Текст книги "Синоп (Собрание сочинений)"

Пока большинство резалось в любимый трик-трак, любители прекрасного пели под гитару лирические романсы:

 
К тебе котора заложила на сердце строп любви прямой,
И грот-нот-тали прицепила, к тебе дух принайтован мой!
Под фоком, гротом, марселями, все лисели поставив вдруг,
На фордевинд под брамселями к тебе летит мой страстный дух!
 

Матросы в нечастые минуты, когда не было корабельных работ, а шторм немного стихал, любили поплясать от души, при этом обычно плясали перепляс. В круг хлопающих в ладоши матросов вылетал плясун и начинал выписывать ногами кренделя, пускаясь вприсядку. В ответ выскакивал другой. Часто переплясы выражались в настоящее соревнование между вахтами, мачтами и батарейными палубами.

Из воспоминаний современника: «После обеда, по окончании работ, особенно в воскресенье, обыкновенно раздается команда: «Свистать песенников наверх!» И начинается веселье. Особенно я помню, как это странно поразило меня в одно воскресенье. Холодный туман покрывал небо и море, шел мелкий дождь. В такую погоду хочется уйти в себя, сосредоточиться, а матросы пели и плясали. Но они странно плясали: усиленные движения ясно разногласили с этою сосредоточенностью. Пляшущие были молчаливы, выражения лиц хранили важность, даже угрюмость, но тем, кажется, они усерднее работали ногами. Зрители вокруг, с тою же угрюмою важностью, пристально смотрели на них. Пляска имела вид напряженного труда. Плясали, кажется, лишь по сознанию, что сегодня праздник, следовательно, надо веселиться. Но если б отменили удовольствие, они были бы недовольны».

Вечером перед самым отбоем свободные от вахты матросы собирались обычно подле фок-мачты, где было определено место для курения и разговоров. Травили они там флотские байки, пели. При этом особой популярностью пользовались песни, высмеивающие солдат и показывающие матросское превосходство:

 
В Ахтиаре на горе стоят девки на дворе.
На дворе девки стоят, в море Черное глядят,
В море Черное глядят, меж собою говорят:
«Скоро ль корабли придут, матросиков привезут?
Матросиков привезут, тоску нашу разнесут!
Нам наскучили солдаты, с виду хоть они и хваты,
Да маленько простоваты! А матросик как придет,
На все средства он найдет. И в трактир нас поведет!
 

К концу октября на эскадре Нахимова заметили, что в море все чаще стали появляться турецкие суда. Видя, что русские, по-прежнему, не предпринимают боевых действий, турки становились все более наглыми.

Появление «Бессарабии» на эскадре встретили с надеждой, а вдруг хорошие новости. Но новости были не важными.

– А, черт! – только и буркнул себе под нос Нахимов, бумагу прочитавши. – Опять нам руки повязали!

25 октября вдалеке был обнаружен турецкий пароход, который хотел было проскочить мимо эскадры, не поднимая флага. Но на «Императрице Марии» взвился сигнал: «Опросить идущий пароход и заставить его поднять национальный флаг». Фрегат «Кагул» и пароход «Бессарабия» пошли на сближение с турецким пароходом, который стал быстро удаляться. Не вытерпев, командир «Бессарабии» сделал два холостых выстрела, но и это не подействовало. Тогда, вопреки инструкциям, с «Бессарабии» пустили по убегавшему судну пять ядер из бомбической пушки, и только после этого турецкий пароход выполнил требование Нахимова и поднял свой флаг. Турок был допрошен, но отпущен, так как война все еще не была официально объявлена.

Нахимов еще не знал, что как раз в это время на Дунае уже прогремели первые выстрелы начинающейся войны. Мы же пока надолго расстанемся с эскадрой Нахимова, оставляя ее среди штормовых черноморских волн.

Вторая глава
Русские флаги над Дунаем

Именно в эти дни, воодушевляемый, стоящим в Босфоре союзным флотом, Абдул-Меджид, пугаясь собственной смелости, решил объявить войну России, если та в течение четырнадцати дней не очистит дунайских княжеств. Еще несколько дней спустя был обнародован манифест о священной войне– газавате против России. 21 сентября князь Горчаков получил письмо от главнокомандующего турецкой армией Омера-паши письмо с ультиматумом в течение двух недель покинуть Молдавию и Валахию, грозя в противном случае военными действиями. К этому времени Омер-паша уже значительно укрепил придунайские крепости, уже собрал под началом 60 тысяч воинов и войска к нему все прибывали.

Одновременно Горчаков получил и письмо из Вены от нашего посла, в котором тот сообщал, что Омер-паше послан приказ не переправляться через Дунай. После некоторых раздумий, Горчаков ответил своему визави, что не имеет полномочий рассуждать о мире и войне, в том числе и об очищении княжеств.

Портрет князя М. Д. Горчакова. Художник Е. И. Ботман

Горчаков весьма волновался в Бухаресте относительно той роли, которая будет возложена на наш флот. «Что меня более всего интересует, – писал он военному министру, – это узнать, какие повеления даст Его Величество нашему флоту; было бы очень желательно, чтобы он крейсировал у устья Дуная и мешал бы проходу в эту реку через Георгиевский рукав турецких вооруженных судов». Что ж, так бывало всегда. Когда пахло жаренным, во флоте сразу начинали нуждались все, и политики, и армия.

Нападения турок можно было ждать в любую минуту. «Князь Горчаков начинает суетиться» – записал начальник штаба Дунайской армии Коцебу в своем дневнике 28 сентября. «Князь Горчаков очень суетится» – записал он на следующий день.

Нервозность командующего передалась и его ближайшему окружению. Командир корпуса Данненберг слал подчиненному ему командиру отряда Павлову приказы: «Если бы турки вздумали переправиться на наш берег, то не завязывать с ними дела, а только не пускать их дальше!»

– Ну, это же форменный идиотизм! – возмущался генерал Павлов, читая послание. – Как это «не завязывать дела» и «не пускать дальше»? Я что их ногами от берега отпихивать буду? И до какого места мне не пускать турок: дальше Дуная, где стоят казаки или дальше Будешти, где стоят наши главные силы?

– Что ж нам делать? – с тревогой вопросили его прибывшие офицеры.

– Будем молить бога, чтобы турки начали переправу не на нашем участке! – единственно, что мог им ответить командир отряда.

Через несколько дней Горчакову поступило известие, что турки начали переправу у городка Ольтеницы. Князь распорядился двинуть туда главные силы армии. Однако вскоре пришло новое известие, что нападение турок – всего лишь частная вылазка. Войска повернули обратно…

Дошла очередь и до Дунайской флотилии. Относительно ее использования у Горчакова были разногласия с князем Меншиковым, которому как начальнику Главного штаба флота, флотилия подчинялась. Меншиков настаивал, чтобы флотилия стояла в Измаиле, Горчаков, чтобы она поднялась по Дунаю и прикрыла возможные места переправ турецкой армии. После получения ультиматума, Горчаков, игнорируя Меншикова, приказал флотилии подняться вверх по реке к Галацу и Браилову, желая учинить их оборону. Надлежало пройти мимо укреплений Исакчи, которые турки летом исправили и вооружили большим числом орудий.

10 октября пароходы «Прут» и «Ординарец» с восьмью канонерскими лодками, под командой капитана 2 ранга Варпаховского, двинулись вверх по реке. Дойдя до крепости Исакчи, Варпаховский встал на якорь. Проход мимо мощной крепости грозил обернуться боем. На руках Варпаховский имел приказ Горчакова прорываться мимо Исакчи ночью, но капитан 2 ранга был противного мнения. Съехав на берег, он встретился с начальником обороны Дуная на этом участке генералом Лидерсом.

– Почему Вы не желаете прорываться ночью, ведь так удобней?

– Потому, ваше превосходительство, что ночного прорыва от нас ожидают и турки, кроме этого прорыв днем позволит сохранить лучший порядок в строю, а, кроме того, дневного боя просят команды моих судов!

 
Зевс всемогущий, избавь от ужасного мрака Данаев!
Даю возврати его светлость, дай нам видеть очами,
И при свете губи нас, когда погубить ты желаешь!
 

С чувством процитировал Варпаховский.

– Откуда это? – снял пенсне Лидерс. – Весьма любопытно!

– «Илиада» Гомера, монолог сына Теламона! – ответил Варпаховский.

– Что ж, убедили! – засмеялся генерал, водружая пенсне на переносицу. – С Гомером не поспоришь! Прорывайтесь днем! Да поможет вам Бог!

Чтобы поддержать прорыв флотилии он разместил в прибрежных камышах егерский батальон, а на откосе поставил батарею.

– По возможности, постарайтесь обойтись без драки! – напутствовал генерал Варпаховского. – Не надо давать туркам повода к началу войны!

– Не волнуйтесь, ваше превосходительство! Моряки не подведут! Провеемся! – улыбнулся в ответ Варпаховский.

В пять часов утра 11 октября отряд Варпаховского снялся с якоря и двинулся вверх по Дунаю в сторону Исакчи трехузловым ходом. Канонерские лодки Варпаховский расположил вдоль бортов пароходов, чтобы те прикрывали своими корпусами от выстрелов паровые машины. Свой брейд-вымпел он поднял на более мощном и лучше вооруженном «Пруте», который шел первым.

– Командам переодеться в новое платье! – приказал Варпаховский, выйдя на построение команд в полной парадной форме. – Не на ярмарку, чай, едем, в бой идем! И чтобы все у меня молодцами!

Рядом с Варпаховским лейтенант Николай Повало-Швейковский старший адъютант штаба Черноморского флота. Опытных офицеров у Варпаховского было по пальцам пересчитать, посему Повало-Швейковскому он доверил командование флагманским «Прутом».

В половине десятого утра отряд подошел к Исакчи. Едва головной «Прут» вышел на траверз крепости, турки открыли ожесточенный огонь ядрами, бомбами и картечью. Наши не отвечали. Верпаховский старался исполнить пожелание Лидерса. Вторым залпом турки накрыли пароход «Ординарец». На нем начался пожар, который, впрочем, быстро потушили. Отряд продолжал молча подниматься вверх по реке, турки палили безостановочно.

Только после шестого залпа Верпаховский счел, что пожелание «не провоцировать» турок уже не имеет никакого смысла.

– Поднять сигнал «Открыть огонь на поражение»! – скомандовал он.

Команды приветствовали сигнал флагмана криками «ура». Громыхнули русские пушки, и ядра с воем понеслись к турецкой крепости. Это были первые выстрелы долгой и кровопролитной войны, которую наши историки впоследствии назовут Крымской, а европейские Восточной.

С берега, отвлекая турок от кораблей, тотчас ударили пушки генерала Лидерса. Меткость стрельбы нашей артиллерии была превосходная. Вскоре нашим канонирам удалось сбить несколько пушек со стен Исакчи.

Между тем пароходы, форсируя ход, спешили, как можно, скорее выйти из зоны турецкого огня. Варпаховский, стоя впереди кожуха, хладнокровно распоряжался боем, когда очередное турецкое ядро разорвало его в клочья. Смерть отважного моряка была мгновенной. Именно капитану 2 ранга Варпаховскому было суждено стать первой жертвой начинающейся войны. После его гибели в командование отрядом вступил лейтенант Повало– Швейковский и корабли продолжили свой огненный прорыв.

К десяти часам утра отряд, наконец-то, вышел из-под огня турок, успев за время боя не только вызвать пожар в крепости, но и уничтожить расположенный на холме рядом с ней укрепленный лагерь, из которого во все стороны разбегались турки.

Наши потери составили 7 убитых и 45 раненных, пароходы и канонерки получили несколько пробоин. Потери турок простирались до 160 человек. Залпами на Дунае началась эта война, вошедшая в историю, как Крымская. Итак, первая проба сил состоялась.

Историк Крымской войны М.И. Богданович пишет: «11-го (23) октября, в 8 с половиною часов утра, русская флотилия появилась перед Исакчею. Турки открыли огонь по нашим судам, вооруженным: «Прут» – четырьмя 36-ти– фунтовыми пушками-каронадами, «Ординарец» – четырьмя пушками, каждая из канонирских лодок тремя 24-х-фунтовыми орудиями и четырьмя фальконетами; шесть лодок у бортов обоих пароходов прикрывали машины от неприятельских выстрелов. Генерал Лидерс, выехавший в это время к Сатунову, приказал, для развлечения внимания неприятеля, выдвинуть вперед стоявшие в камышах на левом берегу Дуная четыре пеших батарейных орудия, под прикрытием штуцерных Житомирского егерского полка, и открыть огонь по крепости одновременно с действием канонирских лодок. Неприятель громил нашу флотилию из 27-ми орудий большого калибра, прикрытых укреплениями, но не успел нанести значительного вреда русским судам, которые, в 10 с четвертью часов, вышли из-под неприятельских выстрелов и прибыли благополучно в Галац. К сожалению, в самом начале боя был убит ядром храбрый командир флотилии Варпаховский; кроме того, убито 14 нижних чинов, ранено 5 офицеров и 55 нижних чинов. Урон неприятеля был несравненно более. Город загорелся в нескольких местах; укрепленный лагерь, на скате горы под крепостью, почти совершенно истреблен и войска, занимавшие его, разбежались».

После завершения прорыва Повало-Швейковский был послан Горчаковым с донесениями к Николаю Первому с известием об объявлении Оттоманской Поротой войны России и о начале военных действий. В октябре 1853 года был произведен, за отличие под Исакчей, в капитан-лейтенанты.

Современник так характеризовал эхо событий под Исакчей: «Раздался, наконец, с таким нетерпением ожидавшийся нашими войсками первый выстрел на Дунае. Впечатление было общее и огромное. Войска давно сгорали желанием выйти из того выжидательного и томительного состояния, сопряженного с тяжелой сторожевой службой, в котором они пребывали уже три месяца. Государь наградил молодецкий… экипаж 12 знаками отличия военного ордена и приказал выдать по 1 рублю на человека».

Приходом флотилии к Браилову князь Горчаков был очень доволен.

– Теперь мы не позволим туркам возводить батареи по берегу Дуная, усилим оборону своего берега! – говорил он, протирая стекла своего монокля.

Пароход «Прут был немедленно отправлен в демонстрационное крейсерство вверх по Дунаю, дошел до Гирсова и благополучно вернулся назад в Браилов. За все время его плавания турки так и не сделали по «Пруту» ни одного выстрела.

«Он («Прут» – В.Ш.) сослужил мне огромную службу, дойдя до Гирсова, – делился своей радостью с Меншиковым князь Горчаков. – Турки будут смотреть теперь в оба глаза, прежде чем переходить реку в этом месте, зная, что я могу при помощи военных судов атаковать их с тыла через Браиловский рукав».

Одновременно Горчаков распорядился прекратить движение по Дунаю всех судов, и собирать на нашем берегу все лодки и перевозочные средства.

Доставленное в Санкт-Петербург известие о деле Варпаховского при Исакчи вызвало манифест 20 октября о войне с Турцией: «…Россия вызвана на брань: ей остается. Возложив упование на Бога, прибегнуть к силе оружия, дабы принудить Порту к соблюдению трактатов и к удовлетворению за те оскорбления, коими отвечала она на самые умеренные наши требования и на законную заботливость нашу о защите на Востоке православной веры, исповедуемой и народом русским. Мы твердо убеждены, что наши верноподданные соединят с нами теплые мольбы к Всевышнему, да благоволит Десница Его оружие, поднятое нами за святое и правое дело, находившее всегда ревностных поборников в наших благочестивых предках. На Тя, Господи, уповаем, да не постыдимся вовеки».

Чтение манифеста сопровождалось криками «ура» и в Дунайской армии, и в Кавказской, и на Черноморском флоте. Из хроники 1853 года: «В самом сердце России, в Москве, и в провинции манифест вызвал большой подъем духа. Целая масса пожертвований деньгами, людьми и продовольствием обильной рекой полилась от всех сословий русского народа с разных концов нашего обширного Отечества, и в особенности из коренных русских губерний. Радушный прием проходивших войск, обеспечение оставшихся семей офицеров и нижних чинов – все это было откликом на призыв императора Николая. Многочисленные произведения в стихах и прозе были посвящены свершившемуся событию, и в большинстве из них проглядывало то горькое чувство от напрасных изветов западной печати, которое долго таилось в глуши русской провинции, и радо было, наконец, вырваться наружу в боевых кликах современных поэтов».

Кто-то называл начинающуюся войну новым крестовым походом за веру.

– Подлинно, это может быть брань библейская! – сказал по прочтении манифеста митрополит Филарет. – Брань народа Божия с язычниками, только если бы мы менее заразились языческими обычаями Запада! Плохо только, что в наше время мы много хвалимся и не довольно каемся!

Третья глава
На провокации не поддаваться!

Ультиматум Омер-паши князя Меншикова нисколько не удивил. Находившийся в Одессе начальник Главного Морского штаба пригласил к себе вице-адмирала Корнилова:

– Его величество никогда не согласиться с наглым требованием турок. Война стала неизбежностью, а потому надо сейчас же усилить крейсерство флота в Черном море. Пусть Нахимов с эскадрой займет позицию между Крымом и Анатолией и прервет все сообщения Константинополя с Батумом.

– Можно ли ему будет атаковать турок? – тут же задал законный вопрос Корнилов.

Меншиков нахмурился. Вопрос ему явно не понравился:

– До особого приказа не нападать, разве что турки сами первыми начнут палить! Если остается хотя бы один шанс из тысячи кончить дело миром, мы не вправе им пренебречь! Летняя кампания уже кончается, и я думаю, что турки не смогут в осенние и зимние месяцы предпринять ничего серьезного в Черном море.

Корнилов нервно мотнул головой:

– Мною совместно с офицерами штаба флота разработан план, предусматривающий активные действия. Учитывая удаленность морских сообщений турок от нашей главной базы, я предлагаю не ждать следующей весны, а занять два турецких порта – Синоп и Сизополь. Я считаю, что в отряды достаточно включить по три корабля, пару фрегатов, да пару пароходо– фрегатов с несколькими мелкими суднами. Гарнизон же каждого пункта составить из полка пехоты и батареи. Все надо изготовить заранее и сразу же с объявлением войны без огласки незамедлительно занять сначала Синоп как более близкий, а потом и Сизополь.

– Ну, а какими силами вы думаете организовать высадки, и каковы будут силы прикрытия у Босфора? – неопределенно мотнул головой Меншиков.

– Я все уже подсчитал! – вынул из портфеля бумаги Корнилов. – Получается очень даже неплохо. Для высадки десанта вполне достаточен отряд в четыре трехдечных корабля, пары двухдечных и пяти-шести больших пароходов. Четыре двухдечных корабля и фрегат вышлем к Босфору, а четыре более старых оставим в резерве в Севастополе. Войска лучше всего вначале перевезти из Севастополя в Синоп и затем из Одессы в Сизополь. Не сбрасывай со счетов и вполне приличное адмиралтейство в Синопе, которое тоже нам пригодится.

Меншиков желчно скривился. Начальник Главного морского штаба не любил, когда ему что-то навязывали. Корнилов, хорошо зная своего начальника, все сразу понял, но, тем не менее, продолжал:

– Занятие Сизополя позволило бы нам контролировать все сообщения турок вдоль румелийских берегов.

– Хорошо, я согласен, что Сизополь – это форпост на пути к Константинополю! – кивнул головой Меншиков. – Но зачем нам Синоп?

– Обладание же Синопом, важно по следующим причинам: Во-первых, Синоп важен как коммерческий порт и его потеря будет для турок большим ударом. Во-вторых, с занятием Синопа наш флот сможет воспользоваться синопским адмиралтейством, а также находящимися там складами. Наконец, занятие Синопа явится лучшим средством парализовать важнейшие морские сообщения турок между Константинополем и Батумом. Помимо всего прочего Синоп, так и Сизополь я предполагаю использовать в качестве маневренных баз нашего флота. Обладая этими базами, наши эскадры получат свободу действия в тех районах моря, которые наиболее важны для неприятеля.

– Замыслы ваши широки, Владимир Алексеевич, но, на мой взгляд, сейчас не слишком реальны! – Меншиков сразу же поставил все точки над «и». – Сейчас надо думать о более насущных вещах! И что Вам, уважаемый Владимир Алексеевич, на месте-то не сидится, то Босфор захватывать хотите, то Синоп с Сизополем. На бумаге все красиво, но как будет на самом деле? У проливов стоит англо-французский флот и займи сегодня мы турецкие порты, как завтра нас в тех портах и блокируют, а потом и вовсе изничтожат! Затем с остатками нашего флота уже легко будет идти и на Севастополь! Не будем рисковать!

– И, тем не менее, я прошу разрешить Нахимову принимать решение об открытии огня на месте, и в случае необходимости не мешкая нанести удар по морским сообщениям неприятеля!

– Это тоже пока преждевременно! – сдвинул брови Меншиков. – Подождем развития событий!

Корнилов вдруг отчетливо увидел, как сильно постарел его собеседник за последние недели. Даже щегольские усики, которыми князь всегда так гордился, и которые всегда были предметом его особой заботы, сейчас висели седыми клоками как у старого казака.

Поймав взгляд вице-адмирала, Меншиков мотнул головой:

– Годы и заботы никого еще не молодили!

Впрочем, в нашей возможной драке с турками есть и свои плюсы! – неожиданно сменил тему князь и несколько повеселел.

– Какие же? – искренне удивился перемене настроения собеседника Корнилов.

– По крайней мере, мы сможем выполнить, наконец, указ государя и покончить с «Рафаилом»!

– Это, ваше сиятельство, дело чести каждого черноморца! – вскинул голову вице-адмирал. – Думаю, что об этой чести мечтает каждый наш офицер от мичмана до адмирала!

Чтобы понять суть этого разговора, нам следует вернуться на полвека назад к событиям русско-турецкой войны 1828–1829 годов. Дело в том, что тогда на Черноморском флоте произошло чрезвычайное для русских моряков событие. 11 мая 1829 года находившейся в дозоре фрегат «Рафаил» встретился с турецкой эскадрой, вышедшей из Босфора. «Рафаил» попытался скрыться от превосходящего противника, однако ввиду маловетрия, это ему не удалось, и он оказался окружённым неподалеку от порта Пендераклия. На совете офицеры решили драться «до последней капли крови», как того требовал Морской устав 1720 года, но, когда начались разговоры с матросами, офицер, ведший переговоры, якобы, доложил, что команда не хочет погибать и просит сдать судно. В итоге, даже не предприняв попытки вступить в бой, капитан 2 ранга Семён Стройников приказал спустить флаг и сдать корабль туркам. Обрадованные неожиданной победой, турки включили захваченный фрегат в состав своего флота под названием «Фазли Аллах», что значит «Дарованный Аллахом». Случай с «Рафаилом» – для русского флота был небывалый, а потому особенно болезненный. В негодовании были все: от бывших сослуживцев Стройникова до императора Николая Первого. Как гласит легенда, император Николай Первый, якобы, запретил Стройникову до конца его дней жениться и иметь детей, сказав при этом так: «От такого труса могут родиться только трусы, а потому обойдемся без оных!»

В отношении же самого фрегата «Рафаил» император был не менее категоричен, чем в отношении его командира:

– Если когда-либо представиться возможность уничтожить бывший «Рафаил», то каждый офицер Черноморского флота должен считать это делом своей чести!

В указе император написал так: «Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый Флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен во власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить Флаг России и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».

Из последней записи в служебной биографии С.М. Стройникова: «1830 г. Июля 6-го. По высочайшей конфирмации лишен чинов и дворянства и назначен в Бобруйскую крепость в арестантские роты. 1834год. Апреля 11-го. Освобожден из арестантской роты и написан в матросы на суда Черноморского флота».

Все прошедшие со времени прошлой турецкой войны годы наши моряки внимательно следили за судьбой бывшего «Рафаила». Им было доподлинно известно, что к началу кампании 1853 года фрегат все еще находится в строю турецкого флота. Турки очень гордились этим трофеем и берегли его как зеницу ока.

Завершая разговор о «Рафаиле», необходимо упомянуть и о детях Стройникова. Дело в том, что указ императора о запрещении Стройникову иметь потомство изрядно запоздал. К этому времени у бывшего капитана 2 ранга уже было два сына старший 16 летний Николай и младший 5-летний Саша. К моменту возвращения отца из плена старший сын, будучи уже гардемарином, служил на линейном корабле "Иоанн Златоуст", участвовал в крейсерстве у анатолийских и румелийских берегов, отличился при сожжении турецких кораблей под Пендераклией и под Акчесарой, за что получил чин мичмана «за отличие». К 1834 году, когда их отец был освобожден из крепости и переведен в матросы Черноморского флота, на том же флоте служили уже оба его сына. Старший лейтенантом честно нес службы у абхазских берегов, а младший был принят в кадеты. Один из современников описал ситуацию, когда один из офицеров публично оскорбил старшего из сыновей Стройникова, напомнив всем о преступлении его отца, за что был тут же публично отчитан вице-адмиралом Нахимовым.

Мне неизвестно каковы были отношения между отцом и сыновьями. Но, безусловно, одно, оба сына всеми силами старались реабилитировать свою фамилию в глазах флотской общественности, а потому служили не за честь, а за совесть. К 1853 году старший из сыновей Николай уже командовал корветом «Андромаха». Больше на свете он мечтал сойтись в поединке с «Фазли-Аллахом» и вернуть его в состав нашего флота или, потопив, смыть, наконец, семейный позор. Но его мечтам сбыться не удалось. Честь участвовать в отмщении выпадет его младшему брату лейтенанту Александру Стройникову. Пока же младший Стройников нес нелегкую вахтенную службу на линейном корабле «Париж»…

Корнилов покинул начальника Главного Морского штаба удрученный. Не заезжая никуда, он велел кучеру гнать свою коляску в Севастополь. Проезжая Николаев, заскочил к старику Берху.

– Как ни готовься к войне загодя, она всегда приходит неожиданно и выявляет массу недочетов! – в сердцах высказал разбуженному адмиралу.

Тот горестно затряс головой и прошамкал беззубым ртом:

– Ты уж постарайся, Владимир Алексеевич, одолеть супостата, а то с меня старого, сам понимаешь, какой нынче толк!

– Уж постараюсь! – торопливо кивнул Корнилов, заканчивая краткую и бесполезную беседу.

Дав в Николаеве необходимые указания, Корнилов сразу же поспешил дальше. Надо было срочно готовить флот к большой войне.

Прибыв на Графскую пристань осунувшийся и запыленный, пересел на катер и отправился на стоявший на рейде «Великий князь Константин». Вскоре с «Константине» ударила пушка и взвился сигнал: «Начальник штаба флота приглашает к себе флагманов».

Когда адмиралы собрались, Корнилов вкратце рассказал им о последних новостях.

– Вам Федор Михайлович, немедля выходить со своей эскадрой в море! – велел контр-адмиралу Новосильскому. – А вам, Павел Николаевич, – уже обращаясь к контр-адмиралу Вульфу с четырьмя линейными кораблями оставаться в обороне Севастопольской бухты!

Вице-адмиралу Станюковичу было велено готовить порт к обороне, обучать оставшихся на берегу моряков пальбе из орудий, устроить на возвышенностях телеграфы для сообщения о видимых на горизонте судах. В тот же день начальник штаба издал приказ: «…считаю обязанностью предупредить флагманов, командиров кораблей и других военных судов, что, несмотря на мирную стоянку на Севастопольском рейде, суда должны быть всякую минуту готовы к выходу в море для поражения неприятеля…»

На «Константин» был вызван командир фрегата «Коварна» Гувениус, фрегат которого только прибыл с моря и даже не закончил пополнять припасы. Времени у Корнилова было мало. Вручив капитан-лейтенанту новое письмо, в наставлении он был краток:

– Немедленно снова иди к Нахимову. На словах предай, что турецкий флот открыт. Я иду ему навстречу, ежели найду – дам бой, ежели не найду турок ни в Варне ни в Бургасе, то пойду на соединение с ним! Есть сведения, что турки собираются отправить на Батум флотилию с десантом. Пропустить ее нельзя!

– Есть! – кивнул головой командир фрегата. – Все исполню в точности!

В своем письме Нахимову Корнилов отмечал: «Кажется, турки не на шутку озлобились; посылаемую ими флотилию в Батум или Сухум Вы расколотите в пух; жаль, что не могу прибавить Вам парохода, все починяются. Я сего дня выступаю с тяжелыми кораблями в Калиакре, дабы встретить эскадру (турецких) кораблей. От Бургаса, далее которого я не пойду, проберусь к Вам на свидание, и тогда расскажем друг другу, что произошло. Желаю победы». Затем Корнилов собрал у себя в салоне командиров эскадры Новосильского.

– Готовиться к походу на Инаду и Варну! – объявил он им. – Если счастье даст нам встречу с неприятелем, надеюсь, что с Божьей помощью, офицеры и команды воспользуются случаем увеличить наш флот новыми судами!

– Но ведь манифеста о войне еще нет? – спросил командир «Трех Святителей» капитан 1 ранга Кутров.

– Поэтому нам разрешено истреблять только боевые суда. Купеческие же надлежит осматривать и отпускать, ежели нет военной контрабанды. Если же что-то найдете – захватывайте без всяких раздумий!

– Будут ли особые указания на случай боя? – поинтересовались собравшиеся.

– Атакуем при любом раскладе сил! По-моему – это лучшая из тактик! – усмехнулся Корнилов. – Будут ли на сей счет возражения у господ капитанов? Возражений у господ капитанов не было. Мимо в гудении парусов прошла «Коварна». Орудийные порты фрегата были открыты, а орудия выдвинуты по– боевому.

Через какой-то час на кораблях начался аврал. По бухте засновали баржи пороховые и продовольственные, водяные и со шкиперским имуществом. Туда-сюда засновали ялики и катера с офицерами, барказы с матросами. Эскадра Новосильского готовилась к выходу в море.

В штурманской выгородке «Константина» Корнилов лично сделал расчеты предполагаемого местонахождения турок, ловко орудуя параллельной линейкой грушевого дерева.

Едва вице-адмирал закончил расчеты с берега пришел катер. Адъютант Меншикова привез письмо. Ссылаясь на указание Николая Первого, Меншиков приказывал держать в море флот «оборонительно».

– А черт! – в сердцах швырнул на пол карандаш Корнилов. – Как же так можно воевать!

В смотрящем на внешний рейд окне адмиральского салона парусов ушедшего фрегата уже не было видно. Вдогонку «Коварне» был немедленно послан корвет «Калипсо» с приказом боевых действий не открывать. В своем письме к Нахимову он писал: «Только что отправил Вам, любезный Павел Степанович, решительную бумагу о ваших отношениях к туркам с фрегатом «Коварна», как должен послать корвет «Калипсо» остановить Ваше благородное стремление поколотить басурман. Сейчас прибыл курьер от князя Меншикова с известием, что он получил высочайшее повеление быть до времени в оборонительном положении и потому предлагает мне принять это к исполнению. Нечего делать, будем ждать у моря погоды… С удовольствием ожидаю с Вами встретиться, и может свалять дело вроде Наваринского. Опять предостерегаю от англичан: Вам известно, как они решительны, когда дело идет об истреблении чужих кораблей поодиночке; я все опасаюсь, что они выскочат из Босфора, чтоб на Вас напасть».