Текст книги "Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда"

К следующему утру траншея была подведена ко рву. Увидев это, кокандцы открыли беспорядочный, но безвредный огонь.

– Ежели столь бестолково палят – значит нервничают, а коль нервничают, надо их еще более расстроить, – приказал Дебу. – Посему приказываю усилить навесный огонь, сколь только можно!

Дело в том, что генерал-лейтенант получил известие, что из Туркестана противник отправил для деблокады Яны-Кургана большой отряд. Посему надо было торопиться. Спустя пару часов крепость уже полыхала пожарами, которые никто даже не пытался тушить. Над стенами стоял столб густого дыма.

– Кажется, бедолаги прямо изжариваются. Долго это не продлится, – переговаривались между собой солдаты, прилаживая к ружейным стволам штыки.

Но до штыков дело так и не дошло, так как комендант Яны-Кургана прислал юз-башу (сотенного командира) Аркабая с согласием на сдачу. Юз-баша просил оставить оружие всему гарнизону, но Дебу отказал:

– Только коменданту и его помощникам сабли, но не более!

В первом часу пополудни гарнизон вышел из Яны-Кургана. Всего 160 человек, при коих до 40 женщин и детей. Кроме того, около сотни человек, по признанию коменданта, успели разбежаться из крепости минувшей ночью. Гарнизону были оставлены пожитки и дозволено отправиться в Туркестан. Комендант Хаджа-Бек-Касымбеков признался:

– Если бы вы бросились на штурм, то я бы лег со всеми воинами в бою, но ваша граната разорвала мое жилье со всем нажитым добром!

Наши офицеры переглянулись, не понимая логику коменданта, то собиравшегося погибнуть в бою, то сокрушавшегося о пропавшем добре. А Хаджа-Бек-Касымбеков продолжал свою исповедь:

– Пожар был уж очень силен, и все мы ожидали взрыва порохового погреба, так как огонь подступал к нему все ближе и ближе. Поэтому мои воины кинулись ко мне с мольбами о спасении, и я не мог их не услышать!

Проводив свой гарнизон, Хаджа-Бек-Касымбеков вернулся в наш лагерь и просил Дебу позволения следовать с семейством в форт Перовский:

– Я не могу ехать в Ташкент. Хан очень зол на меня и обязательно отрежет голову.

– Что ж, – кивнул Дебу. – Своим благоразумием вы заслужили и жизнь, и хорошее содержание в плену. Езжайте в Перовский!

Трофеи состояли из одного бунчука, двух знамен, одиннадцати фальконетов, сотни ружей и других припасов. Потери составили три раненых солдата, один из которых вскоре умер.

День спустя приступили к закладке горнов под стенами и башнями, которые взорвали так, чтобы крепость уже невозможно было восстановить. Тем временем партия кокандцев, шедшая из Туркестана на помощь Яны-Кургану, узнав о сдаче крепости, разумно повернула обратно.

После разрушения Яны-Кургана штабс-капитан Генерального штаба Мейер с сотней казаков провел разведку и рекогносцировку местности между Яны-Курганом, Каратаускими горами и городом Джулеком. Выполнив поручение, Мейер, благополучно возвратился в форт Перовский. Остальные войска, во главе с Дебу, вернулись в Джулек.

К сожалению, кавказские раны и лишения сказались на здоровье Дебу, и вскоре после взятия Яны-Кургана он тяжело заболел, а затем и умер в Джулеке. Ныне имя генерал-лейтенанта Дебу совершенно забыто. Вспомним его хотя бы на страницах этой книги…

* * *

Вскоре после взятия Яны-Кургана генерал-губернатор Безак лично посетил Сырдарьинскую линию. Вернувшись в Оренбург, он послал военному министру донесение, в котором настаивал на том, что активные действия России в Средней Азии должны быть направлены не на «приобретения в Хиве, стране бедной и ничего не представляющей в торговом отношении», а на «скорейшее соединение линий Оренбургской и Сибирской». Соединение линий Безак называл «неотложной потребностью». Он утверждал, что достижение «прочной границы» возможно лишь в результате продвижения «вверх по Сыру, до мест более плодородных, с оседлым туземным населением, где существует изобильная хлебная производительность и где есть леса, столь необходимые для поддержания наших построек на Сыре». А так как перед серьезным наступлением следует детально изучить течение Сырдарьи, Безак предлагал поручить эту рекогносцировку флотилии капитана 1 ранга Бутакова.

«…Если бы с движением нашим от моря Аральского вверх по Сыру и с устройством на нем новых фортов не имелось в виду такое же встречное движение со стороны Сибирского корпуса, – писал Безак, – то не стоило бы проникать до берегов Аральского моря и утверждаться на устье Сыра, а также делать экспедицию к Ак-Мечети и возводить Джулек».

При этом Безак отрицал целесообразность соединения линий в городе Туркестане и по-прежнему настаивал на захвате Ташкента. «От него через укрепление Аулие-Ата идет удобная прямая дорога на Кульджу и Чугучак, и я полагаю, что Сибирскому корпусу весьма легко в первый год построить укрепление в Пишпеке, а на следующее лето овладеть крепостью Аулие-Ата и прийти к Ташкенту на соединение с войсками Оренбургского корпуса, которые, устроив на Сыре, смотря по удобству и по ближайшей линии к Ташкенту, укрепление, как для прикрытия флотилии, так и для соединения в нем продовольственных и боевых припасов, могут совокупно с Сибирским корпусом приступить к овладению Ташкентом».

Осуществление плана Безака предоставляло России «отличную государственную границу, обеспечивало снабжение сырдарьинских фортов продовольствием и лесом, Сырдарьинскую флотилию – топливом, а отечественную промышленность ценными полезными ископаемыми, давало возможность добиться ликвидации раздоров между казахскими племенами русского и кокандского подданства и увеличить «кибиточный сбор». Вновь возвращаясь к роли Ташкента, Безак писал, что «к городу, находящемуся в 150 верстах от Коканда, сходятся все торговые пути из Бухары, Китая и России». «Владея Ташкентом, мы получим не только решительное преобладание на ханство Кокандское, – продолжал он, – но усилим наше влияние и на Бухару, что разовьет значительно нашу торговлю с этими странами и в особенности с китайскими хорошо населенными городами Кашгаром и Яркендом».

Доходы с Ташкентского оазиса вместе с увеличенным кибиточным сбором должны были, по мнению Безака, покрыть издержки на содержание Сырдарьинской линии, «обременяющие ныне государственное казначейство».

Безак особо остановился на опасениях Министерства иностранных дел, что «слишком активная» политика России в Средней Азии вызовет недовольство Британской империи. Он ссылался на то, что движение вверх по Сырдарье менее встревожит правящие круги Англии, чем движение по Амударье, «приближающее нас к Индии». «Не думаю, однако, чтобы англичане серьезно боялись нашего похода в Индию; по моему мнению, это химера», – добавлял Безак, обнаруживая неплохое понимание многих выступлений английских военно-политических и торгово-промышленных деятелей и публицистов, маскировавших разговорами об опасности русского похода на Индию британские интриги и провокации в среднеазиатских ханствах. И Безак призывал не оттягивать активные действия против Коканда, ибо кокандские войска могут быть оснащены английским оружием. Безак надеялся, что Дюгамель, ознакомившись более глубоко и всесторонне с положением в Средней Азии, откажется от своих предложений о мирных сношениях с Кокандом.

Донесение Безака было доложено Александру II. Согласившись с основными положениями, он распорядился обсудить донесение в Особом комитете. Однако совместить принципиально различные точки зрения Безака и Дюгамеля оказалось невозможно. К тому же, помимо разногласий между руководителями двух соседних генерал-губернаторств, и в правительственных кругах Петербурга не существовало единого мнения и программы действий в Средней Азии.

Необходимо было на что-то решаться, причем как можно быстрее. Иначе можно было просто проиграть всю Среднюю Азию англичанам. Время не ждало…

Часть вторая
Победы на дальних рубежах

Глава первая

Крымская война была еще в разгаре, когда в 1855 году англичане сделали очередной ход в Большой Игре. Ударить они решили в самом тогда уязвимом для России месте – на Дальнем Востоке. В Приморский край для стратегической разведки были направлены 60-пушечный фрегат «Винчестер» и паровой шлюп «Барракуда», входившие в состав Гонконгской эскадры. Экспедиция имела конкретную задачу – найти удобную гавань, где можно было бы быстро создать военно-морскую станцию и тем самым закрепить за собой берега Дальнего Востока.

В ходе плавания англичане давали берегам Приморского края свои названия. Так, нынешний залив Золотой Рог они назвали по имени капитана «Винчестера» – Порт-Мэй. Тогда же на морских картах появились и другие английские названия: остров Терминешнл (т. е. конечная станция), впоследствии остров Аскольд, залив Герен, нынешний Амурский залив. Именем королевы Виктории был назван обнаруженный англичанами огромный залив, который вскоре наши моряки переименуют в залив Петра Великого. Другой залив капитаны шлюпов назвали в честь тогдашнего союзника Англии – французского императора Наполеона III, который наши переиначили в Уссурийский. Англичане подошли к вопросу обследования побережья очень серьезно, так как рассчитывали, что здесь впоследствии будет английская военно-морская база. Нынешний пролив Босфор-Восточный у них значился как пролив Хамелена, а бухта Новик – Динс Дандэс (по имени судового священника). Полуостров Муравьев-Амурский, на котором сегодня расположен Владивосток, «первооткрыватели» нарекли в честь принца Альберта.

Район нынешнего Владивостока пришелся англичанам по душе особенно. Здесь была укрытая от ветров бухта, хорошее дно, которое держало якоря, пресная вода и вдоволь строительного леса, а также возвышенности и острова, на которых впоследствии можно было бы поставить артиллерийские батареи.

В Англии карты тихоокеанского побережья были немедленно изданы с грифом секретно.

В это время нашим военно-морским агентом в Англии был не кто-нибудь, а воспитанник адмирала Лазарева, отличный моряк и прекрасный дипломат вице-адмирал Ефим Путятин. Буквально несколько месяцев до этого Путятин вернулся с Дальнего Востока, где, помимо дипломатической миссии в Японии, также занимался описью восточного побережья Приморья. Надо ли говорить, что, узнав о появлении английских карт, Путятин сделал все возможное, чтобы они оказались в его руках.

Вскоре, подкупив печатников, Путятин достал секретные карты и переправил их в Россию. В Петербурге карты скопировали и несколько копий немедленно отправили на Дальний Восток. Этими картами несколько лет пользовались наши моряки, а также генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский, который плавал в 1859 году на юг Приморья. Впрочем, вскоре у нас появились свои карты, куда более подробные и точные.

В том же 1959 году в Лондоне вышли в свет воспоминания доктора «Барракуды» Джона Тронсона «Рассказ о плавании в Японию, Камчатку, Сибирь, Тартарию и многие участки побережья Китая на борту «Барракуды», с картами и зарисовками». В своей книге Тронсон пишет, что они открыли Императорскую (ныне Советскую) гавань еще в 1854 году, и, кроме нескольких туземцев, они в этой гавани никого не встретили. Это была неправда. Так как 6 августа 1853 года капитан 1 ранга Г.И. Невельской поставил там Константиновский пост из 8 человек с урядником. К 1854 году там уже было несколько сараев и казарм. Невельской в своих воспоминаниях прямо указывает, что англичане не смогли обнаружить ни Императорскую гавань, ни спрятанный в ней фрегат «Паллада», который был затоплен в этой гавани в январе 1856 года.

Стоит отметить, что последний акт агрессии со стороны англичан был зафиксирован уже после заключения мирного договора! Тогда шлюп «Барракуда» разбомбил и сжег несколько построек в Императорской гавани. Присвоив гавани название Барракуда-Харбор, англичане покинули Японское море. В том же, 1856 году в составе Тихоокеанской эскадры фрегат «Винчестер» и шлюп «Барракуда» приступили к военным действиям у берегов Китая. К этому времени Англия втянулась в так называемую вторую «опиумную войну». В ходе нее английские суда десятками топили беззащитные китайские джонки.

Было очевидно, что пока англичане отвлечены разборкой с Китаем, нам надо было срочно решать вопросы присоединения дальневосточного Приморья на законодательном международном уровне.

* * *

В конце зимы 1857 года в Петербург пришло письмо от военно-морского агента в Лондоне вице-адмирала Путятина о том, что Англия и Франция готовят серьезный поход в Китай, чтобы открыть его рынки для своих товаров и, прежде всего, для массового завоза индийского опиума. Горчаков к записке отнесся очень серьезно. В Петербурге поступили весьма необычно – немедленно вызвали из Лондона Путятина и командировали его в Пекин. Логика в том была, за время нахождения в Англии Путятин установил хорошие контакты с англичанами. Кроме этого, важным было и то, что англичане не воспринимали вице-адмирала как участника Большой Игры, что позволяло ему легко устанавливать нужные связи. Горчаков посчитал, что эти связи помогут Путятину в Китае.

Министр иностранных дел Горчаков писал генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву: «Цель отправления Путятина сохраняема должна быть в тайне величайшей, а потому поводом его поездки избраны следующие поручения: исследование берегов Восточной Сибири и поиск мест для нового порта».

Однако кратчайшим путем через Кяхту и Монголию китайцы Путятина не пустили. Они вообще не желали видеть его у себя. Так что моряку пришлось добираться морем. Присоединившись к англо-французской эскадре, которая шла карать китайцев за ослушание, он доплыл с союзниками до Тяньцзиня. Там, как представитель нейтральной страны, вице-адмирал удачно выступил посредником в переговорах, где англичане и французы продиктовали китайцам свои условия.

Присутствие Путятина дало России право наравне с победителями подписать с Китаем даже собственный Тяньцзиньский договор. Увы, касался он лишь морской торговли, поэтому был для нас практически бесполезен, так как морем мы тогда с Поднебесной не торговали. Это понимали и китайцы, которые вскоре без всяких проблем ратифицировали этот договор. А вот с Англией и Францией ратифицировать торговый договор Пекин отказался наотрез. Причина была значимой – Пекин не желал наводнения страны дешевым опиумом, который буквально выкашивал целые провинции.

Что ж, союзники утерлись и начали готовить новую карательную экспедицию…

Тем временем генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев старался уговорить китайцев отдать под российский контроль побережье от Амура до Кореи, чтобы в тамошних незамерзающих гаванях мог разместиться русский флот.

Переговоры шли успешно, и вскоре в местечке Айгунь Муравьев подписал договор, по которому левобережье нижнего Амура признавалось российской территорией, а правобережье реки территорией «общего владения».

Границы этих территорий, правда, окончательно еще не были определены. Да и сам договор китайский мандарин И-Шань подписал с большой неохотой.

За подписание Айгунского договора Муравьев был вознагражден императором Александром II титулом графа Амурского. Но как вскоре выяснилось, несколько преждевременно.

Вскоре китайцы заявили, что у И-Шаня не было полномочий подписывать столь важный документ. Разрешение должен был дать император-богдыхан, так как отписанные России территории считались родовыми землями династии Цин.

Так как ратифицировать договор китайцы отказались, пристав Русской духовной миссии Петр Перовский (кузен оренбургского генерал-губернатора) припугнул их войной, чем окончательно перепугал чиновников Поднебесной.

В результате этого положение России на Тихом океане стало очень сложным. Без признания китайцами Айгунского договора строить порты в Приморской области было делом рискованным. Тем более что Англия и Франция собирались в новый поход на Пекин и не было никаких оснований сомневаться, что они добьются своего. Китай же теперь видел и в России вероломного соседа, грозящего откусить кусок пусть и плохо исследованной, но формально китайской территории. При этом ни Муравьев-Амурский, ни тем более Перовский были не в состоянии это отношение изменить! Нужно было срочно искать неординарное решение и того, кто мог бы его блестяще выполнить. Нужен был настоящий гроссмейстер Большой Игры.

* * *

Пока шла Крымская война, у Лондона, по большому счету, руки до нашего Приморья не доходили. Только в 1857 году Адмиралтейство, Министерство иностранных дел и Лондонское географическое общество занялись этим вопросом вплотную. В середине года состоялась примечательная встреча министра иностранных дел графа Кларендона, первого лорда Мориса Беркли и президента Лондонского географического общества Родерика Мерчинсона. Трое собравшихся обсуждали перспективы английского влияния на дальневосточное Приморье. По воспоминаниям современников, встреча была весьма плодотворной. Лорд Беркли обосновал необходимость создания на полуострове Принца Альберта (нынешний Владивосток) своей военно-морской станции. По замыслу первого лорда, это должен был быть форт с гарнизоном в пару сотен солдат, прикрываемый с моря отрядом военных судов.

Географ Мерчинсон взял на себя организацию научной экспедиции, которая бы занялась разведкой близлежащих районов и составлением карт. Что касается министра иностранных дел графа Кларендона, то он пообещал надежное дипломатическое прикрытие будущей операции, а также лоббирование проекта в правительстве. Основные расходы было готово взять на себя Адмиралтейство.

Некоторое время спустя выразил свою заинтересованность проектом и премьер-министр Пальмерстон:

– Предложение весьма разумно. Мы уничтожили русское присутствие в Черном море, ограничили в Балтийском. Теперь осталось вышвырнуть их с дальневосточных берегов! Тогда Россия навсегда превратится в Московию. Закрыв русский вопрос на Тихом океане, мы легко закроем его затем и в Средней Азии!

После этого началась подготовка к снаряжению военно-морской экспедиции. Причем если вначале предполагалась посылка всего двух-трех небольших пароходов, то теперь Пальмерстон хотел, чтобы к дальневосточным берегам пришла полноценная эскадра с транспортами, десантом и инженерами, способная сделать порт Мэй настоящей морской крепостью. Увы, сроки экспедиции начали постоянно «смещаться вправо». Между тем посол в Петербурге Джон Крэмптон торопил:

– Русские успешно завершили свою экспедицию по исследованию Амура и прилегающих берегов, и теперь генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев сплавляет по Амуру в Приморье казачьи отряды и поселенцев. Россия начинает массовую колонизацию! Надо торопиться, иначе будет поздно!

Но быстро послать эскадру в Приморье у англичан все никак не получилось. На грандиозное предприятие, которое виделось Пальмерстону, банально не хватало финансов. Закрома государственной казны вымела Крымская и «опиумная» войны. В другое время можно было бы заставить платить Ост-Индскую компанию, но именно сейчас компания прекратила свое существование.

Пока суть да дело, в Лондоне было решено продолжить обследования судами наиболее перспективных районов дальневосточного побережья, чтобы хотя бы застолбить свои будущие владения.

Ну, а, что же Россия? Неужели мы сидели и смотрели, как английский флот «осваивает» наше дальневосточное побережье?

Разумеется, мы приняли брошенный вызов и Россия начала Большую Игру в тихоокеанских водах. В 1857 году вернулись с Тихого океана отправленные на Дальний Восток еще до Крымской войны парусные суда – фрегат «Аврора», корвет «Оливуца» и транспорт «Двина». Держать эти суда на Дальнем Востоке не имело смысла. Во-первых, они были сильно изношены и нуждались в серьезном ремонте, а, во-вторых, будучи парусными, устарели и не могли противостоять паровым и винтовым кораблям англичан. Поэтому взамен вернувшихся вымпелов в том же году на Дальний Восток был отправлен винтовой фрегат «Аскольд», под командованием флигель-адъютанта Унковского, а чуть позднее, сразу целый отряд судов капитана 1 ранга Кузнецова, в который вошли только что построенные винтовые корветы «Воевода», «Новик» и «Боярин», а также винтовые клипера «Джигит», «Пластун» и «Стрелок». По приходе их на Тихий океан в отряд было включено и судно снабжения «Николай I», принадлежавшее Российско-Американской компании. Однако в связи с провокациями англичан и сложной обстановкой вокруг Китая для обороны Дальнего Востока этих сил было уже недостаточно.

И в следующем, 1858 году на Тихий океан был дополнительно отправлен еще один отряд, под командованием флигель-адъютанта Попова, в составе винтовых корветов «Рында», «Гридень» и клипера «Опричник». Прибыв на Дальний Восток, Попов вступил в командование сформированной Тихоокеанской эскадрой.

В конце августа 1859 года на Тихий океан из Кронштадта ушло еще одно подкрепление: винтовой корвет «Посадник», клипера «Наездник» и «Разбойник». Чтобы затруднить слежение за ними английских кораблей, судам было приказано следовать раздельно.

Кроме этого, в Средиземном море была развернута эскадра контр-адмирала Истомина. Помимо своей прямой задачи – противостояния англичанам в Средиземноморском регионе, эти суда должны были служить резервом для Тихоокеанской эскадры и в случае необходимости быстро ее усилить. В Средиземноморскую эскадру первоначально вошли винтовой линейный корабль «Ретвизан», фрегат «Громобой», пароходо-фрегат «Рюрик», а также корветы «Баян» и «Медведь». Затем, разумеется, судовой состав менялся, увеличиваясь или уменьшаясь в зависимости от политической обстановки. Так, в начале декабря 1858 года в Генуе эскадру возглавил сам генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, что говорило о серьезности ситуации и важности задач Средиземноморской эскадры.

* * *

Тем временем англичане даром времени не теряли. 20 июня 1859 года в бухту Святой Ольги пришла английская канонирская лодка «Дове», под командой лейтенанта Буллока. Но лейтенанта ждало разочарование, в бухте уже стоял российский транспорт «Байкал», а на берегу достраивался наблюдательный пост, над которым развевался российский флаг.

Согласно неписаным правилам Большой Игры, командир «Байкала» лейтенант Николай Дерпер пригласил своего коллегу отужинать. Разумеется, не обошлось без горячительных напитков. Как выяснилось уже в процессе общения, англичанин оказался не стоек и, приняв пару стаканов водки, рассказал Дерперу много лишнего. Например, то, что из Шанхая на соединение с «Дове» плывет специально оборудованный описной фрегат «Эктаеон». Этот фрегат должен прибыть в бухту Святого Владимира, чтобы от нее произвести опись берега Татарского пролива до 49° широты, а заодно установить на берегу английские флаги, закрепив тем самым «открытые» территории за английской короной.

На это известие Дерпер деликатно заметил:

– Сожалею, но вы, господа, опоздали. Опись всех тамошних бухт, как и берегов, уже произведена нашими судами. Помимо этого, в удобных местах основаны наши наблюдательные посты и подняты флаги.

– Надеюсь, это английские флаги? – поднял на Дерпера мутные глаза лейтенант Буллок.

– Снова сожалею, – вздохнул Дерпер. – Но флаги русские, а, следовательно, все побережье является российской территорией и без нашего разрешения подходить к нему запрещено.

– Что? Что? – сразу протрезвел Буллок.

Дерпер с милой улыбкой пододвинул к собеседнику очередной стакан:

– Вы лучше не расстраивайтесь, а пейте!

Между тем, ничего не подозревая о «русских кознях», капитан «Эктаеона» Вэрд на переходе к заливу Владимира, не торопясь, производил попутную опись островов Гамильтона, Цусимы и бухты Чусан, на корейском берегу. Когда же «Эктаеон», наконец, прибыл в бухту Святого Владимира, там его уже ждал… «Байкал». Хлебосольный лейтенант Дерпер снова разлил по стаканам водку:

– Мы недавно славно посидели с лейтенантом Буллоком. Надеюсь, наша встреча будет не менее приятной.

– Дерпер поднял свой стакан:

– За дружбу! Прозит!

Чтобы сразу не расстраивать собеседника, лейтенант предложил тост – за королеву Викторию и только после этого сообщил, что опись бухт и Татарского берега уже произведена нашими судами, а в бухтах расположены воинские гарнизоны.

Несколько минут Вэрд пребывал в полном ступоре. Затем попытался спасти ситуацию:

– Я хотел бы встретиться с капитанами ваших судов, чтобы вместе с ними посмотреть описные работы!

Требование было откровенно хамским, но Дерпер как вежливый хозяин выдержал марку:

– Увы, отряд наших судов находится теперь в крейсерстве, в Японском море, и встретиться с капитанами никак невозможно.

– А на каком основании вы заняли бухту Ольги, ведь у меня сведения, по которым ваши границы простираются только до 49°?

– Увы, ваши сведения сильно устарели, – пожал плечами Дерпер.

После этого Вэрд схватился за последнюю соломинку:

– А есть ли ваши посты южнее бухты Ольги?

– Мне неизвестны все наши посты, – уклончиво ответил Дерпер. – Но с давних пор, по договору с китайцами, границы наши по этому берегу простираются до берегов Кореи.

30 июня Вэрд несолоно хлебавши ушел в японский порт Хакодате.

Что касается Дерпера, то он, не теряя времени даром, послал разведывательную партию в составе штабс-капитана Генерального штаба Елеца и двух топографов в район бухты Владимира для окончательного закрепления этого района за Россией.

После этого «Байкал» перешел в бухту Тихую, заняв там брандвахтенный пост. Одновременно на берегу начали спешно строить казарму и батарею. Вскоре к «Байкалу» присоединился и корвет «Воевода». Англичанам наглядно дали понять, что у наших берегов их больше не ждут.

В июне этого же, 1859 года русские моряки на пароходе-корвете «Америка», под флагом генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравьева-Амурского, исследовали побережье Южно-Уссурийского края. Именно тогда впервые были нанесли на карту залив Петра Великого (с определением его границ), Амурский и Уссурийский заливы, заливы Стрелок и Находка, острова Аскольд, Русский, Путятин, бухты Новик и Воевода, полуостров Муравьев-Амурский, а также бухта Золотой Рог. Именно тогда на карте впервые появилась историческая надпись – порт Владивосток (т. е. владеющий Востоком, властелин Востока!). Говорят, что Муравьев-Амурский придумал название по аналогии с Владикавказом. При этом никакого порта и даже маленького наблюдательного поста на берегу построено не было, так как плавание «Америки» было чисто рекогносцировочным. Но на карте возле надписи «Владивосток» уже была изображена маленькая крепость. А это значило, что решение о будущем главном форпосте России на Тихом океане уже принято.

А вскоре о произошедших территориальных изменениях на Дальнем Востоке была извещена мировая общественность. «Петербургские ведомости» опубликовали статью анонимного автора, в которой освещалась тема освоения новых дальневосточных земель и где уже было «застолблено» имя «Владивосток»: «Едва ли можно найти другой берег в мире, где бы на таком малом пространстве прекраснейшие гавани следовали одна за другой в таком количестве, что трудно выбрать и определить, которая из них лучше. Знаменитая Севастопольская гавань и Золотой Рог в Босфоре должны уступить первенство здешним гаваням и бухтам. Недаром этот лабиринт заливов носит название залива Петра Великого, недаром лучший из портов назван Владивосток».

* * *

В первой половине XIX века крупнейшим на планете 300-миллионным народом правила маньчжурская династия Цин («Чистая»). Маньчжуры – кочевой северный народ, воспользовавшийся смутой в Китае, чтобы захватить власть. Иноземная династия – явление в истории нередкое. Особенность маньчжуров состояла в том, что завоеватели, сохранив традиции Поднебесной, сами очень быстро выродились, разучившись воевать. К середине XIX века Китай вступил в период застоя, а затем и кризиса. Разумеется, этим постарались воспользоваться многие и в первую очередь вездесущие англичане. Вначале Ост-Индская компания, а затем и английское правительство активно «осваивали» Китай. Пользуясь слабостью империи Цин, английские купцы наладили массовую доставку в китайские порты индийского опиума. Британская Ост-Индская компания наладила промышленное производство опия в Бенгалии. Именно руководители и акционеры компании начали фактически формировать в Китае наркоцивилизацию. Первоначально они учредила т. н. «Китайскую внутреннюю миссию», задачей которой было пристрастить к опиуму миллионы китайских крестьян. Полным ходом шла пропаганда потребления опиума, постоянно расширялся рынок его сбыта, который полностью контролировался Ост-Индской компанией. Наркоторговля вытесняла всю другую торговлю. Опиум распространяли английские миссионеры, захватывая один крупный город за другим. Суда Ост-Индской компании не успевали загружаться в Индии опиумом и разгружаться в Шанхае и Кантоне. А опиумные курильни множились в Китае с каждым годом, медленно убивая население.

«Торговля рабами была просто милосердной по сравнению с торговлей опиумом, – признавал английский экономист Ричард Монтгомери Мартин в 1847 году. – Мы не разрушали организм африканских негров, ибо наш интерес требовал сохранения их жизни… А продавец опиума убивает тело после того, как развратил, унизил и опустошил нравственное существо».

К концу 30-х годов XIX века употребление опиума превратилось в страшную разрушительную силу китайского общества. Население было поголовно поражено наркоманией. Императорский двор был напуган тем, что опиум курили даже солдаты. В то же время запрет китайского правительства на ввоз наркотика не мешал маньчжурскому императору Китая получать средства от главного директора таможенных служб. Это была немаловажная статья дохода. Когда же наконец знамя с борьбы с английским опиумом поднял один из китайских мандаринов Линь Цзэсюй, Англия в 1840 году развязала войну, которую назвали «опиумной».

К этому времени англичане блокировали Кантон и другие южные порты. В июле 1840 года они захватили Динхай, в августе появились в Тяньцзине, уже в непосредственной близости от Пекина. Вооруженные мечами, пиками и старыми мушкетами, китайцы оказались неспособны сопротивляться английским колониальным полкам. Вина за поражения была возложена на Линь Цзэсюя. Он был отстранен от должности и сослан в отдаленную провинцию.

В августе 1842 года Цинская империя капитулировала. Маньчжуры подписали Нанкинский договор, открывавший для торговли опиумом пять портов, включая Шанхай и Кантон, выплату контрибуции в 21 миллион серебряных юаней, а также передачу Англии острова Сянган (территории нынешнего Гонконга). После этого импорт опиума вырос сразу в несколько раз. Любопытно, что, когда китайский император Дао Гуан обратился с личным посланием к королеве Виктории, в самой учтивой форме обращая ее внимание на ужасающие последствия опиумной торговли, королева ему даже не ответила. Ответом на слабость династии Цин стало восстание на юге Китая тайпинов. Восставшие объявили своими врагами маньчжуров и…опиум. Курительную трубку их вождь, деревенский учитель Хун Сюцуань, сравнил с мушкетом, из которого человек стреляет в самого себя.