 14 орудий на левом борту были немедленно отделены для действия против сего корабля и действовали с таким успехом, что через ¹/₂ часа разбили ему всю корму и, когда в констапельской каюте сделался пожар, и турки употребляли все усилия, чтобы погасить возгорание, сильный картечный огонь с “Азова” сему воспрепятствовал, турецкий корабль вскоре обнялся пламенем и, наконец, взорван на воздух; между тем один из английских бригов, который много в сражении потерпел и потерял свои якоря, взят на бакштов капитаном Хрущовым, командиром фрегата “Константин”, и чрез то в продолжение целой ночи сохранен от всякого вреда».

«Казалось, весь ад развернулся перед нами, – писал позднее об этих минутах лейтенант Павел Нахимов. – Не было места, куда бы не сыпались книпели, ядра и картечь. И ежели бы турки не били нас очень много по рангоуту, а били в корпус, то я смело уверен, что у нас не осталось бы и половины команды. Надо было драться именно с особым мужеством, чтобы выдержать весь этот огонь и разбить противников, стоящих вдоль нашего борта (в чем нам отдают справедливость наши союзники)… О, любезный друг, кровопролитнее и губительнее сражения едва ли когда флот имел. Сами англичане признаются, что при Абукире и Трафальгаре ничего подобного не было».

* * *

Вторым в колонне русских кораблей шел 74-пушечный «Гангут». Ему досталось еще на подходе к бухте. В беспросветном дыму «Гангут» несколько отстал от передового «Азова» и растянул линию. Из-за этого он упустил ветер, заштилел, и смог только через час прийти на свое место. Став на якорь, линейный корабль открыл огонь батареями правого борта сразу по трем турецким фрегатам. Турки отвечали полновесно и точно. Позднее один из офицеров корабля вспоминал, что их корабль буквально засыпало ядрами и горящими головнями. Бились на равных, и «Гангуту» доставалось изрядно, пока стоящий впереди него «Иезекиль» не подтянулся на якоре ближе к нему. Положение «Гангута» сразу улучшилось. Теперь они били по туркам вместе.

– Вдвоем и батьку лупить сподручней! – пошутил по этому поводу обычно немногословный Авинов.

Густой дым над всей бухтой мешал видеть, что делается даже у соседа, и каждый по этой причине был вынужден драться в одиночку, догадываясь лишь по интенсивности залпов об общем положении дел.

Залп… За ним еще и еще… Корабль, окутавшись черной копотью, изрыгает из себя с грохотом тугие снопы пламени. Где-то невдалеке надсадно закричали люди – значит, залп лег точно!

Из воспоминаний участника боя: «…Положение англичан переменилось, противники их начали слабее и слабее действовать, и господин Кодрингтон, коему помог наш адмирал, сокрушив капитан-бея, сокрушил и Могарема, корабль первого, пронесясь по линии, брошен на мель, а второго сгорел, суда которой и третьей линии, бившие “Азию” с носу и кормы, – потоплены. Но зато “Азов” обратил на себя общее внимание врага, ярою злобою против его кипевшего, не только ядра, картечь, книпели, пули и брандскугели, но даже обломки железа, гвозди и ножи, кои турки в бешенстве клали в пушки, сыпались на него с одного корабля, пяти двухдечных фрегатов, бивших его в корму и в нос, и многих судов второй и третьей линий. Корабль загорался, пробоины увеличивались, рангоут валился.

Его сиятельство граф Гейден, находясь на юте во все время сего страшного сражения с веселым челом и совершенно спокойным духом, великим людям свойственным, наблюдал действия эскадры и противоборство многочисленного, вчетверо сильнейшего неприятеля, предупреждая и отвращая все его дерзкие предприятия, с душевным удовольствием примечал ослабевающую силу оного, но сердечно скорбел о потере достойных воинов своих. Храбрый и опытный капитан Лазарев 2-й, находясь попеременно в разных местах корабля своего, управлял оным с хладнокровием, отличным искусством и примерным мужеством, ободряя личным присутствием твердость и храбрость нижних чинов, и искусно направляя действие артиллерии, ускорял разрушение сил оттоманских, и Тагир-паша, на сем фланге начальствовавший, опасаясь потопления избитого фрегата своего, с поспешностью перешел на другой. Когда же приспели к местам своим “Гангут”, “Иезекиль”, “Александр Невский” и “Бреславль”, когда полетели и их ядра на вражеские корабли, тогда “Азов” мало-помалу начал выходить из страшного аду, в коем он находился. 24 убитых, 67 раненых, избитый такелаж, паруса, а в особенности рангоут и более 180 пробоин кроме 7 подводных доказывают истину сказанного.

Турки вообще целили по рангоуту, что было бы полезно, если бы сражались под парусами, напротив, союзники метили, как и быть должно, по корпусам, разрушая кои, били у них много людей. Мачты корабля “Азов” были так избиты, что на пути в Мальту, имея фальшивое вооружение, он с великою опасностью нес нижние паруса.

Капитан-лейтенанта Баранов был в сей геройской битве действительным помощником капитана своего господина Лазарева и показал особенное присутствие духа, он исполнял с быстротою и точностью все его приказания и направляя корабль, как дело того требовало, равнодушно распоряжался действиями и управлением оного, и когда из правой его руки вырвало картечью рупор, то господин Баранов, невзирая на боль, контузиею причиненную, с стоической твердостью и необыкновенным хладнокровием, взяв другой в левую руку, спокойно продолжал делать зависящие от него распоряжения.