Текст книги "Наваринское сражение. Битва трех адмиралов"

Наконец несколько зашевелились и в столицах. В Лондоне премьер-министр герцог Веллингтон был категоричен:

– Я против военного решения греческой проблемы! Султан, несмотря ни на что, наш стратегический союзник против имперских амбиций России, а потому мы должны их беречь на черный день!

К удивлению всех, французский король Карл Х решил быть воинственным.

– Я разделяю позицию англичан! – высказался он на заседании правительства. – Однако я не против, если бы наша армия помогла Каподистрии вышвырнуть турок из Греции. Пора напомнить Европе о славе французского оружия! Я решил отправить в Морею экспедиционный корпус наших ветеранов!

Речь короля утонула в аплодисментах.

Что касается Лондона, то он отреагировал на французскую инициативу нервно. Веллингтон был лаконичен:

– Лягушатники снова обрели прыть, мало я их лупил!

Зато в Петербурге, в преддверии возможной войны с Турцией, речь короля Карла была воспринята как маленькая, но победа.

– Я всегда заявлял и заявляю сейчас, что решение греческого вопроса обязательно войдет в условия нашего будущего мирного договора с Турцией. – заявил император Николай. – Правда, эскадра Гейдена сейчас лишена былой инициативы и не может в полную силу помогать грекам, однако демарш французов вновь ослабил английские поводья, и мы можем делать свое дело!

Ввиду последних заявлений в Петербурге всерьез рассматривали вопрос о возможности выступления вместе с Францией против Англии. Однако Николай I положился во многом на сверхосторожного министра иностранных дел Нессельроде. В письме Гейдену министр советовал ему ни с кем не ссориться и всеми силами избегать каких-либо споров. Он писал: «Государь предписывает вам не раздроблять слишком силы вверенной вам эскадры… Достаточен ли будет самый неприступный порт Архипелага для обеспечения… эскадры от враждебных действий сильнейшего флота и не заставит ли вас недостаток в средствах к продовольствию и истощению военных снарядов удалиться в один из французских портов Средиземноморья?»

Тем временем не терял времени и воинственный Ибрагим. Он стянул свои войска в треугольник крепостей в Мессении, где основательно укрепился. 30-тысячная армия засела в нескольких долинах, окруженная со всех сторон повстанцами. Голодные воины ели конину и мулов. Взбунтовались озлобленные отсутствием «бакшиша» албанцы. Через голову египтян они попытались договориться с греками о своем пропуске на родину. Греки не возражали. Но Ибрагим воспрепятствовал уходу албанских банд.

– Рассейтесь как саранча по всей Греции – жгите, режьте неверных и обогащайтесь! – внушал он алчным албанским предводителям. – Зачем вам возвращаться домой нищими, когда вы можете вернуться богачами!

Албанские вожди терялись в сомнениях, что им делать: удирать, пока не поздно, восвояси или еще немного пограбить?

Чтобы поднять дух войска, Ибрагим разрешил своим воинам все, вплоть до массовой резни местных жителей. Союзникам он грозил через парламентеров:

– Я разорю Грецию так, что тысячу лет здесь будет мертвая пустыня!

На это Кодрингтон ответил нотой и объявил об усилении блокады.

– Передайте на словах, что если Ибрагим будет продолжать разбойничать, то это отразится на участи не толь его армии, но и его лично! – напутствовал он адъютанта-курьера перед поездкой в Ставку Ибрагим-паши.

Найти египетского пашу оказалось не просто. Боясь чумы, он перебрался на бриг, который бросил якорь посреди Наваринской бухты. Оттуда Ибрагим грозил союзникам новыми разорениями, требуя пропустить к нему транспорты с боеприпасами и продовольствием.

– Я готов оставить Грецию, но только в том случае, если вместо меня сюда придет турецкая армия! – выставил он новое условие.

– Кажется, Ибрагим совсем потерял голову! – передернул плечами Кодрингтон, получив ответ дерзкого египтянина. – Жаль, что он так быстро забыл наваринский урок. Не мешало бы еще раз напомнить!

Британскому вице-адмиралу в те дни было нелегко. Он уже знал, что дни пребывания его на Средиземном море сочтены. С Гейденом Кодрингтон был откровенен:

– Скоро вам, дорогой друг, придется бороться с нашими врагами в одиночку, так как я калиф на час! К тому же и отношения наших держав ухудшаются день ото дня. Герцог Веллингтон так боится Россию, что, кажется, потерял от страха голову. Единственно, чем я могу вам еще помочь – это приказом своей эскадре не вмешиваться в ваши бои с турками. Пока я уеду, пока прибудет новый командующий, вы, в случае начала войны с султаном, получите некоторое время для решения своих дел. Больше, увы, я ничего уже не могу!

– Спасибо и на том! – расстроенно вздохнул Гейден, полагавший до этого момента, что все слухи о возможном увольнении Кодрингтона – лишь обычные сплетни. – Жалко, в Лондоне не понимают, что ваш уход – это удар, прежде всего, по престижу самой Англии.

– Со мной было уже все кончено после Наварина! – усмехнулся англичанин. – Самостоятельных политических решений у нас не прощают!

– Что вы намерены делать сейчас? – поменял неприятную обоим тему разговора Гейден.

– Думаю, что вы у греческих берегов справитесь и без меня. Я же намерен блокировать Александрию. Пусть не только у сына, но и у его папаши поболит голова! Попробую договориться с Мехмет-Али-пашой об уходе Ибрагима из Греции! – честно поведал о своих планах Кодрингтон.

В эти дни флотилия греческих судов под флагом адмирала Миаулиса настигла у мыса Баба острова Митилин турецкий корвет с фрегатом.

– Атакуем! – был предельно лаконичен греческий адмирал.

В ходе ожесточенного артиллерийского боя греки заставили турок выброситься на мель. Остатки турецких команд в ужасе разбежались в горы.

Миаулис собрал своих матросов:

– Мы еще только начали выметать турецкий мусор с наших морей и не успокоимся, пока не вычистим все до конца!

– Зито! Зито! Зито! – кричали в ответ пропахшие порохом мореходы.

* * *

В июле Ибрагим-паша все же согласился встретится с союзниками. Встреча прошла на берегу моря под Модоном. От российской стороны на ней участвовал Гейден, от французов – де Реньи, от англичан – командор Кэмбл. Была она непродолжительной. Ибрагим старался сохранить лицо. На требование союзников эвакуировать армию в Египет он ответил, поглядывая свысока:

– Я покину Морею только по велению моего отца и только на своих судах! Пленных греков я верну. Но только после убытия своих войск!

– Сколько же мы возимся с этим треклятым Ибрагимкой! – зло выругался Гейден, вернувшись на флагманский «Азов». – А ведь для приведения его в чувство хватило бы всего одной нашей дивизии!

Так ничего не добившись, союзнические начальники отправились в Зант, где их уже ждал Каподистрия. Сообща было решено блокаду продолжать!

У Мореи в то время крейсировали линейный корабль «Александр Невский», фрегат «Константин» и бриги «Усердие» с «Ахиллесом», подменявшие друг друга на посылках. Снабжением блокадного отряда занимался транспорт «Пример» неутомимого лейтенанта Морского. Во время очередного прихода с него стали сгружать свежие хлебные караваи.

– Откуда это? – вопрошали пораженные видом свежего хлеба офицеры и матросы.

– Это из нашей пекарни на острове Сира! Мука тоже наша – российская! – отвечал им Федор Морской. – Теперь все время снабжать вас калачами будем!

Неподалеку от наших держалась и французская эскадра. После воинственного заявления своего короля де Реньи старался показать боевитость.

Тем временем Кодрингтон во главе англо-французской эскадры в восемь вымпелов подошел к Александрии.

– Провести пушечное учение! – объявил вице-адмирал, едва корабли бросили якоря в мутную илистую воду. – И чтобы шума больше!

Грохот корабельных пушек возымел свое действие, и спустя неделю Мехмет-Али-паша подписал договор о вывозе армии из Греции.

– Давно бы так! Все же самый лучший аргумент – это пушки! – сказал командиру флагманской «Азии» Вайнесу Кодрингтон. – А то ведь могли до скончания века перепиской дипломатической заниматься!

Согласно договору, правитель Египта обязывался в короткий срок отправить в Наварин все наличные суда для вывоза войск. Для того чтобы не гонять суда порожняком, их загрузили продовольствием для армии Ибрагима. Англичане и французы должны были конвоировать караван.

– А для чего, сэр, мы будем конвоировать Ибрагима? – поинтересовался у командующего командир «Азии».

– Я обещал Гейдену, что привезу армию Ибрагима именно в Египет, чтобы турки не смогли использовать ее на русском фронте!

– А какое нам дело до русских? – искренне удивился капитан Вайнес. – Если Ибрагим пожелает напасть на них, то пусть сами и расхлебывают свой суп!

– Нам до всего есть дело, ведь на то мы и союзники! – холодно смерил глазами своего флаг-капитана Кодрингтон и, не попрощавшись, покинул шканцы.

Одновременно Гейден получил конфиденциальное послание нашего посла в Лондоне князя Ливена, который писал о желании британского кабинета: «…Чтобы русский флот в Средиземном море приостановил свои военные действия против турецких сил и продолжал бы действовать по инструкциям, составленным в марте…» В связи с этим Ливен советовал Гейдену быть как можно осторожнее.

Было совершенно очевидно, что снятие Кодрингтона и лишение нашей эскадры права воюющей страны – звенья одной цепи. Цель премьер-министра Веллингтона тоже была очевидна – низвести роль нашей эскадры до роли простого наблюдателя за происходящими событиями.

Но и Гейден был не лыком шит. Посоветовавшись со своим начальником штаба Лазаревым, он заявил:

– Черта с два они нас прищучат! Помяните мое слово, Михаил Петрович, мы им еще рога наставим!

* * *

17 августа 1828 года в Коринфский залив вошла французская эскадра под командованием де Реньи. Вместе с ней – семьдесят транспортов, забитых солдатами экспедиционного корпуса. Во главе корпуса – Николя Жозеф Мезон. Бывший санкюлот революции, адъютант маршала Бернадота, герой Аустерлица и Бородина, чудом спасшийся от казаков при Березине, он ныне состоял в любимцах короля. За греческую кампанию Карл Х обещал Мезону маршальский жезл. Вице-адмиралу де Реньи генерал при встрече заявил:

– Для начала я погляжу, чем закончится возня вокруг эвакуации из Наварина. Если там ничего не выйдет, предложу египтянам капитуляцию, а потом сотру всех в порошок!

Солдат шлюпками свозили на берег. Рядовые были мальчишками уже королевского набора, зато капралы и офицеры – сплошь ветераны Наполеоновских кампаний. Седые полковники, куря обкусанные трубки, посмеивались:

– Посмотрим, научились ли драться наши мамелюки после последней бойни при пирамидах!

Подражая «маленькому капралу», Мезон торжественно выезжал перед строившимися батальонами и кричал:

– Посмотрите на небо! Над нами солнце Аустерлица! Это солнце нашей будущей победы!

Солдаты воодушевлено кричали «виват король», капралы и полковники лишь посмеивались.

Тем временем египетский караван в сопровождении кораблей Кодрингтона подошел к Наварину. Там его уже встречал Гейден. Русская и английская эскадры вошли в знакомую им бухту. На сей раз она была пустынна. Лишь кое-где у берега еще чернели сгоревшие остовы турецких судов. Одновременно в Наварин прибыли и три союзнических посла в Турции: англичанин Каннинг, француз Гильемино и наш Рибопьер, пожелавшие присутствовать на переговорах. Спустя день примчался опоздавший де Реньи. Ибрагим-паша согласился на встречу с адмиралами беспрекословно. Кодрингтон показал Ибрагиму договор, заключенный в Александрии с его отцом. Паша сразу же начал вздыхать:

– У меня не хватит судов для отправки всей армии!

Адмиралы переглянулись. Оба уже знали, что Ибрагим ведет тайные переговоры с австрийцами о переброске ему с материка боеприпасов и фуража в район острова Патрас. Туда же он в ближайшее время решил перебросить свою поредевшую армию (албанская вольница к этому времени уже ушла домой), чтобы затем перебраться в континентальную Грецию, где союзникам его уже было не достать.

– Если вы не выполняете указаний своего же отца, я вынужден прекратить выгрузку продовольствия! – объявили дружно адмиралы.

Обиженный Ибрагим покинул совещание молча.

Через два дня заместитель Ибрагима Баки-эфенди подписал договор об эвакуации египетской армии их Мореи. При посадке египтян на суда должны были присутствовать офицеры союзного флота, чтобы практичные ибрагимовцы не вывезли с собою пленников и пленниц.

Как и ожидалось, едва началась погрузка египетских войск, как сразу же начали выявлять греческих женщин и детей, которых египетские вояки пытались увезти в рабство.

Внезапно Ибрагим потребовал новой встречи с адмиралами. Как оказалось, паша был напуган маршем корпуса Мезона к Модону.

– Я готов ускорить вывоз войска, но пусть французы остановятся! – умолял он.

– Мы согласны! – подумав, решили адмиралы и послали соответствующее указание Мезону.

– Тот, прочитав бумагу, расстроился:

– Кажется, мое солнце Аустерлица закатилось!

Но полки все же остановил.

Как здорово было в те дни в Наваринской бухте! Вот стоят на якорях русская эскадра: «Азов» и «Александр Невский», подле них корвет и два брига. Рядом англичане. Флаг Кодрингтона, как и в день битвы, развевался на «Азии». Неподалеку французы. У берега египетский линейный корабль, фрегаты и транспорта. 84-пушечный линкор – тоже старый знакомец, прозванный нашими остроумцами «наваринским героем». Это он после сражения дрейфовал к берегу, пока англичане не подрубили на нем мачты. В дальнем углу недобро затаился австрийский бриг, на который, впрочем, никто не обращал никакого внимания – много чести!

Старые наваринские знакомые ездили друг другу в гости. Вечерами в кают-кампаниях, как и в былые победные дни, звучали тосты за наваринское братство, за взаимопомощь и дружбу. На «Азии» старых соратников Гейдена, Лазарева и де Реньи принимал Кодрингтон, увы, в последний раз…

Поход в Александрию и эвакуация египтян из Наварина стали последним победным делом вице-адмирала на Средиземном море. 12 июня 1928 года пришло печальное, хотя и давно ожидаемое известие о смещении Кодрингтона с должности командующего Средиземноморской эскадрой. Вместо сэра Эдварда британское Адмиралтейство назначило более управляемого и послушного вице-адмирала Поултнея Малькольма.

Спустя неделю посадка на суда египетского воинства была закончена. 23 сентября печальный Ибрагим вместе с многочисленным гаремом погрузился на бриг «Крокодил» и в сопровождении английского фрегата «Блонд» отбыл в родные пенаты. Всё! Отныне Греция была совершенно свободной! Пустые турецкие крепости одна за другой сдавались Мезону без боя: Модон, Корон, Патрас…

– Какие победы! Какой успех! Слава Франции снова на недосягаемой высоте! – был в восторге, читая надуманные донесения из Греции, король Карл Х и тут же велел выслать в ответ Мезону обещанный маршальский жезл.

– При Наполеоне маршальские жезлы получали за победы, а при короле Карле – за прогулки! – иронизировали в те дни парижане.

Глава четырнадцатая
Наваринское племя

А время шло, зимы сменяли весны, а весны – зимы. На смену героям 1827–1828 годов пришли новые поколения российских моряков, а они, уже старики, жили теперь воспоминаниями о былом, о боях и походах своей молодости.

Последние свои годы доживал под Петербургом в Ориенбурге бывший старший офицер «Гангута» адмирал Анжу. Все знали старого заслуженного моряка как большого хлебосола. Дом Анжу всегда был полон гостей. Особенно ж многолюдно бывало там в годовщину Наваринской баталии, 20 октября, в день, давно ставший для целого поколения русских моряков таким же памятным, как для пушкинских лицеистов – день основания лицея. Собирались тогда в большой зале подле камина друзья и соратники по боевой молодости: Михаил Лазарев, Петр Врангель, Александр Авинов, и не было тогда конца воспоминаниям и рассказам. Жарко трещали в камине смолистые березовые паленья, а они вспоминали, вспоминали, вспоминали…

Судьбы людей порой столь причудливо переплетены между собой, что невольно возникает вопрос, что, может, в этом таинственном переплетении есть некий Божий промысел…

Наварин и Севастопольская эпопея… Всего лишь двадцать семь лет отделяют эти два события. Но как все переменилось в мире, и вчерашние союзники внезапно стали самыми непримиримыми врагами! Могли ли русские, английские и французские морячки представить себе в канун Наварина, что станут когда-то сражаться друг с другом!

А потому, может быть, совсем неслучайно именно в самом преддверии Крымской войны одновременно ушли сразу трое из тех, кто стоял у истоков наваринской победы! Это может показаться почти невероятным, но в российском журнале «Морской сборник», номер пятый за 1851 год, были помещены сразу три некролога. Первый извещал, что в Вене после тяжелой болезни скончался главный командир Черноморского флота Михаил Петрович Лазарев, второй – что в Лондоне на восемьдесят первом году не стало адмирала сэра Эдварда Кодрингтона, а третий – что в Париже ушел из жизни бывший храбрый командир «Бреславля» Ла-Бретоньер…

Как знать, может, в той одновременной смерти была какая-то высшая справедливость, чтобы рыцари Наварина так и не узнали о скором крушении своего братства!

К чести Кодрингтона, он до последней минуты своей жизни оставался настоящим другом России. Британский историк так сказал об этом выдающемся флотоводце: «Как воин он (Кодрингтон. – В.Ш.) оставил по себе блестящий пример для службы, которую любил безупречно и в которой считал совершенною обязанностью выставлять заслуги своих подчиненных. Открытый и благородный характер его никогда не выражал скрытости, и хотя откровенность его часто была неблагоприятна для его личных выгод, но, несмотря на то, прямой и твердый характер его всегда будет глубоко уважаем всеми».

Что касается Логина Петровича Гейдена, то вопреки ожиданиям он так и не стал старшим флагманом Балтийского флота, хотя по своим заслугам и опыту вполне этого заслуживал. По возвращении в Россию Гейден был назначен лишь командиром 1-й флотской дивизии. Два последующих года он вообще не выходил в море. Лишь в 1832 году Николай I наградил вице-адмирала «за труды по командованию Средиземноморской эскадрой» Владимиром 2-й степени. На следующий год Гейден вывел все же свою дивизию в море. Но это была его последняя морская кампания. Сразу по возвращении в Кронштадт Гейден был произведен в полные адмиралы, а затем назначен ревельским военным губернатором. В 1838 году он был повышен в должности до главного командира Ревельского порта. К чести Гейдена, он вполне довольствовался полученным и к большему никогда не стремился.

– Все бренно в этом мире! – говорил он неизменно тем, кто пытался говорить с ним на эту весьма щекотливую тему. – И я лишь делаю свое дело там, где это необходимо России!

Из воспоминаний современника о Логине Петровиче Гейдене: «Прямота в действиях и словах составляли основу характера графа. Откровенный и доверчивый, обходительный и любезный, добрый и непринужденный в общении с равными и низшими, он умел снискать общее уважение и расположение. И если слишком прямодушный, слишком откровенный нрав его мог иногда в людских понятиях вредить мнению о графе, то не уважать его не мог решительно никто, даже люди, к нему не благоволившие».

Историки считают, что, скорее всего, именно эти человеческие качества, помноженные на большой морской опыт, позволили Гейдену успешно выполнить сложнейшие задачи в Средиземном море. Но именно они, вероятно, помешали ему стать крупным военно-морским деятелем.

Последние шестнадцать лет своей жизни Гейден почти безвыездно провел в столь любимом им Ревеле. Ушел из жизни всеми уважаемый и любимый герой Наварина 5 октября 1850 года, накануне 33-й годовщины своей победы. Отпевали старого моряка в Вышгородской лютеранской церкви, а положили в землю на местном Цигель-Копельском кладбище.

* * *

Значительный след в отечественной истории оставил героический командир «Азова» и бессменный начальник штаба Средиземноморской эскадры Михаил Петрович Лазарев.

После возвращения на Балтику он некоторое время командует корабельным соединением. Затем Лазарев принял активное участие в работе Комитета образования флота по выработке новых штатов вооружения и запасов военных судов, а также по созданию нового положения об управлении Черноморским флотом. При этом работа в Комитете не снимала с адмирала командования отдельным отрядом судов, с которым он совершал плавания в Балтийском море и Ботническом заливе.

17 февраля 1832 года контр-адмирал Лазарев назначается начальником штаба Черноморского флота. Его деятельность в этой должности началась с командования объединенной эскадрой Черного моря, в ходе которой он проявил незаурядные качества дипломата при оказании помощи турецкому султану в борьбе с восставшим против Порты египетским пашой Мухаммедом-Али. Последний, разгромив главные силы турецкой армии, приближался к Стамбулу и был остановлен благодаря высадке с лазаревской эскадры в Скутари русского десантного корпуса. Фактически Черноморский флот под командованием М.П. Лазарева с десантным корпусом Н.Н. Муравьева явились в 1833 году спасителями грозившей рухнуть Оттоманской империи. Адмирал принял участие и в подготовке заключенного тогда же Ункяр-Искелесийского договора, согласно которому Турция предоставила России право свободного прохода проливов, запретив кораблям всех других стран входить в Черное море.

2 апреля 1833 года Лазарев производится в вице-адмиралы, через 3 месяца становится генерал-адъютантом, а еще через месяц Высочайшим указом назначается «исправляющим должность» главного командира Черноморского флота и портов, николаевского и севастопольского губернатора. В том же году Лазарев награждается орденом Святого Владимира 2-й степени, а 31 декабря 1834 года утверждается в занимаемых им должностях. Взлет карьеры адмирала стремителен!

Из высказываний Истомина: «Для всех носивших морской мундир Лазарев казался божеством».

Из высказываний Нахимова: «За год пребывания Лазарева в Черноморском флоте команды кораблей научились выполнять сложные операции с парусами менее чем за 3 минуты вместе прежних 17-ти минут. Матрос есть главный двигатель на корабле, а мы только пружины, которые на него действуют».

Интересно, почему наши историки всегда с завидным упорством приписывают последнюю фразу Нахимову, в то время как он сам указал ее истинного автора?

Дальнейшая эпоха в истории Черноморского флота, включая Севастопольскую оборону 1854–1855 годов, по справедливости называется Лазаревской.

Неутомимый работник, настойчивый в достижении цели, преданный морскому делу, Лазарев и в своих офицерах умел вызвать те же чувства и стремления. Сам в душе спортсмен, прекрасно управлявшийся под парусами, он обратил внимание на развитие в личном составе здорового духа соревнования в работе, учениях и в особенности управлении судами. Пользуясь каждым выходом флота в море на эволюции, Лазарев обыкновенно заканчивал их гонкой судов, невзирая на ранги. Эта система постоянных состязаний во многом способствовала развитию любви и гордости за свой корабль.

Черноморский флот в 30—40-е годы нес крейсерскую службу у берегов Кавказа, срывал контрабандные перевозки англичан и турок для горцев, перебрасывал свои войска, доставлял им различные грузы, поддерживал огнем корабельной артиллерии, высаживал морские десанты.

Постепенное занятие кавказской береговой линии дало Черноморскому флоту богатый опыт в производстве совместных действий с армией. В экспедициях по занятию береговых пунктов Кавказа, руководимых лично командующим, проверялась боевая готовность флота, посадка войск на суда, организация высадки, результатом чего и явился план десантной операции Лазарева на Босфор в декабре 1852 года, уже после смерти адмирала принятый Николаем I за основу плана военных действий против Турции. Насколько подготовленным к десантным операциям был в то время Черноморский флот, наглядно показала перевозка 13-й пехотной дивизии осенью 1853 года. Доживи Лазарев до Крымской войны, он обязательно настоял бы на Босфорской операции. Авторитета бы и настойчивости у него хватило. Вне сомнений, что этим он смог бы спасти Севастополь и изменить весь ход Крымской войны.

10 октября 1843 года Лазарев за отличие был произведен в полные адмиралы. Он был награжден всеми существовавшими орденами Российской империи, в том числе и высшей степенью отличия – орденом Святого Андрея Первозванного.

В период командования Лазаревым Черноморский флот, как в технике судостроения, так и в организации службы, шел впереди Балтийского, лишенного единой власти. Все штаты, положения, судовые расписания, всякое новое слово в подготовке и обучении флота шло из Севастополя.

За 18 лет, в течение которых Лазарев командовал Черноморским флотом, было построено 16 линейных кораблей и свыше 150 других судов, в том числе первые пароходо-фрегаты и корабли с железным корпусом, часть судов вооружена бомбическими орудиями. В Севастополе в возведенных мощных фортах он установил береговые батареи, доки и мастерские, учредил адмиралтейство, построил казармы для флотских экипажей, Морскую библиотеку. Именно при нем Севастополь стал настоящим городом, поражавшим современников своей красотой.

Адмирал был избран почетным членом Русского географического общества, Морского ученого комитета и Казанского университета, а также членом Одесского общества истории и древностей. Одни ценили его за флотоводческий талант, другие – за административный, третьи – за ученый…

Адмирал Шестаков в своих воспоминаниях так описывает «секрет» Лазарева: «…Помимо собственной его личности, вызывающей невольное уважение, состоял главнейше в оправданной опытом аксиоме: окружил человека порядочностью – и он станет порядочным человеком».

Уже будучи командующим флотом, Лазарев женился на Екатерине Фандерфлит – молоденькой дочери своего бывшего сослуживца, капитана 2-го ранга в отставке Тимофея Ефремовича Фандерфлита, и двоюродной сестре Владимира Корнилова. Несмотря на весьма значительную разницу в возрасте супругов, их брак оказался счастливым. У Лазаревых было два сына (оба умерли в детстве) и три дочери.

Став адмиралом, Лазарев нередко позволял в отношении даже самого Николая I поступки, за которые иные давно бы поплатились карьерой и эполетами. Иногда его грубость с императором носила порой даже вызывающий характер. Вот лишь несколько примеров.

Из воспоминаний Н.И. Лорера: «В последнюю свою поездку в Петербург, накануне возвращения в Николаев, адмирал Лазарев откланялся государю Николаю Павловичу. После милостивого приема, желая показать особое расположение, государь сказал: “Останься у меня обедать”. “Не могу, государь, – отвечал Михаил Петрович, – я дал слово обедать у адмирала Г.И.” (который, кстати сказать, был не в милости в ту пору при дворе) и, вынув свой толстый хронометр, он взглянул на часы: “Опоздал, государь!” – с этими словами он поцеловал императора и вышел из кабинета. В это время взошел князь А.Ф. Орлов, чрезвычайно уважавший адмирала. “Наш Лазарев – единственный человек в империи, который не желает обедать со мной! – сказал ему Николай, глядя вслед вышедшему адмиралу, – что ж, придется обедать в одиночестве!”»

Николай прощал Лазареву все странности его характера, оберегая для больших дел.

Черноморский флот времен Лазарева был, по существу, единственным «островом свободы» в николаевской России. Там напрочь отсутствовали муштра, парадность и шагистика. Там морские офицеры, вопреки всем существовавшим уставам, расстегивали мундиры, выпуская поверх их белоснежные воротники рубах, прозванных «лиселями». Так обожал ходить их кумир Лазарев. Так ходили и они. И что же Николай – ярый поборник муштры и порядка? Да за одни «лиселя» он не задумываясь снял бы десяток генералов! Но, приезжая на Черноморский флот и видя все там происходящее, он молчит. Когда же императора уж слишком донимали доносители, он просто отмахивался от них:

– Оставьте Лазарева в покое! Он знает, что делает!

Лучшей характеристикой, данной адмиралу, можно считать публикацию его биографа А. Хрипкова в журнале «Русский архив» за 1877 год: «Главной чертой его характера была резкая самостоятельность. Его рыцарская, без страха и упрека душа стояла так крепко за правду, что не существовало, буквально сказать, никакой власти на земле, которая могла бы поколебать его убеждения и заставить отказаться от цели, им раз для себя определенной. Эти-то душевные качества, любовь к службе и высокое понятие о ее значении доставили Лазареву исключительное доверие всех подчиненных…»

С 1849 года Лазарева начал буквально заживо съедать рак желудка. К концу 1850 года стало ясно, что жить адмиралу остались считаные недели. В начале 1851 года по настоянию императора Николая I, пытавшегося хоть что-то предпринять для адмирала, он был отправлен на лечение в Вену.

Сам Лазарев прекрасно понимал, что дни его уже сочтены. Но присутствия духа, однако, не терял, позволяя себе даже шутить над собственной скорой кончиной. Так, когда перед отъездом на лечение ему выдали пенсию на год вперед, Лазарев брать ее отказался.

– Отсчитайте на несколько месяцев, более мне уже не понадобится, так зачем же разорять государство!

После жесточайших шестимесячных страданий, которые Лазарев переносил с завидным мужеством, не выказывая их даже близким, адмирал скончался в столице Австрии 11 апреля 1851 года.

 
И вот в рядах отечественной рати
Опять не стало смелого бойца.
И вновь вздохнули в горестной утрате
Все честные, все русские сердца…
 

Прах адмирала, привезенный в Россию 7 мая 1851 года, был предан земле в склепе севастопольского Владимирского собора.

После похорон соратники и друзья Лазарева, собравшись в Морской библиотеке, решили провести подписку на сооружение памятника уважаемому командиру. Организовать подписку поручили контр-адмиралу Корнилову. Он обратился ко всем офицерам Черноморского флота со словами: «С благоговением пишу порученное мне воззвание. Потомство оценит благотворную мысль увековечить память знаменитого адмирала…»

А уже 9 сентября 1867 года в Севастополе перед зданием Лазаревских казарм был торжественно установлен памятник адмиралу, к сожалению, до наших дней не сохранившийся. Представление о нем дают теперь лишь изображения на гравюрах, старинных открытках. Лазарев стоял без фуражки, со зрительной трубой под левой рукой, устремив взор вдаль, у ног вделан в гранит бронзовый щит фамильного герба. Немного ниже высечена и лаконичная надпись: «Адмиралу генерал-адъютанту Михаилу Петровичу Лазареву. Лета 1867».

В тот же день и час, когда открывали памятник прославленному адмиралу в Севастополе, в Петербурге с эллинга судостроительного завода был спущен в Неву броненосный фрегат «Адмирал Лазарев».