Текст книги "Наваринское сражение. Битва трех адмиралов"

Глава седьмая
Ультиматум Ибрагиму-паше

Уже второй день дул противный ветер. Вскоре после встречи нашей эскадры с англичанами подошли и французы. Наконец-то союзная эскадра собралась вместе.

Командующим французской эскадрой был Анри де Реньи – 44-летний контр-адмирал. На французском флоте де Реньи с 15 лет. С 1816 года капитан корабля. Ничем особенным за время службы не отличился, однако слыл хорошим моряком. Когда в 1825 году к берегам Мореи в Архипелаг был отправлен летучий отряд, де Реньи был произведен в контр-адмиралы и назначен его начальником. С 1827 года он был назначен командующим французской эскадрой в греческих водах.

Союзники непрерывно и изнурительно лавировали. Шторма не было, но погода была весьма свежая. Капитаны ревниво следили друг за другом, как кто маневрирует. Корабли спускались из бейдевинда на фордевинд, затем снова восходили до линии ветра. На «Азове» Лазарев придирчиво засекал время постановки парусов карманным хронометром.

– Ну и как мы смотримся? – спросил его вышедший наверх Гейден.

– От англичан не отстаем нисколько, а вот французы запаздывают все время, и довольно прилично! – ответил командир «Азова».

Гейден удовлетворенно кивнул головой:

– Хорошо бы и англичан обставить! Не все же им здесь тон задавать!

Наши действительно маневрировали не хуже, а порой и лучше англичан. Удручало иное: при шквальных порывах ветра на наших кораблях все время что-то ломалось и рвалось: то на «Невском» разодрало фор и грот-марсели, то на «Проворном» повредилась грот-стеньга, то на «Гангуте» треснула фок-мачта. Что и говорить, состояние рангоута и такелажа на российских кораблях оставляло желать лучшего. Время недавнего флотского забвения все еще сказывалось во всем.

Впрочем, стараниями команд внешне наши корабли выглядели не так уж и плохо. По крайней мере понимающий толк в морском деле Кодрингтон, разглядывая русскую эскадру в зрительную трубу, высказался так:

– Русские суда все такие чистенькие! Особенно впечатляет отменная медная обшивка с темно-розовым отливом. Я думаю, что эскадра Гейдена в хорошем состоянии, а ее командующий расположен охотно идти с нами рука в руку.

Эти слова Кодрингтона известны документально.

Общие силы союзников, хоть так и не достигли оговоренной Лондонским договором численности, но все же были уже достаточно внушительными – 10 линкоров, 9 фрегатов, 2 корвета и 7 вспомогательных судов.

5 октября командующие трех эскадр вновь собрались на совет. Гейден и де Реньи держались по отношению друг к другу настороженно. Кодрингтон, как мог, вел беседу и председательствовал. Предстояло окончательно решить: что делать дальше? Более увещевать зарвавшегося Ибрагима было нельзя. Уверовав в свою безнаказанность, каирский паша отделывался от союзников ничего не значащими письмами, сам же продолжая громить и грабить Морею.

Ситуация на совете флагманов осложнялась еще и тем, что каждый из присутствующих помимо общеизвестных и закрепленных соответствующим договором задач исполнял и только ему ведомые секретные предписания своих правительств. Причем, если при этом Гейдену вменялось действовать решительно и смело, не останавливаясь даже перед полным истреблением турецкого флота, то у де Реньи инструкции были полностью противоположными – сделать все возможное для сохранения турецкого флота и египетского войска.

После отъезда российского и французского командующих присутствовавший на совещании полковник морской пехоты Крэдок заметил Кодрингтону:

– Вот задача! Можете ли вы, сэр, полагаться на дружбу этих двух своих коллег, когда они вот-вот готовы схватиться между собой не хуже, чем с оттоманами? Да и к нам французы, насколько я вижу, любовью тоже не пылают! Вы, наверное, уже наслышаны о высказывании де Реньи?

Кодрингтон кивнул и погладил рукой лысину. Сплетню о словах де Реньи он уже слышал. Говорили, что французский командующий не столь давно во всеуслышание заявил следующее: «Характер действий нашего объединенного флота зависит только от того, выпьет ли Кодрингтон стаканом больше или меньше!» Даже если такое и было на самом деле, время ли сейчас выяснять личные отношения?

О «причудливости» характера де Реньи английский вице-адмирал был наслышан и ранее. И сейчас француз изображал из себя вечно обиженного и оскорбленного. Вспомнил и последнее письмо герцога Кларенского: «…Де Реньи действительно таков, каким вы его описываете, поэтому будьте осторожны, тверды и мягки…»

– Что поделать, когда между нами два десятилетия вражды и войн! – вздохнул вице-адмирал. – В диспозиции я на всякий случай поставлю нашу эскадру между русской и французской! Возможно, это несколько остудит французов!

Как показали последующие события, тревоги британского вице-адмирала были совершенно напрасны. Как бы то ни было, но в этот день флагманы все же приняли твердое решение в последний раз предупредить турецкую сторону и в случае новых проволочек со стороны Ибрагим-паши ввести свои эскадры в Наваринскую бухту, дабы положить конец бесконечным обманам. Некоторое время сопротивлялся де Реньи, ссылаясь на малочисленность сил и превышение данных ему полномочий, но под давлением Кодрингтона согласился и он.

* * *

Итак, результатом совещания стал ультиматум, где, перечислив все злодеяния войск Ибрагима, адмиралы заявляли, что коль паша по-прежнему нарушает условия перемирия, разоряет землю и селенья, истребляет людей, игнорируя свои же обещания не предпринимать ничего до получения указаний из Стамбула, то союзники вынуждены объявить Ибрагим-пашу… вне международного закона.

Текст ультиматума гласил: «Ваша Светлость! По слухам, какие до нас со всех стран доходят, и по достоверным сведениям, узнаем мы, что многочисленные отряды вашей армии, расселяясь в разных направлениях по западной части Мореи, опустошают оную, жгут, истребляют, исторгают с кореньями деревья, виноградники, всякие произрастения; и, одним словом, наперерыв спешат превратить страну сию в совершенную пустыню.

Сверх сего известились мы, что против округов Майны приготовлена экспедиция, и что туда двинулись некоторые войска.

Все сии необыкновенно насильственные действия происходят, можно сказать, в глазах наших и в нарушение перемирия, которое Ваша Светлость обязались честным словом соблюдать ненарушимо до возвращения ваших курьеров. В нарушение такого перемирия, в силу которого позволено флоту вашему 26-го числа последнего сентября обратный вход в Наварин.

Нижеподписавшиеся находятся в прискорбной необходимости объявить вам ныне, что таковой с вашей стороны поступок и столь удивительное нарушение ваших обещаний поставляют вас, Милостивый Государь, вне законов народных и вне существующих трактатов между высокими дворами союзников и Оттоманскою Портою. К сему же нижеподписавшиеся присовокупляют, что производимые в сие самое время, по велению вашему: опустошения совершенно противными пользам вашего Государя, который, по причине сих опустошений, может потерять существенные выгоды, доставляемые ему над Грецию Лондонским трактатом. Нижеподписавшиеся требуют от Вашей Светлости представление решительного и скорого ответа и поставляют вам на вид неминуемые следствия вашего отказа или уклонения.

Подписали: вице-адмирал Э. Кодрингтон, контр-адмирал граф Гейден, контр-адмирал шевалье де Реньи».

Уже покидая совещание, вице-адмирал Кодрингтон столкнулся с командиром французского «Бреславля» капитаном Ла-Бретаньером.

– Ваше лицо мне очень знакомо! – сказал французу Кодрингтон. – Мы где-то встречались, но где?

– О, да! – усмехнулся Ла-Бретаньер. – Мы имели честь завязать с вами знакомство еще при Трафальгаре!

Улыбка мгновенно сошла с лица командующего британской эскадрой. Конечно же, он теперь сразу же вспомнил этого насмешливого француза и все обстоятельства той их давней и не слишком приятной для Кондрингтона встречи!

…Тогда Ла-Бретаньер, будучи еще молоденьким мичманом, служил на линейном корабле «Алджезиресе». Именно с «Алджезиресе» сошелся в отчаянном кинжальном поединке «Орион» капитана Кодрингтона. Бой был жесток, но Кодрингтон одолел своего противника. Мичман Ла-Бретаньер, последний из оставшихся в живых французских офицеров, кривя губы то ли от боли в раненой руке, то ли от презрения, отдал тогда Кодрингтону свою шпагу. Для того чтобы довести трофей до Гибралтара, на французский линкор пересела призовая партия. Но на переходе начался шторм, и, чтобы справиться с парусами, англичанам пришлось выпустить наверх часть сидящих под замком французских матросов. Едва те оказались наверху, как по команде Ла-Бретаньера перебили всех англичан и благополучно привели свой отбитый корабль в Кадис. С этого момента карьера Ла-Бретаньера круто пошла вверх, а Кодрингтону еще долго пришлось объясняться по этому поводу…

Но все это было уже в далеком прошлом, а теперь Кодрингтона волновало совсем иное!

* * *

…Письмо-ультиматум было вручено капитану Мартину, командиру британского брига «Москито». Спустя какой-то час «Москито» уже брасопил паруса и палил из сигнальной пушки на входе в Наварин.

Вскоре подошла и шлюпка с берега. Толстый и вальяжный помощник Ибрагима Саид-ага, прибывший на ней, кривил губы, принимая бумагу.

– Повелитель правоверных на здешних землях и потрясатель вселенной не сможет прочесть вашего письма! – объявил он с холодной усмешкой.

– Это почему же? – сдвинул белесые брови капитан Мартин, нервно теребя темляк сабли.

– Великий паша уехал побеждать посягнувших на его власть горцев, и никому не ведомо, когда он вернется!

– Но ведь обстоятельства не могут ждать! – простодушно воскликнул командир «Москито».

– Увы, – развел руками Саид-ага. – Придется вам запастись терпением, ибо давать ответ по столь важной бумаге я не смею!

Вернувшись в крепость, Саид-ага сразу поспешил во дворец наместника, где его в нетерпении ждал Ибрагим, никуда, естественно, не уезжавший и не думавший уезжать. Выслушав доклад помощника, он лишь посмеялся:

– Посмотрим, кто кого из нас возьмет измором!

Затем наместник Греции совещался со своими адмиралами Тагир-пашой и Мукарем-беем. Турецкие флагманы осторожно советовали наместнику если не принимать условия Кодрингтона, то хотя бы притвориться, что он их принял.

– Сейчас нам надо выиграть время! – внушали они хмурому Ибрагиму. – На море вот-вот начнется период зимних штормов, и наши враги будут вынуждены искать спасения в своих далеких портах! Тогда руки у нас будут снова развязаны, и мы с новой силой обрушим свой праведный гнев на головы мятежных греков! Надо лишь немного подождать, и созревший плод сам упадет в твои руки!

Но гордый Ибрагим ни ждать, ни уступать не желал.

– Нам нечего бояться наших врагов! Наша позиция в Наварине неприступна! – говорил он в ответ, оглаживая рукой свою крашенную хной бороду. – Я растопчу все ультиматумы неверных, но они все равно никогда не посмеют войти в бухту, если Аллах оставил в их головах хоть немного разума! За зиму франки, англы и московиты непременно перегрызутся между собой!

– И все же что намерен предпринять досточтимый и славный Ибрагим-паша, если его враги все же вздумают напасть на него? – вопросил, склонив свой тюрбан, Тагир-паша.

– Если глупые гяуры начнут ломиться в наши ворота, то это будет их концом! Мой флот и береговые крепости сделают их кормом для хищных рыб! Пощады не будет никому!

Тогда же было решено в случае попытки союзников войти в Наваринскую бухту такую возможность им предоставить. После этого предполагалось дождаться, когда все суда неверных станут на якорь. Затем турецкие и египетские капитаны должны будут подвести свои суда как можно ближе к противнику. А в первую же ночь свалиться с неприятелем на абордаж и вырезать всех поголовно.

Прощаясь со своими флагманами, Ибрагим-паша подвел их к окну своего дворца и показал в сторону моря, где на горизонте белели парусами эскадры союзников.

– Вот ваши призы! – сказал он.

– Да пребудет с нами милость Аллаха! – кланялись адмиралы, отправляясь на корабли. – Слава ему, что наградил нашего правителя великой мудростью, пред которой падут все козни служителей шайтана!

Не теряя времени, Тагир-паша, Мукарем-бей вместе с французскими советниками расставляли в бухте флот и готовили к бою береговые батареи.

– Это будет настоящий огненный мешок, вырваться из которого не удастся никому! – обещали туркам французские офицеры, рассчитывая на картах директрисы стрельбы корабельных и береговых пушек.

Турецко-египетский флот был расположен в Наваринской бухте на фертоинге строем в виде сжатого полумесяца, рога которого простирались от Наваринской крепости до батареи острова Сфактерия. Линейные корабли (3 единицы) и фрегаты (23 единицы) составляли первую линию. Корветы и бриги (57 единиц) находились во второй и третьей линиях. 50 транспортов и купеческих судов стояли на якорях под юго-восточным берегом Мореи. Всего на турецко-египетских судах было более 2300 орудий. Помимо этого вход в бухту, шириной около полмили, со всех сторон перекрестно простреливался батареями с Наваринской крепости и острова Сфактерия (165 орудий). По флангам на плотах установили бочки с горючей смесью. Там же, готовые к нанесению смертельного удара, притаились десять брандеров. Трюмы этих плавучих «зажигательных снарядов» были до самых верхних палуб набиты смолой и порохом. Увернуться от их тарана в тесной бухте будет просто невозможно!

На возвышенности, с которой просматривалась вся Наваринская бухта, расположилась Ставка самого Ибрагим-паши. Подле нее – верные египетские байраки. Им предстоит вытаскивать из воды и тут же казнить доплывших до берега врагов.

* * *

Тем временем в салоне кодрингтоновской «Азии» бушевали страсти. Переминавшийся с ноги на ногу у порога капитан Мартин стал свидетелем небывалой ярости своего адмирала. Кодрингтон, о котором в британском флоте ходили легенды, как о необычайно уравновешенном и даже флегматичном человеке, наверное, впервые в жизни дал волю всем своим чувствам.

– Этот Ибрагим – отъявленный негодяй и подлец (адмирал, разумеется, высказался более резко), – кричал Кодрингтон, потрясая руками. – И будь я проклят, если теперь не заставлю его сожрать свой нечестный язык! (Адмирал выразился и в этом случае, конечно же, более категорично.)

В письме своей жене Кодрингтон выразился куда более деликатно: «Наше письмо к Ибрагиму принесли назад нераспечатанным. Его лгун-драгоман говорит, будто бы никто не знает, куда он (Ибрагим-паша. – В.Ш.) делся, но я уверен, что завтра же он найдется. Если только ветер позволит нам бросить якорь борт о борт с его судами!»

Теперь всем стало окончательно ясно, что вести дальнейшие переговоры с каирским пашой уже бессмысленно. Настала пора явить силу оружия…

В тот же день два фрегата – российский «Константин» и английский «Кембриан» – были посланы в Каламатский залив, «дабы возбудить мужество находившихся там греков и заставить удалиться турок, хотевших занять эту часть полуострова…» Дело в том, что тамошнее селение Амиро подверглось нашествию египтян, которые разрушили дома, поубивали жителей и вырубили все окрестные сады. Местное «спартанское войско», как могло, сдерживало беспощадных арабов, но им приходилось трудно, а потому союзники решили подкрепить храбрых «спартанцев».

Сами же адмиралы были озабочены больше коварством и несговорчивостью Ибрагим-паши.

«Столь странный и дерзкий ответ, – вспоминал впоследствии граф Гейден, – доказал еще более, что средства убеждения и даже угрозы будут отныне бесполезны и что без сильной и скорой меры Лондонский договор не только не исполнит желаний человечества и благих намерений держав, оный заключивших, но сделает еще более губительнее борьбу, которую хотели остановить».

Утром следующего дня флагманы, собравшись на «Азии», совещались вновь.

– Ибрагим-паша бросил нам в лицо перчатку! – сказал со вздохом Гейден.

– Какая еще там перчатка, когда эта сволочь плюнула нам в лицо! – ударил кулаком по столу Кодрингтон. – Ввиду приближающихся осенних штормов держаться более в открытом море становиться опасно. У нас остается лишь два варианта: покинуть берега Мореи, оставив их в полной власти турок, или зайти в Наваринскую бухту, где мы сможем не только укрыться от штормов, но и полностью блокировать Ибрагима. Какие будут ваши мнения?

– Я желал бы войти в Наварин! – без всяких раздумий высказался Гейден. – Для этого, собственно говоря, нас и прислали, чтобы мы действовали со всею решительностью! В случае возможного сражения я готов подчиниться старшему по званию и выполнить все его указания!

Де Реньи лишь зябко пожал плечами, но кивнул головой, что значило, видимо, и его полное согласие с Кодрингтоном и Гейденом. На словах же французский командующий сказал следующее (это доподлинные слова де Реньи!):

– Великомудрая дипломатия, избегая ясного, определенного указания, предпочла оставить открытым этот источник недоразумений, сомнений и колебаний в деле, в котором всякое недоразумение может разразиться громовым ударом, либо привести к тому, что все торжественно предписываемые меры останутся мертвой буквой!

Дело в том, что перед самым совещанием де Реньи направил письмо французским офицерам, служившим в египетском флоте. Текст письма гласил: «Господа, положение, в котором, как вы видите, находятся оттоманские морские силы, блокируемые в Наваринском порте, измена своему слову его светлости Ибрагим-паши, который обязался временным прекращением неприязненных действий, – все это указывает вам, что впредь вы можете встретиться с своим родным флагом. Вы знаете, чем рискуете. Требуя, чтобы вы покинули турецкую службу в минуту, когда оттоманский флот поставил себя во враждебное положение, которого он должен нести последствия, я даю предостережение, которым вам не следует пренебрегать, если вы остались французами. Имею честь и прочее… Де Реньи».

На этот раз решение было найдено на удивление быстро. Решено же было следующее: «…По здравом рассуждении… всем судам соединенного флота войти в Наваринскую гавань, стать на якорь подле турецкого флота, дабы присутствием и положением союзных эскадр принудить Ибрагима сосредоточить свои силы на сем пункте и отказаться от всякого нового предприятия против берегов Мореи и берегов Греции».

Хитромудрые дипломаты, ничего не решив, отстранились от щекотливого наваринского дела, предоставив трем адмиралам все расхлебывать самим. И те приняли это как должное! Итак, три адмирала решили сознательно рискнуть своими эскадрами, честью и карьерой, чтобы единым махом разрубить накрученный политиками гордиев узел. При этом все трое прекрасно понимали, что, входя в бухту, они почти обрекают себя на неизбежный бой, ибо, как говаривал рейс-эфенди, «не могут хворост и огонь безопасно лежать друг против друга».

На шканцах союзных кораблей читали приказ, повелевающий быть готовыми вступить в сражение при первом сигнале. Вскоре командиры доложили своим флагманам, что у них все готово. Везде непрерывно игрались артиллерийские учения.

Вот вдалеке показались два линейных корабля. То были «Генуя» и «Альбион», спешившие на всех парусах с Мальты. Последнее подкрепление перед решающими событиями.

С союзнических эскадр в нетерпении старались рассмотреть стоявший в глубине Наваринской бухты турецкий флот, насколько это было возможно.

Еще ничего не было решено.

* * *

Наваринская бухта – почти правильный полукруг, отсекаемый, словно диаметром, со стороны моря вытянутым островом Сфактерия, оставляющим лишь два узких прохода со стороны северной и южной оконечностей. Именно остров Сфактерия захватил во время Пелопоннесской войны Афин и Спарты знаменитый афинский стратег Демосфен, разгромивший гарнизон спартанцев и впервые в истории Греции взявший здесь в плен знаменитых спартанских «гвардейцев» – гоплитов. На Сфактерии отчетливо видны развалины. На их месте еще два года назад стояла церковь Вознесения, называемая греками в обиходе Панагула. Когда турки захватили Наварин, остатки греческих повстанцев заперлись в церкви и, не желая сдаваться, взорвали ее вместе с собой.

В 1770 году Наваринскую креспость штурмом взял посланный графом Алексеем Орловым отряд цейхмейстера Ивана Ганнибала. Затем в течение некоторого времени Наварин был главной базой российской Средиземноморской флотилии. Там же находилась и резиденция графа Орлова. Предпринятая труками осада со стороны суши вынудила Орлова покинуть Наваринский порт, чтобы, объеденившись с отрядами адмирала Спиридова и контр-адмирала Эльфинстона, дать решающее сражение турецкому флоту. Спустя месяц огромный терецкий флот был полностью истреблен при Чесме. Так что наваринские места были нашим морякам памятны…

С юга от острова Сфактерия в самом центре Наваринской бухты видны ещетри маленьких острова-скалы. Наибольший из них греки именуют Пилосом, турки же называют Цихли-баба. Меньший зовется ласково – Хелонаки, то есть Черепашка.

Со стороны Пелопоннеса бухту охраняет цитадель, именуемая Неокастро, что означает Новая крепость. Цитадель построена турками еще в XVI столетии, а затем еще и укреплена венецианцами век спустя.

Еще одна крепость – Палайокастро – прикрывает северный проход в бухту, который турки предусмотрительно завалили камнями еще в 1571 году, сделав его непроходимым для больших судов. Именно Палайокастро штурмовал со своими моряками цейхмейстер российского флота Иван Ганнибал в славном для русского флота 1770 году, и именно в ее церкви Преображения Господня праздновали русские моряки тогда сию победу.

Сам сбегающий красно-черепичными домиками к морю городок Пилос окружен со всех сторон кипарисовыми рощами и горами, высшая из которых – вершина Святого Николая – видна далеко с моря.

Сейчас крепости и город казались вымершими. Там тоже вовсю готовились к возможной скорой встрече с союзниками.

Помимо турецкого и египетского флагманов флотом султана руководил еще и французский советник командор Летеллье. Командор прошел Абукир и Трафальгар, в его послужном списке – прорывы сквозь английскую блокаду из Кадиса и отчаянные абордажи. Ему ли не знать, как готовить корабли к решающей битве!

Объединенный турецко-египетский флот был выстроен Летеллье фигурой полуциркуля (или подковы). Левый фланг строя примыкал к Наваринской крепости, правый – оканчивался батареей острова Сфактерия. Сама крепость, прикрывающая вход, полностью перекрывала своими пушками узкий проход в бухту, кроме этого ее орудия прикрывали и правый фланг стоящего на якоре флота. На высоте мыса стояла еще одна артиллерийская батарея. За ней – лагерь полевой армии Ибрагим-паши в двадцать тысяч человек. Вне стана на возвышенности – шатры самого Ибрагима, который с гордостью взирал на неприступную позицию своего флота.

– Пусть только неверные попробуют сунуть свой нос в мое логово! – хвалился он. – Ядра, огонь и вода истребят их в прах!

– О, наш повелитель! – сгибали спины вельможи. – Это будет воистину великая победа!

Историк пишет: «…На возвышенном холме, с коего весь порт виден совершенно, стояла Ставка Ибрагимова, с коей он с гордостью взирал на твердую и почти неприступную позицию своего флота. Гибель союзников, по мнению его, была неизбежна. Ядра, огонь и вода должны были истребить и потопить их».

Под крепостью и у острова Сфактерия разместились отряды брандеров. Начиненные до верхней палубы порохом и смолой, они были готовы внезапно выскочить из своих засад, сцепиться с дерзнувшими войти в бухту и взлететь вместе с ними на воздух.

Сам турецко-египетский флот стоял в трех боевых линиях. В первой – линейные корабли и тяжелые фрегаты, во второй – фрегаты, корветы и бриги, расположенные так, чтобы могли стрелять в промежутки между судами первой линии. В третьей – прочая мелочь. Их задача – добивать поврежденного противника и оказывать помощь своим.

Впереди боевых линий покачивались на пологой волне плоты с огромными бочками, наполненными горючими веществами. Пусть только кто-нибудь попробует приблизиться к такому плоту. Первый же выстрел в бочку разорвет в куски не только плот, но и то несчастное судно, которому выпадет жребий оказаться рядом.

Отдельно в глубине бухты держалась тунисская эскадра в три фрегата, она выполняла задачу подвижного резерва. Известные морские разбойники тунисцы были готовы атаковать на абордаж те суда противника, которые будут серьезно повреждены.

Высок был и моральный дух турецких и египетских моряков. Глашатаи наместника объявили, что тем, кто отличится в сражении, будут немедленно выделены большие земельные наделы в Морее, даны рабы, а потому каждый сможет сразу стать настоящим богачом. Так не стоит ли ради своего будущего счастья поубивать зарвавшихся гяуров?

Относительно численности турецко-египетского флота мнения историков несколько расходятся. Однако, суммируя различные источники, можно с большой долей уверенности сказать, что он включал в себя: 3 турецких линейных корабля – 96-, 84– и 74-пушечный; 5 египетских 64-пушечных тяжелых двухдечных фрегатов (по существу, те же линейные корабли), 15 больших 50-пушечных турецких фрегатов, 10 брандеров и до 50 корветов и бригов. Общая численность команд составляла от 22 до 29 тысяч человек, а количество орудий разных калибров – от 2100 до 2690.

* * *

Немало крови попили у союзников за время наваринской блокады и «нейтральные» австрийцы. Отряд венских кораблей под началом контр-адмирала графа Дандоло все время настырно крутился рядом, мешая, провоцируя и выведывая. Задача у Дандоло была не из легких: пакостить союзникам и помогать туркам. Наши это понимали и видели все своими глазами, но поделать ничего не могли, ибо петербургская инструкция обязывала пребывать с венцами «в добром согласии и оказывать приязненное приветствие и расположение, сообразное с дружескими связями, между обоими императорскими дворами существующими…»

– Ну и накрутили! – качал головой Гейден, в который уже раз бумагу гербовую читая. – Так теперь мне их за все вредительства целовать, что ли?

Англичанам и французам никто дружить с австрийцами не велел, но и они лишний раз связываться с нейтралами не желали.

Однако все же настал момент, когда припекло. Нагло шныряя вокруг объединенной эскадры, австрийцы затем мчались во весь дух в Наварин, где докладывали Ибрагим-паше все изменения в составе союзников и их намерения. Решительный Кодрингтон, рассерчав, отписал графу Дандоло письмо, где пригрозил, что если подданные Габсбургов не перестанут столь враждебно себя вести, то он не будет делать различия для себя между ними и турками. В ответном послании граф изысканно извинялся. Однако уже на следующее утро были усмотрены австрийский фрегат и корвет, спешившие на всех парусах в Наварин.

– Ну и Дандоло, ну и враль! – огорчился Кодрингтон и приказал дозорным фрегатам отсечь австрийцев от порта, а если те попробуют прорываться, то лупить пушками без всякой жалости.

Лупить пушками не пришлось, ибо австрийцы, завидев опасность, тут же кинулись бежать.

В адрес Адмиралтейства вице-адмирал написал с горечью нескрываемой: «Я желал бы, чтобы было доведено до сведения его высочества лорда генерал-адмирала, что в числе египетского флота находится семь австрийских коммерческих судов, нагруженных военными припасами, и что австрийский корвет “Каролина” и одна, если не две австрийские военные шхуны часто бывали в Наварине и, согласно частному дознанию адмирала де Реньи, служили постоянными развозчиками турецких депеш…»

Две австрийские шхуны англичане все же поймали. Затем отпустили, но те продолжали «любопытствовать» и все время нагло торчали неподалеку. Исчерпав терпение, Кодрингтон велел их капитанам прибыть к нему на «серьезный разговор». Один из капитанов (более сообразительный) сразу все понял и дал деру, другой (более послушный) прибыл на «Азию», где и был задержан и оставлен до окончания блокады, став, таким образом, невольным свидетелем последовавших вскоре событий в Наваринской бухте.

– Будь у венцев флот поболее, то они бы нам здесь цирк бы устроили! – говорили в те дни между собой наши, – Но, как говорится, бодливой корове Бог рогов не дал!

* * *

Общие распоряжения, диспозицию на вход в бухту и главное руководство, как старший по чину, с общего согласия взял на себя вице-адмирал Кодрингтон.

Всю ночь между лежащими в дрейфе судами сновали шлюпки, развозя засургученные пакеты с инструкцией Кодрингтона. Капитаны срывали печати, читали назначенную им диспозицию, потом собирали офицеров и знакомили их с посланием командующего.

Внезапно у Наварина показался турецкий бриг «Крокодил», тот самый, который Ибрагим не столь давно посылал в Константинополь с гонцом после памятной встречи адмиралов с наместником. Кодрингтон подумал-подумал и пропустил «Крокодила» в бухту.

– Несколько мелких пушек соотношение сил не изменят, зато на бриге могут быть бумаги султана, которые заставят Ибрагима быть сговорчивее! – так объяснил подчиненным свое решение Кодрингтон.

Из воспоминаний лейтенанта Рыкачева: «Ветер дует в губу; беспрестанные переезды с одного адмиральского корабля на другой, мелкие суда, маневрировавшие под самым берегом, – все это вместе предвещало, что дело клонится к действительной и трудной атаке. Но в 12 часов (т. е. в полдень. – В.Ш.) мы были поражены видом турецкого брига, вошедшего в самую середину нашего флота… К удивлению многих, его пропустили в бухту. Это обстоятельство несколько умерило наше воинственное настроение и заставило делать мирные заключения. В то же время… потребовали капитанов на адмиральский корабль. Они разъехались оттуда очень скоро. Адмирал (Гейден. – В.Ш.) приказал им, чтобы корабли и фрегаты были готовы следовать за ним в Наваринскую бухту, куда, может быть, сегодня же пойдет весь соединенный флот… Наш капитан, собрав лейтенантов, показал нам диспозицию, которую должен занять… флот в Наваринской бухте… Вслед за капитаном возвратились и офицеры, посланные за приказаниями на флагманский корабль. Они привезли приказ сэра Э. Кодрингтона и краткое воззвание графа Л.П. Гейдена…»

В преддверии входа в Наваринскую бухту определился и окончательный состав союзных эскадр. Англичане имели: три линейных корабля – 86-пушечную «Азию» (флаг вице-адмирала Кодрингтона), 74-пушечные «Геную» и «Альбион», фрегаты 50-пушечные «Дартмут» и «Глазго», 48-пушечный «Кембриан», 32-пушечный корвет «Тальбот», бриги 18-пушечные «Роза» и «Филомель», 14-пушечные «Москито» и «Бриск», а так же 10-пушечный тендер «Гинд».

Французкая эскадра состояла из трех 74-пушечных линейных кораблей – «Сципион», «Тридан» и «Бреслав», 60-пушечного фрегата «Сирена» (флаг контр-адмирала де Реньи), 44-пушечного фрегата «Армида» и двух 14-пушечных шхун – «Алсиона» и «Дафна».