Текст книги "Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда"

Из воспоминаний Федора Тютчева: «Сочувствие к «Москве» несомненное и общее. Все говорят с любовью и беспокойством: не умерла, а спит – все ждут нетерпеливо ее пробуждения. Но вот в чем горе: пробудится она при тех же жизненных условиях и в той же органической среде, как и прежде, а в такой среде и при таких условиях газета, как ваша Москва, жить нормальною жизнью не может не столько вследствие ее направления, хотя чрезвычайно ненавистного для многих влиятельных, сколько за неумолимую честность слова. Для совершенно честного, совершенно искреннего слова в печати, требуется совершенно честное и искреннее законодательство по делу печати, а не тот лицемерно-насильственный произвол, который теперь заведывает у нас этим делом и потому «Москве» долго еще суждено будет вместо спокойного плавания биться как рыбе об лед».

Писатель Константин Арсеньев указывал: «Поводы к предостережениям, постигшим «Москву», были довольно разнообразны. Мы встречаем между ними и «неточное и одностороннее толкование полицейских распоряжений», и «резкое порицание правительственных мероприятий по важному предмету государственного правосудия» (смертная казнь), и «сопоставление некоторых тарифных статей о привозимых припасах», очевидно, не имеющих никакого отношения к продовольственным нуждам рабочего населения, с преувеличенным изображением этих нужд, по случаю бывшего в некоторых губерниях неурожая…»

При этом одним из главных врагов «Москвы» являлось весьма влиятельное проанглийское лобби. Надо сказать, что сам факт появления популярной антианглийской газеты сразу вызвал переполох в английском посольстве, а затем и в Лондоне. Кто-кто, а англичане лучше других понимали огромную силу печатного слова. Именно поэтому на уничтожение «Москвы» были брошены все возможные силы. Впрочем, и сам редактор Иван Аксаков вел себя весьма неосторожно, периодически подставляясь острыми полемическими статьями. Это в конце концов и стало формальным поводом для закрытия самой антианглийской газеты России. И хотя Аксаков возражал, подав в Сенат записку, доказывая, что он предан государственному строю России, привержен идее царской власти и ее единения с православием, что «Москва» отстаивает, прежде всего, наши внешнеполитические интересы и формирует правильное общественное мнение, газета, к огромной радости английского посла графа Каули, была закрыта.

Несмотря на определенные неудачи, наша пресса впервые в истории России начала весьма быстро и эффективно формировать общественное мнение за начало активных действий в Средней Азии. Когда мнение было сформировано, отмахнуться от вопросов Средней Азии стало уже невозможно. Журналисты как смогли свое дело сделали.

* * *

В 1860 году товарищем (заместителем) военного министра, а год спустя военным министром был назначен генерал Дмитрий Милютин. В отличие от флегматичного Сухозанета, Милютин был человеком энергичным. Он прекрасно понимал тогдашний переломный момент России и ратовал за самые широкие реформы. В азиатской политике, в отличие от своего предшественника, Милютин был сторонником освоения новых рынков сбыта и источников сырья для русской промышленности. С приходом Милютина Военное министерство сразу же изменило курс на прямое завоевание среднеазиатских ханств, тогда как Министерство иностранных дел предпочитало добиваться политических и экономических привилегий исключительно дипломатическими переговорами.

О своем визави Горчакове Милютин не без раздражения говорил:

– Он с давних времен в азиатской политике полон самого оголтелого консерватизма!

Когда Горчакову донесли слова Милютина, тот только улыбнулся из-под очков:

– Это самая лучшая оценка моего труда!

Два министра, уважая друг друга, были полнейшими антагонистами.

Если Горчаков обвинял Милютина в излишней воинственности и шапкозакидательстве, то оппонент упрекал внешнеполитическое ведомство в том, что оно всеми силами сдерживало наступление наших войск в Средней Азии, «дабы не возбуждать дипломатических запросов лондонского кабинета, ревниво следившего за каждым нашим шагом в степях».

Милютин в выражениях не стеснялся:

– Что вы хотите, Горчаков воспитан на идеях Венского конгресса и считает азиатские дела лишь придатком европейских! Он не знает и не понимает Востока, где все переговоры воспринимаются как проявление слабости, а ценят и уважают лишь реальную военную силу!

В лицо Милютин говорил Горчакову так:

– Вы, Александр Михайлович, не желаете вникать в обстоятельства, вынуждавшие нас принимать военные меры на азиатских наших окраинах, а приписываете всякое военное предприятие своеволию местных начальников, стремлению их к боевым отличиям и наградам, а не единственно верной реакцией на происходящие события.

Горчаков к выпадам военного министра относился стоически:

– Милютин считает, что я пляшу под английскую дудку, и ошибается. Там, где надо, я даю английским домогательствам решительный отпор, но там, где можно решить вопрос миром, я его миром и решаю.

Увы, наличие разногласий во взглядах на среднеазиатскую политику двух ведущих министерств в значительной мере объяснялось отсутствием четкого государственного плана военно-политических действий. Это касалось и начальников на местах. Так, традиционно конкурировали и оппонировали друг к другу оренбургский и западносибирский генерал-губернаторы. При этом люди на этих должностях менялись, а противоречия оставались.

Генерал-квартирмейстер Главного штаба Вернандер так докладывал военному министру причины склок оренбургского генерал-губернатора Дюгамеля и западносибирского Безака:

– План, которого правительство желает придерживаться в Средней Азии, до сих пор еще ясно не высказан. Как следствие этого был недостаток последовательности в действиях начальников сопредельных с Азией Западной Сибири и Оренбургского края. Если генерал от инфантерии Дюгамель считает необходимым войти с Кокандом в мирные сношения, то генерал-адъютант Безак предполагает действовать против того же Коканда силой оружия.

Для устранения таких недоразумений нам нужна общая система, согласно которой все начальники будут действовать не так, как им захочется, а в едином русле. В противном случае нас ждут одни неудачи.

– Согласен, но как договориться с Горчаковым? Вот альфа и омега азиатского вопроса! – качал головой расстроенный Милютин.

* * *

А Средняя Азия требовала срочных кардинальных решений. Между нашими передовыми укреплениями Перовским и Верным зияла огромная брешь шириной в 900 верст, где хозяйничал кокандский хан. При этом кокандцы опирались на линию крепостей: Азрек, Чимкент, Аулие-Ата, Пишпек и Токмак, которые полностью перекрывали все стратегические направления.

Необходимо было закрыть эту брешь, дабы оградить подвластные России казахские и киргизские племена от кокандского влияния и чем скорее, тем лучше. Первостепенной же задачей являлось соединение Сырдарьинской (развитие Оренбургской) и Сибирской пограничных линий. На этих направлениях сравнительно небольшие силы: две дюжины линейных батальонов да столько же сотен оренбургских и сибирских казаков. Эти силы были размазаны по огромному фронту в 3500 верст.

Особую опасность представляли расположенные в Северной части Семиречья – крепости Токмак и Пишпек. Чтобы прекратить кокандское влияние на казахские племена, было решено для начала овладеть Чуйской долиной. Был разработан подробный план военной экспедиции, целью которой являлось нанесение удара по Токмаку и Пишпеку – главным опорным пунктам кокандцев на пути к Верному. Для успешного выполнения этого замысла было построено новое укрепление Кастек. Однако подготовка экспедиции задерживалась – не хватало ни солдат, ни припасов. И все же удар был нанесен, причем не из Оренбургского края, как прежде, а с востока.

Для начала были усмирены бунтовавшие роды киргизов в долине Чу. Затем была произведена рекогносцировка верховьев реки Чу и кокандских крепостей Токмак и Пишпек, а на Сырдарьинской линии – реки Яныдарьи (рукав Сырдарьи). Отряд полковника Дандевиля произвел разведку восточного берега Каспийского моря и путей от моря к Хиве. Тогда же управление казахами Оренбургской степи было передано Министерству внутренних дел. Весь же Заилийский край вошел в состав вновь учрежденного Алатауского округа, имевшего границами с севера: реки Курты и Или (система озера Балхаш); с запада реки Чу и Курдай (система озера Иссык-Куль). На юге и на востоке определенной границы Заилийского края (или как его офицеры и солдаты называли, Семиречья) установлено не было, так как военные действия с Кокандом, Хивой и Бухарой продолжались. При этом между владениями этих ханств и нашими никаких разграничений не было, как и не было границ с областями Западного Китая.

Население нового Алатауского округа и Заилийского края состояло из кочевых казахов различных родов, численностью около ста пятидесяти тысяч, небольшого количества сартов, казаков и переселенцев. Административным центром округа являлось укрепление Верный.

Лишившиеся с переходом богатых казахских родов в русское подданство значительных доходов, кокандские эмиссары, сами принадлежавшие к представителям знатных казахских родов, начали подстрекать кочевников к мятежу против русских. Чтобы этому воспрепятствовать, начальнику Заилийского края полковнику Аполлону Циммерману приходилось время от времени посылать экспедиции в кокандские владения.

Несмотря на это, Малля-хан постепенно собирал вблизи нашей линии все больше и больше войск. Вскоре положение стало весьма опасным, так как кокандцы, получив помощь Бухары, стали уже серьезно готовиться к вторжению в пределы Заилийского края. Малля-хан рассчитывал, вызвав возмущение казахов, пресечь сообщение края с Капалом, единственным пунктом, связывающим край с Россией, уничтожить все русские поселения и, прежде всего, укрепление Верный.

Чтобы воспрепятствовать осуществлению этого замысла, Циммерман сформировал отряд в составе шести рот, шести казачьих сотен, двух сотен верных казахов, во главе с султаном Тезеком. Артиллерия главного отряда составляла дюжину орудий, четыре ракетных станка и восемь мортир.

К озеру Иссык-Куль Циммерман выслал еще два небольших отряда, под командой подполковника Шайтанова и сотника Жеребятьева, которые после нескольких стычек заставили кокандцев уйти от озера в предгорья Тянь-Шаня. В ответ на это 8 июля Малля-хан атаковал наши Кастекское и Илийское укрепления. Стоящие там гарнизоны отразили нападения, но ситуация оставалась тревожной.

Поэтому Циммерман с главными силами двинулся к Кастекскому перевалу и у укрепления Кастек, прямо с марша атаковал кокандцев, расположившихся лагерем в нескольких верстах на реке Джерень-Айгыр. К вечеру пятитысячный кокандский отряд был разбит и отступил на левый берег реки Чу. Перейдя в августе Кастекский перевал, Циммерман занял и разрушил кокандскую крепость Токмак, а затем, после четырехдневной осады, захватил и стратегически важный Пишпек.

В ответ на разрушение Токмака и Пишпека разъяренный властитель Коканда объявил священную войну (газават).

– Ак-кулак, аш-кулох! – кричал Малля-хан и топал ногами.

Окружавшие вельможи опускали глаза. Ак-кулак и аш-кулох – слова-оскорбления. В дословном переводе – «белоухие». Так в Средней Азии традиционно оскорбительно именовали русских, а потом и всех европейцев. И если на русском это выражение звучит весьма мягко и совсем не обидно, то на тюркском очень даже обидно, примерно, как для негра звучит ругательство «черно…опый».

Однако едва наши ушли в Верный, кокандцы немедленно вернулись и начали восстановление Пишпека.

В октябре Малля-хан собрал в сорока верстах от Верного в урочище Узун-Агач армию в двадцать тысяч человек. Достигнув, таким образом, более чем десятикратного превосходства в силах! При этом регулярную пехоту-сарбазов вооружили новейшим английским оружием.

Любопытно, что когда Малля-хан заявил английским эмиссарам, что у него нет столько золота, чтобы сразу оплатить все оружие, английские продавцы-разведчики милостиво разрешили взять оружие, частично в кредит, а частично просто в подарок от своей королевы… Что и говорить, добра и щедра была королева Виктория! Впрочем, удивляться здесь не стоит – Большая Игра продолжалась и нанести как можно больше вреда своему главному противнику было для сынов Туманного Альбиона делом чести. Единственно, на что не решились англичане, это дать кокандцам своих офицеров-инструкторов. Впрочем, в данном случае только из-за боязни, что те попадут в плен и разразится международный скандал.

Итак, Малля-хан был готов к решающей схватке за Семиречье. Командовал собранной армией лучший полководец Коканда хан Канаат, отличившийся в свое время в войне с Бухарой.

Между тем серьезные размеры приняли волнения среди союзных нам казахов, многие были вот-вот готовы переметнуться к Малля-хану, а некоторые уже переметнулись.

К началу октября кокандские войска пришли на Курдай, затем направились на реку Джерень-Айгыр и стали лагерем близ Кастека. А джигиты передовых отрядов уже поили лошадей в реке Чу.

Но и это еще не все! Одновременно в Коканде Малля-хан готовил еще одну армию под командованием хана Алимбека. План кокандцев состоял в следующем: армия Канаата должна была отвлечь наши войска к Кастеку, а войска Алимбека в это время должны были атаковать и захватить Верный. Стоит признать, что Верный и примыкающие к нему населенные пункты были тогда укреплены слабо. И угроза захвата была реальной. Хан Алимбек действовал быстро, и вскоре на дорогах, ведущих к Верному, уже шныряли шайки кокандцев, перехватывающие почту и нападавшие на переселенцев. Связь Верного с Россией была прервана. Понимая, что дело очень серьезно, начальник Алатауского округа и казахов Большой Орды (Большой жуз) подполковник Герасим Колпаковский, покинул Верный и со всеми имеющимися силами вышел на пересечку кокандцев. А сил у него было раз и обчелся – три неполных пехотных роты, четыре казачьи сотни и 4 пушки. Впрочем, сам Колпаковский был офицером боевым – за плечами годы боев с горцами на Кавказе и Венгерский поход. Усилив, насколько это было возможно, гарнизоны укреплений, он вооружил всех русских поселенцев и благонадежных казахов.

Полагаясь на данные лазутчиков, Колпаковский перешел с отрядом в Кастек. Замысла Малля-хана он, увы, не разгадал, предполагая, что именно в районе Кастека и произойдет генеральное сражение.

* * *

Тем временем главные силы кокандцев двинулись от Пишпека по долине реки Курдай к реке Дутрин-Айгирь, в направлении на Верный, пользуясь при этом поддержкой казахов, начавших уже огромными массами переходить на их сторону.

Спешно выдвинувшись навстречу противнику, Колпаковский распределил войска по ближайшим дорогам. На самом опасном направлении в Кастеке поставил пехотный батальон, четыре сотни и семь орудий под началом майора Экеблада. На кургане Скурук – пехотную роту с ракетным станком, во главе с поручиком Сярковским. У Узун-Агача – роту, казачью сотню и два орудия, под началом поручика Соболева. Кроме этого, в кишлаке Каселене – полсотни казаков, в Верном – две роты, половина казачей сотни и вооруженные переселенцы. Остальные войска Колпаковский сосредоточил в Илийском и Заилийском укреплениях.

Первое наступление 19 апреля армии хана Канаата в обход Узун-Агача окончилось неудачей. Кокандцы были отбиты с большим уроном, отступив под сильным нашим артиллерийским огнем. Однако горевал лучший полководец Коканда недолго и тут же предпринял новое наступление уже по долине реки Кара-Кастек. Получив известие об этом, Колпаковский к вечеру 20 октября собрал большую часть своих сил (три роты, две сотни, шесть орудий и два ракетных станка). Чтобы успеть, солдаты, побросав все лишнее, бежали бегом. На следующий день наш маленький отряд сам двинулся навстречу неприятелю, двигаясь по местности, изрезанной оврагами и холмами. Едва впереди показался противник, Колпаковский выдвинул вперед четыре орудия и картечным огнем заставил кокандцев отступить за ближайшие холмы. Затем наши продолжили движение, а когда кокандцы снова попытались атаковать их, еще раз отогнали картечью. Так, тесня неприятеля, отряд дошел до Кара-Кастека, где неожиданно был атакован с флангов и тыла конными скопищами кокандцев, причем рота поручика Сярковского едва не попала в плен. К счастью, ее успели выручить посланные Колпаковским две пехотные роты.

А затем была отчаянная схватка. Безумолчно палили орудия, стволы которых раскалялись так, что готовы были вот-вот разлететься на куски. Солдаты и казаки стреляли из ружей. Сарбазы отвечали тем же, и грохот боя был слышен чуть ли не сотню верст, ввергая в ужас переменчивых казахов.

Но все когда-то кончается… Наконец настал момент, когда, не выдержав орудийных залпов, кокандцы начали отходить. Настал переломный момент, и уж Колпаковский его не упустил. По его команде все силы нашего отряда были брошены вперед и стремительно атаковали отходящего противника. С левого фланга ударила рота штабс-капитана Шанявского, с правого – рота поручика Соболева, а с фронта безостановочно лупила артиллерия. Рота Сярковского с казачьей сотней прикрывала правый фланг и тыл отряда. Бросившись в атаку, рота Шанявского штыками опрокинула сарбазов. После нескольких попыток контратаковать все воинство хана Канаата обратилось в паническое бегство. Канаат пытался было остановить поток скачущих и бегущих людей, но поняв, что это бесполезно, присоединился к ним сам…

Несмотря на усталость солдат и казаков от восьмичасового боя, Колпаковский преследовал противника еще две версты, одновременно отбиваясь от шаек киргизов, пытавшихся нападениями с флангов остановить наше преследование. После поражения хан Канаат убрался за реку Чу и более о своем существовании нам уже не напоминал. Соотношение потерь в этом сражении выглядит просто невероятным: у кокандцев убито и ранено более полутора тысяч человек, а в русском отряде пострадало всего 33 человека, причем убит из них был лишь один. В сражении отличились и союзные нам казахи, атаковавшие кокандцев у Саурукова кургана, названного так в честь славного батыра Саурука.

24 октября 1860 года в своем донесении командиру Отдельного Сибирского военного округа Колпаковский писал: «Узун-Агачский бой спас первые наши оседлые пункты в Заилийском крае и повсюду закрепил его за нами». После победы у Узун-Агача Колпаковский снова занял Пишпек и Токмак, где на этот раз оставил гарнизоны.

Что касается армии Алимбек-хана, то она подошла к Верному, однако с ходу штурмовать крепость кокандцы не решились, а расположились неподалеку лагерем. Наши ждать не стали и уже на следующий день гарнизон Верного в семьсот штыков сам решительно атаковал противника. Атака была неожиданной и стремительной, наши солдаты захватили осадный лагерь и всю артиллерию, после этого хан Алимбек убрался восвояси.

Впоследствии российские военные историки будут единодушны – за все время наших боевых действий в Средней Азии интересы России не подвергались такому страшному риску, как перед боем при Узун-Агаче. Если бы Колпаковский не принял решительных мер, не взял на себя инициативу наступления, трудно сказать, чем кончилось бы нападение двадцатитысячной орды кокандцев. Особенно если принять во внимание, что малейший их успех привлек бы на сторону Малля-хана всех казахов Заилийского и Илийского края. Поэтому моральное значение победы у Узун-Агача было огромным, ибо она наглядно показала силу русского оружия и слабость Кокандского ханства. После нашей исторической победы под Узун-Агачем и неудачи противника под Верным, нападения на русские поселения в Семиречье прекратились.

Император Александр II по достоинству оценил значение Узун-Агачского боя, написав на реляции: «Славное дело. Подполковника Колпаковского произвести в полковники и дать Георгия 4-й степени. Об отличившихся войти с представлением, и всем штаб– и обер-офицерам объявить благоволение, знаки отличия военного ордена выслать Гасфорду, согласно его желанию».

Глава десятая

В феврале 1861 года деятельный генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорд был переведен в Государственный совет, и на его место назначен генерал-лейтенант Дюгамель. Худшей кандидатуры на столь ответственную должность назначить было просто невозможно. Дюгамель был патологически ленив. Удивительно, но когда-то деятельный и инициативный генерал, предлагавший проекты похода на Индию, превратился с годами в ленивого сибарита, желавшего только покоя. Даже тактичный Милютин называл Дюгамеля не иначе, как «воплощение инерции». Разумеется, новый правитель Западной Сибири стал яростным противником любых активных действий и территориальных приобретений, ведь это могло доставить много хлопот. Прибыв в Омск, он своему штабу заявил так:

– Служить будем спокойно и не торопясь. Летом будем варить варенье, а зимой варенье кушать!

– Тогда лучше сразу выходить в отставку! – возмутился начальник штаба полковник Кройерус.

– Мне пока рано, – флегматично ответил Дюгамель и уехал домой.

В штабе он появился лишь спустя неделю. Возмущенный Кройерус направил в Петербург докладную записку. Упаси бог, о начальнике он там ничего плохого не написал, не так был воспитан! Полковник просил разрешения занять долину реки Чу, где находились кокандские укрепления Пишпек, Токмак, Мерке и другие, а уже затем вырабатывать общую цель действий на южной границе Западной Сибири.

Вдогонку за запиской Кройеруса Дюгамель послал собственную. В ней он заявил, что не согласен с мнением своего некомпетентного начальника штаба. Он писал, что бесплодная борьба за кокандские крепости вынудит предпринимать военные экспедиции во все более больших размерах и это может окончиться покорением всего Кокандского ханства, что нам совсем не надо. Поэтому высовываться за речку Чу не надо ни при каких обстоятельствах.

Любое наше завоевание лишь ослабляет наши позиции России в Азии, поэтому самое лучшее укрепить крепость Верный и сидеть в ней никуда не высовываясь. С ханом Коканда следует же только договариваться и решать дела миром и уступками.

Когда в Военном министерстве прочитали записку Кройеруса, то не удивились, полковник написал то, о чем уже давно все думали. Зато записка Дюгамеля повергла всех в шок.

– Прочитав сие сочинение, сдается, что генерал-губернатор назначен на должность не императором российским, а ханом кокандским! – говорили одни.

– Или английской королевой! – поправляли их другие.

Записка Дюгамеля наделала много шума. Для ее обсуждения была собрано совместное заседание двух министерств – военного и иностранных дел. Участники совещания единодушно отметили, что рекомендованная Дюгамелем граница по реке Чу невыгодна во всех отношениях. Река не является серьезным препятствием, и через нее издревле кочуют казахские племена. К тому же левобережье кокандских верховьев Чу значительно плодороднее, чем земли на правом берегу. Вместе с тем было признано «несвоевременным» проводить пограничную линию южнее, ибо это могло «невольно и нечувствительно вовлечь в большие издержки и заботы». При этом участники совещания отметили наличие существенных расхождений во взглядах западносибирского генерал-губернатора и правительственных кругов.

В июне 1861 года Генеральный штаб подготовил доклад: «О плане будущих действий в Заилийском крае». Там отмечалось, что если правительство Коканда стремится к установлению дружественных отношений с Россией, то следует заключить соответствующее соглашение, предусмотрев «существенные преимущества в том крае, как, например, открытие фактории нашей в самом Коканде», обеспечение безопасности торговых караванов «и вообще путей наших с Кашгаром и Кокандом». Таким образом, Военное министерство не собиралось связывать себе руки прежними отношениями с Кокандом, оговаривая поэтому заключение нового договора и установление новой пограничной линии, а также получение серьезных торговых льгот в ханстве.

* * *

29 июня 1861 года на заседании Особого комитета, под председательством Александра II, был обсужден секретный доклад Генерального штаба. Участниками совещания были: младший брат императора великий князь Константин Николаевич, Горчаков, Княжевич, управляющий Военным министерством Милютин и глава русской дипломатической миссии, посетивший страны Дальнего Востока, адмирал Путятин. Через десять дней, 8 июля, доклад был окончательно утвержден императором.

Сообщая о решении Особого комитета западносибирскому генерал-губернатору Дюгамелю, Милютин предложил ему при достижении мирных соглашений с Кокандским ханством держать наготове военный отряд, чтобы в случае нарушения мирного договора отвлечь внимание ханства от Сырдарьинской линии.

Министерство иностранных дел, в свою очередь, послало генерал-губернатору Западной Сибири специальную инструкцию о взаимоотношениях с Кокандом в связи с ожидавшимся прибытием посольства из ханства. Горчаков выступал за мирные сношения с кокандским правительством, которое могло противодействовать планам учреждения русского консульства в Кашгаре. При этом он поручал Дюгамелю принять в Омске посла и вступить с ним в переговоры лишь при наличии доказательств «дружелюбных намерений хана». Вопрос о приеме посла в Петербурге должно было решить само министерство. В инструкции подтверждалось нежелание правительства устанавливать твердую русско-кокандскую границу и «связывать себя на будущее время». Дюгамель к инструкциям отнесся наплевательски:

– О чем мне говорить с очередным гололобым халатником? О какой дружбе между нами вообще может идти речь? Дружить можно лишь с равным себе, но никак не с туземцами! Впрочем, если Петербургу это так важно, я могу с ним поговорить.

И, по своему обыкновению, тут же уехал домой пить чай с вареньем.

Оренбургский генерал-губернатор Безак, в отличие от Дюгамеля, отрицал необходимость даже временных переговоров о мире с Кокандом, считая целесообразным немедленно начать военные действия против ханства. Записка Безака «О средствах для развития нашей среднеазиатской торговли» отражала не только его личное мнение. Это было мнение всех оренбургских генералов.

– Неужели в Петербурге не понимают, что взятие Ташкента предоставит нам возможность военно-политического давления не только на Коканд, но и на Бухару.

– Занятие плодородных ташкентских и туркестанских оазисов позволит сразу же решить вопрос снабжения провиантом войск Сырдарьинской линии! – поддержал Безака его генералитет. – Не лишними будут и полезные ископаемые в верховьях Сырдарьи.

Именно военно-чиновничьи круги Оренбурга наиболее активно ратовали за военный поход на Ташкент, связывая захват города и план соединения Сырдарьинской и Западно-Сибирской пограничных линий.

* * *

Еще в 1853 году, после взятия Ак-Мечети, граф Перовский предупреждал кокандского хана, чтобы тот срыл все свои укрепления от Ак-Мечети до Туркестана, если хочет сохранить мир с Россией. Но хан этого не исполнил. Наоборот, укрепив ближайшую крепость Яны-Курган, кокандцы теперь регулярно направляли оттуда свои шайки вниз по Сырдарье и на Бухарскую караванную дорогу, нанося большой вред нашей торговле, грабя и убивая присягнувших нам казахов. Такое положение долго терпеть было нельзя.

Поэтому для прикрытия казахских кочевьев в сотне верст от форта Перовский было возведено укрепление Джулек, от которого до кокандского Яны-Кургана оставалось уже каких-то девяносто верст. После окончания работ в Джулеке генерал-губернатор Безак добился разрешения императора Александра II на овладение и разрушение разбойничьего гнезда – Яны-Кургана.

20 сентября 1861 года отряд под начальством недавно назначенного командующим Сырдарьинской пограничной линией генерал-лейтенанта Дебу (начальником штаба отряда стал толковый подполковник Веревкин) в составе семи пехотных рот и трех сотен волонтеров-казахов подполковника Султана Касимова, при 9 орудиях, выступил из Джулека.

О скромном боевом генерале Александре Осиповиче Дебу известно не так уж много. Происходил он из обрусевших французов. Несмотря на то что являлся сыном сенатора, службу начал подпрапорщиком в пехотном полку. Несколько лет штабс-капитаном отслужил в Оренбурге, а в 1839 году участвовал в злополучном походе Перовского в Хиву. Всю свою остальную офицерскую и генеральскую службу Дебу провел на Кавказе. Там, участвуя в многочисленных делах против горцев, получил все свои чины и ордена, включая Георгия 4-й степени и золотую саблю «За храбрость». Служил Дебу честно и прошел все ступени службы – командовал ротой, батальоном, полком, бригадой. В Крымскую войну, опять же на Кавказе, воевал с турками. Дебу являлся классическим кавказским генералом: храбрым и самостоятельным, простым в обращении и далеким от всяких интриг. Лучшего командующего Сырдарьинской линии найти было трудно. Многолетний опыт кавказского ветерана пришелся в Туркестане как раз, кстати.

Спустя двое суток отряд Дебу подошел к Яны-Кургану. Крепость имела вид прямоугольника, с 50-саженными фасами, четырьмя башнями по углам и пятой над воротами. Толщина стен достигала четырех, а высота трех саженей. Кроме этого, перед стенами был вырыт ров глубиной в пару саженей. Гарнизон Яны-Кургана насчитывал около трех сотен сарбазов, которыми командовал опытный Хаджа-Бек-Касымбеков. Так что крепость была довольно сильной и готовой к длительной осаде.

Увидев наши войска, противник начал бить тревогу и открыл пальбу из крепости. Одновременно Дебу командировал для рекогносцировки местности и осмотра крепости штабс-капитана Мейера и саперного полковника Сахарова. Уже при подходе наших к крепости туда прорвались на своих великолепных аргамаках еще полсотни кокандцев. Посланная на перехват казачья сотня просто не успела. Собрав старших офицеров, Дебу рассказал о своем плане осады:

– Перво-наперво, под прикрытием песчаных бугров, поставим мортирные батареи и откроем навесный огонь, одновременно поведем траншею ко рву. Когда нанесем противнику сильный урон, а траншею доведем до рва, то заложим во рве пороховой заряд. Как все будет готово, взорвем стену, к чертовой матери! Одновременно ударим в штыки через пробитую брешь и через стены с помощью штурмовых лестниц.

Утром 22 сентября началась постройка осадных батарей. Одновременно Дебу отправил коменданту крепости предложение о сдаче. Тот уклончиво ответил, что может сдаться только после разрешения из Ташкента, а получит его не ранее чем через три дня.

– Ну, как говорится, охота пуще неволи! – вздохнул Дебу и приказал открыть огонь по крепости.

На это кокандцы начали ответную пальбу. В тот же вечер полковник Сахаров с двумя сотнями солдат под прикрытием штуцерных был послан для закладки траншеи. Подойдя к крепости, под защитой берега реки Сыра-Бурукты, Сахаров быстро повел траншею к крепостному рву, благо грунт был мягкий. Между тем наша бомбардировка продолжалась всю ночь, вызвав в крепости несколько пожаров.