Текст книги "Наваринское сражение. Битва трех адмиралов"

– Если вы сейчас же не вернетесь на свое судно, то я буду вынужден раскассировать вашу команду по всем бригам! – прибег к последнему средству капитан-лейтенант Селиванов, даже не представляя, что ему делать, если и сейчас матросы откажутся повиноваться.

Однако эта угроза на матросов подействовала. Никто не желал служить в чужой команде и на чужом судне. Нехотя, но команда вернулась на «Усердие». Вечером командиры бригов имели нелицеприятный разговор с Кадьяном, который оправдывался тем, что команда у него сборная, да разбойничья, а потому только кулак и мат понимает.

– Если ты, Ваня, и дальше так начальствовать будешь, то не удивлюсь, что тебя через день-другой и вовсе за борт выкинут! – заверил его командир «Охты» Дмитрий Никольский. – Неужели мало тебе «крейсерской» истории! Сколько можно наступать на одни и те же грабли!

Насупившийся Кадьян молчал, зло поглядывая на своих товарищей. Напоминание о «Крейсере» задело его за живое. Дело в том, что во время кругосветного плавания на фрегате «Крейсер» под командой Лазарева, когда Кадьян исполнял должность старшего офицера, его издевательства и бесконечные придирки вызвали возмущение команды. В Бразилии матросы «Крейсера» отказались возвращаться с берега на фрегат. Неизвестно, чем бы все закончилось, но команду тогда удалось уговорить мичману Нахимову. Не поднимая шума, Лазарев сразу же перевел Кадьяна на второе судно экспедиции – шлюп «Ладога». Чем закончится нынешнее происшествие, как для матросов, так и для Кадьяна, пока не знал никто.

Разумеется, о чрезвычайном происшествии на «Усердии» было немедленно доложено Гейдену по прибытии.

– Черт знает что творится! – ругался тот, топая ногами. – Вначале «Невский» бунтовал, теперь «Усердие»! Ежели так и дальше пойдет, вскоре мы останемся без команд и эскадры! Как мне еще объяснить не в меру ретивым офицерам, что матрос тоже человек, и относиться к нему следует как к боевому товарищу, а не как к безмозглой скотине!

О происшествии на «Усердии» Гейден немедленно отписал письмом на имя министра. В свою очередь Моллер доложил обо всем императору. Император был в гневе, но не столько на матросов, сколько на офицеров.

– Дело неслыханное и срамовское, и видно, что начальники поступили в нем как дураки! – выговаривал он министру Моллеру и новому начальнику Главного морского штаба Меншикову. – Прошу изведать во всей подробности, какую команду набрали на сие судно. Надо будет взять строжайшие меры, чтобы подобное сему более нигде и никогда не повторялось, пример необходим, и надо будет о том велеть Гейдену!

Затем, посоветовавшись с министром и новым начальником Морского штаба Меншиковым, решил все отдать на усмотрение самого командующего эскадрой.

– Передайте Гейдену, что на месте ему виднее, что и как, а потому пусть наказывает кого следует по обстоятельствам и своему разумению! – сказал Николай. – Не могу же я весь флот на каторгу определить!

В адрес Гейдена было отправлено письмо Моллера: «Сей печальный случай Его Императорское Величество приписывает не одним нижним чинам, но неумению офицеров приличною справедливою строгостью и добрыми примерами внушить к себе уважение и содержать в повиновении вверенную им команду».

Разумение Гейдена было такое, чтобы все решить полюбовно. Он ограничился тем, что отстранил Кадьяна от командования бригом и определил его на специально придуманную должность историографа эскадры. Но так как командующий не желал видеть в своем штабе отъявленного мордобойца, то и место пребывания Кадьяну было определено не на флагманском «Азове», а на проштрафившемся «Александре Невском». На дальнейшей карьере капитан-лейтенанта был поставлен большой и жирный крест. К удивлению многих, матросов к ответственности не привлекали.

– Хватит с нас и каторжан с «Невского»! – здраво рассудил Гейден. – Матросы виновны ровно настолько, насколько их делают таковыми сами офицеры!

Новым командиром «Усердия» был назначен капитан-лейтенант Анненков с «Гангута». Команда встречала нового командира нескончаемым «ура», в надежде, что он будет обращаться с ней не в пример старому лучше.

* * *

Тяжело раненного лейтенанта Бутенева ежедневно осматривал английский лекарь. С его слов лейтенант уже знал, что как только освободятся лигатуры, рана заживет. Обрубок культи поместили в корзинку, чтобы ненароком не задеть.

Ежедневно осматривавший культю лекарь вызывал у Бутенева настороженность. Он то больно нажимал пальцами на остаток руки, то принюхивался к ней, а потом с улыбкой обращался к капитан-лейтенанту:

– О, какая великолепная культя!

Чего великолепного находил лекарь в его ноющей культе, Бутенев никак понять не мог. Обрубок руки, который так восторженно нахваливал лекарь, напоминала капитан-лейтенанту жареную баранью ногу. Клочья мяса были стянуты еще свежими рубцами. Из шва свисали лигатуры. Лигатуры – это две черные нитки, сжимающие рану. Когда концы артерий разложатся и нитки отойдут, нитки свободно вытянутся и рана сможет быстро затянуться. Главный вопрос для докторов всегда состоял в том, что произойдет скорее – перегниют артерии или возникнет гангрена. В случае Бутенева артерии отмирали быстрее.

Осмотрев культю, лекарь проверял, свободны ли лигатуры. Для этого он сильно тянул за нити, что было очень больно. Бутенев лишь скрежетал зубами.

– Ах, как хорошо! Ах, как все у нас чудненько! – радовался доктор. – О, какая великолепная культя!

– Скоро ли я встану на ноги? – ежедневно спрашивал Бутенев.

На что доктор с удовольствием отвечал:

– Думаю, что через месяц-другой будете в строю. Хорошо, что на вашей культе осталась прокладка из мяса. Рана хорошо заживает, гангрены нет. Рана здоровая, по всем признакам лигатуры скоро отойдут.

– И на том спасибо! – вздыхал Бутенев, откидываясь головой в подушки.

В палате стоял слабый запах тления.

При всяком удобном случае офицеры с «Азова» навещали своего друга капитан-лейтенанта Ивана Бутенева, лечившегося в береговом госпитале. Культя его понемногу начала уже подживать, но лейтенант жаловался своему другу Нахимову:

– Не поверишь, Паша, но по ночам у меня отбитая рука болит – и пальцы, и кисть, и локоть! Нет ведь ничего, а болит!

– Это у вас, голубчик, фантомные боли! Весьма частое явление! – покачал головой пришедший вместе с Нахимовым корабельный доктор. – Ничего с этим не поделаешь. Одна надежда, что постепенно само пройдет!

– Ты теперь, главное, больше спи и ешь! – наставлял Нахимов друга после того, как сообщал тому все корабельные и эскадренные новости. – Отлечишься, и снова на родной «Азов»! Заждались все уже тебя!

Найдя время, навестили Бутенева и Гейден с Лазаревым.

– Ты, Иван Петрович, как из госпиталя выйдешь, сразу же получишь под свое начало корвет или бриг! – порадовал раненого офицера Гейден.

– Справлюсь ли? – вздохнул Бутенев. – Как мне без руки командовать?

– Лучше иметь командира без руки, чем без головы! Вон Нельсон и без руки, и без глаза, а как воевал! – усмехнулся Лазарев. – Ничего, не боги горшки обжигают, справишься!

Слово свое командующий сдержал. Сразу после выписки Иван Бутенев получил под начало бриг «Ахиллес». Первым своего друга поздравил Нахимов.

– Теперь ты, Ваня, капитан, а потому желаю тебе, чтобы капитанство твое было удачным и не последним! – поднял старший офицер «Азова» стакан с черным кипрским вином.

– Надеюсь, что вскорости будем капитанствовать вместе! – не остался в долгу Бутенев.

* * *

Эскадра готовилась к продолжению кампании. Из Неаполя привезли закупленный там боезапас, штурмана раскатывали на прокладочных столах карты дарданелльских проливов, штудировали лоции Эгейского моря. Командам ежедневно игрались ученья пушечные и парусные.

Сверкая свежей краской, на рейд вытянулись «Азов», «Иезекиль» и «Александр Невский». Здесь же находились вернувшиеся из отдельных плаваний фрегаты «Константин» и «Кастор», бриг «Охта» и корвет «Гремящий». У берега грузился продовольствием транспорт «Пример». Он должен был везти его в Эгину Каподистрии. Теперь в док-ярде оставались лишь линкор «Гангут» и фрегат «Проворный», готовившиеся к возвращению в Россию. Возглавить переход был определен командир «Гангута» капитан 1-го ранга Авинов. Храбрый моряк не скрывал горечи. Своему другу Лазареву он выговаривал:

– Вот ведь как, Миша, получилось, только война настоящая начинается, а мне в тыл тащиться! Эх, нет мне везения!

– Ты не переживай! – пытался подбодрить его Лазарев. – Война у нас с турками обычно долгая, успеешь и «Гангут» отвести, и снова к нам вернуться!

– Куда там! – безнадежно махнул рукой Авинов. – Сам знаешь, сколько у нас в Кронштадте желающих повоевать имеется, так что мне теперь только очередь за ними и занимать!

Дефицит боеприпасов на эскадре привел к тому, что уходящие домой суда обобрали, что называется, до нитки. Из воспоминаний лейтенанта Александра Рыкачева: «Сдали все ядра, для себя оставили только по два на пушку… Грабят нас, и совершенно грабят…» Помимо ядер позабирали еще и исправные пушки. А вместо них дали негодные, вычистили все плотницкие и парусные запасы, забрали здоровых офицеров и матросов, вместо которых дали больных и увечных. Даже возмущенного Рыкачева отправили служить на «Кастор», а вместо него на «Гангут» списали занемогшего мичмана.

А 23 марта, на Светлое воскресенье, состоялось празднество, дотоле на русском флоте неведомое. Уже с раннего утра офицеры шлюпками обходили суда, где служили их товарищи. Все целовались друг с другом. После полудня все свободные от вахт стали съезжаться на «Азов». Гейден, Лазарев, все штаб– и обер-офицеры – при шпагах и орденах. Под бой барабанов четверо лейтенантов во главе с Павлом Нахимовым вынесли на шканцы корабля Георгиевский флаг. Священник отец Герасим, отслужив торжественный молебен, окропил флаг святой водой и произнес присягу. Затем флаг пронесли вдоль строя команды. Впереди шел сам Гейден с обнаженной саблей. И вот Георгиевский стяг, медленно колыхаясь, пошел вверх по флагштоку под звуки оркестра и дружные крики «ура». Караул вскинул ружья на руку, команда разбежалась по реям. «Азов» сотрясался от салютных залпов. Палили сразу всеми орудиями.

Когда ж ветер рассеял клубы порохового дыма над кораблем, в честь «Азова» заговорила и вся российская эскадра. Англичане, приветствуя награжденных, также послали своих матросов по реям. Затем над «Азией» Кодрингтона взвился наш георгиевский вымпел, которому британский командующий отсалютовал 21 выстрелом. В тот день на «Азове» гуляли допоздна. Лихо плясали в батарейных палубах, распевали романсы в кают-компании. Гейден, Кодрингтон и губернатор Понсоби дружно осушали бокалы, тостуя за здоровье императора Николая и 12-го флотского экипажа, к которому принадлежал «Азов».

Именно при Наварине родилась морская гвардия России. Будем же помнить об этом всегда!

Теперь российская эскадра ждала только попутного ветра, чтобы покинуть Мальту и отправиться в плавание к берегам Греции.

Глава двенадцатая
Перепутья морских дорог

Наварин всколыхнул Грецию, вселил в сердца эллинов веру в победу своего дела. Повстанцы вышибали турок из крепостей в Морее и Эпире. Потрясенные сокрушительным разгромом, турки все еще приходили в себя и пока отбивались слабо. Остатки их флота отстаивались в бухтах. Зато греческие корсары действовали вовсю. Не отставали и купцы, доставляя к берегам Пелопоннеса оружие и порох.

Гром Наварина нанес сокрушительный удар по дотоле, казалось, незыблемому Священному союзу. Ведь император российский, рука об руку с английским и французским королями, выступил за республиканскую Грецию, вопреки всем своим ранее данным клятвам и заверениям. Но что поделать, когда Наварин уже состоялся, Греция обретала столь долгожданную свободу, а Уайт-холл уже хмурился на Россию.

«Вы не должны забывать, – писал доверительно графу Гейдену адмирал Кодрингтон, уже после того, как был удален от командования эскадрой и не скрывал своего искреннего русофильства, – что Россия большое пугало, которое так тревожит значительную часть французов и англичан, что они боятся, как бы ваш добрый император не поглотил всю Турцию живьем, с костями и мясом».

Эти слова Кодрингтона дают ясное представление о том, какими тяжелыми условиями была остановлена эскадра графа Гейдена во время войны. Если на Черном море недоброжелательные к нам державы были бессильны ослабить шансы России, то в Средиземном море они приложили все старания, чтобы затруднить русскому флоту принять действительное участие в надвигающейся войне. Инструкции, отправленные из Петербурга Гейдену вскоре после Наваринского боя и вызванного им разрыва дипломатических отношений с Портой, содержали указание Гейдену идти в Архипелаг и в случае если английская эскадра предпримет прорыв через Дарданеллы, чтобы явиться перед Константинополем для принуждения султана к принятию условий Лондонского трактата, то и нашей эскадре надлежало принять участие в этом прорыве. В этой инструкции, впрочем, было оговорено, что Гейден при этом не должен считать Россию находящейся в войне с Турцией, и что все предстоящие действия исходят исключительно из постановлений Лондонского трактата.

Но обстоятельства вскоре переменились. Англия и Франция не сочли нужным делать против Турции какие-либо шаги, и стараниями французской и английской дипломатии весь гнев Порты за Наварин обрушился исключительно на Россию.

Помимо Стамбула более иных потеряла от наваринского погрома Вена. Хитромудрый Меттерних начисто проиграл эту многоходовую политическую партию и, обманутый во всех своих надеждах, оказался в полнейшей изоляции.

Оттоманскому флоту в Наварине был нанесен значительный удар. Немногие уцелевшие во время боя суда намеренно не были уничтожены победителями, чтобы показать, что оружие было употреблено ими только для обороны, но не для нападения на флот Турции, с которой ни одна из пославших свои эскадры держав – ни Россия, ни Англия, ни Франция – не была в войне.

Это обстоятельство – разгром турецко-египетского флота во время мира – явилось для Константинополя ударом куда более чувствительным, чем какой был бы нанесен самой Порте в случае обычных боевых действий.

Дальнейшие события показали, что хотя Наварин и вызвал разрыв сношений Порты со всеми тремя державами, но только одна из них была вовлечена в войну с Турцией. Конечно, это была, как всегда, Россия!

* * *

Едва послы союзных держав покинули Константинополь, на улицах и площадях турецкой столицы глашатаи уже читали обывателям гатти-шериф султана:

– Слушайте, достойные жители славного Истамбула, и передайте тем, кто не слышит! Москов желают погубить Высокую Порту. Они смеются над нашими святынями и не чтят Аллаха! Сколько еще можно терпеть это бесстыдство неверных! Великий падишах и непобедимый потрясатель вселенной, любимец Аллаха и тень пророка на земле, велел каждому правоверному готовиться к джихаду! Пришла пора поставить неверных собак на колени и отрезать их мерзкие головы!

– Алла! – кричали достойные жители славного Истамбула. – Поставим и отрежем! Заставим собак пожирать свои хвосты!

Не ограничиваясь демаршем, Порта запретила вывоз российского зерна из черноморских портов. Хлеб с оказавшихся в это время в Константинополе судов был вообще отобран силой. Султан Махмуд II желал быть достойным славы Сулеймана Великолепного, он желал быстрой и победоносной войны!

В самой Греции не намеревался прекращать войну Ибрагим-паша. Он не только привел в порядок все уцелевшие суда, но, воспользовавшись отсутствием тесной блокады, вывез в Египет всех больных и раненых, многочисленные гаремы и пленных греков. Теперь у Ибрагима была несколько уменьшившаяся численно, зато вполне боеспособная 20-тысячная армия. Помимо этого к туркам примкнули и вооруженные местные мусульмане. Султан Махмуд велел было Ибрагиму идти с главными силами в Филиппополь (Пловдив) и, приняв там команду над румелийской армией, воевать против русских. Но Ибрагим отослал гонца к отцу в Египет, и тот посоветовал сыну никуда не уходить.

– Передайте Ибрагиму, чтобы не забывал о том, что Греция обещана султаном в правление нашему роду, поэтому ему незачем воевать где-то на Дунае за султана. Пусть оберегает свое добро! – сказал Мехмет-Али-паша посланцу сына.

А чтобы сын чувствовал себя уверенней, правитель Египта отправил к нему конвой с порохом и ядрами. Прорвать блокаду союзников египтянам помогали австрийцы. Пока последние отвлекали на себя дозорные суда, египтяне беспрепятственно закинули боезапас на Кандию и в Морею.

Одновременно Порта пыталась всеми силами стравить Вену с Петербургом и хоть как-то, хотя бы на время, замириться с греками. Ни то ни другое у турок не получилось. Вена была всегда рада напакостить России, но воевать с ней за турецкие обиды у австрийцев не было никакого желания. Попытка договориться с греческими повстанцами о том, что если они сложат оружие, то будут прощены и получат некоторые права, тоже ни к чему не привели. Вдохнувшие воздух свободы греки уже не желали и слышать о каких-то подачках со стороны своих ненавистных врагов.

– Мы будем не мириться с турками, а воевать, покуда последний из них не будет изгнан с последнего нашего острова! – кричали самые воинственные и готовились идти забирать у Порты Кандию и Хиос с Критом.

Россия желание греков вполне разделяла и была готова даже помочь, зато Англия была этой воинственностью напугана.

– Хватит с них и Пелопоннеса! Мы не можем окончательно ослабить Турцию перед лицом растущей мощи России, – решили в Лондоне и принялись, как всегда, отчаянно интриговать.

Не отставали от англичан и французы. Едва греки собрали на острове Сирос небольшую эскадру с десантом, чтобы отправить ее к Хиосу, как туда поспешил посланный де Реньи фрегат «Юнона». До перестрелки, к счастью, дело не дошло. Греки прорвались мимо наведенных пушек «Юноны». Греческие инсургенты, во главе с полковником Фавье (французом-республиканцем, ненавидевшим Бурбонов!), высадились на Хиосе, разбили турок и заперли их в крепости. На штурм, однако, сил у греков не хватило, и Фавье начал осаду.

Стремясь вернуть себе плодородный Хиос, турки вскоре собрали на малоазиатском берегу около Чесмы несколько тысяч отборного войска и подогнали из Дарданелл эскадру в 11 боевых вымпелов. Недалеко от берега сторонними наблюдателями качались на волнах корабли де Реньи. Было очевидным, что грекам, несмотря на их храбрость, Хиоса не удержать.

Пытаясь спасти десант и жителей острова, к де Реньи прибыл лодкой наш консул в Смирне Фродинг (из остзейских немцев). Французский командующий принял консула в каюте, сидя за рабочим столом и показывая всем видом, что приехавший отвлекает его от весьма важных дел.

– Господин адмирал, как христианин христианина прошу вас отогнать турецкую эскадру от Хиоса! – начал без всяких вступлений Фродинг.

В ответ де Реньи помотал головой:

– Пускаясь в эту экспедицию, греки нарушили декларацию трех адмиралов, подписанную нами после Наваринского боя! Пусть теперь сами расхлебывают свою кислую похлебку!

– В таком случае получается, что вы полностью на стороне турок! Но это противоречит Лондонскому договору! – сразу же ухватился за услышанное консул.

– А я не вижу в Лондонском трактате пункта, который бы давал нам право препятствовать туркам переплывать из одной гавани в другую! – попытался отбиться де Реньи.

– Однако вы поступали именно так с судами Ибрагим-паши при Наварине! – окончательно припечатал собеседника к стенке настырный Фродинг. – К тому же, если греческий десант покинет остров, то турки непременно в отместку вырежут на нем все христианское население! Вы же не пособник башибузуков?

Загнанный в угол де Реньи замялся:

– Я уже обещал эгинским депутатам, что в случае оставления греками Хиоса выхлопочу для них у турок выгодную капитуляцию! Так уж и быть, я вышлю к малоазиатскому берегу один фрегат!

– Пусть тогда это будет русский фрегат! – не унимался настырный Фродинг. – Нашим легче будет договориться!

И де Реньи уступил напору.

– Пусть будет так! – скривился он и с силой переломил пальцами карандаш.

* * *

Для присмотра за турками в тот же день был отряжен бывший при отряде де Реньи фрегат «Кастор». Капитан-лейтенанта Ивана Сытина учить, что делать в такой ситуации, было излишне. Сам с усам!

С открытыми орудийными портами «Кастор» дерзко сблизился с турецкой эскадрой. Раздосадованные турки прислали к фрегату драгомана, чтобы выяснить намерения русских.

– Наше намерение самое простое! – прояснил драгоману Иван Сытин. – Первое же ваше движение к Хиосу я поприветствую полновесным бортовым залпом! Уж не взыщите!

Впечатления о Наварине были еще весьма свежи, и желающих рискнуть среди турецких капитанов не нашлось. В тот же день турецкий фрегат и десять бригов безмолвно растворились в Дарданеллах.

Однако вскоре де Реньи отозвал «Кастор». Сам он с остальными судами демонстративно ушел от острова. Сразу же у Хиоса показалась мощная эскадра уцелевшего при Наварине младшего флагмана Тагир-паши. После наваринского погрома Тагир-паша тайно сбежал из Мореи и пробрался в Константинополь, где и за некие заслуги был произведен в чин вице-адмирала. Гордый оказанным доверием, он обещал султану вышвырнуть греков со всех островов.

– Греки еще не видели настоящей жестокости! – говорил Тагир-паша своим капитанам. – Но они ее скоро увидят! Я сделаю Эгейское море Красным!

Пользуясь попустительством французов, Тагир-паша высадил на Хиос большой десант. Греческие моряки, поставив под берегом на якоря свои немногочисленные шхуны – «мистиконы», готовились принять последний бой, но не отступить. Сражение было жестоким, но слишком уж неравными были силы. Слабые «мистики» сгорали свечками, но не отступали. Только уничтожив их, турки смогли прорваться к Хиосу. Высаженный десант соединился с гарнизоном крепости. Теперь уже остатки инсургентов из последних сил отстреливались в домах городского предместья.

– Пусть немедленно сдаются, или же мы вырежем всех от мала до велика! – велел передать осажденным Тагир-паша. – Пора навсегда избавиться от здешних христиан и заселить Хиос правоверными!

Засевшие в домах греки ответили бранью.

– Убейте их всех! – велел разъяренный Тагир-паша.

Но кровавым планам турецкого вице-адмирала сбыться было не суждено. Неожиданно для всех, у Хиоса появилась эскадра наварха Миаулиса, посланная Каподистрией. Сине-белый флаг командующего развевался над 58-пушечным «Элласом». Миаулис с хода вступил в драку. Не рискнув искушать судьбу, храбрый Тагир-паша предпочел убраться.

– Мы еще намотаем ваши потроха на наши ятаганы! – грозился он в бессилии кулаком.

Понимая, что долго Хиоса все равно не удержать, Миаулис вывез оставшихся инсургентов и жителей на другие острова. Покидая жилища, греки с плачем поджигали отчие дома. Кто знает, вернутся ли они еще в родные места?

Несмотря на разорение страны и военные неудачи, греки были по-прежнему полны решимости и дальше драться с Оттоманской Портой.

– Пока на нашей земле остается хоть один турок, гидра может возродиться, а потому вперед, братья! – призывали своих соратников капитаны повстанцев.

Отряды инсургентов укрепляли Коринфский перешеек, одновременно готовясь к удару по Афинам. Антинаварх Сахнури бдительно крейсировал у Мореи и Патрасского залива, пресекая все попытки турок пробиться в Грецию, а наварх Миаулис тем временем беспощадно истреблял пиратство в Архипелаге.

– Свободу мы уже завоевали, и теперь никто не сможет помешать нам создать достойное государство! – говорили в те дни греки.

* * *

В апреле 1827 года греческое народное собрание в Трезине объявило президентом страны графа Иоаниса Каподистрию. Уроженец Корфу, выходец из знатной ионической семьи, он получил воспитание в Венеции. После освобождения Ионических островов адмиралом Ушаковым был статс-секретарем по иностранным делам при правительстве Республики Семи Островов, затем поступил на русскую службу и благодаря своим выдающимся способностям стремительно поднялся по служебной лестнице, став статс-секретарем Министерства иностранных дел России. Прекрасно проявил себя Каподистрия во время знаменитого Венского конгресса. После начала восстания в Греции Иоанис Коподистрия был по его просьбе отправлен в бессрочный отпуск и перебрался в Швейцарию. Вскоре он был избран первым президентом еще не существующего греческого государства.

– Если уже избран глава государства, значит, и само государство должно вот-вот появиться! – говорил Каподистрия сомневающимся в его правомочности коллегам-дипломатам. – Природа не терпит пустоты!

После избрания президентом Каподистрия совершил поездку по Европе, согласовывая оказание помощи Греции.

– Мне надо было определиться с союзниками и выяснить, что замышляют враги! – так охарактеризовал он цель своего европейского вояжа. – С удовлетворением могу сказать, что первых оказалось значительно больше, чем вторых. Однако самым надежным другом была и остается единоверная Россия, с которой я и связываю наше будущее!

В конце января 1828 года он официально вступил в должность. Лондон и Париж отнеслись к избранию Каподистрии весьма кисло, не без основания считая его сторонником самых тесных связей с Россией. Еще больше неприятия пророссийский президент вызвал у Вены и Берлина.

– Зачем плодить заведомо вредные республики и их безродных президентов! – рассуждали там. – Не лучше ли сразу объявить королевство, а если у греков нет кандидатуры для престола, то у нас всегда сыщется подходящий габсбургский птенец!

Пока это только разговоры, но идея онемечивания еще находящейся под турецким игом Греции уже начала витать над Европой.

К этому времени весь Архипелаг кишел всевозможными морскими разбойниками. Торговля награбленным превратилась в самое доходное занятие. От греков не отставали итальянцы и далматинцы. Бороться с пиратами было чрезвычайно трудно, так как, получив патенты на корсарство, они имели право останавливать и обыскивать нейтральные суда в поисках турецкой контрабанды. Из сообщения историка: «Бывали случаи, что греческие корсары, нападая на турецкие и египетские суда, захватывали товар, принадлежащий французским или английским подданным; жители Ионических островов, хоть и греки, но помогали Ибрагим-паше в продовольствии его армии… Корсары не щадили этих контрабандистов, между тем как Ионические острова принадлежали Великобритании…»

Не имея средств платить своим морякам, греческое правительство до поры до времени снисходительно смотрело на творимое беззаконие на море. Масштабы пиратства тем временем все возрастали. Только за 10 месяцев 1827 года была ограблена почти сотня торговых судов, в том числе семь наших. Среди них было и судно с арабскими скакунами, купленными для императора Николая, которое, впрочем, все же отпустили. Похищенные пиратами грузы составили огромную сумму в 10 миллионов рублей серебром! При этом с военными турецкими судами пираты старались не встречаться, предпочитая выискивать в отдаленных водах богатых купцов.

– Словно мы где-то в Карибском море во времена пирата Моргана! – говорили наши офицеры. – Как говорится, ничто не ново под луной!

Вскоре после Наварина Кодрингтон, Гейден и де Реньи решили положить конец пиратству. И если Гейден действовал большей частью убеждением, то союзники были беспощадны.

В конце декабря 1827 года Кодрингтон и де Реньи отправили в неофициальную столицу тогдашней Греции Эгину по фрегату. Встав на рейде и наведя на город пушки, капитан 40-пушечной «Дриады» Гамильтон потребовал от греков в трехдневный срок вернуть захваченное недавно ионийское судно с французским грузом. Французский капитан Леблан был еще более категоричен.

– Если не соберете за сутки 60 тысяч испанских пиастров за причиненные французской короне убытки, то я буду бомбардировать ваш город! – заявил он.

Возмущенные горожане отправили депутацию в Смирну, где в то время находился на своей «Ситрене» де Реньи, в надежде договориться с ним. Но ничего не вышло. Де Реньи не стал с депутатами даже разговаривать.

– Я самолично приду к Эгине и ядрами заставлю вас отдать положенное! – пригрозил им контр-адмирал.

После этого убытки французам были незамедлительно возмещены.

Пришлось столкнуться с пиратами и нашим морякам. В феврале 1828 года, следуя из Смирны на Мальту, фрегат «Кастор» из-за непогоды завернул в греческий порт Миндра. Поручение у командира «Кастора» было достаточно необычное. Он вез звезду и ленту ордена Святого Александра Невского, которым император Николай наградил французского командующего контр-адмирала де Реньи. Только бросили якорь в Миндрской бухте, как на борт прибыли местные старшины.

– Господин капитан! – слезно обратились они к капитан-лейтенанту Ивану Сытину. – Умоляем вас наказать грабителей! Нет у нас уже никакой силы терпеть их поборы и издевательства!

– А где сами грабители-то? – поинтересовался Сытин.

– В заливе недалеко от порта! Мы покажем! – ответили старшины, с надеждой глядя на командира русского фрегата.

– Ну что? – обвел взглядом Сытин своих офицеров. – Искоренять пиратство есть наша прямая обязанность, к тому же нас об этом просят! Поможем?

– Поможем! – единодушно высказались офицеры «Кастора».

Подойдя к указанному греками-миндриотами заливу, «Кастор» встал на входе, блокировав фарватер. Спустили шлюпки с десантом. За старшего – лейтенант Иван Тимашев.

– Будь поосторожней! – напутствовал Тимашева Сытин. – Береги людей!

Шлюпки с матросами двинулись в глубь залива.

– Ваше благородие, вон справа за мыском мачты торчат, никак разбойнички прячутся! – закричал впередсмотрящий, показывая Тимашеву вдаль рукой.

Лейтенант пригляделся. Точно! Два вооруженных судна.

– На весла! – скомандовал Тимашев. – Подналяжем, ребята!

Шлюпки ускорили ход, охватывая стоящие под берегом суда полукругом. Увидев, что деваться некуда, сразу же выбросил белый флаг одномачтовый бот с пушкой. Зато команда 6-пушечной шхуны решила защищаться. Пираты посадили свое судно на мель, а сами заняли оборону на берегу в развалинах монастыря. Подойдя к берегу, матросы начали высаживаться на берег. В это время шлюпка под командой мичмана Ивана Поскочина наскочила на песчаную отмель. Пираты тут же открыли по неподвижной шлюпке яростный ружейный огонь. Тимашеву было видно, как один за другим падали в шлюпке люди.

– Ах, злодеи, наших бить! Ужо мы вам счас покажем! – озлобились матросы.

Дорога была каждая секунда. Лейтенант выхватил из ножен саблю:

– За мной, ребята! Где наша не пропадала! Ура!

И повел своих матросов в штыковую атаку. Пираты яростно сопротивлялись, но быстро почти все были переколоты разъяренными матросами. Тех, кто пытался спастись вплавь, расстреляли из ружей. Из шести десятков пиратов в плен взяли только десять.