Текст книги "От Хивы до Памира. Последние герои Большой Игры"

К радости солдат, все баснословные рассказы казахов, будто речная вода вредная, а верблюды дохнут от местных ядовитых мух и речной ядовитой травы, оказались вздором.

Сам Кауфман, не теряя времени, послал четыре предписания: Маркозову, Ломакину, Веревкину и начальнику Аральской флотилии Ситникову о своем намерении занять ближайший кишлак Шейх-арык, а затем общими силами идти на Хиву. Как стало известно позднее, письма главнокомандующего получили все, кроме Маркозова, который в это время уже отходил к Каспийскому морю.

Глава седьмая

На рассвете следующего дня наши войска снялись с бивуака и двинулись к наилучшему месту переправы напротив кишлака Шейх-арык. Навстречу на лодках выехала депутация кишлака. Седые аксакалы обратились к Кауфману со словами:

– Мы будем курами того, чье просо раньше созреет!

– По крайней мере, честно! – хмыкнул главнокомандующий.

Чуть поодаль Кауфмана ожидали без шапок уже посланцы самого хана с его письмом и просьбой остановиться для переговоров. Но Кауфман отослал посланцев обратно без ответа.

– Переговариваться следовало раньше! – сказал он Троцкому, когда те ускакали.

Наконец подошли к месту будущей переправы. Утомленные солдаты поставили палатки у самой воды, после чего упали в густую зеленую траву, приходя в себя. А неподалеку уже тянуло дымом, то кашевары варили мясную кашу и кипятили чай…

К этому времени в некоторых ротах и сотнях уже кончились сухари. Впрочем, расторопный подрядчик Громов доставлял конину, которою и питались все, начиная с Кауфмана.

Вечером к главнокомандующему прискакал гонец с письмом уже от дяди хана Сеид Эмир-Уль-Омара, который решил сыграть свою политическую игру и сообщил, что оренбуржцы заняли Кунград и Ходжейли. В ответном письме Кауфман просил ханского дядюшку прислать хлеба, ячменя и скота в «доказательство вашего мирного расположения». Но ушлый дядя ничего не прислал.

Хивинцы, впрочем, еще раз попытались испортить нам отдых. Подтянув к противоположному берегу несколько пушек, противник открыл огонь. Одно из ядер едва не попало в стоявших рядом великого князя Николая Константиновича и князя Евгения Максимилиановича. В ответ Кауфман приказал генералу Головачеву поставить на нашем берегу восемь орудий и уничтожить артиллерию противника. Вскоре задача была выполнена и противоположный берег очистился.

После этого адъютант есаул Колокольцев поставил главнокомандующему походную скамейку. Усевшись на нее, Кауфман принялся в бинокль рассматривать противоположный берег. Где-то там невдалеке находилась загадочная и неприступная Хива.

Убрав бинокль, Кауфман придирчиво оглядел свой лагерь. Опытному военачальнику одного взгляда было достаточно, чтобы понять – после того, как люди пришли в себя, лагерь зажил своей обычной жизнью. Наш берег был усыпан пьющими воду лошадьми, верблюдами, купающимися и стирающими одежду казаками и солдатами. Саперы уже приводили в порядок лодки-каюки, грузили в них припасы, артиллеристы тащили к лодкам свои пушки.

– Молодцы! Молодцы, ребята! – довольно кивнул Кауфман.

Наконец все было готово, и началась переправа. Под рукой у нас было три больших каюка, вмещавшие от 50 до 75 человек, и восемь маленьких, в которых помещался десяток солдат. Первым рейсом перебросили на противоположный берег две роты, которые сразу же заняли там оборону. Затем паромная переправа заработала полным ходом. На плавание каждой лодки от берега до берега требовалось каких-то 20 минут, еще столько же на возвращение. Однако часто течением их относило далеко вниз, и тогда приходилось выгребать почти час. Лошадей переправляли вплавь. Большую часть верблюдов, напоив, отправили обратно к отрядам, оставленным на Алты-Кудуке и Хала-Ате.

Переправа шла непрерывно в течение целого дня. Хивинцы, получив накануне наглядный урок, нас больше не побеспокоили. Но к вечеру из-за поднявшегося ветра Амударья вздыбилась и разлилась. Пришлось переносить лагерь на возвышенность, а сама переправа значительно удлинилась по времени. Как бы то ни было, на следующий день основные силы отряда были перевезены. После чего на левый берег реки перебрался и Кауфман со штабом.

Переправившись наши вступили в кишлак Шейх-арык, окраинное селение Хивинского оазиса. Приезжавшие к Кауфману накануне аксакалы встретили наших солдат и офицеров со страхом. Местные хивинцы были худы и мускулисты, все как один с длинными черными бородами и испуганным выражением лиц. Одеты местные были в грязные шаровары, рубахи бумажной материи, сверху неизменные халаты до пяток. На голове у всех мерлушковые шапки, при этом почти все босиком. Глашатаи из казахов зачитали населению прокламацию Кауфмана, в которой тот уверял жителей ханства, что, если они будут спокойно сидеть по домам, их никто не побеспокоит. При этом их собственность и жены будут неприкосновенны, и русские будут честно платить деньгами за поставку фуража и провизии. После оглашения прокламации настороженность сменилась на дружелюбие. Поняв, что к чему, местные сразу же открыли базар, куда со всей округи начали свозить возы муки и овощей, цыплят и овец, фруктов и риса, чая и кумыса. Там же «с пылу» продавали аппетитные пшеничные лепешки и многое другое. Повсюду шел оживленный торг. Русский двугривенный охотно принимался за местную тенгу. Между собой продавцы и покупатели объяснялись на казахском или просто жестами, причем наши на деньги не скупились. Это сразу произвело должное впечатление на продавцов, и отношения стали самыми добросердечными. Вечером у артельных котлов шли настоящие пиршества со свежей бараниной, горячим хлебами, медом и абрикосам.

Отдохнув в Шейх-арыке почти неделю, 27 мая Кауфман, оставив три сотни казаков для охраны переправы, сам двинулся к Хиве. Особого сопротивления не было. Защитники оазиса повсеместно поспешно отступали, и наши вскоре без боя заняли находившийся на пути город Хазарасп. Еще день спустя отряд Кауфмана уже наблюдал в бинокль стены столицы Хорезма. Теперь оставалось только ждать подхода Оренбургского и Мангышлакского отрядов.

* * *

В течение февраля 1873 года Оренбургский отряд генерала Веревкина стягивался из Оренбурга, Орска и Уральска в Эмбинское укрепление. Личность генерала Веревкина в истории покорения Средней Азии весьма примечательна. Родился Николай Александрович Веревкин в 1820 году, учился в Московском кадетском корпусе и в 1839 году был выпущен оттуда прапорщиком в артиллерию. Отличился во время подавления Венгерского восстания в 1849 году, за что получил Владимира 4-й степени и эполеты штабс-капитана. В Крымскою войну участвовал в осаде Силистрии, где командовал артиллерийским дивизионом, затем воевал под Севастополем. За бой у Черной речки получил золотую саблю с надписью «За храбрость», а за всю Севастопольскую кампанию – чин подполковника. В 1861 году Веревкин был направлен в Среднюю Азию офицером для особых поручений при командире Оренбургского корпуса. Участвовал во взятии Яны-Кургана. За боевые отличия был произведен в полковники и назначен начальником Сырдарьинской линии. За взятие Туркестана Веревкин получил Георгиевский крест 4-й степени и чин генерал-майора. А вскоре был назначен наказным атаманом Уральского казачьего войска. Что и говорить, военная биография у Веревкина была волне достойная. Супруга его Елизавета Петровна была душой местного благородного общества. По свидетельству современницы, «госпожа Веревкина была лучше всех, брюнетка, чисто классическая красота, с античными чертами лица, пышными плечами, умными, большими, черными глазами, высокого роста, стройная и, как говорят французы, «царской осанки». Занималась иконописью и портретной живописью. Жили Веревкины дружно и воспитывали трех детей.

Хорошо понимая, что ждет впереди, опытный Веревкин подготовкой отряда занимался серьёзно. Активно велась закупка продовольствия, фуража, медикаментов и амуниции. Один из участников событий – военный инженер Саранчев – писал: «Своеобразность и трудность похода, предпринятого в суровую зиму в предвидении, что придется на походе встретить весну и, затем, двигаться по безводной степи при страшной летней жаре, заставила серьезно заниматься мерами относительно здоровья людей».

Помимо огромных запасов муки, сухарей и круп Веревкин заготовил сто сорок пудов сушеной капусты, 800 пудов овечьего сыра-круты и даже 15 пудов сушеного хрена. Имелись также запасы сушеного лука, соли, перца, уксуса, сгущенного молока, клюквенного экстракта и многого другого. Следует сказать, что часть продовольствия закупалась на добровольные пожертвования оренбуржцев, щедро дававших на благое дело.

Для офицеров и солдат Веревкин приобрел четыреста войлочных палаток-юламеек, каждая из которых вмещала по десять человек. Эти юламейки отлично спасали как от холода, так и от жары. Все солдаты на холодное время получили полушубки и валенки, подшитые кожей.

30 марта Оренбургский отряд выступил из Эмбинского укрепления и сразу же столкнулся с трудностями. Из-за снежных заносов верблюды не могли добывать корм, стали быстро слабеть и гибнуть. Поэтому часть грузов пришлось вскоре бросить.

Тем не менее к середине апреля Веревкин довел отряд до урочища Исен-Чагыл, что у северо-западного побережья Аральского моря. Там люди, верблюды и лошади трое суток приходили в себя. Далее оренбуржцы двинулось вдоль западного побережья Арала к кишлаку Урга. 2 мая авангард отряда подошел к хивинскому укреплению Джаны-Кола, которое оказалось брошенным. В Джаны-Коле запаслись водой, а верблюды подкормились прибрежным камышом. После небольшой передышки, оставив в укреплении небольшой гарнизон, Веревкин двинул отряд на юг, к городу Кунграду. Когда 8 мая наши достигли Кунгарда, выяснилось, что около него расположился хивинский отряд в тысячу конников.

– Ну, это для нас не преграда! – заявил Веревкин и велел авангарду атаковать хивинцев.

Авангард было завязал с противником перестрелку, но хивинцы бежали, не приняв боя.

Неподалеку от Кунграда казаки наткнулись и на страшную находку – двенадцать обезглавленных тел моряков с Аральской флотилии.

История этой трагедии такова. Для взаимодействия с Оренбургским отрядом были направлены два парохода флотилии «Самарканд» и «Перовский» и три баржи под командой капитана 2-го ранга Ситникова, 28 апреля они вошли в реку Улькандарью и подошли к крепости Ак-Кола. Пароход «Самарканд», под флагом командующего флотилии капитана 1-го ранга Ситникова, имея на буксире две баржи, шел впереди, а пароход «Перовский» с одной баржей – за ним. Как только суда подошли на пушечный выстрел, крепость открыла огонь. Флотилия не замедлила ответом. Скоро хивинские пушки были подбиты, но последним выстрелом их на «Самарканде» был пробит борт, а осколками разбившегося ядра ранено семь матросов (двое вскоре умерли) и капитан 1-го ранга Ситников. После этого пароходы подошли на 75 саженей к берегу и продолжали пальбу, пока хивинцы не бежали из крепости.

После этого флотилия продолжила движение дальше по реке, пока не встала на якорь в 40 милях от Кунграда. Для связи с Оренбургским отрядом Ситников отправил небольшой отряд из девяти матросов, топографа и унтер-офицера под началом прапорщика корпуса штурманов Шебашева. К несчастью, Шебашев доверился некоему местному жителю Утену Мусабаеву, который заманил моряков в свой кишлак и там организовал их убийство. Тела казненных моряков хивинцы выбросили на съедение собакам, а головы повезли в Хиву, чтобы продемонстрировать хану.

Узнав о злодеянии, разгневанный Веревкин приказал сжечь кишлак, где было совершено подлое убийство, и казнить всех виновных. Говорят, что, узнав о трагедии моряков, Кауфман только вздохнул:

– Погибшие моряки безусловно герои! Увы, а геройством одних всегда выглядывает преступная халатность других. Поэтому было бы справедливо, что, вешая кому-то на грудь Георгия, другого одновременно отдавать под суд!

* * *

В Кунграде к оренбуржцам присоединился и мангышлакцы полковника Ломакина. И снова над песками гремело могучее русское «ура»!

Мангышлакский отряд был собран в начале апреля у колодца Порсу-бурун, что недалеко от побережья Киндерлинского залива Каспийского моря. Основу отряда оставили роты кавказских полков – Апшеронского, Самурского и Ширванского, две сотни дагестанских конников да четыре сотни кубанских и терских казаков. В отряд были назначены офицеры, ставшие впоследствии знаменитыми, – подполковники Михаил Скобелев и Николай Гродеков. Вместе с отрядом следовали и три иностранца: лейтенант гусарского Вестфальского полка Штумм, его ординарец и американский журналист Мак-Гахан.

В течение первый двух недель апреля Ломакин занимался сбором верблюдов для каравана. Затем он разделил отряд на три эшелона и 14 апреля с авангардом двинулся на Хиву. Уже первые дни похода оказались очень трудными. В пустыне стояла сильная жара, а взятые отрядом запасы воды быстро иссякали. Пройдя всего 60 верст от Киндерли до колодца Сенек, люди совершенно выбились из сил.

Привычные к степным походам ширванцы, а также апшеронцы, бывавшие уже на Мангышлаке, выносили это тяжкое испытание сравнительно бодро. Самурцы же падали в изнеможении. Пришлось побросать тяжести со всех повозок, чтобы уложить на них обессиленных солдат. Офицеры отдавали им своих лошадей, а сами шли пешком; некоторые даже несли на себе солдатские ружья.

Из воспоминаний участника событий: «В 7 часов уже запекало солнце, во рту начало сохнуть, и мы поминутно останавливались, чтоб утолить жажду остатками соленой киндерлинской воды, но с каждым выпитым стаканом жажда становилась все нестерпимее. В 11 жар стал невыносимым. Пот струился по лицам и огромными пятнами выступал наружу сквозь китель и околыш фуражки… Я видел, как один солдат подошел к лезгину-милиционеру, проходившему мимо с бутылкой воды. Лезгин сжалился, поделился, но денег не взял».

Недалеко от Семека, у колодца Биш-Акты, Ломакин заложил укрепление Святого Михаила. Далее Мангышлакский отряд поэшелонно двинулся на плато Устюрт. На переходе инициативные Гродеков и Скобелев совершили несколько дерзких рейдов в кочевья казахов, у которых забрали верблюдов, так необходимых для обоза. А воды по-прежнему не хватало. С большими лишениями отряд добрался до колодца Ильтедже. Последние версты солдаты шли только потому, что офицеры постоянно приободряли их криками:

– Вода! Вода! Скоро будет вода!

Переведя дух у колодца Ильтедже, мангышлакцы направились к колодцу Бай-Чалыр. Там Ломакин разделил отряд. Первый эшелон подполковника Скобелева он направил к урочищу Ак-Чеганак, что располагался у юго-западной оконечности пересохшего озера Айбугир, а сам с главными силами пошел к колодцу Алан.

Один из участников Хивинского похода – А.И. Красницкий – так писал о Михаиле Скобелеве: «В одной кучке шел пешком совсем еще молодой подполковник Генерального штаба. Он был красив и строен. Шел он, стараясь сохранить молодцеватый вид. По крайней мере, он не гнулся, как многие из его товарищей, нес высоко голову; его белый китель был застегнут на все пуговицы. Видимо, что только страшным усилием воли подавлял он невыносимые страдания этого пути. Иногда он приостанавливался, тяжело переводил дыхание и опять, стараясь держаться ровно, шел вперед».

5 мая эшелон Скобелева подошел к колодцу Аты-Бай, где вступил в жестокий бой с киргизами. У колодца Скобелев, шедший впереди с небольшим разъездом, обнаружил стадо верблюдов под охраной пастухов. Почти сразу же вспыхнула схватка за воду. Киргизы открыли по пришельцам огонь, а те, несмотря на малочисленность, бросились в атаку. Оценив свое преимущество, кочевники стали окружать отряд Скобелева и ему пришлось послать за подкреплением. Узнав о случившемся, майор Аварский взял роту Апшеронского полка, с которой поспешил на выручку. Более трех верст солдаты бежали по страшной жаре, но успели вовремя. К этому времени Скобелев был уже шесть раз ранен пиками и саблями, получили ранения и другие офицеры.

Из воспоминаний очевидца: «Подполковник Скобелев и те офицеры, и казаки… выхватили сабли и револьверы и в карьер бросились на прикрытие каравана. Киргизы приняли их в пики, и завязалась свалка… Один здоровый киргиз с огромной дубиной в руке налетел на Скобелева и замахнулся, но, к счастью, удар миновал начальника авангарда и обрушился на голову его прекрасной лошади, та взвилась на дыбы и опрокинулась вместе с всадником… Все револьверы наших разряжены в упор, но, несмотря на это, киргизы начинают одолевать благодаря своей численности… Момент критический! В эту минуту показалась вблизи одна из Апшеронских рот, которая бегом спешила на выстрелы…»

Увидев солдат, киргизы обратились в бегство. Нашими трофеями стали две сотни верблюдов и 800 пудов продовольствия.

Скобелев, израненный пиками и больной лихорадкой, лежал в арбе, которую тащили за отрядом верблюды. Рядом с ним лежал раненый штабс-капитан Кедрин.

– Неужели вам, подполковник, захотелось добровольно променять Петербург на пески? – спросил Кедрин.

В ответ Скобелев хмыкнул:

– В Петербурге слишком много начальства, а здесь, в песках, я сам себе начальник. Удачу не ловят в столице, она живет на полях сражений!

Следует сказать, что степняки боялись солдат куда больше, чем казаков. Сохранилось довольно любопытное объяснение этому, записанное из уст одного киргиза: «Казак богач, у него все свое; поэтому он дорожит жизнью, ак-гемлек – белая рубаха (так местные звали солдат) – байгуш, то есть нищий, у него ничего нет, кроме ружья, да и то не собственное, а казенное; поэтому ему терять нечего и жизнью он не дорожит».

* * *

7 мая Мангышлакский отряд добрался до колодца Алан, где нашлись большие запасы воды. Там Ломакин получил письмо от Веревкина с предложением идти на соединение с ним к крепости Джан-Кола. Вскоре пришло еще одна записка. Веревкин сообщал, что идет к Кунграду. Командир Мангышлакского отряда раскатал карту, вооружившись циркулем, промерил варианты маршрутов, после чего объявил:

– На Кунград двинемся прямо через пересохшее русло Айбугира. Семидневный переход от Алана до Кунграда оказался самым тяжелым за весь поход. Большая часть встречавшихся по пути колодцев содержала очень соленую воду, пить которую было невозможно – людей выворачивало наизнанку. Заканчивалось и продовольствие.

Лейтенант Штумм впоследствии писал: «Нужно представить себе, что вода, имевшаяся в ничтожном количестве, была солона и вследствие продолжительной перевозки вонюча, мутна, нередко черна и нагрета почти до степени кипения. Нужно принять в соображение, что даже такой воды было немного, при той невообразимо изнуряющей жажде, от которой изнемогали люди, шедшие под ружьем и в амуниции».

Но всему плохому когда-то приходит конец. На второй день перехода внезапно пошел дождь, и люди могли заглушить жажду водой, отжатой из мокрой одежды.

12 мая Мангышлакский отряд наконец достиг окрестностей Кунграда. Там было много арыков и много воды, а через сутки мангышлакцы соединились с оренбуржцами.

Военный историк генерал М.А. Терентьев впоследствии писал об этой встрече: «…Кавказцы с завистью смотрели на сытых, хорошо и чисто одетых оренбуржцев. У них и палатки, и кровати, и походная мебель, и сытые кони, и даже экипажи… Кавказский же лагерь представлял собой спартанский табор: палатки ни одной, даже у Ломакина… Немало офицеров щеголяют в поршнях, как и солдаты… у кителей, вместо пол, болтаются оборванные фестоны… На ушах, носах и скулах – пузыри, нажженные солнцем».

Веревкину, как старшему по званию, полковник Ломакин доложил так:

– Ваше превосходительство! Мангышлакским отрядом пройдено от Киндерли до Кунграда шестьсот тридцать верст. За весь путь умерло три человека. Много ослабленных переходом, но люди восстанавливаются и скоро будут в строю!

– Спасибо за службу! – ответил Веревкин прочувственно. – Уверен, что ваше мужество и рвение будет оценено по достоинству!

* * *

От Кунграда Оренбургский и Мангышлакский отряды, под общим командованием Веревкина, двинулись к городу Ходжейли, но дорогу им преградило 6-тысячное войско хивинцев. Вскоре противник атаковал.

Из воспоминаний очевидца: «Огромные скопища неприятеля атаковали русский отряд и попытались его окружить. Однако русские пушки и ружья заставили хивинцев отказаться от этой идеи. Вскоре легкая и быстрая кавалерия неприятеля проскочила линию обстрела русской артиллерии и врубилась в ряды русской пехоты. Зря хивинцы сделали это; русский штык не раз показывал врагам, что с ним лучше не спорить. Показал он и в этот раз – сотни проколотых всадников стали слетать со своих коней, а сильнейшая контратака русской пехоты, поддержанная казаками, обратила неприятеля в бегство. Какой же силой воли нужно было обладать, чтобы, перенеся все эти нечеловеческие испытания, изнывая от ожогов и жажды, бросаться в бой на превосходящие силы противника и разгромить его? Это сражение серьёзно изменило общий пейзаж степи – кругом лежали трупы хивинцев, а стекающая с этих тел кровь, едва успевала уйти в песок, практически моментально запекаясь под горячими лучами солнца».

Солдаты падали от усталости, наспех соорудив нечто подобное на лежанки. Наступившая ночь принесла долгожданный отдых, а число погибших хивинцев давало надежду, что подобные атаки в ближайшее время не повторятся. Наступивший день разрушил эти надежды.

Как только объединенный отряд выдвинулся к Мангиту, Веревкин снова подвергся атаке многочисленной конницы. Наперерез мчащимся хивинцам бросились две сотни Дагестанского конного полка во главе с подполковником Иваном Квинитадзе.

Из воспоминаний участника событий: «Они (дагестанцы. – В.Ш.) называют своего сотенного командира, подполковника Квинитадзе, как принято у горцев просто по имени, Иваном. Вот скачет Квинитадзе. Пред ним в нескольких шагах лезгин настиг йомуда и одним ударом раскроил ему череп. Йомуд полетел с лошади, а лезгин, догоняя следующего, обращается на всем скаку к своему командиру:

– Иван! Видел?

– Молодец! Видел! – отвечает тот.

Лезгин наносит новый удар, и новый йомуд валится с коня.

– Иван! Видел?

– Молодчина! – повторяет командир».

Тем временем к дагестанцам подоспели казаки, и уже сообща они довершили разгром противника.

На следующий день Веревкин и Ломакин без боя заняли Ходжейли. После этого объединенный отряд двинулся вдоль Амударьи. На этот раз отличились оренбургские казаки, которые отбили вражескую попытку захватить наш обоз. Потери хивинцев только в бою с отрядами Веревкина превысили три тысячи убитыми. Но, несмотря на потери, они вновь попытались атаковать наших у Кяты, а потерпев поражение, попытались вступить в переговоры. Однако генерал-майор Веревкин переговорщиков не принял и продолжил движение к Хиве.

20 мая он вновь разгромил хивинское войско у крепости Мангит. После бегства противника наши вошли в город через открытые настежь ворота. Однако это оказалось ловушкой, и по вошедшим в город неожиданно открыли огонь из домов. Разъяренные солдаты и казаки бросились уничтожать стрелявших. В результате в уличных боях было перебито более четырех сотен хивинцев. С нашей стороны были убиты капитан Кологривов и два солдата. 21 мая к Веревкину явились старейшины сразу трех городов – Гурлена, Катая и Кяты, заявив о полной покорности. Однако 22 мая хивинцы предприняли еще одну отчаянную попытку остановить русских, которая закончилась очередной неудачей.

Итак, Туркестанский отряд занял Хазарасп, а оренбуржцы и мангышлакцы – крепость Мангит. Теперь Оренбургский и Мангышлакский отряды неотвратимо приближались к Хиве с севера. Одновременно с юга к ней подходил и Туркестанский отряд Кауфмана. Смертельные тиски с каждым часом неумолимо сжимались.

Узнав о приближении русских отрядов, хан Мухаммед Рахим впал в прострацию. Все его планы относительно победы над русскими оказались химерой. Пали духом и ближайшие вельможи.

23 мая Веревкин начал наступление уже непосредственно на Хиву. Спустя три дня он занял предместья, в том числе и загородный дворец хана Чинакчик. Вперед был выдвинут авангард под началом Скобелева, который столкнулся с большим хивинским войском и отошел к главным силам. Утром следующего дня более тысячи конных хивинцев приблизились к нашему лагерю, но вместо атаки они… попытались угнать верблюдов.

Веревкин был просто потрясен:

– Ничего не понимаю, на черта им сейчас верблюды, когда решается судьба столицы!

– Что вы хотите, разбойники, они и есть разбойники! – пожал плечами начальник штаба отряда полковник Саранчев.

Отбить верблюдов хивинцам не удалось: их разогнали дагестанцы и казаки.

Вскоре в окружавших дворец садах начало скапливаться пешее войско неприятеля. Разгоряченные первой удачной атакой, дагестанцы и казаки с ходу атаковали и их, но пехота быстро отступила за палисады.

Вечером того же дня капитан Генерального штаба Иванов с двумя сотнями казаков провел рекогносцировку местности по ходу движения колонны. После этого солдаты и казаки имели еще одну стычку с хивинцами и вновь их разогнали. Несмотря на это, всю ночь с 27 на 28 мая противник обстреливал наш лагерь из пушек и ружей, впрочем, без особого успеха.