Текст книги "От Хивы до Памира. Последние герои Большой Игры"

В ответ на это Веревкин прислал главнокомандующему такую записку: «В Хиве две партии: мирная и враждебная. Последняя ничьей власти не признает и делала в городе всякие бесчиния. Чтобы разогнать ее и иметь хотя какую-нибудь гарантию против вероломства жителей, я приказал овладеть с боя одними из городских ворот, что и исполнено. Войска, взявшие ворота, заняли оборонительную позицию около них, где и будут ожидать приказания вашего превосходительства. Всякие грабежи мною строго воспрещены».

Как мы теперь знаем, на самом деле Веревкин просто не пожелал отдать лавры победителю своему начальнику, а у него, в свою очередь, попытался эти лавры оспорить энергичный подполковник Скобелев.

Получив извещение, что все его приказания хивинцами исполнены, а улицы по пути к ханскому дворцу очищены, Кауфман вступил в город под звуки Даргинского марша, исполненного музыкантами Ширванского полка.

С распущенными знаменами и музыкой один за другим русские батальоны входили в распахнутые ворота поверженной столицы Хивинского ханства! Мечта многих поколений русских людей наконец-то исполнилась!

Роты и казачьи сотни Туркестанского отряда шли парадным маршем. Сам Кауфман ехал в середине отряда со штабом. У ворот для его встречи впереди толпы жителей стоял старик Сеид Омар без шапки, а рядом лежали свезенные хивинские пушки. Все площади и часть боковых улиц были запружены арбами с имуществом, женщинами и детьми, бежавшими под защиту стен из окрестностей. Громкие возгласы хивинцев, довольных мирным исходом дела, перекрывали радостные крики рабов-персов, простиравших к нашим солдатам потертые кандалами руки. В тот же день в Хиве было освобождено десять тысяч русских рабов, не считая несколько десятков тысяч персов…

Но, как обычно, не обошлось без ложки дегтя. Освобожденные нами рабы-персы и участвовавшие в походе погонщики-казахи сразу же кинулись грабить побежденных, вымещая заодно всю свою накопившуюся за долгие годы унижений ненависть. Засверкали ножи, полилась кровь… До большой резни и грабежей дело, впрочем, не дошло. На улицы вышли усиленные патрули, и мстители присмирели. А когда на главной площади публично расстреляли двух пойманных мародеров, в Хиве установился полный порядок.

Войдя в цитадель, наши войска остановились перед ханским дворцом. Кауфман объехал батальоны и сотни, поздравил всех с победой. Затем одна рота была послана во дворец для занятия караула. Следом за ней отправился и Кауфман со свитой. Остановившись перед узкой и низкой дверью, в которую уже нельзя было въехать, Кауфман слез с коня и вошел во внутренний дворик, устланный коврами. В открытой галерее стоял трон хана. Именно там происходили официальные приемы. На террасе, в галерее, Кауфман принял депутатов от города и его окрестностей, сказав:

– Вам нечего бояться! Передайте своему народу, что русские и сами их не тронут, да и другим не дадут их в обиду!

Так как сам Веревкин на соединение с Кауфманом упорно не шел, то Кауфман отправился к нему сам с конвоем из одной сотни через Шахабатские ворота. Достигнув лагеря объединенного Оренбурско-Мангышлакского отряда, он также объехал войска, поздравил их с победой и благодарил за службу.

Веревкин чувствовал себя неловко. И встреча двух генералов не была сердечной. Кауфман был очень недоволен действиями Веревкина и назначил расследование. Говорили, что якобы Веревкина подставил Скобелев, уговоривший его изобразить захват Хивы с боем и опередить Кауфмана. Впрочем, то были только слухи, хотя до Кауфмана они дошли. Разозленный Кауфман на представлении Скобелева на Георгиевский крест 4-й степени написал: «Эту штуку он сделал не один, а вместе с графом Шуваловым, вдвоем они штурмовали и заняли город». В результате вместо Георгиевского креста, о котором так мечтал Скобелев, Кауфман назначил ему орден Станислава 2-й степени…

30 мая, в годовщину рождения Петра Великого, в войсках было отслужено благодарственное молебствие и панихида за Петра I и за всех убиенных в войнах с Хивой. В этот же день в Ташкент был отправлен, через Бухару, джигит с бумагами и телеграммой для отправки в Петербург на имя Александра II. В ней сообщалось следующее: «Войска Оренбургского, Кавказского и Туркестанского отрядов, мужественно и честно одолев неимоверные трудности, поставляемые природою на тысячеверстных пространствах, которые каждому из них пришлось совершить, храбро и молодецки отразили все попытки неприятеля заградить им путь к цели движения, к городу Хиве, и разбив на всех пунктах туркменские и хивинские скопища, торжественно вошли и заняли, 29 сего мая, павшую пред ними столицу ханства. 30 мая, в годовщину рождения императора Петра I, в войсках отслужено молебствие за здравие вашего императорского величества и панихида за упокой Петра I и подвижников, убиенных в войне с Хивой. Хан хивинский, не выждав ответа от меня на предложение его полной покорности и сдачи себя и ханства, увлеченный воинственною партией, бежал из города и скрылся ныне в среде йомудов, неизвестно, в какой именно местности. Войска вашего императорского величества бодры, веселы и здоровы». Весьма примечательно, что к прибытию гонца с этой телеграммой в Ташкент туда только что дотянули телеграф от крепости Верной и первой туда пошла именно телеграмма о взятии Хивы!

* * *

2 июня 1873 года в Хиву вернулся Мухаммед Рахим-Богадур, но уже не как властитель, а как побежденный. Кауфман потребовал его к себе, чтобы разговаривать с легитимным правителем, а не со случайными персонажами.

Ярым-падишах принял хана в дворцовом саду перед своей походной палаткой, в тени раскидистых вязов на устланном коврами помосте. Условия встречи определял Кауфман, который велел поставить рядом с помостом стол и стулья.

Узнав о предстоящей встрече главнокомандующего с ханом, в сад пришло немало офицеров, желавших своими глазами увидеть как самого хана, так и стать свидетелями исторического события.

Мухаммед Рахим прибыл верхом на богато убранном коне, в окружении небольшой свиты. Лицо хана выражало мировую скорбь.

Один из современников оставил такое описание Мухаммед Рахима: «Хан – человек лет тридцати, с довольно приятным выражением лица… У него красивые большие глаза, слегка загнутый орлиный нос, редкая бородка и усы и крупный, чувственный рот. По виду он мужчина очень крепкий и могучий, ростом в целых шесть футов и три дюйма, плечи его широки пропорционально этой вышине, и, на взгляд, весу в нем должно быть никак не меньше шести, даже семи пудов. Одет он был в длинный ярко-синий шелковый халат, на голове… высокая хивинская баранья шапка».

…Подъехав к палатке Кауфмана, хан слез с коня и снял баранью папаху. Затем, поднявшись на помост, встал на колени перед русским генералом, сидевшем на походном стуле. Возникла пауза. Маленький Кауфман, даже сидя на стуле, едва достигал роста стоявшего на коленях хана. На лице генерала играла плохо скрываемая улыбка победителя. Это был не только момент торжества, это был момент мщения, за мучеников Бековича-Черкасского, за тысячи сгинувших в этих землях русских людей, за разграбленные караваны, за все неисчислимые тяготы, которые пришлось вынести русским солдатам, чтобы добраться до этих мест. Момент действительно был исторический. Высокомерная и дерзкая Хива наконец встала на колени перед Россией!

Разговор Кауфман начал без всяких восточных прелюдий.

– Так вот, хан, – сказал он, – вы видите, что мы пришли вас навестить, как я вам и обещал это три года назад…

– На то воля Аллаха! – смиренно отвечал хан, не поднимая глаз.

– Аллах здесь ни при чем! – прервал его Кауфман. – Причина нашего прихода только вы сами! Если бы три года назад вы послушались моего совета и исполнили мои требования, то никогда не увидели бы меня здесь.

– Мое удовольствие видеть самого Ярым-падишаха так велико, что я не мог бы желать какой-нибудь перемены… – начал было блеять Мухаммед Рахим.

Это развеселило Кауфмана, и он искренне рассмеялся:

– Могу вас уверить, что это удовольствие взаимно… Но перейдем к делу. Каковы ваши намерения дальше?

Хитрый Мухаммед Рахим притворно вздохнул и поднял глаза к небу

– Я предоставляю это решить вашей великой мудрости. Мне же остается мечтать об одном – быть верным слугой великого Белого Царя.

Рядом с беседовавшими в небольшом пруду плавали уточки.

– Очень хорошо, – кивнул Кауфман, поглядев на уточек. – Кстати, если захотите, вы можете быть не слугой Белого Царя, а другом. Все зависит только от вас. Белый Царь не желает свергать вас. Он лишь доказал, что достаточно могуществен, чтобы вы не смели оказывать ему пренебрежение. В этом, надеюсь, вы убедились. При этом Великий Белый Царь слишком велик, чтобы мстить. Показав свое могущество, он готов простить вас и оставить на престоле при известных условиях, о которых мы поговорим в другой раз.

Мухаммед Рахим еще ниже пригнул голову:

– Я каюсь, что делал дурно, не уступая вашим требованиям, но я не понимал сути дела, к тому же мне давали дурные советы. Клятвенно обещаю, что впредь буду лучше знать, что должен делать. Я благодарю Великого Белого Царя и вас, славный Ярым-падишах, за вашу великую милость и снисхождение. Передайте Белому Царю, что я буду его самым преданным другом!

Когда Мухаммед Рахим убыл, Кауфман подошел к пруду, кинул уткам кусок хлеба и, глядя, как те жадно набросились на добычу, сказал:

– Представляю, с каким наслаждением Мухаммед Рахим посадил бы меня сейчас на кол, будь у него такая возможность.

– Иметь такого друга и врагов не надо! – усмехнулся стоявший рядом генерал Троцкий.

В тот же день для ограничения ханских полномочий был учрежден совет-диван, в который вошли трое назначенных ханом вельмож и четыре наших представителя – подполковники Иванов, Пожаров, Хороший и ташкентский купец Алтын-бек. Наиболее активные противники России из ханского окружения были арестованы, а их имущество конфисковано. Два вожака проанглийской партии – диван-беги Мат-Мурат и есаул-баши Рахметулла – были отправлены под усиленным караулом в вечную ссылку в Калугу.

В счет контрибуции была изъята и часть ханской казны, а знаменитый золотой трон Мухаммед Рахима, как изысканный трофей, был отослан в Москву в Грановитую палату.

А буквально через день вляпался в скандал великий князь Николай Константинович – известный шалопай и авантюрист. Вместе со своим адъютантом великий князь ночью взобрался по веревочной лестнице в гарем хана. Поднялся страшный переполох: визжали от испуга (или от радости) жены и наложницы, суетилась стража. Спасать жен прибежал сам полуголый Мухаммед Рахим-хан. Разбуженный Кауфман выгнал из гарема не совсем трезвого великого князя, кое-как успокоил безутешного хана.

Уже утром он едко высказался начальнику штаба Троцкому:

– Возможно, было бы разумным рассадить на ханских тронах наших великих князей, по крайней мере, гаремы бы не скучали!

11 июня Кауфман пригласил к себе хана и убедил его поторопиться с освобождением рабов во всех городах ханства. В тот же день хан Хивы Сеид-Мухамед Рахим-Богадур официально присягнул на верность России и издал указ об отмене рабства на всех принадлежавших ему территориях. Тогда же на Хиву была наложена контрибуция в 2,2 миллиона рублей.

Глава десятая

Решив первые насущные дела, Кауфман направил Оренбургский отряд в город Куня-Ургенч, дабы «привести к покорности» местных туркмен.

– Без этой меры цель экспедиции не может быть достигнута! – объявил он.

Явившимся к нему с повинной туркменским старейшинам Кауфман объявил, что на них наложена контрибуция в 300 тысяч рублей. Те в ответ только кивали своими барашковыми папахами.

Для наблюдения за сбором контрибуции с туркмен к Хазавату направился отряд под началом генерал-майора Головачева в составе восьми пехотных рот, девяти казачьих сотен и десяти орудий.

Дойдя до Хазавата, Головачев узнал, что туркмены не только не собрали денег, но собираются откочевывать. В ответ разгневанный Головачев немедленно двинул все свои силы в йомудские кочевья и к кишлаку Ильялли.

9 июля наш отряд прибыл в кишлак Бузгумен. Оттуда Головачев выслал пять казачьих сотен во главе с полковником Блоком для разведки и преследования противника. Недалеко от небольшого озера Зайкешь, образовавшегося из-за разлива Хазаватского арыка, Блок перехватил большой туркменский караван. Казаки атаковали с ходу. Увидев атакующих, конные туркмены в панике ускакали, бросив арбы с женщинами, стариками и детьми. Пытаясь спастись от казаков, часть повозок пыталась переправиться через озеро, но оно оказалось глубоким.

Из официального отчета о Хивинской экспедиции: «Здесь казакам представилась страшная картина: глубокий и быстрый проток был буквально запружен туркменами: молодыми, стариками, женщинами, детьми. Все бросились в озеро от преследовавших их казаков, тщетно усиливаясь достигнуть противоположного берега. Туркмен погибло здесь до 2 тысяч человек разного пола и возраста; часть утонула в самом озере, часть в окружающих его болотах».

Увы, на войне, к сожалению, случаются и такие трагедии…

* * *

В это время главные силы отряда Головачева сожгли кишлаки Алман-Чу, Бадаран, Ак-Теке и Дирекли.

13 июля 1873 года наши войска остановились в двух верстах от цели похода – кишлака Ильялли. Туда прибыли туркменские старейшины, просившие прекратить нападения и обещая собрать деньги. Но когда наши поверили им и потеряли бдительность, туркмены немедленно подло напали на один из разъездов, убив прапорщика Каменецкого. Поэтому, когда день спустя туркменские депутаты пришли для продолжения переговоров, Головачев их просто выгнал. После этого боевые действия продолжились.

В ночь на 15 июля десять тысяч туркмен внезапно атаковали выступивший из Ильялли отряд Головачева. Начало боя было для нас неудачным. После первого залпа ракетами из восьми ракетных станков пять разорвались в клочья то ли из-за износа, то ли от диверсии. Воспользовавшись этим, туркмены смяли стоявших рядом с ракетницами оренбургских казаков. Положение спасли пехотные роты, которые были срочно двинуты вперед и приняли удар атакующих туркмен на себя.

Из воспоминаний военного историка генерала М.А. Терентьева: «Туркмены дрались с дерзостью мести и отчаяния: подскакивая к самому фронту по двое на одном коне, они соскакивали и, надвинув папахи на глаза, кидались на русских с саблями и топорами».

Командир стрелковой роты капитан Рейнау, наблюдая за приближающимися туркменами, хладнокровно курил папиросу, затем вытащил саблю:

– Приготовиться к стрельбе!

Неожиданно у кого-то из солдат сдали нервы, и он выстрелил. Рейнау в раздражении отбросил папиросу:

– Кто стрелял без команды? Стрельбу отставить! Ружья к ноге! Начнем все сначала!

Солдаты беспрекословно выполнили приказ командира, после чего снова приготовились к стрельбе. Залп прозвучал только тогда, когда туркмены уже были в двух шагах от ощетинившейся ружьями и штыками роты. Он был всесокрушающим. Ни одна пуля не пропала даром, каждая нашла свою жертву. Нападавшие валились наземь целыми рядами, а оставшиеся бежали прочь, пытаясь спастись. Второй залп лишил их и этого шанса…

Успешно действовала в ночном бою и наша артиллерия: зайдя с фланга, она вычистила целые просеки в толпах туркмен.

Несмотря на страшные потери, туркмены продолжали драться до самого утра и отступили только с восходом солнца, потеряв тысячу джигитов. Наши потери, наоборот, были смехотворно малы. Кроме предательски убитого накануне прапорщика Каменецкого мы потеряли убитыми трех солдат, еще около четырех десятков человек было ранено.

Выиграв бой, Головачев продолжил движение на колодец Кок-Кудук, где, по сведениям лазутчиков, находился большой туркменский караван. Вперед он выслал казаков, те атаковали караван, вырубив в рукопашной сшибке около пятисот джигитов, захватив более трех тысяч повозок и большое количество верблюдов.

19 июля в кишлак Ильялли подошли главные силы экспедиции во главе с самим Кауфманом. К нему немедленно прибыли очередные туркменские депутаты, умолявшие о мире. На этот раз переговоры прошли спокойно, без провокаций и убийств. Предметный урок был усвоен. В начале августа была выплачена первая треть контрибуции, а в качестве гарантии за выплату остальных денег Кауфман взял заложников.

Впоследствии в английских газетах будут горевать об излишней русской жестокости в отношении мирных кочевников. В один из дней, поймав выходящего из Министерства иностранных дел посла Бруннова, журналисты накинулись на него, требуя покаяться в жестоком отношении России к туркменам. Филипп Бруннов невозмутимо выслушал все претензии, а затем ответил:

– Насколько я знаю, торговля людьми запрещена во всем мире. Но если торговцы неграми поставлены вне законов всех наций, то и туркменские торговцы рабами также должны быть поставлены в аналогичные условия!

Больше вопросов к русскому послу не последовало.

Российский военный историк так характеризует отношение Кауфмана к туркменским разбойникам: «Жестокость, однако, была проявлена только по отношению к племени йомудов, которое терроризировало мирных скотоводов и земледельцев, то есть «хивинское население». Как известно, Кауфман строго взыскивал с тех из своих людей, кто обижал мирных жителей. Узбеки-земледельцы, кстати, с одобрением встретили сообщение о разгроме йомудов, оно их обрадовало, то есть действительно оказало «моральное воздействие» положительное. Кауфман не был злодеем, совсем наоборот, это был человек весьма гуманный, просто он был верноподданным своего государя в истинном значении слова. У него был приказ: обеспечить безопасность российских границ и торговли. Сделать это путем мирных переговоров ранее не удавалось. Придя в Хиву, Кауфман обнаружил, что наказывать следует не столько хана, сколько туркмен-йомудов, контролировавших хана. Надеяться на мирные переговоры с этим племенем не приходилось, так как йомуды не желали по собственной воле отказаться от сложившегося образа жизни, включавшего захват чужого скота и пленных для продажи в рабство. Кауфману выбирать было не из чего – оставалось принуждение военной силой, которое не жестоким быть не может. Если бы он этого не сделал, его поход в Хиву был бы напрасным делом. Таковы были реалии колониальной войн…»

* * *

3 августа Кауфман во главе войск триумфально вернулся в Хиву. 12 августа в пригородном Гандемианском саду он подписал с ханом окончательный мирный договор. Согласно ему, Хивинское ханство отныне признавало вассальную зависимость от России, отказывалось от всех контактов с иностранными державами, предоставляло нашим судам исключительное право плавания по Амударье, а нашим купцам – право беспошлинной торговли. Наложенная двухмиллионная контрибуция должна была быть выплачена в течение 20 лет. Часть земель ханства на правом берегу Амударьи объединялась Амударьинский отдел Сырдарьинской области. Начальник отдела должен был отныне приглядывать за поведением хана и вразумлять его. Кроме того, в награду за верность и помощь эмиру Бухары были переданы земли на Амударье между урочищами Кукерли и Ичке-Яр.

Закончив эти дела, Кауфман покинул Хиву и вместе с войсками направился в обратный путь. Первым ушел Мангышлакский отряд полковника Ломакина. Обратный переход через пустыню и плато Устюрт прошел успешно, и месяц спустя Ломакин прибыл в укрепление Киндерли. Туркестанский отряд на обратном пути основал на берегу Амударьи Петровско-Александровское укрепление. Оттуда казаки двинулись к форту Петровский, а пехота и артиллерия с самим Кауфманом – в Ташкент. Оренбургский отряд под командой полковника Саранчева вышел 19 августа из Куня-Ургенча и через Ургу направился к Эмбинскому укреплению, которого достиг 24 сентября. Возвращение для всех отрядов были не менее тяжелым, чем сам поход. Опять сказывались нехватка воды, жара и частые песчаные бури.

Ташкент встречал Кауфмана как триумфатора. В нескольких верстах от города в роскошных шатрах был накрыт банкет, звучали подобающие случаю речи. Вечером был устроен фейерверк с вензелями генерал-губернатора и названиями его побед. Следующим утром Кауфман въехал в Ташкент через триумфальную арку. По краю дороги пути войска, держа ружья «на караул», криками «ура!» приветствовали покорителя Хивы.

Едва вернувшись в Ташкент, Кауфман отправил «по горячим следам» новое посольство в Бухару. Посланцы генерал-губернатора предложили эмиру законодательно запретить торговлю людьми и право российских судов свободно ходить по Амударье. Разумеется, эмир все беспрекословно подписал. Так, в течение одного 1873 года Россия смогла добиться полного перелома политической ситуации в Средней Азии – победы над Хивой и полной покорности Бухары.

За взятие Хивы Кауфман был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени. Этим же орденом 3-й степени были отмечены заслуги командующего войсками Сырдарьинской области генерала Головачева и начальника Оренбургского отряда генерала Веревкина. Еще пять офицеров получили ордена Святого Георгия 4-й степени. 24 генерала и офицера получили золотое оружие с надписью «За храбрость», среди них и начальник штаба Туркестанского военного округа генерал-майор Троцкий.

* * *

После окончания Хивинского похода встал вопрос о Красноводском отряде: почему тот не выполнил своей задачи? Была ли в том вина командира отряда Маркозова, или же этому помешали неодолимые силы природы? Чтобы ответить на эти вопросы, а также провести полную рекогносцировку по маршруту, не пройденному отрядом Маркозова от Хивы до урочища Орта-Кую, было решено отправить отряд во главе с полковником Михаилом Скобелевым.

Однако Скобелев предложил эту задачу решить по-иному – оперативно и малыми силами. На эту рекогносцировку он отправился всего лишь с пятью преданными туркменами. На случай нежелательной встречи с туркменами-йомудами, известными своими разбойничьими набегами на соседей, полковнику пришлось нарядиться в соответствующую одежду. Прощаясь с остающимися в Хиве, он многозначительно сказал:

– Выбирая свой путь в жизни, знай, что и путь одновременно выбирает нас!

Полковник Полторацкий, участник Хивинского похода, позже вспоминал: «Во время нашего ужина раздался топот коня. Я вышел и в темноте не мог разобрать, кто остановился у нашей палатки, только по голосу узнав всадника. Скобелев в туркестанском костюме, высокой шапке и вооруженный с ног до головы, стоял перед нами и просил благословления на дальний, опасный путь… Дай Бог ему успеха, но увидимся ли мы с ним? – подумали тогда все». В первый день группа, двигаясь с максимальной осторожностью, благополучно добралась до колодца в 32 верстах от лагеря русских войск, правда, «очень скудного водой».

Во время своего беспрецедентного по дерзости похода Скобелев скрупулезно составлял карту маршрута. Пройденное расстояние он измерял «быстротой хода лошади» и на всем пути аккуратно заносил на план (а это несколько склеенных листов кроки) все, что встречал по дороге и видел по сторонам. Несколько раз удавалось благополучно избегать встречи с конными разъездами туркмен. И все же, когда в один из дней отряд остановился на отдых у очередного колодца, местный пастух случайно обнаружил разведчиков и тут же помчался к ближайшему кочевью, где поднял тревогу. Пришельцам пришлось срочно ретироваться. Более сотни йомудов понеслись за ними по пятам. Позже Скобелев не раз говорил, что спасением они были обязаны исключительно резвости своих лошадей. Но и дальнейший путь, по свидетельству Скобелева, был чрезвычайно тяжелым: «Глинистые солончаки с рыхлыми и сыпучими песками, по которым без помощи людей не везде в состоянии тянутся орудия, даже на превосходных… лошадях», невыносимая жара, сухой, удушливый ветер, разносивший «массы раскаленного песку, от которого по целым часам трудно было различать предметы даже на самом близком расстоянии…».

Последний – третий – переход в 34 версты разведчики Скобелева проскакали благополучно, но, как только расположились на отдых неподалеку от колодца, услышали топот копыт. К ним подъехал отряд воинственного рода туркмен-йомудов численностью три десятка человек. Проводники Скобелева тотчас уложили его на землю и, накрыв кошмами, категорически потребовали от него не подавать признаков жизни и недвижимо ожидать, пока непрошеные гости не уедут в степь. Туркмены тоже напоили лошадей из колодца и, усевшись кругом, завели разговоры и расспросы: куда и зачем едут? Наши разведчики отвечали на вопросы, при этом кивая на лежащего под кошмами Скобелева и объясняя, что это заболевший жестокой лихорадкой караван-баши. По воспоминаниям «больного», его действительно в то время бросало и в жар, и в холод, но не от одного удушья под войлоками, а от близости смерти. Когда же, отдохнув, йомуды ускакали, Соболев повел своих разведчиков дальше. Рейд продолжался еще несколько дней. Несколько раз встречались новые шайки йомудов, но всякий раз удавалось счастливо избежать стычки. Скобелев продолжал вести записи и составлять подробный план местности.

Положение путников было ужасное. Обессиленные форсированным движением, ослабленные недостатком пищи и постоянной жаждой, которую не в состоянии была утолить тухлой водой из бурдюков, они с трудом тащились по знойной безотрадной пустыне. Жара стояла неимоверная: прикоснуться к оружию было невозможно – металл до волдырей обжигал руки, у некоторых разведчиков «носом пошла кровь». Наконец, дойдя до очередного колодца, напоили оставшихся в живых лошадей и пополнили запас воды. Без нее на обратном пути всех ожидала верная смерть. Но воду удалось обнаружить, и смерть отступила…

В целом разведывательный рейд продолжался семь дней. За это время маленький отряд прошел по безводной, безжизненной пустыне свыше 600 верст. Скобелев провел детальное исследование местности и составил карту ранее неизвестных пустынных районов. Он также вернул доброе имя командиру полковнику Маркозову, установив, что его отряд не дошел до колодцев чуть более полутора десятков верст и повернул назад, потому что, по разведданным, в то время там находилось до 15 тысяч йомудов. Наткнись на них обессиленные маркозовцы – и их бы просто уничтожили…

Известный художник-баталист Василий Верещагин так писал о Скобелеве в Хивинском походе: «Михаил Дмитриевич Скобелев… прошел определенный этап в развитии своего военного таланта. В течение всего похода он проявил себя как энергичный, отважный воин, но вместе с тем и предусмотрительный, распорядительный. Внимательно вникал в организацию похода, маршрут движения, добивался точности знания местности и ориентировки; он заблаговременно совершал разведку колодцев и удерживал их до подхода основных сил… Также Скобелев обладал такими важными, необходимыми для военного человека качествами, как бесстрашие и удивительная храбрость».

В августе 1873 года за успешно проведенную рекогносцировку Михаил Скобелев был награжден столь желанным для него орденом Святого Георгия 4-й степени, а все члены его маленького отряда – солдатскими Георгиевскими крестами.

* * *

После взятия Хивы военно-политическая ситуация в Средней Азии полностью поменялась. Отныне мы полностью овладели восточным берегом Каспия, контролировали низовья Амударьи со всеми сопутствующими политическими и торговыми выгодами. Русские войска стояли теперь всего в пятистах милях от древних стратегических ворот Индии – Герата. Падение Хивы явилось и громкой психологической победой. Навсегда была забыта горечь неудачных походов на Хиву и поражений в Крымской войне, одновременно стремительно вырос престиж России во всей Центральной Азии.

«С захватом Хивы, – предупреждал английский МИД посол в Петербурге Уильям Спенсер, – русские заложили надежную базу, с которой могли угрожать независимости Персии и Афганистана и, таким образом, создать постоянную опасность для нашей Индийской империи».

После Хивинского похода Англию вполне предсказуемо захлестнул вал антирусской истерии. Посол Бруннов сообщал: «Отношение общественного мнения к нам (русским. – В.Ш.) находится под влиянием военных приготовлений, направленных против России, целью которых является обеспечение безопасности британских владений в Индии. Недоверие к нам длится уже очень долго. Временами оно проявляется». Однако либералы не могли не учитывать тот факт, что одним из первых актов Кауфмана в Хиве был указ об освобождении пленных из рабства и о ликвидации самого института рабства. Естественно, европейское общественное мнение приветствовало такие действия. Поэтому английский кабинет в таких условиях не мог выступать «поборником рабства и варварства». Да и в английской прессе, как отмечал Бруннов, проводилась мысль, что «…Россия со своей стороны тоже имеет право на защиту своих законных интересов, если она хочет, чтобы жизнь ее граждан и имущество ее торговцев находились в безопасности от фанатизма и жадности полудикого народа».

Конечно же, состоялся неизбежный обмен нотами между Лондоном и Петербургом, в которых стороны высказали недовольство друг другом.

Но в ноябре «Таймс» опубликовала выдержки из секретного соглашение, подписанного Кауфманом и ханом Хивы, согласно которому хан становился отныне вассалом России, а его ханство – российским протекторатом.

– Получается, что вы нас просто обманули! – заявил Горчакову посол Спенсер, размахивая руках номером «Таймс».

Канцлер устало посмотрел на англичанина поверх очков:

– Увы, военная необходимость и изменившиеся обстоятельства заставляют нас отказаться от прежних намерений.

– Но вы обязаны во всех своих действиях советоваться с нами! – возвысил голос Спенсер.

Лицо толстяка стало багрово-красным, и Горчаков уже опасался, чтобы впечатлительного бритта не хватил удар.

– Лондонский кабинет, – напомнил он, – похоже, полагает, что мы связаны по отношению к вам какими-то устными обязательствами. Но ничего подобного, увы, не существует. Был бы соответствующий договор – был бы и соответствующий разговор. – Горчаков повернулся к секретарю: – Подайте стакан воды господину послу!

Когда Спенсер немного успокоился, Горчаков немного подсластил пилюлю:

– Его императорское величество не имеет никаких намерений распространять границы России за пределы, достигнутые в настоящее время в Центральной Азии, как со стороны Бухары, так и со стороны Красноводска.

При этом умный Горчаков дальновидно не упомянул о Коканде…

Гораздо труднее пришлось нашему послу в Англии графу Петру Шувалову, который должен был что-то объяснить англичанам. Делать нечего и Шувалов, как говорится, «включил дурака». На все вопросы о Хиве он лишь разводил руками:

– Увы, все это сделали недисциплинированные генералы и они будут наказаны!