Текст книги "Наваринское сражение. Битва трех адмиралов"

Рибопьер тоже задрал голову. Небо было покрыто сплошными тучами, а ветер уже свистел в вантах.

Вскоре «Константин» оказался во власти разбушевавшейся стихии. Несмотря на все старания Хрущева и команды, фрегат все больше и больше прижимало к итальянскому берегу.

– Манфредонские скалы! – покачал головой Хрущев. – Не дай бог на них выскочить!

Угроза разбиться на камнях была вполне реальной. Поняв это, к Хрущеву бросился лоцман-корфиот.

– Дело наше уже конченное, и все мы обречены на смерть! – схватил он за рукав капитана 2-го ранга. – Надо, не дожидаясь крушения, направить судно к песчаному берегу, пожертвовать фрегатом, но спасти людей!

– Если при каждом шторме выкидываться на берег, то никакого флота никогда не создать! – резко оборвал Хрущев лоцмана. – Покиньте шканцы и не мешайте мне командовать!

Лоцман кубарем скатился по трапу, но не утихомирился, а поспешил в каюту посла. В это время Рибопьер с женой и дочками, укачавшись, лежали в койках и слезно молились о спасении от неистовства стихии.

Слова лоцмана о том, что вот-вот придет им всем погибель, а упрямый капитан и слушать не хочет о спасении людей, вызвали рыдания дочек. Жена, как могла, их успокаивала:

– Покоримся воле Божей, и Господь нас не оставит!

– Вызовите мне сюда капитана! – велел лоцману Рибопьер.

Когда злой Хрущев показался в проеме двери, посол накинулся на капитан-лейтенанта:

– Я требую немедленного выполнения совета лоцмана! – кричал он, свесившись со своей койки. – Пусть погибнет ваше судно, но зато я спасу своих детей!

– Этого приказания я никогда не исполню! – с достоинством ответил Хрущев. – Честь Андреевского флага и моя собственная повелевают мне сохранить не только людей, но и вверенный фрегат. Хотя опасность и велика, есть еще множество способов спасения, кроме самого отчаянного!

– Я настаиваю! – сорвался на фальцет Рибопьер. – Вы обязаны меня слушаться!

В ответ Хрущев отрицательно мотнул головой:

– Я должен лишь доставить вас в Триест, и я вас туда доставлю! Что же касаемо управления фрегатом, то здесь, согласно морскому уставу, командую только я!

На этом разговор и закончился. Хрущев поспешил наверх. Там он собрал подле себя офицеров.

– Если не удастся удалиться от берега, выбросим сразу все четыре якоря и попробуем задержаться на них, если не поможет и это, будем рубить мачты!

Офицеры были того же мнения. К счастью, ничего делать так и не пришлось. Вскоре небо начало понемногу проясняться, а ветер стихать. Вначале на «Константине» поставили штормовые стаксели, потом грот-марсель со всеми рифами, что позволило удалиться от подветренного берега.

Едва утих шторм, на шканцы поднялся Рибопьер.

– Я благодарю вас за решительность и прошу извинения за свои неуместные высказывания! – сказал он при всех Хрущеву. – Я всего лишь отец семейства, а не моряк, и не мне судить о морских делах! Что же до меня, то этого путешествия с меня достаточно, и я больше никогда не сяду ни на какое судно!

На горизонте были видны крепостные башни Триеста.

* * *

24 декабря командующий Средиземноморской эскадрой контр-адмирал Гейден отправился в объезд стоявших в гавани Ла-Валетты кораблей. Команды встречали его при полном параде. На шканцах отдельно были выстроены наиболее отличившиеся в сражении. Прибывая на каждое из судов, Гейден обращался к героям с речью:

– О подвигах ваших уже знает вся Россия и гордится своими сынами. Государь император еще не получил полного донесения о Наварине, а лишь первое известие о победе. Первая милость его величества – по десять Георгиевских крестов на команду!

– Ура! Ура! Ура! – отвечали команды.

Первыми Георгиевские солдатские кресты получили храбрейшие из храбрых. История, к счастью, сохранила нам их имена. Вспомним же и мы еще раз отважных: туляка матроса 1-й статьи Ивана Богучарова с «Гангута», рязанца матроса 2-й статьи Демьяна Артеньева с «Александра Невского», вологжан барабанщика с «Иезекиля» Ивана Савина, матросов 2-й статьи Евдокима Нечаева и Тимофея Жданова, бывшего петербургского подмастерья матроса Михаила Архипова и эстонского рыбака Юрия Томпсона с «Азова», бывшего крепостного помещика Пескочина, а ныне матроса 2-й статьи фрегата «Кастор» Михаила Сотского…

Цепляя кресты, Гейден целовал награжденных. Корабельная музыка играла «За царя и Русь святую». Затем офицеры садились в кают-компании. Пили, как положено, по порядку: за Россию, за государя и его семью, за флот, за адмирала своего, а потом и за союзных, за свой корабль, за сражавшихся и, наконец, за флотскую славу. Матросы накрыли баки в батарейных деках, где они также щедро угощались винными чарками.

А вскоре на попутном британском фрегате «Вульф» прибыл из Неаполя петербургский курьер Сивков. С собой он привез здоровенный кофр. Чрезвычайно обрадованный победой, Николай I написал поздравительное письмо командующему объединенной эскадрой Кодрингтону. В нем помимо слов восторга и признательности он предложил вице-адмиралу, что в случае, если все его корабли сильно повреждены в бою, он может перенести свой флаг на любой из русских линкоров. И хотя, разумеется, Кодрингтон от предложения вежливо отказался, так как в нем не было необходимости, но внимание русского императора очень его растрогало.

На следующий день Гейден уже объявлял новые царские милости за Наварин. Сам командующий получил денежную аренду, вице-адмиральский чин и Георгия 3-й степени. Лазареву был даден чин контр-адмиральский. Авинову и Свинкину – ордена Владимира 3-й степени, Богдановичу с Хрущевым – Анна 2-й. Награждены были и все без исключения офицеры, участвовавшие в сражении.

Так, Анжу, Нахимов с Бутеневым были удостоены Георгиевских крестов 4-й степени, лейтенант Рыкачев и мичман Путянин – Владимира 4-й степени, мичманы Завойко и Корнилов – Анны 3-й и 4-й степеней, гардемарин Истомин получил мичманский чин и солдатский Георгий. Священники получили золотые, на георгиевской ленте наперсные кресты.

Из представления к награде на лейтенанта Павла Нахимова: «Находился при управлении парусов и командовал орудиями на баке, действовал с отличною храбростью и был причиною двукратного потушения пожара, начавшегося было от попавших в корабль брандскугелей».

Из представления к награде на лейтенанта Ивана Бутенева: «Во время сражения командовал шканечными орудиями, исполнял свою обязанность как отлично храбрый офицер и, потеряв даже правую руку, которую оторвало ядром, оставался долгое еще время наверху, возбуждая людей к исполнению их долга, и, наконец, не иначе сошел на них, как после многих от меня убеждений. При сем случае не могу я умолчать и не довести до сведения необыкновенный пример присутствия духа сего храброго офицера, который во время самой ампутации руки его, услышав громогласное “ура”, издаваемое матросами при падении мачт с сражавшегося с нами корабля, не внимая ужасной той боли, которую без всякого сомнения он чувствовал, вскочил и, махая оставшеюся рукою, соединял с ними свои восклицания и всеми мерами старался ободрять тех раненых, коими кубрик тогда был наполнен…»

Не оставили вниманием с наградами и союзников: так, Кодрингтон был удостоен Георгиевского креста 2-й степени, де Реньи – ордена Александра Невского. Получили награды и все союзные капитаны.

Затем начался ответный звездопад. Теперь наших награждали союзники. Гейдену и Лазареву англичанами даден был орден Бани, французами – Большой крест Святого Людовика, по два ордена получили и многие другие русские офицеры. И это было заслуженно!

Наваринский бой действительно свидетельствовал перед всем миром о новой славе русского флота. Много позднее один из историков напишет: «Не только геройское презрение к смерти, не только поразившее англичан и французов величавое молчание на убийственный неприятельский огонь при входе в бухте, но и высоко проявленное чисто военно-морское искусство – стройный порядок эскадры, быстрота управления парусами, безукоризненные действия артиллерии и пр., и пр., – доказали, что, как бы в александровское время ни угашали дух во флоте, к какому бы упадку его сознательно ни приводили – но вытравить из сознания моряков любви к делу и гордости своим званием было невозможно. Император Николай, в первые же дни своего царствования, любящей рукой прикоснулся к тяжелой ране флота, – и Наварин был благодарным ему ответом. И моряки наши победили в Наварине не только турок и египтян: Наварин – это победа над тем, кто и в России, в угоду модным течениям, отрицал для русского флота его raison d’être (право на существование. – Примеч. ред.)».

Глава одиннадцатая
Корабельные будни

29 декабря 1827 года на Мальту из Корфу прибыл Иоанис Каподистрия. Первый президент Греции вначале посетил родной остров, поклонился могилам пращуров. Кодрингтон выслал на Корфу для доставки Каподистрии линейный корабль «Уорспайт». Встретившись с Кодрингтоном и Гейденом, Каподистрия посетовал:

– Я принял нищенскую страну, полную смуты и раздоров! А потому официально прошу помощи у вас в освобождении Мореи от египтян, в беспощадном преследовании пиратов и в покровительстве мирной морской торговли.

– Для того чтобы помогать становлению вашего государства, мы должны знать о ваших планах! – заметил Гейден.

– Безусловно, я буду впредь согласовывать свои действия с вами! – поправил очки на переносице Каподистрия. – Кроме всего прочего я прошу по возможности оказать мне и финансовую поддержку. Наша казна совершенно разворована, и я не могу даже оплатить труд хотя бы нескольких чиновников!

Кодрингтон и Гейден переглянулись. Откуда у них деньги на финансирование греческого правительства!

– Увы, – развел руками Кодрингтон. – Мы, как вы сами понимаете, деньгами не распоряжаемся. Единственное, чем я могу помочь, – это выделить в ваше распоряжение линейный корабль «Уорспайт». Пусть он пока станет вашей плавучей резиденцией!

– В свою очередь я выделяю вам фрегат «Елена» и бриг «Ревель», которые вы можете использовать по своему усмотрению! – дополнил соратника Гейден.

Но русские моряки все же нашли возможным выделить Каподистрии 15 тысяч талеров из эскадренной казны, поделиться продовольствием и передать 100 бочонков пороха.

Греческая республика, которую предстояло возглавить Каподистрии, представляла собой лишь кусок территории в западной части Пелопоннеса – перешеек полуострова и острова Киклады. Над всеми остальными землями и островами Эгейского моря по-прежнему безраздельно властвовала Турция.

Для начала необходимо было остановить кровопролитие. Два предводителя местных греческих отрядов уже готовы были устроить братоубийственную бойню, когда Каподистрия сошел на берег и примирил их. Прибыв в Эгину, которую он определил временной столицей, Каподистрия сразу же вступил в должность.

– Надо было бы провести торжественную и пышную церемонию! – заикнулись было президенту соратники.

– Сейчас на это нет ни времени, ни денег. Когда всего этого у нас будет в достатке, тогда будем праздновать и веселиться! – заметил им Каподистрия. – А пока у нас много дел. Завтра мы учреждаем сенат, совет министров и военный совет, а послезавтра – комиссию духовных дел и национальный банк. Затем займемся армией и флотом, починкой крепостей.

Вокруг Каподистрии назойливо крутился командующий греческим флотом известный проходимец Томас Кохрейн. В свое время выгнанный с английского флота за распускание сплетен, он затем успел покомандовать чилийским и бразильским флотами, после чего отправился в Грецию, где правдами и неправдами получил чин великого адмирала-наварха. Теперь Кохрейн хотел стать морским министром. Кохрейн Каподистрии не понравился с первого взгляда. Авантюристов бывший российский дипломат не любил.

– Я считаю, что каждый должен служить по зову своего сердца, а не по зову золота! – сказал он опешившему Кохрейну. – Желаю вам удачной дороги до Англии!

Морским министром был назначен опытный мореход Томбазис, а командующим флотом – энергичный наварх Андреас Миаулис. Основу греческого флота составили несколько наскоро переоборудованных торговых бригов и небольшие, но быстрые и маневренные каперские шхуны – «мистиконы», что в переводе с греческого означает «тайные суда». Свой флаг Миаулис поднял на единственном линейном фрегате «Эллас». Фрегат был совсем недавно куплен в Америке за полтора миллиона франков, собранных по всей Европе. Вместо сорока пушек Миаулис установил на свой флагман пятьдесят восемь.

– Но ведь судно перегружено и потеряет скорость хода! – говорили знатоки морского дела.

– Уху рыбой не испортишь! – отвечал Миаулис сомневающимся. – К тому же я намерен не убегать, а драться!

* * *

Только 1 января 1828 года дошла очередь ремонта и до кораблей нашей эскадры. Флагманский «Азов» перетянулся к местному адмиралтейству и встал под краны для смены мачт. На следующий день из него вынули старые мачты и бушприт, а еще через две недели поставили новые. Еще через месяц сменили мачты и на «Иезекиле». «Невский» и «Гангут» же смогли сменить мачты только в середине марта. Особенно много возились с тихоходным «Александром Невским»: чтобы хоть немного увеличить его скорость, пришлось на нем перекладывать весь балласт. Что касается местного такелажа, то он вообще никуда не годился.

– Все канаты перепрели и перегорели в здешних магазинах, что будем делать? – докладывал Гейдену Лазарев.

– Делать нечего! – вздыхал тот. – Будем брать, что дают!

Порох закупили по сходной цене на местном английском арсенале, а вот с ядрами вышла промашка. Английские не подходили к нашим пушкам по своим калибрам. Вместо них, однако, подошли старые французские ядра еще наполеоновской армии.

Как оказалось, не все можно было исправить даже починкой. Снова сказались былые недосмотрения при постройки кораблей и судов. Не отплавав еще и половины своего срока, они были уже гнилыми! Лично пролазив по трюмам, Гейден был вынужден отписать в Петербург, что «Гангут» и «Проворный» «имеют много гнилостей, и лучше всего, от греха подальше, отправить их в Россию». Послание командующего эскадрой вызвало возмущение у генерал-интенданта флота Головина и строителя «Гремящего» Строке. Оба написали жалобу и были вызваны Николаем I.

– Гейден сгущает краски, так как по нашим бумагам оба судна вполне благонадежны!

На что император, подумав, ответил:

– Бумаги бумагами, а Гейдену с его моряками на сиих судах плавать. Посему я всецело принимаю его сторону! Корабль возвращайте домой, а фрегат пусть попробуют все же починить на месте!

Однако от Петербурга до Мальты путь не близок. Инструкции Гейдену обычно привозили месяца за полтора, зато европейские газеты – за пару недель. Это заставляло командующего нервничать. В Новый год на Мальту пришел английский фрегат «Галатея», капитан которого передал Кодрингтону и Гейдену последние европейские слухи – если Россия объявит войну Турции, то Англия вступится за последнюю.

Адмиралы выразительно переглянулись.

– Не дай Бог! – перекрестился Гейден. – Оказаться при объявлении войны в вашей базе, да еще и на разоруженных судах!

В словах Гейдена не было преувеличения. Все русские корабли перед постановкой в док-ярд Валетты сдали свой порох в местное английское адмиралтейство и теперь были абсолютно беззащитны.

– Не дай Бог нам вообще драться друг с другом! – покачал головой Кодрингтон.

– Будем ждать и надеяться, что у наших политиков все же хватит ума не доводить дело до взаимного кровопролития! – высказались оба, глядя друг другу в глаза.

Сразу же по возвращении на «Азов» Гейден велел работать на ремонтирующихся кораблях круглосуточно, чтобы как можно быстрее покинуть Мальту. Все понимающий Кодрингтон препятствий ремонту не чинил.

Вскоре российский командующий действительно получил секретный пакет из Петербурга, в котором Нессельроде сообщал о решении Николая I начать войну с Турцией не позднее марта месяца. При этом министр советовал идти вместе с Кодрингтоном блокировать Дарданеллы, а еще лучше – прорываться в Константинополь, чтобы там принудить султана подписать мир.

– Что они там, совсем ничего не видят! – в сердцах швырнул секретную депешу на пол Гейден. – Какой совместный прорыв к Константинополю, когда нас не сегодня-завтра заставят вцепиться друг другу в глотки!

Гнев гневом, но ответ свой в Петербург Гейден составил вполне дипломатично: «Я намерен по выходе из Мальты избрать один из архипелажских островов центральным пунктом моей стоянки и крейсирования до тех пор, когда Кодрингтону будет возможно выйти в море и соединиться со мной…»

Тем временем Лазарев, изучив карты и опросив местных моряков, нашел и подходящее место базирования для нашей эскадры. Это был порт Ауза в северной оконечности острова Парос. Хорошо защищенная от ветров, бухта имела к тому же узкий вход, который было легко защитить береговыми батареями. Помимо всего прочего в бухте имелся небольшой порт, который можно было использовать в интересах эскадры. Немаловажным был и тот факт, что более полувека назад именно на Аузу базировалась после Чесмы Средиземноморская эскадра адмирала Спиридова. О своем выборе Гейден известил Каподистрию. Тот ответил, что против выбора россиян не возражает.

* * *

Если офицерам российских кораблей удавалось совмещать отдых и службу, то для нижних чинов никакого просвета не было. Один-два схода на берег, и снова непрерывные тяжелые работы, конца которым не было видно. Бытом матросов никто не занимался. Офицеры жили на берегу и появлялись на судах только в порядке очередности. Работая в сырых батарейных палубах, матросы там же и спали. В целях экономии команды кормили из старых судовых запасов и даже воду давали тухлую, залитую еще на Сицилии. Доведенные до крайности люди начали роптать. Было ясно, что этим дело не кончится, но поглощенные береговыми заботами офицеры все прозевали.

Вначале команда поднялась на «Азове», но там Лазареву в последний момент кое-как удалось ее утихомирить. Затем поднялся «Александр Невский». Там уже все было куда серьезней.

Вечером после команды брать койки моряки «Невского» отказались их брать. Не помогло даже прибытие и увещевание командира корабля.

Растерявшийся Богданович велел передать о случившемся Гейдену. Тот немедленно прибыл на «Невский». Команда по-прежнему стояла в строю, не беря коек и не расходясь.

Стараясь казаться спокойным, Гейден вышел перед строем:

– Чего бузите, братцы? Говорите мне смело!

– Имеем к вашему превосходительству претензию! – раздалось из толпы.

– Слушаю!

– Ревизор лейтенант Бехтеев каждый раз отбирает из общего котла лучшую зелень и мясо и отдает в кают-компанию! Денщики офицерские лучшие куски из котлов тащат и тащат! Мичман Стуга лупил вчера многих по лицу, когда брали койки!

– Разойдитесь, берите койки и отправляйтесь спать! Обещаю, что во всем разберусь по справедливости! – заверил матросов Гейден. – Утро вечера мудренее.

Утром он назначил следствие по делу бунта команды на линейном корабле «Александр Невский». Из рапорта Л.П. Гейдена начальнику Морского штаба: «Я предписал за оказанный поступок судить военным судом из числа означенной команды 14 человек нижних чинов служителей, которые кажутся более других участвовавшими в этом деле, отрешив лейтенанта Бехтеева 4-го от сей должности. Командира корабля капитана 2-го ранга Богдановича сменил…»

Что касается офицеров, то их наказание было формальным. Отстраненный от ревизионной должности, кстати, весьма нелюбимой офицерами, Бехтеев остался вахтенным начальником на том же «Невском», а мичман Стуга был лишь переведен на «Азов» и впоследствии дослужился до полковника.

С матросами поступили же, наоборот, весьма круто. Большинство из «отобранных» служителей приговорили к смертной казни. Однако, учитывая храбрость при Наварине, казнь была заменена каторгой. Осужденных вначале держали под караулом на «Азове», а затем отправили попутным судном в Кронштадт. Дальнейшая судьба этих людей неизвестна. Но, скорее всего, она была весьма печальной.

В оправдание свой жестокости Гейден впоследствии говорил:

– А что мне еще оставалось делать! Если бы Богданович самолично уладил дело миром, да не выносил сор из избы, все бы и обошлось, а так пошел звонить во все колокола! Что подумал бы государь, узнавши о моем снисходительстве, когда два года тому назад на Сенатской площади бунтовал Гвардейский экипаж, а матросы из оного вновь бунтовали на «Невском»!

Что касается Луки Богдановича, то он был определен капитаном над нашей береговой базой на Мальте.

– Пусть лучше ремонтами да складами заведует, коль людьми не может! – решил Гейден.

Новым командиром был определен бывший командир фрегата «Проворный» капитан-лейтенант Епанчин, а его должность принял старший офицер с «Гангута» Готовцев.

Помимо этого, на эскадре произошли и другие передвижения офицеров по службе. Так, получивший контр-адмиральский чин и штатную должность начальника штаба эскадры Лазарев сдал дела командира «Азова» капитану 2-го ранга Хрущеву, командовавшему до сего времени фрегатом «Константин». Фрегат от Хрущева, в свою очередь, принял бывший старший офицер «Азова» капитан 2-го ранга Баранов. К нелегкой же барановской должности был определен лейтенант Павел Нахимов.

– Ты, Павлуша, впрягайся в работу как следует, а я при случае перед Логином Петровичем слово замолвлю, чтобы очередной освободившийся бриг тебе под команду отдать! – обрисовал перспективы своему любимцу Лазарев.

Впрочем, об исполнение своего долга Нахимову говорить было излишне. Службу он правил всегда на совесть.

* * *

Вскоре после ухода эскадры Сенявина в Портсмут стало очевидным, что окончания Средиземноморской кампании в обозримом будущем не предвидится. В перспективе предстояла многомесячная блокада Мореи и крейсерства в Архипелаге. Было ясно, что Гейден при этом будет нуждаться, прежде всего, не в линейных силах, а в мелких судах, крайне необходимых для доставки депеш и припасов, сторожевой службы и разведки. Гейдену нужны были бриги.

В войнах морских всегда так, что корабли линейные лишь силу державную собой олицетворяют, да в редких решающих схватках демонстрируют мощь своих пушек. В повседневной же жизни нет важнее для флота судов, чем бриги. Это рабочие лошади флота, которых никто никогда не оберегает и гоняет во все стороны почем зря. А потому служба на бригах, хоть и изнурительная, но в стократ интереснее, чем линкоровская. Вот и теперь оказалось, что линейных кораблей в средиземные воды понагнали, а о бригах, как всегда, забыли, и вот наконец спохватились. Обо всем этому Николаю и доложил адмирал Моллер.

– Что мы можем реально послать? – задал встречный вопрос император.

– На сегодня благонадежными в дальнее море имеются лишь два брига, да два еще достраиваются! – браво отрапортовал Моллер.

– Вот их и посылайте, а одновременно заложите на верфях еще несколько! – дал указание Николай I.

Немедленно начали готовить к плаванию стоящие в Кронштадте «Ахиллес» с «Ревелем», да в бешеном темпе достраивать на Охтенской верфи «Усердие» и «Охту».

Чтобы не терять понапрасну времени, бывший в готовности к плаванию «Ахиллес», не дожидаясь остальных, почти сразу отправили к Гейдену. Для «Ахиллеса» императором была предусмотрена особая миссия. По прибытии в Средиземное море бриг, названный в честь древнегреческого героя, поступал в распоряжение первого греческого президента Ивана Каподистрии, который вот-вот должен был появиться на греческих берегах. На это капитан-лейтенант Шулепников получил особые инструкции.

– Ты теперь, Гриша, у нас не моряк, а дипломат наиважнейший! – подшучивали над ним товарищи.

– Да ну вас всех! – отмахивался Шулепников. – Не обучен я политесам да разговорам салонным, мне бы в вояж дальний от всех столичных штук подальше, но, видно, на сей раз не судьба!

На складах выдали Шулепникову ковров персидских и посуды хрустальной, пригрозили при этом:

– Это не для того, чтобы ты на сих коврах валялся и из фужеров богемских водку хлестал, то для особы президентской! Да гляди в оба, чтобы все в сохранности возвернул, а то мы тебе такой начет распишем, не возрадуешься!

– Понял! – грустно кивнул Шулепников и принялся самолично ковры со стаканами пересчитывать.

Наконец все сборы остались позади и «Ахиллес» вырвался в море.

– Как знать, может, за время нашего плавания все еще переменится, и выпадет нам не тоска дипломатическая, а крейсерства дерзкие! – делился своими мыслями с офицерами командир брига.

– Мы такому раскладу только радешеньки будем! – отвечали те.

Вскоре вслед за «Ахиллом» двинулись и остальные бриги. Общее командование над ними было поручено командиру «Ревеля» капитан-лейтенанту Селиванову. За плечами командира «Ревеля» была сенявинская Средиземноморская кампания и кругосветный вояж. Два кругосветных плавания было и за плечами командира «Охты» капитан-лейтенанта Никольского, и одна кругосветка – у командира «Усердия» Кадьяна. Это была целая плеяда русских океанских капитанов!

– Следуйте в Портсмут, там осмотритесь, что к чему, и дальше в Мессину, где уже разузнаете о месте пребывания эскадры! Припасов грузите на четыре месяца! – более чем лаконично наставил Селиванова уставший от служебных тягот Моллер.

10 июля 1827 года отряд Селиванова вышел на кронштадтский рейд, а еще через неделю взяли курс на Англию. На траверзе Ревеля прошли мимо останков погибшего совсем недавно на камнях фрегата «Вестовой». Фрегат лежал на боку без мачт, но с бушпритом, и издали казался почти целым, если бы по его палубам не гуляли волны.

– Ох, не к добру мы с покойничком повстречались! – крестились промеж себя матросы.

Офицеры тоже весьма мрачно глядели на остов одного из лучших судов флота.

– Вот наиболее верная эмблема мореходцев! – прокомментировал увиденное командир «Усердия» Иван Кадьян, – Сегодня они счастливы и покойны, не ведая, что сегодня же постигнет и их подобная сему участь!

Плавание бригов с самого начала не задалось. Что было тому виной – то ли встреча с погибшим фрегатом, пророчество ли капитан-лейтенанта Кадьяна, то ли капризы погоды, но продвигались бриги вперед чрезвычайно медленно. Противные ходу вест-зюйд-вест, зюйд-вест и вест дули, дули и дули. Ко всему прочему, общий ход отряда задерживал и тихоходный «Ревель».

– Господи! Ну, когда же Борей сменит гнев на милость и наградит нас хотя бы слабым остом! – вздыхали вахтенные офицеры, в который уже раз посылая вахту на очередную лавировку.

Только 23 июля бриги миновали северную оконечность острова Даго.

– Ежели так пойдет, то мы все помрем от старости, прежде чем до Средиземки дошкандыбаем! – тосковал энергичный Селиванов, в нетерпении по юту расхаживая. Но наконец задул долгожданный ост, и бриги одним махом проскочили центральную Балтику. 5 августа они уже салютовали копенгагенским фортам.

В Копенгагене они настигли «Ахиллес». Грустный капитан-лейтенант Шулепников поведал Селиванову о том, что получил предписание адмирала Сенявина «не простирая далее плавание, вернуться в Кронштадт».

– Так что, Саша, поеду я обратно домой ковры да хрусталь на склады сдавать! – с горечью вздохнул он.

– Не печалься, еще поплаваешь! – как мог, подбодрил товарища Селиванов.

После недельной стоянки бриги Селиванова предприняли штурм проливов, но, измученные пятидневной борьбой с противными штормовыми ветрами, были вынуждены повернуть обратно на Копенгаген. Мимо них в свисте ветра и брызгах пены пронеслись новопостроенные фрегаты «Мария», «Ольга» «Александра», спешащие из Архангельска в Кронштадт.

– Давайте с нами! – кричал их командирам в рупор Селиванов. – Мы только из Кронштадта! Ничего там хорошего нету!

– Пока вы дошлепаете до Средиземного, мы уже туда и обратно обернуться поспеем! – заверили его фрегатские.

Только со второй попытки удалось бригам прорваться в Немецкое море и добраться до Портсмута. Там Селиванова ждало послание Сенявина немедленно следовать вдогонку Гейдену. Но капитаны решили несколько повременить и лучше изготовиться для предстоящей долгой морской кампании. Перво-наперво закупили железные цепные канаты, которые в отличие от старых пеньковых не перетирались, а потому были гораздо надежнее. Селиванов заложил в трюм своего тихоходного «Ревеля» тысячу пудов балласта, чтобы хоть немного увеличить скорость хода. Одновременно меняли свинцовые клюзы на чугунные, отделывали железом битинги и краспицы. Покупали карты, хронометры, секстаны и хирургические инструменты. Офицеры, пользуясь свободным временем, посетили знаменитую нельсоновскую «Виктори», которая, несмотря на свой 67-летний возраст, была все еще в боевом строю.

Выше по реке увидели наши резервный британский флот. Более полутора сотен линкоров и фрегатов стояли на мертвых якорях, покрытые деревянными крышами. С нескрываемой завистью смотрели наши офицеры на такое рачительное отношение к флоту. Не удержавшись, расспрашивали англичан, как им удается сохранять в целости такой огромный флот.

– На каждом судне постоянно живет боцман, тиммерман и констапель с десятком матросов. Для вентиляции внутренних помещений мы постоянно снимаем по несколько палубных досок и полос обшивки, помимо этого каждые четыре месяца красим суда белилами с сажей и охрой, – поясняли им местные английские офицеры.

– И сколько так могут храниться суда?

– Может, до ста лет, а может, и больше! – ответили им.

– Вот когда бы и у нас такое рачение к флоту было, тогда, глядишь, и были бы мы первой морской державой, а так не успеем построить, уже ломаем, как Сизиф, тащим каменья в гору. А толку с чих! – делились мыслями бриговские офицеры, за вечерним чаем время коротая.

А через несколько дней в портсмутскую гавань, к всеобщему удивлению, вошел «Ахиллес».

– Ты то здесь откуда объявился? – обняли при встрече все три капитан-лейтенанта довольного Шулепникова.

– Так что новый приказ вышел идти вместе с вами! Государь пожелал, чтобы именно «Ахиллес» возил на себе Каподистрию! – улыбаясь, поведал тот. – А то мечусь по всем морям, что рыжий по арене, да еще и со сломанным бушпритом, так что прошу сегодня отужинать у меня, сидючи на коврах персидских и попиваючи из фужеров богемских!

– Это дело, а потому будем всенепременно! – заверили его командиры бригов. – А с бушпритом мы тебе поможем! Пришлем своих плотников в подмогу!

Однако перед самым выходом из Портсмута произошло чрезвычайное происшествие. 12 октября неожиданно для всех команда брига «Усердие» в полном составе самовольно перебралась на стоявший рядом с бригом блокшив и заявила командиру отряду Селиванову, что недовольна обращением своего командира капитан-лейтенанта Кадьяна. Никакие уговоры не помогали. Сам Кадьян от уговоров команды уклонился и, сославшись больным, лежал в своей каюте с заряженными пистолетами.