Текст книги "От Хивы до Памира. Последние герои Большой Игры"

Глава восьмая

Командир Красноводского отряда Маркозов выбрал для движения более короткую, хотя и безводную дорогу. Состав отряда определил в 12 рот, команду саперов и 4 казачьи сотни, с собой взяли 16 орудий, 7 ракетных станков. Всего 2220 человек.

Надо сказать, что Маркозов о солдатах заботился, так что подрядчиков, бывало, по причине своей горячности и за грудки хватал. Когда туркмены отказались продавать ему верблюдов, он их просто отобрал. Увы, верблюды были слабые и квелые. Тащить большие грузы они не могли. По бумагам Маркозов должен был взять провианта и фуража на два месяца, сколько взяли фактически, не знает никто.

Отряд выступил из Чикишляра четырьмя эшелонами и направился на северо-восток к урочищу Бугдайли, колодцу Айдин и далее к колодцу Игды на Узбое. Как полагали впоследствии специалисты, Маркозову следовало идти другой дорогой – через реки Атрек и Сумбар, а затем на Кизыл-Арват, где было больше водоемов. Но, желая подойти к Хиве первым, Маркозов выбрал самый короткий, но далеко не самый легкий путь.

Дело не заладилось с самого начала. Едва вышли в степь, как начали падать верблюды. Вьюки с них пришлось бросать прямо на дороге. Первый эшелон уже на первом переходе бросил 138 вьюков сухарей, то есть двухнедельный запас всего отряда. И это пройдя всего каких-то 18 верст! Кое-что, правда, потом подобрали следующие эшелоны, а казаки арьергарда просто кормили сухарями своих лошадей. Не пропадать же добру!

8 апреля отряд благополучно проследовал колодец Айдин на старом русле Амударьи и через три дня подошел к озеру Топиатану. Затем отряд продолжил движение. По следам уходившей партии туркмен Маркозов выслал казачью сотню. Настигнув противника, казаки завязали перестрелку, и туркмены разбежались кто куда. В одну из ночей туркмены пытались было пробраться к лагерю, но наткнулись на секреты и снова бежали.

Теперь впереди шел сводный казачий полк под командою князя Чавчавадзе. У колодца Игды один дивизион, под началом подполковника Левиса, в конном строю атаковал засевших там туркмен. Не выдержав удара, туркмены бежали в пустыню, прячась среди барханов. Нашими трофеями стали более тысячи верблюдов, пять тысяч баранов и около трехсот пленных. Последних, впрочем, отпустили, так как кормить их было нечем. Мы отделались одним раненым.

Из Игды Маркозов послал первого нарочного к Оренбургскому и к Туркестанскому отрядам.

Между тем жара все увеличивалась, а запасы воды быстро уменьшались. Вода из колодца потери не восполняла. Поэтому отряд двинулся дальше. Порядок движения был принят такой: шли утром с рассвета до 10 или 11 часов утра и вечером с 4 до и 9 часов. Остальное время отдыхали.

Туркмены-проводники, хорошо знакомые с условиями безводных переходов при такой жаре, советовали Маркозову свернуть с прямой дороги и прежде зайти к колодцу Бала-Ишем, чтобы напоить и дать собраться с силами людям и животным. Тем более что колодец был всего в 15 верстах. Увы, совет бывалых людей Маркозов отверг, заявив:

– Эти колодцы могли быть засыпаны!

– Как будто их нельзя отрыть! – ругались ему в спину офицеры.

Отряд продолжил движение к неблизкому колодцу Орта-Кую. При этом дорога разведана не была и войска шли на авось! Сам Маркозов со штабом обогнал пехоту, чтобы быстрее достичь колодца. Казакам приказано было взять лопаты на случай, если потребуется отрывать колодец.

А затем начался такой жаркий день, что люди буквально падали. На привале термометры показали 42°, а затем разом лопнули! Несмотря на это, пехота к 10 утра сделала около 25 верст. Потом все просто попадали без сил. Как полагали, до колодца оставалось еще 25 верст. Едва жара немного спала, отряд снова двинулся вперед. Приходилось торопиться: почти вся вода была выпита… Для лошадей же ее вовсе не брали…

Тем временем высокие песчаные бугры сменились еще более высокими холмами, состоявшими из мелкой раскаленной известковой пыли, в которой люди и лошади вязли по колена. Взбитая ногами пыль, стояла в воздухе сплошной стеной, затрудняя дыхание, и ложилась толстым слоем на лица. Лошади падали на каждом шагу и с трудом поднимались, люди быстро слабели. Некоторые не могли уже держаться и падали в изнеможении на землю… Несколько бутылок коньяка из офицерских запасов, раздаваемые глотками и каплями, несколько приводили людей в чувство, но не могли заменить воды. Наконец прозвучало страшное:

– Верблюды легли!

Услышав эти слова, офицеры и солдаты испуганно крестились, ибо смерть теперь жарко дышала им прямо в лицо… Если легли верблюды, терпеливые и выносливые животные – это значит, что они дошли до последней крайности. Теперь их можно даже убить – они не встанут. А если верблюды не встанут, то погибнут все, так как без «кораблей пустыни», несущих на своих горбах припасы, двигаться в песках невозможно.

Наступила темная ночь, невыносимая по духоте, повисшей в воздухе. Отряд по расчету прошел уже далеко более 30 верст, а колодцев все не было… Люди уже не могли не только двигаться, но даже говорить.

Из воспоминаний: «Потеряв физические силы, они (солдаты. – В.Ш.) начали падать духом. Проводники, не уверенные за темнотою ночи, не потерял ли отряд дороги на Орта-Кую, не могли и приблизительно определить расстояния до этих колодцев…»

Пришлось остановиться – была уже полночь, и дальше на авось идти не решился даже Маркозов. На поиски колодца был послан туркмен Ата-Мурад, в сопровождении фейерверкера из татар. Час проходил за часом, а посланников все не было. Посланные разыскивать колодцы точно канули в воду…

* * *

20 апреля останется навсегда памятным всем участвовавшим в Красноводском походе. Утром большинство верблюдов все же встало и снова продолжило путь. Но сколько они пройдут без воды, не мог сказать никто…

Чтобы почувствовать весь трагизм событий, представим слово очевидцу: «С наступлением жары последний порядок исчез… Люди падали в изнеможении на каждом шагу, и многие почти в бесчувственном состоянии… Помочь уже было нечем, коньяк весь истощился… Те, которые в состоянии еще были двигаться, побросали по дороге почти всю свою одежду и даже оружие… Поснимали даже сапоги и шли в одних рубахах… даже без исподних. Некоторые, совсем голые, рыли ямы и ложились, ища тени и влажности. Напади в это время человек двадцать туркмен, и позорный плен ожидал всю эту когда-то лихую кавалерию. Этим позором Россия была бы обязана Маркозову. Люди, оставленные по пути накануне, и теперь едва передвигались. Так, вразброд, еле живые, с потухшим взором, с поникшею головою, с отчаянием в сердце, плелись нога за ногу бедные казаки, под мертвящими лучами безжалостного солнца… Но вот показались верблюды: один, два… одиннадцать. Это вода, высланная кабардинцами (идущим позади Кабардинским пехотным полком. – В.Ш.)… Передние прибавили шагу и, сойдясь с караваном, бросились к вьюкам… Тут Маркозов наконец пригодился: он сам стал раздавать воду, «употребляя все усилия, чтобы сохранить при этом хоть какой-нибудь порядок». Но вода и так-то была весьма дурного качества, а тут еще она согрелась чуть не до степени кипятка, – понятно, что она помогла мало. Положение кабардинцев было едва ли не хуже. Выступив в этот день с рассветом, они вынуждены были остановиться уже на седьмой версте… Было только 7 часов утра, а уже изнурение было полное: весь отряд, как только встали на привал, повалился врастяжку кто где стоял; с трудом можно было расшевелить и поднять человека… Лагерь и верблюды более не охранялись: часовые, побросав оружие, лежали без движения на своих постах, более крепкие из них возвращались в лагерь, вымаливая воду, чтобы хоть несколько утолить мучительную жажду, и оставались совершенно равнодушными даже к угрозам наказания, по законам военного времени, за оставление часовым своего поста. Все знают, какое это наказание: смертная казнь расстрелянием… Что такое двенадцать пуль для человека, который и без того готов отдать жизнь за двенадцать капель воды! Прямой расчет: смерть более скорая и менее мучительная, чем от жажды, палящей все внутренности и ничем неутолимой! Дисциплина говорит: умри мучительною и медленною смертью, но только на своем посту. Да, она говорит это, она неумолимо карает за нарушение этого требования, но она говорит это человеку, говорит солдату, а есть предел, за которым уже нет ни человека, ни солдата, это смерть!

Скажите трупу: отчего ты лежишь в моем присутствии и не отдаешь мне чести? Он не слышит, не понимает и не боится… Дисциплина, одухотворявшая это тело, заставлявшая его двигаться, думать и не думать, как и когда прикажут, – эта вторая душа, – отлетела вместе с первой… Кто сам умирал в знойной степи, рядом с бочонком воды, которая уже не утоляет жажды, тот смотрит иначе: ни один злосчастный часовой расстрелян не был. Люди, очевидно, находились в состоянии полной невменяемости…

В лагере кабардинцев к трем часам пополудни воды уже не стало… К счастью, посланные с верблюдами в Бала-Ишем казаки дали знать, что колодцы всего в 15 верстах и не засыпаны, что воды много и хорошего качества. Туркменский аул, сидевший на этих колодцах, немедленно откочевал. Туда потянулись и все казаки, обманувшиеся в надежде найти у пехоты воду… Путь к Бала-Ишему представлял ту же картину борьбы последней энергии человека с непрерывными препятствиями, подавляющим зноем и усталостью. Только к 5 часам вечера начали подходить в лагерь кабардинцев посланные за водою верблюды. К 9 часам подвезено было всего до 230 бочонков и 50 бурдюков, то есть до 1300 ведер. Часть воды была тотчас отправлена навстречу все еще подходившим казакам. Некоторые из них едва могли добраться до лагеря, другие потянулись к Бала-Ишему. Привезенная вода несколько освежила людей; можно было по крайней мере набрать хотя один взвод, правда, едва способных держать оружие; взвод этот был отправлен к Бала-Ишему на случай нападения на потянувшихся туда казаков».

Факт весьма красноречивый: из шести рот пехоты и команды саперов, отдыхавших с 7 часов утра, едва набралось к вечеру 60 человек, способных к движению!

* * *

Кое-как передовой эшелон добрался до благословенных колодцев, растеряв на пути более ста человек, не имевших сил идти за другими, хотя дорога была несравненно легче прежней. Путь был обозначен трупами павших накануне казачьих лошадей и верблюдов.

Удивительно, но в эшелоне майора Козловского отставшим не давали воды в «виде наказания за нерасчетливую ее трату»! В кабардинском батальоне, например, на привале дали по котелку воды, а в сборной роте – по 9 крышек.

Затем Козловский получил записку Маркозова: «Идти на Бала-Ишем». Пошли… На 9-й версте Козловский получает новую записку: «Идти на Орта-Кую». Свернули… но сбили с толку проводников этим поворотом, так как никаких дорог не было и шли просто по барханам. Наконец остановились на ночевку. Люди в отчаянии пили собственную мочу. Дошли бы на следующий день изможденные солдаты до неблизкого колодца Орта-Кую, неизвестно. Но когда проводники ночью Козловскому доложили, что до Бала-Ишем всего 15 верст, он отправил туда за водой всех оставшихся верблюдов. Это решение спасло и людей, и верблюдов. Вода и пригодилась отступавшим казакам. На другой день отряд подтянулся к Бала-Ишему.

В Бала-Ишеме была немедленно произведена перекличка. После чего самые выносливые были отправлены искать и подбирать отставших, а также брошенное оружие и припасы. Переведя дух у Бала-Ишем, отряд двинулся к Орта-Кую.

Там нашли следы недавней туркменской кочевки, только что оставившей место. При этом сами четыре колодца засыпаны не были. Воды в них оказалось достаточно и хорошего качества.

– Почему туркмены не засыпали колодцы? – спросил одного из проводников Маркозов. – Ведь они знали, что мы воспользуемся этой водой?

Выслушав русского начальника, проводник поправил барашковую папаху:

– Вода слишком большая драгоценность, чтобы кто-нибудь посмел ее уничтожить! Ведь Аллах поместил ее в пустыне для всех путников!

Хотя найденная вода освежила людей, но жара нисколько не уменьшалась. Казаки отгоняли от воды своих лошадей. После долгой истомы ни лошадей, ни верблюдов нельзя поить вволю. Как не жаль было отнимать ведра с живительной влагой от бедных лошадей, но их надо было отнять, иначе смерть… Лошадей и верблюдов, конечно, поили, но спустя некоторое время.

А перспективы для Красноводского отряда были безрадостные. Несмотря на наличие воды, на дальнейшем маршруте колодцы были расположены куда реже, а расстояние между ними было куда большим. Это значило, что еще один-два перехода и весь отряд просто поляжет в песках. Когда подсчитали продовольствие, оказалось, что из-за падежа верблюдов и брошенного в песках груза хлеба до Хивы тоже не хватит. Увы, но выбор теперь был невелик: идти вперед и героически сгинуть в песках или, набрав воды в Орта-Кую, возвратиться, пока не поздно, в Красноводск, провалив экспедицию.

Что касается упрямого грузина Маркозова, то он собирался идти дальше, пусть даже с частью отряда. Для чего велел отобрать доброконных казаков, а также пять пехотных рот и дивизион горной артиллерии. Но тут уж единым фронтом против него выступили все старшие офицеры. Ситуация сложилась непростая. Поэтому был собран военный совет. Присутствовали подполковники князь Чавчавадзе и Левиз-оф-Менар, майор Козловский, капитан Мерковский, флигель-адъютант Милютин (сын военного министра), капитан Ореус и штабс-ротмистр Корсаков, врач Боейко и капитан Семенов. После недолгого разговора почти все пришли к единому решению – возвращаться. Маркозова поддержал лишь капитан Мерковский. И 22 апреля отряд двинулся обратно на Игду.

* * *

Отступление тоже было нелегким. В лицо офицерам и солдатам дул сильный встречный ветер, поднимавший тучи песка, затмевавшего солнце. Впрочем, это спасало от палящих лучей и жары, ветер был все же лучше неподвижной духоты. Вскоре снова начался падеж верблюдов. Особенно много пало животных на трудном переходе от Игды до Джамала. Только последнюю часть пути отряд, несмотря на зной и утомление, совершил уже достаточно благополучно. 14 мая в Красноводск вступил последний эшелон. Поход был кончен.

Теперь настало время подсчитать потери. Как оказалось, из трех с половиной тысяч верблюдов выжили только восемьсот, много пало и лошадей. Умерших было всего несколько человек, но ослаблены и вымотаны были все.

Вскоре к Красноводску подошли корабли Каспийской флотилии, и начался перевоз войск в место их постоянной дислокации на Кавказ. В Красноводске был оставлен лишь небольшой гарнизон.

Провал похода Красноводского отряда лежит полностью на полковнике Маркозове, который не удосужился детально изучить маршрут похода, не запасся необходимым количеством воды и набрал слабых и негодных к трудным переходам верблюдов.

Годом ранее, проводя разведку, Маркозов дошел до колодца Игды и, собрав расспросами сведения о дальнейшей дороге до границы Хивы, не удосужился проверить их рекогносцировками, а поэтому не знал ни истинного расстояния до следующих колодцев, ни точного направления к ним. Для выпускника Академии Генерального штаба легкомыслие непростительное! Почему Маркозов так поступил? Да потому, что мечтал о генеральском чине и орденах, мечтал о первенствующей роли своего отряда в Хивинском походе, не желая быть ни вторым, ни третьим.

Увы, пустыня, как и море, не прощает непочтительного отношения к себе. Вот и на этот раз зазнайство и шапкозакидательство одного едва не погубило тысячи… Впоследствии военные историки вообще будут считать, что возвращение отряда обратно с такими потерями можно считать огромной удачей… При этом признаем, что войска Красноводского отряда свой долг исполнили до конца.

Любопытно, что после окончания похода Маркозов получил благодарность от командующего Кавказским военным округом. Однако вскоре всеобщее осуждение кавказских офицеров вынудило его уйти в отставку. Впрочем, выждав несколько лет, Маркозов снова восстановился в армии, а впоследствии сумел дослужиться до полного генеральского чина…

Глава девятая

Когда объединенный отряд генерала Веревкина подошел к Хиве, стало понятно, что это весьма серьезная крепость. Хиву опоясывали высокие зубчатые стены с башнями. Кроме того, город был окружен рвом от двадцати до двадцати футов шириной. В сам город вели крытые ворота с тяжелыми башнями по бокам. При этом стены были двойные – наружная и внутри города. Внутренняя стена, с частью города, которую она окружала, образовывала цитадель длиной в милю и шириной в четверть мили. За этой стеной располагались ханский дворец, большая башня, несколько медресе и административные здания. Над городскими стенами возвышались многочисленные купола мечетей и стрелы минаретов.

Едва наши приблизились к городу, стоявшее перед ним хивинское войско немедленно открыло огонь из форштадта. Был открыт огонь и с крепостной стены.

Теперь надо было решаться: остановить войска на дистанции залпа и ждать Кауфмана или же атаковать самим? Веревкин решил атаковать! Впоследствии ряд историков будут упрекать Веревкина, что он не пожелал ни с кем делиться славой покорителя Хивы. Но что именно думал тогда Веревкин, мы не знаем… Дело в том, что Веревкин стоял уже под стенами Хивы, а туркестанцам осталось до нее еще 70 верст.

Как бы то ни было, следующим утром наши батальоны двинулись вперед через сады. Вскоре начался жестокий бой, постоянно переходящий в рукопашный. Хивинцы жаждали поквитаться за вчерашнее поражение и с особой яростью бросались в атаку. Но точная стрельба русской артиллерии, обстреливавшей стены через головы своих, а также грамотное взаимодействия пехоты и казаков вновь добыли нам победу. Первыми к арыку Палван-Ата, протекавшему всего в двухстах саженях от стены, прорвались две роты Апшеронского полка во главе с майором Буравцевым. Быстрота и дерзость этой атаки ошеломила хивинцев, и, оставив предмостное укрепление, они бежали, бросив несколько пушек. Но вскоре к кладбищу, расположенному рядом с арыком, подошла хивинская пехота, и снова начался яростный бой.

Большая партия хивинцев засела в стоявшем рядом со зданием медресе и начала стрелять в пробегавших мимо апшеронцев. Тогда два десятка солдат стремительным броском атаковали медресе и ворвались туда, переколов его защитников штыками. С нашей стороны несколько человек тоже было ранено.

В это же время выстрелом со стены был ранен в лицо и сам Веревкин. Зажимая платком льющуюся из разорванной щеки кровь, он подозвал начальника штаба Саранчева:

– Владимир Семенович, принимай команду. А я, кажется, отвоевался!

– Все сделаю как должно, – лаконично ответил Саранчев и тут же приказал артиллерии максимально усилить огонь по крепости.

Увы, хорошо укрепленный город с двадцатитысячным гарнизоном оказался не по зубам малочисленному русскому отряду. Опасность положения апшеронцев и ширванцев под стенами вынудила их, оставив нескольких убитых, отойти, вынесли только раненых. При этом отход был совершен в полном порядке. На следующий день хивинцы позволили нашим подобрать погибших под стенами города. Увы, все они оказались обезглавленными и с распоротыми животами…

* * *

Тем временем в городе началась паника. Ее инициатором оказался сам хан. Видя, как русские снаряды крошат стены, Мухаммед Рахим впал в прострацию, а когда очередной взрыв потряс и дворец, он вскочил на лошадь и с несколькими телохранителями бежал в ближайший город Хазават, к туркменам. При этом хан бросил не только ближайшие окружение, но и свой гарем… После этого в столице Хорезма уже никто ничем не командовал – все только бегали и истошно кричали.

28 мая был разграблен мародерами ханский дворец. Впрочем, говорили, что на самом деле все богатства были припрятаны женами хана. Кое-что было впоследствии найдено и отправлено в Петербург для представления императору.

Под шумок несколько вельмож попыталась провозгласить новым правителем ханского брата Атаджана-тюру, сидевшего в городской тюрьме по обвинению в заговоре. Когда за Атаджаном-тюрю пришли, он решил, что его пришли убивать, и потерял сознание. Вельможи кое-как привели бедолагу в чувство и потащили во дворец. Тем временем другая группа вельмож там уже вручила власть дяде бежавшего хана Сеиду Эмиру-Уль-Омару. Увидев конкурента, Сеид Эмир-Уль-Омар гневно сдвинул брови:

– Зачем притащили Атаджана? Тащите обратно!

Бедняга вторично лишился чувств, и его снова отволокли в тюрьму.

Понимая, что оборонять Хиву уже никто не будет, а обстрел только увеличит число жертв, Сеид Эмир-Уль-Омар выслал парламентеров. Размахивая белым полотенцем, те вышли из ворот. Бой стих. К парламентерам подъехал на коне полковник Ломакин, которому Веревкин поручил вести переговоры. На попытки хивинцев добиться от наших прекращения огня и отвода войск и начала переговоров через три дня Ломакин отрицательно покачал головой:

– Здесь и сейчас! Мои требования таковы – немедленная капитуляция и сдача всего оружия! Остальное решим потом! Где ваш хан?

Переговорщики замялись. Вперед выступил седобородый аксакал:

– Его величество соблаговолил перенести свое драгоценное тело из Хивы в Хазават!

– Заварил кашу, а сам сбежал! – стукнул нагайкой по сапогу Ломакин. – Вот шельма!

Парламентеры вздрогнули:

– Мы согласны на все ваши условия!

– Сразу бы так, – усмехнулся Ломакин. – Отворяйте ворота и тащите сюда все пушки, ружья и сабли.

Нескольких старейшин Ломакин отправил к Кауфману, чтобы те лично сообщили командующему о сдаче города.

Вскоре ворота Хивы раскрылись и из них потащили пушки и начали сбрасывать в кучи стрелковое и холодное оружие. К воротам и трофеям встали караулы. Над ближайшей стеной Хивы взвилось русское знамя.

Когда подсчитали потери, выяснилось, что в отрядах Веревкина и Ломакина при занятии Хивы было убито 4 человека, а ранено четыре десятка, в том числе сам Веревкин и 6 офицеров. Еще десяток солдат был контужен близкими разрывами снарядов.

При этом как такового штурма крепости в классическом его понимании не было. Наши не копали апрошей, не лезли на стены по лестницам, не пробивались внутрь через проделанные проломы. Впоследствии известный военный историк генерал-лейтенант М.А. Терентьев называл бой за Хиву «перепалкой». И это вполне справедливо.

* * *

К этому времени к Хиве с юга уже подходил отряд Кауфмана. Наших солдат и офицеров поражали богатые сады, которые тянулись от реки до самой столицы ханства, возделанные поля и огороды, густые тенистые рощи, виноградники, широкие арыки, пруды со свежей прозрачной водой. Историк Хивинского похода Ф.И. Лобысевич писал: «Все участвовавшие в рекогносцировке были поражены, войдя в район садов, созданных богатыми результатами трудов человеческих рук, и после продолжительного скитания по степям всем казалось, что они переступили границы рая. Поля были возделаны с такой тщательностью и чистотой, которые не случалось видеть в других частях Средней Азии. Все здесь показывало трудолюбие и порядок. Существует мнение, что все, сделанное в ханстве, составляет исключительно результат тяжелых трудовых дней 40 тысяч персидских рабов, освобожденных от ига рабства с приходом нашим в Хиву. Это мнение не вполне верно. Конечно, 40 тысяч человек рабочей силы было большим подспорьем в экономическом быте хивинского населения; тем не менее хивинцы и сами по себе, а особенно узбеки, оседлое население, чрезвычайно трудолюбивы и с замечательной тщательностью и старанием занимаются обработкой своих земель. Прекрасно возделанные поля и пашни узбеков, напоминающие поля Северной Италии, составляют плод и результат усиленных трудов и работы непосредственно самих узбеков». Поразили разветвленная оросительная система и обилие воды в ней; одновременно русские офицеры удивлялись, почему хивинцы не разрушили многочисленные мосты через широкие арыки, похожие порою на судоходные каналы. Если бы они это сделали, экспедиция столкнулась бы с огромными трудностями при продвижении к Хиве. К 20-м числам мая резко ухудшилось продовольственное снабжение отряда – практически кончились сухари, не стало мяса и даже конины, которой питались последнее время. В то же время русские повсеместно заставали пустые дома, брошенные сады и поля. По приказу хана его слуги согнали местных жителей в Хиву, чтобы защищать ханскую крепость, а их жилища и имущество разорили и разграбили. Русские могли повторить ту же практику и забирать в свою пользу все, что найдут для себя полезным, но был строжайший приказ Кауфмана: «Я строго воспрещаю обижать мирное население и брать у него что-либо бесплатно и произвольно. Я вполне уверен и рассчитываю, что собственно войска мне никогда не придется укорить в нарушении принятого мной по отношению к мирному населению права, которое я объявил жителям Хивинского ханства в моей прокламации к ним».

* * *

Ко времени капитуляции Хивы основные силы Кауфмана еще находились в пятнадцати верстах от города – у селения Янги-Арык. Еще до прибытия старейшин к Веревкину к Кауфману прискакал двоюродный брат хана Инак-Иртазали. Упав ниц перед русским генералом, он сообщил:

– Мухаммед Рахим, да будут благословенны его имя и его престол, готов отдаться на милость Белого Царя!

– Заверений двоюродного брата мне недостаточно, – скривился Кауфман. – Я требую, чтобы ко мне завтра прибыл лично сам хан!

К 29 мая хан не явился.

– То, что правитель Хивы скрылся именно у туркмен, меня очень тревожит, – сказал Кауфман. – Значительную часть хивинского войска составляет туркменская конница, да и туркмены занимают в Хорезме особое положение. Не хватало, чтобы беглец поднял против нас пустынные племена!

– Будем ловить хана? – интересовались штабные.

– Будем готовить экспедиционный отряд для похода в земли йомудов, – после минутного раздумья ответил Кауфман. – Там и беглеца изловим, и кочевников приструним.

Веревкину Кауфман написал: «Сейчас хан прислал ко мне родственника своего для переговоров. Я отвечал, что завтра подойду к городу и если хан желает мира, то пусть выедет сам ко мне навстречу. В 4 1/2 часа утра, 29 мая, я выступлю; часов в 8 буду верстах в 6 от Хивы; там остановлюсь. Прошу ваше превосходительство со вверенным вам отрядом передвинуться к Палван-арыку, на мост Сары-Купрюк. Посланный от хана уверяет, что йомуды не слушают хана и воюют вопреки его ханской воле. Я разрешил хану иметь свиту до 100 чел.; приму его на своей позиции. Было бы очень хорошо, если бы ваше превосходительство успели к 8 часам быть у моста Сары-Купрюк. Если из города против вас не стреляют, то и вы до разрешения вопроса о войне и мире, также не стреляйте».

Но Веревкин не счел возможным исполнить приказание Кауфмана. Официально из-за наличия раненых, которых трудно было бы перевозить. Навстречу Кауфману он послал только две пехотные роты и четыре казачьи сотни, а вместо себя – Ломакина. С остальными войсками Веревкин остался на месте. Почему так поступил Веревкин? Во-первых, потому, что не хотел отдавать Кауфману фактически уже захваченную им Хиву. Во-вторых, потому, что самому Кауфману он подчинялся временно и, зная о противоречиях между оренбургским и туркестанским генерал-губернаторами, хотел на этом сыграть.

Утро 29 мая 1873 года было тихим. Хивинцы к этому времени заделали пробоины в воротах, а сбитые зубцы стен подновили глиной. Сами они сидели между зубцами, свесив ноги на нашу сторону, и любовались так называемой томашей – развлечением. Наши солдаты, в свою очередь, стояли кучками под самыми стенами и вели разговоры с любопытствующими со стен защитниками.

Кто-то крикнул наверх:

– Эй, халатники, сдавайте пушки!

На это хивинцы охотно спустили на веревках два фальконета.

Одновременно со стен начали спускаться на веревках и персидские рабы. Хивинцы для вида палили по ним из ружей, но безвредно. Сбежавшие пленники сообщили, что после бегства хана в Хиве водворились беспорядки и якобы всех рабов собираются вырезать, в том числе и русских. Эти рассказы взволновали офицеров и солдат. Разговоры с хивинцами прекратились.

Узнав, что в Хиве все еще существует сильная партия войны, Веревкин приказал:

– Будем занимать Шахабадские ворота и часть стен в обе стороны. Если не сдадут добром, возьмем силой!

То, что произошло дальше, впоследствии ветераны среднеазиатских походом называли не иначе как опереткой!

Дело в том, что ключи от городских ворот везде в Средней Азии находятся в руках особого чиновника кур-баша (начальника ночной стражи). В это время все хивинская верхушка уже ждала подхода Кауфмана и вовсе не желала иметь дело с каким-то его подчиненным, поэтому дядя хана Сеид Эмир-Уль-Омар со свитой и кур-баша вместе с ключами направились к Кауфману.

В шести верстах от города они встретились. Старик Сеид Омар снял шапку и поклонился Кауфману, сообщив, что хан бежал к туркменам, а Хива сдается на милость победителей. Приняв ключи, Кауфман двинулся к Хиве. В двух верстах от города встретил колонну Ломакина, высланную к нему Веревкиным. У моста Сары-Купрюк Кауфман приказал остановиться, чтобы привести войска в порядок перед торжественным вступлением в Хиву. В это время неожиданно послышалась канонада со стороны Оренбургского отряда, а затем прискакали перепуганные хивинцы, крича, что там русские опять начали стрелять по городу… Что мог подумать Кауфман? Только то, что хивинцы опять обманывают и атакуют отряд Веревкина!

* * *

Тем временем Веревкин решил все же войти в Хиву. Посланные к стенам толмачи, начали кричать сидевшим на стене хивинцам, чтобы те открыли ворота. В ответ хивинцы кричали:

– Ключей у нас нет, все начальники уехали к вашему Ярым-падишаху!

– Передайте, что, если ворота не откроют, мы их разнесем пушками! – разозлился Веревкин.

– Делайте, что хотите! Это уже не наша забота. Тем более что вторые Хазараспские ворота уже открыты для встречи Ярым-падишахом, который едет со стороны Хазараспа.

После этого Веревкин дал приказ разбить ворота. После нескольких попаданий в них образовалась щель, в которую устремились две роты Самурского полка во главе с подполковником Скобелевым.

Таким образом, Шахабатские ворота с прилегавшими стенами были заняты нашими войсками как будто бы с боем. Как раз в это время с другой стороны Хивы отряд Кауфмана уже строился в колонну для торжественного вступления в город с музыкой…

Узнав об этом и поняв, что все закончено, Веревкин через начальника штаба приказал Скобелеву остаться у стен, но было поздно. Азартный подполковник уже рванул во главе двух рот в центр города, чтобы первым успеть захватить ханский дворец.

В это время встревоженный выстрелами Кауфман немедленно послал к Шахабатским воротам Сеид Омара, чтобы жители прекратили нападать на русских. Веревкину он послал такую записку: «Прибыв на позицию, я был встречен полковником Саранчевым и славными войсками, под вашим начальством состоящими. К удивлению моему, я слышу с вашей стороны выстрелы. Приехал ко мне Мат-Нияз; он уверяет, что батареи ваши открыли огонь против города. Хан из города ушел вчера с йомудами. Когда обоз отряда стянется, я полагаю, с частью отряда и с войсками от вас, войти в город и занять цитадель и ворота, грабежа не должно быть. Надеюсь около двух часов выступить. Нужна большая осторожность, теперь даже больше, чем прежде. Я беру ваши роты, орудия и кавалерию, чтобы они были представителями Кавказского и Оренбургского округов. Поздравляю вас с победою и с раною, дай Бог скорее выздороветь».