Текст книги "Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда"

* * *

В 1851 году в империи Цин разгорелась полноценная гражданская война между Цинской империей и новообразованным Тайпинским государством.

На первых порах английские торговцы и миссионеры сочувствовали тайпинам, которые признавали христианство. При этом Англия, а за ней Франция и США соблюдали нейтралитет. Однако в 1854 году представители этих стран предъявили императору совместное требование о перезаключении старых торговых договоров. Теперь они требовали права неограниченной торговли на всей территории Китая и официального права торговать опиумом. Цинское правительство эти требования отклонило. В Лондоне расценили это как оскорбление. Но на вторжение Англия тогда не решилась, так как была занята – вначале воевала с Персией, затем с Россией, после чего усмиряла сипаев в Индии.

Однако, как только Англия решила эти вопросы, Лондон обратил свой взор на Поднебесную. Нужен был лишь повод, и он, конечно же, быстро нашелся! Когда китайцы задержали английское судно «Эрроу» с контрабандным опиумом, это немедленно было раздуто до вселенских масштабов. В октябре 1856 года Англия объявила Китаю войну. К этому времени у англичан все было готово для агрессии. И уже в конце октября английская эскадра бомбардировала и захватила порт Гуанчжоу. Вскоре к Англии присоединилась и Франция. В данном случае поводом стал арест и смерть французского авантюриста Шапделена.

Втягивание Франции в войну в Китае явилось несомненным успехом английской дипломатии. Вообще-то, Франция не торговала опиумом и не имела особых торговых интересов в Китае, но это не помешало сумасбродному Наполеону III, с ловкой подачи англичан, вмешаться в конфликт.

Летом 1857 года, под предлогом невыполнения Китайской империей условий Нанкинского трактата 1842 года, Англия организовала блокаду морских путей, ведущих к южному побережью Китая, захватила и частично истребила три крупные флотилии китайских джонок, которые пытались перехватывать везущие в Китай опиум торговые суда. Началась новая «опиумная война» против Китая.

В декабре 1857 года англо-французские войска после ожесточенной бомбардировки овладели Кантоном. К этому времени окончательно подавив восстание сипаев в Индии, английское правительство начало интенсивную переброску в Китай освободившихся войск.

После взятия Гуанчжоу англичане рассчитывали, что Цинская империя пойдет на переговоры. Но Пекин ответил молчанием. Тогда в апреле 1858 года союзная английско-французская эскадра, под общим командованием контр-адмирала Майкла Сеймура, перешла в Желтое море к устью рек Байхэ. Союзники решили блокировать устье реки, захватив защищающие его форты Дагу, чтобы, поднявшись затем вверх по реке, занять город Тяньцзинь. Дело в том, что через Тяньцзинь в Пекин по водным каналам поступало продовольствие. Лишив столицу продовольствия, можно было диктовать Цинской империи любые условия.

Сеймур был зол. Китайцы слишком ожесточенно сопротивлялись. Прохаживаясь по шканцам 84-пушечной флагманской «Калькутты», от нервного расстройства он то и дело тер изуродованную руку.

Во время Крымской войны Сеймур воевал на Балтике. В один из дней его матросы выловили из волн новую русскую мину. Заинтересовавшись, Сеймур нажал на торчащий из нее рычажок. Взрывом его выбросило за борт, а полтора десятка матросов разорвало в клочья. Из воды Сеймура выловили, но рука так и осталась висеть плетью. После этого в английском флоте не без ехидства говорили:

– Сеймуру осталось потерять глаз и выиграть бой, тогда он сравнится с лордом Нельсоном.

Однако выиграют ли англичане этот бой, у Сеймура ясности не было…

Вечером 19 мая, преодолев, наконец, речной бар, шесть английских канонерских лодок с десантом в тысячу человек вошли в реку и встали на якорь ниже фортов. Следующим утром китайскому командующему было послано предложение сдать форты, а в случае отказа обещано уничтожение. Китайцы ответили отказом. В половине девятого утра канонерские лодки двинулись к назначенным им по диспозиции местам. С обоих берегов реки по ним был немедленно открыт сильный артиллерийский и оружейный огонь. Так как канонерки шли близко от берега, солдатам было приказано лечь на палубу. Стоять остались лишь управлявшие движением канонерок офицеры.

Как только канонерские лодки достигли своих мест, с них был начат обстрел фортов. Действие артиллерии, стрелявшей почти в упор, было сокрушительным. Одновременно с мачт открыли огонь стрелки-снайперы, выбивая орудийную прислугу китайцев.

Спущенные в ответ китайцами по течению реки брандеры были перехвачены гребными шлюпками и посажены на мель. К 11 часам утра все орудия фортов левого берега были подавлены, после чего высаженный десант без сопротивления овладел левобережными фортами. Через четверть часа прекратили огонь и форты правого берега. Их также занял десант, которому, впрочем, пришлось отбивать контратаку из деревни Дагу. К полудню в руках англо-французских войск оказались все форты в устье Байхэ.

Бой уже стих, когда на одном из фортов правого берега из-за пожара взорвался пороховой погреб, уничтожив до сотни английских солдат. После этого Сеймур дал приказ разрушить захваченные форты и береговые батареи.

Спустя три дня канонерки осторожно двинулись вверх по реке и вечером 26 мая достигли Тяньцзиня. Так как китайское правительство считало взятие фортов Дагу невозможным, Тяньцзинь укреплен не был, и защищать его было невозможно. Теперь и правительству Цин стало очевидно, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Поэтому после прибытия союзной эскадры в Тяньцзинь китайский император прислал уполномоченных для заключения мирного трактата. 30 мая, после недолгих переговоров с представителями Англии, Франции, России и США, был подписаны Тяньцзиньские трактаты. Согласно им, для внешней торговли Китай открывал сразу шесть новых портов, а миссионеры получили право свободно передвигаться внутри всей империи. Кроме этого, император брал на себя возмещение всех военных издержек. Но подписав вынужденные бумаги, на деле Пекин исполнять их не торопился.

Вскоре в Лондоне стали понимать, что, несмотря на понесенное поражение, Китай намерен все же отказаться от опиумной заразы. Поэтому Англия начала подготовку к новой большой войне. Помимо этого, в Лондоне решили более внимательно присмотреться к восточным берегам Сибири и, наконец-то, нашли деньги на большую экспедицию к берегам русского Дальнего Востока. Экспедиция была назначена на весну 1861 года, и командующий эскадрой вице-адмирал Шерерд Озборн уже начал готовить корабли к дальнему походу. Однако последующие события в Китае заставили англичан перенести экспедицию еще на год, и в конечном итоге они опоздали, причем опоздали уже навсегда…

Глава вторая

Несмотря на то что Крымская война уже закончилась, английский премьер-министр Пальмерстон под предлогом борьбы за права человека по-прежнему разжигал ненависть к России. Что же касательно находившихся в Крыму английских войск, то из Балаклавы и Севастополя они были перевезены прямиком в Шанхай и Гонконг, где ожидались восстания китайцев.

– Мы наказали Россию, теперь пора поставить на колени и Китай! – вещал Пальмерстон.

Окончательный захват Поднебесной виделся из Лондона делом несложным. В недавней «опиумной войне» Китай понес огромные убытки, и китайские товары уже не могли конкурировать с продукцией европейских мануфактур. Огромная страна стремительно беднела. Вдобавок ко всему Китай сотрясали мятежи яростных тайпинов.

Разумеется, активность англичан в Китае заставила принять меры и Петербург.

– Союзники считают, что после Крыма им все нипочем! – высказывал брату Константину император Александр II. – А потому надо будет сделать все возможное, чтобы умерить их пыл!

К моменту возвращения из Бухары в Петербург графа Игнатьева у России также возникли проблемы с Китаем. 16 мая 1858 года Китай и Россия подписали так называемый Айгунский договор, согласно которому левый берег Амура до морского устья отходил России. Однако стороны так и не пришли к соглашению о границе по Уссури и далее до моря, решив, что пока «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами да будут в общем владении».

Разумеется, наши сразу же начали определять свои границы и послали для этого специальную экспедицию. Что касается китайского императора, то он все затягивал решение вопроса по «общим» землям.

Вначале Игнатьева вызвал к себе военный министр Сухозанет. Поговорив о разном, предложил возглавить группу военных советников, которые вместе с новыми ружьями отправлялись в Китай, чтобы учить тамошних солдат современной войне. В Петербурге тогда очень опасались, что англичане и французы, всего три года назад успешно воевавшие против России, пользуясь превосходством европейского оружия, смогут подчинить и Китай.

Игнатьев скосил глаза на лежавшую на столе министра английскую карикатуру. На ней петух (Франция) и лев (Англия) вовсю лупили несчастного дракона (Китай). Карикатура был откровенно вульгарная и совсем не смешная.

– Я согласен возглавить советников! – согласился молодой генерал-майор.

А что он мог еще ответить министру? Однако уже через несколько дней все поменялось. На очередном совещании с Горчаковым император Александр II неожиданно огорошил министра иностранных дел:

– Ах, Александр Михайлович! Мы сошлись грудь в грудь в Большой Игре с англичанами в Средней Азии, но вполне можем дать им пинок в спину на Дальнем Востоке! Для этого нужен только молодой, опытный и циничный дипломат.

– Ваше величество, – скривился Горчаков. – Вы называете исключающие вещи, молодой дипломат опытным быть не может, ибо наша наука постигается долгим служением. А цинизм вообще не свойствен нашей благородной профессии.

– В каждом правиле есть исключения, – отмахнулся от министра Александр. – Тем более я кандидатуру в общих чертах уже определил.

– И кто же это? – чопорно вскинул подбородок Горчаков.

– Игнатьев!

– Но ему нет и тридцати?

– Зато у него за плечами Лондон и Бухара! Он молод, но опытен, патриотичен, но циничен. Игнатьев – идеальная кандидатура для трудного и щекотливого дела в Китае. Поэтому эту дипломатическую партию мы начнем с козырей!

Хорошо зная императора и понимая, что он уже определился, Горчаков спорить не стал и согласился, хотя выбором остался весьма недоволен.

Отправляя Игнатьева, Горчаков не особо надеялся на успех молодого дипломата. По его сведениям, в Китай англичане бросили свои лучшие дипломатические силы, и не Игнатьеву было тягаться с английскими корифеями. По разумению министра иностранных дел Игнатьев должен был лишь не давать Пекину «забыть» о нерешенном пограничном вопросе, все время поднимая и будоража эту тему. Ну, а как выйдет дальше, так и выйдет.

Даже император Александр почему-то в самый последний момент тоже потерял веру в успех своего выдвиженца. Когда во время очередного доклада Горчаков хотел было что-то доложить по китайской миссии, император остановил его жестом:

– Так как ничего хорошего в этом деле не предвидится, поговорим о чем-то более приятном!

* * *

Ранней весной 1859 года Игнатьев во главе огромного обоза из 380 саней, с десятью тысячами новых нарезных ружей и массой других военных припасов двинулся от Урала к границам Китая. Из-за спешки Игнатьев выехал сильно простуженным Тем не менее гнал на санях по весенней распутице с сумасшедшей для того времени скоростью – до 300 верст в сутки. Преодолевая бездорожье и распутицу, он стремительно преодолел три с половиной тысячи верст до Иркутска, в ночь на 4 апреля прибыл в столицу Восточно-Сибирского генерал-губернаторства. Там Игнатьев провел неделю, обсуждая с генерал-губернатором Муравьевым-Амурским ситуацию в Китае.

– Обрадовать вас, Николай Николаевич, мне особенно нечем! – признался Муравьев послу за дружеским ужином. – Китайцы отказываются ратифицировать подписанный в прошлом году пограничный договор и категорически не желают согласовывать размежевание владений южнее Амура.

– Что ж, придется вытрясти из них душу, – невесело усмехнулся Игнатьев.

– Кстати, чья это идея подарить китайцам десять тысяч ружей?

– Насколько мне известно, его величество уговорил Горчаков, – осторожно ответил Игнатьев.

– Надо совершенно не понимать политический расклад на Дальнем Востоке! – недовольно воскликнул Муравьев. – Вечно мы вооружаем кого-то на свою голову!

Игнатьев вместо ответа вздохнул и развел руками, мол, и сам все понимаю…

Посовещавшись, Муравьев с Игнатьевым все же почли за лучшее оставить новейшие винтовки для вооружения сибирских линейных батальонов. А если в Петербурге все же будут настаивать на передаче ружей, то отправить соседям старые гладкоствольные.

Так что в Китай генерал Игнатьев отправился без щедрого подарка…

Любопытная деталь – покидая Иркутск, генерал Игнатьев несколько дней пропьянствовал со ссыльным революционером Михаилом Бакуниным. Знаменитый анархист к этому времени уже поучаствовал в нескольких европейских революциях и отбывал в Сибири вечную ссылку. Любимец императора и анархист совместно пили и похмелялись, обсуждали мировую политику и спорили о судьбе России. Расстались они довольные друг другом, на всю жизнь сохранив взаимные хорошие воспоминания.

Из Иркутска вместе с Муравьевым Игнатьев отправился в приграничную Кяхту. Там они в течение месяца дожидались от китайского правительства разрешения на въезд Игнатьева. Для маленькой Кяхты приезд двух столь высоких персон был событием выдающимся, поэтому местные начальники давали обеды и устраивали пикники почти ежедневно, приведя вскоре генерал-губернатора и посла в полнейшее изнеможение. На личные деньги Игнатьев закупил в Кяхте хрустальную и серебряную посуду, чтобы в будущем принимать у себя иностранных послов.

Уже в Кяхте Игнатьева догнала почтовая эстафета.

– Кажется, мне сейчас влетит на орехи за оставленные ружья, – вздохнул граф, распечатывая конверт.

Но депеша касалась совсем другого вопроса – министр иностранных дел приписывал послу «способствовать нашим пограничным интересам», то есть попробовать уговорить китайцев пойти на уступки в Приамурье и согласиться с договором, который они сами же подписали год назад.

Когда было получено разрешение из Пекина на въезд посла, купеческая Кяхта устроила Игнатьеву грандиозные проводы, которые должны были возвысить его в глазах китайцев. После прощального обеда на границе собралась большая часть населения Кяхты и Троицкосавска. Под звуки колоколов и артиллерийского салюта в сопровождении местного купечества, представителей духовенства и офицерства, а также конвоя из трех казачьих сотен Игнатьев пешком пересек границу и только после этого сел в догнавшую его коляску…

Вместе с послом в Пекин отправились артиллерийский капитан Лев Баллюзек (заместитель и первый помощник), секретарь Вольф, переводчик с китайского Александр Татаринов, переводчик с монгольского Вамбуев, пятеро конвойных казаков и верный камердинер Митрий Скачков… В дороге опытный переводчик Татаринов объяснил послу важность «китайских церемоний». Игнатьев все воспринимал как должное, быстро схватывая уроки китайских дворцовых традиций.

Через месяц, в середине июня посольство было уже у стен Пекина. Встретившие посла цинские чиновники сразу же намекнули, что приехавшему вовсе не рады. Это Игнатьева нисколько не задело:

– Мало ли кто кому не рад! Может, на меня их рожи тоже тоску навевают!

Затем чиновники запретили Игнатьеву въезжать в Пекин на носилках, что было обязательно для его чина. Налицо было явное издевательство.

– Еще чего! – возмутился Игнатьев. – Я сам решу, как мне по Пекину кататься – в седле или в карете!

Когда же кареты не нашлось, посол потребовал богатые носилки, в которых демонстративно проследовал через весь город к подворью Русской духовной миссии.

Навстречу послу на руках носильщиков проплыл, обтянутый зеленой материей, паланкин. Бежавшие вокруг слуги кричали:

– Разойдись! Разойдись!

Отдельный слуга тащил большой зонт с какими-то иероглифами.

– Кого-то в сем гробе волокут? – поинтересовался Игнатьев у шедшего рядом с носилками переводчика духовной миссии.

– Зеленый цвет – это свидетельство высокого ранга! – разъяснил тот. – А иероглифами обозначен титул мандарина!

На китайцев наглое поведение Игнатьева произвело должное впечатление, и отныне его стали уважительно величать – И-Дажень, что значит сановник И.

* * *

Русская миссия – это несколько домов и православная церковь, где трудятся священники и переводчики. С разрешения маньчжурских императоров духовная миссия занималась духовным окормлением немногочисленных православных китайцев-албазинцев, потомков русских казаков и первопроходцев. Помимо этого, миссия играла в империи Цин и роль нашего неофициального посольства.

Первая официальная встреча Игнатьева с местными чиновниками состоялась только через две недели после его прибытия в Пекин. Имперские чиновники предстали в синих шелковых халатах с длинными рукавами. В руках чиновники-мандарины держали сандаловые веера. На халатах были изображены птицы или животные, на ногах – высокие атласные ботинки на толстых белых подошвах, на головах – конусообразные фетровые шапочки с шариками и павлиньими перьями. Разговаривали и передвигались чиновники нарочито медленно, изображая значимость.

– Гражданские чиновники носят на халатах изображения птиц, военные – животных, – пояснил вполголоса Игнатьеву переводчик.

– Кто из них главный? – спросил Игнатьев, оглядывая мандаринов.

– Вон тот с белым журавлем на халате, а его помощник – с золотым фазаном. Все прочие павлины, гуси, фазаны и утки уже не в счет.

– Значит, мне их по птицам определять? – осведомился посол.

Толмач кивнул головой, добавив:

– Можно и по шапочкам. У самого главного на шапочке рубиновый шарик, у первого помощника – коралловый, у второго – нефритовый. Можно еще смотреть по пластинкам на поясах.

– Это уже излишне, – остановил его Игнатьев. – Дай бог, я хоть это запомню.

Тем временем мандарины в знак приветствия сжали кулаки и подняли их на уровень лица – это был самый из непочтительных ритуалов приветствия – гун-ши.

Родственник маньчжурского императора Су-Шунь (тот самый, с белым журавлем и рубиновым шариком), уполномоченный вести переговоры, щуря и без того узкие глаза, выразил удивление приезду Игнатьева, заявив:

– Наши ответы вашей стороне уже даны, и говорить более не о чем. Поэтому, может быть, русский посланник пожелает поскорее вернуться на родину…

– Увы, я должен вас расстроить – возвращаться домой я пока не намерен, – скорбно вздохнул Игнатьев, помня напутственные слова Горчакова.

После этого уже скорбно вздохнул Су-Шунь.

После этого обмена любезностями он пригласил русского посла пообедать. Игнатьев с переводчиком и несколько высших чиновников расселись за низкими столиками. Слуги в белых халатах поставили перед ними фарфоровые чашки. Угощали ароматным цветочным чаем с примесью лепестков жасмина и розы. После чая перед каждым положили изысканные палочки из слоновой кости. Подали сладости: очищенный корень болотного растения, жареные грецкие орехи, абрикосовые зерна, пастилу из мороженых яблок. Переводчик пояснил Игнатьеву, что сладости возбуждают аппетит. Тот, грызя болотный корень, вяло кивнул. Затем в комнату вошли, семеня крохотными ножками, пестро разодетые певицы. Лица их были напудрены и нарумянены, а высокие прически украшены цветами. Певицы поклонились, сели и стали играть на струнных инструментах и петь тонкими голосами.

После сладкого слуги внесли закуски: маринованные огурцы в кислом соусе из бобов; ломтики ветчины, вареные утиные лапки, кусочки мяса с уксусом и перцем, чеснок и редьку в уксусе. В конце поставили самое лакомое – соленые утиные яйца. Одновременно подали и рисовую водку. Водка была слабая и дрянная, но с ней дело пошло все же веселее. Игнатьева столь малый градус не брал, а вот мандаринов развезло быстро. Затем Су-Шунь хлопнул в ладоши и что-то крикнул – подали тушеных трепангов. Потом были плавники акулы, утиные языки, голубиные яйца, обжаренные рыбьи пузыри, рыбьи мозги и жареные луковицы лилий… Соблюдая этикет, Игнатьев съедал кусочек каждого подаваемого блюда, но все равно вскоре едва дышал. Маньчжуры же поглощали еду в объемах неимоверных. Наконец, подали главную фишку обеда – суп из «ласточкиного гнезда», особо дорогое и изысканное угощение. Дело в том, что свои гнезда морские ласточки строят из слюны, которая у китайцев считается полезной и вкусной. Отхлебнув мутного супца с плавающим гнездом, Игнатьев едва сдержал порыв рвоты. Переводчик тревожно посмотрел на него, но посол мужественно справился с позывом и даже передал слова восторга хозяину застолья. Последняя перемена состояла из шести сортов пирожков с различными начинками и горячим киселем. Закончился обед, как и начинался, чаем.

Итак, первое общение и разговоры обо всем и ни о чем состоялись. Теперь наступало время делового общения с Су-Шунем и его чиновниками.

* * *

Дальнейшие встречи с китайцами в Доме переговоров Игнатьев сразу же отверг – в этом здании китайцы принимали представителей вассальных государств. Посол заявил категорически:

– Все дальнейшие переговоры шли на территории Русского подворья!

И китайцы уступили. После чего потянулись долгие дни бесплодных переговоров. Теперь Игнатьев вспоминал былые неторопливые церемонии бухарцев и хивинцев как наивные провинциальные забавы. В Китае все было серьезней. Мандарины старались добиться от русского посла уступок, но тот твердо стоял на своем.

– По какой причине вы не желаете делить земли по реке Уссури? – спрашивал Игнатьев. – Возможно, у вас есть некие геополитические соображения, которых я не понимаю?

– Никаких высоких соображений у нас нет, – честно ответил ему Су-Шунь. – Просто наши вельможи очень любят собольи шубы.

– При чем тут шубы? – не понял граф.

– Как при чем? – обиделся переговорщик. – Вы и так забрали у нас лучшие соболиные участки. И теперь после появления ваших солдат на Амуре цены на соболей у нас увеличились вдвое. Если мы уступим вам еще и правый берег Уссури, то в ваши руки попадут уже все соболи!

– Какие соболи? Какие шубы! – топал ногами Игнатьев. – Вы заключили договор, и его следует исполнять! Если ваше правительство отречется от прежних трактатов и обещаний, то ни одно государство не будет иметь к вам доверия и это породит нескончаемую войну.

– Договор, заключенный с вашим губернатором Муравьевым в прошлом году в Айгуне, был ошибочным! – в конце концов, заявил кузен маньчжурского императора. – Я скорее буду бесконечно воевать, чем соглашусь с вашими требованиями!

– Что ж, каждый сам творец своей судьбы! – жестко ответил Игнатьев. – В таком случае войска наши тотчас же вступят в Монголию, Маньчжурию и Джунгарию, а также начнут войну в Восточном Туркестане.

– Но разве можно воевать сразу со всеми? – усомнился Су-Шунь.

– И не сомневайтесь! У русского царя солдат, пороха и пушек хватит на всех! – заверил его Игнатьев.

Возможной войны с цинскими маньчжурами в тот момент не исключал и Муравьев, приславший Игнатьеву тревожное письмо: «Вы не надейтесь окончить вопрос о нашем разграничении посредством переговоров в Пекине и склоняйтесь к мнению, что этот вопрос может разрешиться для нас единственно путем военных действий. Хочет или не хочет китайское правительство признавать теперь Айгунский договор, мы со своей стороны не можем отступиться и не отступимся от него, и удержим за собою все, что приобрели в силу этого договора… Если вместо слов китайцы вздумают перейти к действию и силою осмелятся помешать нам пользоваться тем, на что мы приобрели право вследствие договора, – тогда без сомнения – на силу мы ответим силою…»

Сам Игнатьев считал, что империя Цин, будучи в войне с Англией и Францией, на новую войну не пойдет. Ну, а то, что кузен императора забавляется словопрением, флаг ему в руки! Расклад Игнатьева оказался верен. Демонстративно объявив о сборе ополчения в приграничной Маньчжурии и Монголии, реально начать войну с Россией империя Цин так и не решилась.

Получив резкий ответ от Игнатьева, Су-Шунь сразу же перестал угрожать войной и уже во время следующей встречи неожиданно заговорил о дружбе.

– Неужели дело сдвинулось с мертвой точки?! – обрадовался Игнатьев, но напрасно.

При новой встрече Су-Шунь его огорошил:

– Я прошу досточтимого посла не настаивать на своих требованиях. Иначе другие государства будут смеяться над Китаем, узнав, что двухсотлетняя дружба между нашими державами нарушится от подобных мелочей…

– Дальневосточное Приморье – это не мелочь! – отрицательно покачал головой Игнатьев и придвинул свой стул ближе к мандарину. – Кажется, мне придется все объяснять в сотый раз!

* * *

Положение русского дипломата в Пекине было сложно еще и потому, что все решения он должен был принимать самостоятельно. Редкие письма из Петербурга поддерживали разве что морально. Да, полномочия у Игнатьева были, но была и ответственность!

А русско-китайские переговоры длились без всякого толка уже полгода. Стороны настойчиво пытались договориться о землях, лежащих к югу от устья Амура, между Уссури и Японским морем, т. е. о нынешнем Приморским крае. Государственная принадлежность северного берега Амура, как мы знаем, была уже решена генерал-губернатором Восточной Сибири Муравьевым, который в мае в 1858 года прямо на берегу Амура в селении Айгунь подписал с племянником императора договор о признании северного Приамурья частью российских владений. При этом земли между впадающей в Амур рекой Уссури и морем (будущее Приморье) были объявлены общим владением Китая и России, «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами». Вот именно с этим «определением» и возникли проблемы. Теперь чиновники китайского императора не желали идти на дальнейшие уступки северному соседу и требовали пересмотра уже подписанного договора.

– Подписавшие Айгунский договор сановники сделали это самовольно и уже наказаны императором, – важно говорил Су-Шунь. – Если русский посол пожелает, то может вместо ратификационной грамоты увезти с собой в Россию главного виновника – князя И-Шаня, и на этом его миссия будет завершена.

На следующее утро китайский полицейский действительно привел И-Шаня в повозке-канге к подворью, но был отправлен обратно дежурившим у ворот казаком. В ответ Игнатьев заявил:

– Я уехать не могу, так как на то нет воли российского императора и мне нет никакого дела, доволен ли богдыхан своими подданными! Россия и Китай сотни лет живут в мире и дружбе, имея общую границу в семь тысяч верст. При этом у нас есть общие враги, которые немедленно захватят восточные гавани, если там не будет российских кораблей…

Чтобы выставить русского посланника из Пекина как можно быстрее, ожидавшие дипломатов Англии и Франции китайцы согласились, наконец, признать за Россией левый берег Амура. А пограничные вопросы предложили обсудить на месте с гиринским губернатором-амбанем. Но Игнатьев все равно никуда уезжать не собирался. К январю 1860 года он уже седьмой месяц вел нудные и бесплодные переговоры…

Следует сказать, что время вынужденного «пекинского сидения» Игнатьева нельзя назвать потерянным. Он знакомился с местными обычаями, заводил нужные знакомства, обрастал агентурой из числа китайских христиан и даже занимался благотворительностью, поддерживая деньгами албазинцев – потомков казаков, плененных китайцами в конце XVII века при взятии крепости Албазин.

Чтобы хоть как-то расположить к себе упрямых переговорщиков, Игнатьев прельщал их железными дорогами, которые Россия построит в будущем для Китая. Но на китайцев это впечатления не произвело. Для Маньчжурской империи Цин железные дороги и телеграф казались чем-то фантастическим и не слишком нужным. Зато рассказы о недавней войне русских с англичанами и французами их очень даже интересовали. При этом китайцы, даже ощутив всю силу европейского оружия, продолжали считать европейцев нецивилизованными варварами…

В череде вялотекущих переговоров случались и всплески активности. Так, однажды Су-Шунь швырнул на пол Айгунский договор с криком, что бумажка эта ничего не значит. Впоследствии Игнатьев вспоминал, что испытал острое желание «вцепиться в косу и кончить разговор дракой, как в кабаке», но сдержался. На следующий день он отправил в Верховный совет жалобу на переговорщика. Это возымело действие, и больше китайский сановник такого себе не позволял.

Надо сказать, что церемонным китайским чиновникам молодой русский аристократ, не испытывающий пиетета ни к конфуцианской мудрости, ни к сединам оппонентов, откровенно не нравился… Игнатьев такое отношение чувствовал, и настроение это ему не прибавляло. Приунывшего посла утешал в частных письмах начальник Азиатского департамента МИДа Егор Ковалевский (сам ранее работавший в Китае): «Восток, дорогой генерал, это школа терпения…» В ответном письме Игнатьев в отчаянии предлагал высадить в бухтах Приморской области десанты, заложить посты, не дожидаясь ратификации Айгунского договора… Кстати, это и было чуть позднее исполнено Муравьевым-Амурским, который распорядился отправить сотню стрелков и основать посты Владивосток и Новгородский.

В ответных письмах, которые приходили через три – пять месяцев, министр иностранных дел Горчаков ободрял Игнатьева и однажды посоветовал иметь в виду на крайний случай «вариант Путятина», т. е., улучив момент, примкнуть к союзникам, идти с ними на Пекин, где выступить в качестве посредника и миротворца, а в награду потребовать от Китая ратификации Айгунского договора. Идея министра пришлась Игнатьеву очень даже по душе.

Впрочем, о Игнатьеве все же не забывали и чем могли помогали. Вскоре пароходом «Америка» ему привезли только что отпечатанную подробную карту Приморья. Это был серьезный козырь, так как у китайцев никакой карты не имелось вообще. В пояснительной записке к карте значилось, что на текущий момент на огромных землях между Уссури и морем насчитывается всего 340 фанз и живет не более трех тысяч корейцев, китайцев, маньчжур, орочей, нанайцев и нивхов. Это значило, что весь Приморский край, по существу, являлся безлюдной пустыней. Для Игнатьева это послужило хорошим аргументом в затянувшемся споре.

Бесплодные переговоры шли почти год до конца весны 1860-го. Порой Игнатьева охватывало отчаяние, и он жаловался в письме отцу: «Боюсь, что меня отсюда выгонят либо запрут в тюрьму в Пекине».

Длинные вечера посол коротал чтением – изучил всю доступную литературу о Китае, что нашлась в библиотеке духовной миссии. Помимо уже действующей при миссии школы для мальчиков, Игнатьев организовал и школу для девочек местных христиан. С помощью православных китайцев посол составил за несколько месяцев подробную карту Пекина. «Честность и вежливость пекинского населения, сравнительно с простым народом европейских столиц, поражает меня», – писал Игнатьев в одном из личных писем.