Текст книги "Портреты замечательных людей. Книга первая"

Внучка Айболита

Много лет назад были написаны стихи про Айболита. Но времена меняются, и если бы Корней Иванович Чуковский (Николай Васильевич Корнейчуков) жил в наши дни, то Айболитом у него в стихах была бы женщина. Могу побиться об заклад. Я даже знаю, как её зовут: Светлана Крюкова. Труд ветеринарного врача трудно переоценить. И работа эта для большой души, ибо мелкая душа не выдержит такой нагрузки.

* * *

– Светлана Олеговна, пока ждал за перегородкой начала нашей беседы, нечаянно подслушал разговор. У вас спросили: «А вы делаете внутренние швы?» Последовал ответ: «Да, делаем». «Ой, как хорошо, – обрадовался посетитель. – Вы единственные в городе, кто делает». Вопрос: что это за швы, в каких случаях их делают и почему вдруг вы единственные?

– Внутренние швы, так называемые косметические швы, пришли к нам из гуманной медицины. Шов накладывают таким образом, что снимать его не надо, он сам рассасывается, в среднем за три месяца. Почему никто не делает? Не знаю. Я не обзванивала клиники, не узнавала. Здесь, наверно, если пару раз попробовать, то можно научиться. Это очень актуально для бездомных животных, актуально для тех владельцев домашних животных, кто далеко живет и им проблематично приезжать, чтобы снимать швы.

– Бездомных кошек и собак часто вам приносят?

– Очень часто. Вот сейчас как раз женщина принесла. Она из тех, кого мы называем представителями уличных животных. На сегодняшний день это никак не регулируется законом. У нас есть только закон о жестоком обращении с животными, а закона о гуманном обращении с ними нет. Организации, которые помогают животным, существуют за счет пожертвований, им, конечно, не хватает средств, и мы, помогая, платим из своего кармана. Каждый раз, когда доктор принимает решение лечить бесплатно, клиника автоматически несёт убытки, потому что мы оплачиваем аренду помещения, лекарства, свет, многое другое. Это груз наш. И тут каждый сам решает для себя.

– Кто вы по образованию?

– Я закончила Московскую ветеринарную академию. Сейчас она называется: Московская академия ветеринарной медицины и биотехнологий имени Константина Ивановича Скрябина. Я ветеринарный врач, который принимает всех домашних животных, а в узкой специализации ушла в дерматологию и УЗИ-диагностику.

– Наверно, путь в ветеринарные врачи начинается с любви к животным?

– Путь у каждого, пожалуй, свой. Да, я дома с детства жила с животными, у нас всегда были рыбки, кролики, собаки, кошки, но с медициной никто в семье не был связан, и если говорить про мой путь, то он не такой простой. Я хотела быть экологом. Мама советовала учиться на геолога, и мне это тоже было интересно. Но получилось так, что я подала документы в Академию. Учёба мне всегда давалась легко, и у меня с ней никогда не было проблем. Первые два курса были, в основном, общеобразовательные науки, а на третьем курсе, когда начались профильные предметы, я в какой-то момент поняла, что это безумно интересно… До сих пор так думаю и считаю, что ветеринарный врач – лучшая профессия.

– Лучшая?

– Да. У нас говорят, что если медик лечит человека, то ветеринарный врач лечит человечество. Когда находишь причину заболевания, назначаешь правильное лечение и животное идёт на поправку, то получаешь удовольствие такое, что чувствуешь себя счастливым человеком. Мне кажется, что такой полноты ощущений нет ни в одной другой профессии.

– Какой у вас стаж работы?

– В 2001 году поступила в Академию, в 2006 году закончила, получается стаж 11 лет. Можно сюда приплюсовать то, что во время учебы в Академии работала три года ассистентом в клинике, и это совмещение учёбы и работы по профессии было очень полезно для меня. Дело в том, что до сих пор все ветеринарные вузы в нашей стране имеют сельскохозяйственную направленность и мелкие домашние животные не были у нас предметом изучения. Поэтому работа ассистентом в клинике давала знания и опыт.

– 11 лет – достаточно большой стаж. Вы можете сказать, что вы всё знаете в своей работе?

– В нашей жизни каждый день приносит что-то новое. Сколько бы я ни знала, сколько бы я ни училась, сколько бы у меня ни было знакомых специалистов, с которыми можно посоветоваться, всё равно приходит тот случай, который заставляет тебя задуматься и думать, думать, думать. Когда студент выходит из института, он вроде ничего не знает, начинает работать, и через некоторое время ему кажется, что он всё умеет, у него много энергии, и он уверен в своих силах. Но чем больше он работает, тем больше понимает, как он мало знает. Я за годы работы много чего узнала, много с чем сталкивалась, но в итоге поняла, что того, чего я не знаю, стало ещё больше. Я каждый раз об этом думаю, посещаю семинары, конференции, стараюсь всегда узнать что-то новое.

– Кого приходилось вам лечить?

– Однажды мне пришлось делать УЗИ декоративному ужу, который у людей жил дома. Один раз была история, когда к нам в клинику привели лошадь и надо было посмотреть, что у неё с копытом. Приносят белок, лис, енотов, морских свинок, ёжиков, рысёнка приносили один раз, приносят птиц. Про собак и кошек я не говорю. Помню историю, когда мне принесли хамелеона и я владельцам говорю: «Вы знаете, я в жизни никогда не видела хамелеона, можно я сфотографируюсь с ним?» Конечно, первую помощь мы оказываем, но потом лучше идти к узкому специалисту. Например, у птиц очень много своих особенностей, скажем хромота у птицы может быть связана совсем не с травмой, а с болезнью почек.

– Правду говорят, что кошка и собака на своих хозяев даже внешне начинают походить со временем?

– Ой, это совершенно верно. Это абсолютно точно. К нам приходят, и уже с порога видно, что они нашли друг друга. Более того, мы часто сталкиваемся с тем, что у животных возникает та же патология, что у хозяев. Например, гастрит у кошки обнаружили, а хозяйка говорит: «Ой, и у меня гастрит».

– Домашних животных часто называют братьями меньшими. Вот и у Есенина есть известные стихи: «И зверьё, как братьев наших меньших, Никогда не бил по голове…» Как вы думаете, это правомерное сравнение?

– Это очень субъективно. Животные часто заменяют родственников и друзей, и для кого-то это даже дети, а не «братья меньшие».

– На ваш взгляд, люди, которые любят домашних животных, держат у себя кошек и собак, отличаются от тех, кто не любит «братьев меньших»?

– Мне даже сложно представить себе таких людей, которые не любят домашних животных. Я не говорю, не хочу сказать, что они плохие люди, но, скорей всего, им не хватает в жизни многообразия цветов, какими привлекает радуга, они не получают радости, какую может принести общение с животным. Конечно, в целом люди, у которых есть домашние животные, по-моему, добрей, но бывает, что жилищные условия не позволяют у себя держать животных, или аллергия, может быть, мешает завести, поэтому судить довольно сложно.

– Случается, не удалось спасти питомца. Потеря для владельца часто оборачивается горем. Вам вместе с ним приходится переживать?

– Да. Именно из-за этого я как-то хотела уйти из ветеринарии, был у меня такой период в жизни. Мы в клинике смерть видим достаточно часто, и привыкнуть к этому, поверьте, невозможно. Бывает, что на усыпление приносят и показания к этому есть, владельцы сами говорят: «Мы уже оплакали и смирились с этим», а я на это не могу решиться. Иногда рыдаешь и сквозь слёзы думаешь: «А кто этим ещё будет заниматься?»

– Вы мечтали быть экологом и если бы сейчас можно было бы мечту осуществить, вы ушли бы из ветеринарии?

– Нет.

Ответ прозвучал твёрдо, и мне оставалось только за беседу поблагодарить.

2018 год

Как есть…

Школа-интернат для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, находится в деревне Топорково. Это Сергиево-Посадский район Московской области, 67 километров от Москвы.

Обязанности директора школы исполняет Ирина Владимировна Каминская. Она была заместителем директора по учебно-воспитательной работе и всю жизнь работает с детьми.

Она не дожидается вопроса, предваряет разговор.

* * *

– У нас дети сложные, психологически ранимые. Мама ребёнка своего берёт, прикладывает к груди, и он сразу чувствует защиту на генетическом уровне. А наши дети материнской ласки были лишены. У нас есть ребёнок, которого нашли в электричке. Вот, Серёжа Топорков. Фамилию мы ему дали по названию деревни, где находится наш интернат. Сейчас ему уже 15 лет. Никто не знает, кто его родители. Они оставили ребёнка, когда ему года не было.

Дети у нас живут до совершеннолетия, но и после этого мы с ними не прощаемся, держим ребят в поле зрения, оказываем помощь и поддержку. Это называется постинтернатное сопровождение. У нас есть сироты и есть дети, чьи родители лишены родительских прав.

– Бывает, что родители одумываются?

– Наша задача найти таких родителей. Мы их ищем, находим близких родственников, которые забирают к себе детей.

Сейчас нашли двух мам, они приезжают, навещают детей, мы смотрим за ними.

У нас есть мама, у нее ребенок родился с «волчьей пастью», и она его оставила в роддоме. Он сейчас заканчивает у нас четвертый класс. Три года назад мы нашли его маму, стали с ней работать, она стала приезжать, ребенку даже не говорили, что это его мама.

У ребенка было несколько операций по квоте для детей-сирот, ему исправили практически весь рот. Вот она ездит к нему три года, и он уже знает, что это мама, она сама ему сказала. Сейчас она ждёт квартиру и заберёт мальчика домой. У неё другой муж, и он не против.

– А бывают дети рады таким мамам, когда они находятся?

– Они рады любым мамам. Ребенок всегда хочет, чтобы у него была мама. Вот у нас есть мальчик, ему сейчас будет 18 лет, он знает, что мама его пьёт, но все равно говорит, что поедет к маме.

– Тяжёлая судьба у ваших детей, Ирина Владимировна. У меня даже глаза повлажнели.

– Школа у нас носит имя преподобного Сергия, а учредителем школы-интерната является Свято-Троицкая Сергиева лавра. У нас учебное заведение православной направленности, наши дети обязательно изучают с первого класса Закон Божий плюс идёт церковное пение как внеурочная деятельность, и дети младших классов поют в храме. У нас есть свой храм.

Раньше на этом месте находился пионерский лагерь, он принадлежал железной дороге, но им долго не пользовались, и постройки обветшали. Железная дорога передала лагерь Свято-Троицкой Сергиевой лавре, и тут всё построили с нуля. Здания, которые находятся сейчас на территории школы-интерната, – это новые постройки. Дети стали поступать сюда в 2000 году. Собирали детей со всего Подмосковья и даже из соседних областей.

– Государство финансирует школу-интернат?

– Государство, безусловно, финансирует, мы получаем деньги на каждого ребёнка, но это мизер и составляет примерно 20 процентов от всех расходов на содержание детей, на ремонт и другие траты. 80 процентов средств поступает от Свято-Троицкой Сергиевой лавры, либо лавра, через попечительский совет находит нам благотворителей. Например, Аэрофлот нам подарил сейчас автобус, он стоит 9 миллионов рублей.

– Как воспринимают дети православную культуру?

– По-разному. У нас есть Озоруков Ваня, он пономарит в храме, тяготеет к пению, знает все молитвы, очень жёстко соблюдает посты. Он перешёл сейчас в девятый класс. Его заметили педагоги из городского Дворца культуры и занимаются вокалом с мальчиком.

Один наш выпускник учится в духовной семинарии. Два года подряд пять наших мальчиков на лето уезжают в монастырь на Соловки. Они сами изъявили желание, потому что батюшка сказал, чтобы без желания к нему никого не привозили.

– Вас лично можно назвать верующим человеком?

– В душе я всегда была верующим человеком и ходила в храм, а за время работы в интернате стала воцерковленным человеком, потому что ты не можешь требовать от ребёнка то, что не делаешь сам.

– Покуривают ваши дети?

– Покуривают. Гоняем. Работаем. Но давайте не будем кривить душой, подойдите к любой школе, где учатся родительские дети, дым стоит коромыслом. А к нам приходят из каких семей? Некоторые с шести лет курят… Бывает, и дерутся наши дети. Естественно, конечно, они мальчики. У нас единственное учреждение такого рода, где только одни мальчики. Они могут друг на друга налететь, как петухи, но у нас ни один такой случай без внимания не остаётся. Мы разбираем всегда ситуацию, стараемся, чтобы они помирились, поняли друг друга, не прятали свои обиды вглубь.

– Не лучше, когда дети вместе учатся? Мальчики и девочки? Мы ведь так учились в свое время.

– Владыка Феогност нам дал благословение на совместное обучение, но пока ничего не организовано, и девочек пока нет. Если интересно моё мнение, то я думаю, что мальчики и девочки должны учиться отдельно, а все мероприятия вместе проводить.

– Вы раньше много лет воспитывали девочек. Это был институт благородных девиц при университете Натальи Нестеровой. С кем трудней работать?

– Я думаю, что сравнивать нельзя, там были родительские дети и было платное образование.

– Как устроен быт ваших детей? Как они живут, досуг проводят?

– Живут дети в блоках, каждый блок состоит из двух комнат, общего большого холла с телевизором, санузла и кухни. В каждом блоке есть комната для воспитателя. Он переодевается в домашнюю одежду, вместе с детьми днюет и ночует. У нас один воспитатель на восемь человек, и есть ещё старший воспитатель, который половину жизни провел с детьми. Работают воспитатели вахтовым методом.

У нас есть свой бассейн, и ребята занимаются пять дней в неделю. Летом увлекаются футболом, зимой играют с удовольствием в хоккей. Александр Овечкин, знаменитый хоккеист, подарил нам полностью экипировку для детей.

Мы воспитываем мальчиков и должны готовить будущих мужчин. Наш воспитанник Влад Голубев стал в этом году чемпионом области по боксу. Он перешёл сейчас в девятый класс, а попал сюда в пять лет. Родители у него лишены родительских прав и мальчика не навещают.

Дальше у нас конный спорт. Три раза в неделю мы отправляемся в деревню Ляпино, там конюшня, она принадлежит Лавре, и дети занимаются верховой ездой. Общение с лошадью, уход за ней – это уникальная методика лечения, называется она иппотерапия.

У нас есть свой оркестр народных инструментов. Участвуют в оркестре взрослые и дети. Ложкарями выступают малыши, и знаете, как у них ловко получается.

– Сколько у вас детей?

– Детские дома сейчас пустуют. Государство проводит политику, чтобы все дети обрели семью, и семья, которая принимает детей, получает очень хорошее денежное содержание. Поэтому сейчас детей из детских домов разбирают, как горячие пирожки.

У нас дошкольников сейчас только два ребенка, пяти и шести лет. Они попали к нам случайно. Это братья Эргашевы, у них мама умерла, а приёмная семья, если будет брать, то взять должна обоих – многие на это не готовы.

У нас остались взрослые дети. Они приходят знакомиться в семью и не хотят оставаться, потому что уже привыкли жить в других условиях. Остались дети с признаками слабоумия, таких в приёмную семью брать не хотят, и, конечно, сиблинги – так называют братьев – не найдут никак семью. У нас три брата Озоруковых, четыре брата Лапины, три брата Поляковы, два брата Кузнецовы, и вот братья Эргашевы, они поступили к нам недавно.

У нас 69 детей, и 28 из них с признаками слабоумия. Они не получают аттестат о среднем образовании, не могут освоить общеобразовательную программу, и мы учим таких детей производственному труду. Основы столярного дела они осваивают, получается у них, есть среди них умельцы настоящие, талантливые, они делают поделки, сувениры, которые мы продаем на ярмарках, они проводятся два раза в год, на Рождество и Пасху. У нас есть ребята, которые умеют сами торговать и делают это с большим удовольствием. Они потом ещё и деньги получают, по две, по три тысячи наличными получают после ярмарки.

– На что они тратят деньги?

– Они как обычные дети поступают с деньгами. Во-первых, государство даёт деньги на карманные расходы, они получают ежемесячно триста рублей. После обеда выходят в город вместе с воспитателем. Могут посидеть в кафе, кто-то копит деньги, кто-то покупает что-нибудь поесть. Они у нас не голодные, но мальчики растут и, когда соблюдают посты, им всё время хочется есть.

– Убегают от вас дети?

– Нет, у нас такого не было. Было, что ребята, кто постарше, уходили самовольно в город. Почему? Потому что им 17–18 лет, у них уже есть девочки, у них уже любовь – что говорить, это нормально. И сейчас мы со старшими ребятами договорились, что мы их выпускаем, они нам говорят, куда идут, когда придут, – надо доверять друг другу. Мы знаем девочек, с которыми они дружат, потому что ребята приглашают девочек сюда, здесь по территории гуляют, она у нас большая. Знаем родителей этих девочек. И у нас теперь такого нет, чтобы кто-то уходил без разрешения и мы волновались за него.

– Навещают вас выпускники?

– Навещают. У нас и выпускников не так много. Вот опять приехал Лёша Фатеев, он выпускался три года назад. Он приезжает иногда дней на пять, видимо, скучает, и остаётся тут пожить. Один выпускник у нас так и живёт, работает администратором. У него квартира есть в Талдоме, но он там не хочет жить.

– Спасибо за беседу.

2019 год

Неоконченный разговор

Я не придумывал названия для моей беседы с председателем Союза писателей России Николаем Федоровичем Ивановым. Просто было ощущение, что мы продолжим разговор в какое-то другое время, и название придумалось само собой… Мы с ним давно на «ты», он мне давал рекомендацию в Союз писателей России, и при наших редких встречах мы можем откровенно говорить.

* * *

– В 2019 году отмечали в Грозном 90 лет Чеченской писательской организации. Ты присутствовал, конечно, на мероприятии, сидел в президиуме, слушал выступления. Скажи, пожалуйста, в эти часы у тебя всплывали в памяти события без срока давности: чеченский плен, побои, земляная яма?

– Да, конечно. Но, что удивительно, у меня не было тревоги, не было раздражения и злобы, не было ощущения, что я приехал сюда через силу.

Я уже в том возрасте, когда могу оценивать не по эмоциям, а по общей обстановке. Первую военную кампанию в Чечне мы проиграли прежде всего информационно. Мы не писали о чеченцах, которых закатывали в асфальт только за то, что они хотели быть с Россией. Мы не писали о чеченских милиционерах, которые боролись с бандитами и которых вырезали семьями. Мы не писали о чеченских учителях, которых замуровывали в стены школы только потому, что они учили русскому языку. Мы об этом не писали, а это было. Наша пресса бросилась писать, а телевидение делало сюжеты о бородачах, которые были увешаны оружием и боролись за свободу устанавливать свои, бандитские, порядки. Но, и я хочу это особо подчеркнуть, ни один чеченский писатель за всё время этих событий не вышел из Союза писателей России, ни один не написал заявление, ни один не сжёг билет. Это тоже показатель, и, когда я приехал (а они знали мою судьбу), то мы обнялись, мы посмотрели в глаза друг другу и ничего не ворошили. Я их только поблагодарил за то, что они с Россией, что они не прервали 90-летнюю историю своей писательской организации.

– А были у тебя во время плена мысли о самоубийстве?

– Я бы сказал немного по-другому. Это были мысли не о самоубийстве, это было мое внутреннее согласие на смерть, потому что когда тебя в десятый раз выводят на расстрел и ты не знаешь, будет это опять имитация или уже точно расстреляют, то ты соглашаешься умереть. Да, я ухожу из жизни, жизнь будет продолжаться без меня.

Мне повезло, в кавычках или без кавычек, что я попал в плен сорокалетним, что за моей спиной уже был афганский опыт войны, житейский опыт и я мог себя контролировать, мог руководить собой.

Боевики нам всё время говорили, что они всем сообщили, что мы убиты при попытке к бегству, что нас никто не ищет и никто не знает, что мы сидим в зиндане. Это, конечно, действовало… Кстати говоря, Владимир Богомолов, автор книги «В августе сорок четвёртого», с которым я был дружен, каждый день, когда я был в плену, звонил моей жене и рассказывал, что якобы разведчики знают, где я нахожусь, видят меня в бинокль… Каждый день выдумывал новые истории, чтобы успокоить таким образом семью. И потом, когда мы встретились, он мне сказал: «Мой самый лучший роман – это то, как я сочинял для твоей семьи каждый вечер новую легенду…»

– Что ещё хочу спросить, раз уже зашла речь о Чечне. На последнем заседании Совета по правам человека при президенте России, которое состоялось в декабре 2019 года, выступил режиссёр Сокуров. Он поднял вопрос о присвоении звания Героя России Рамзану Кадырову, при этом противопоставил главу Чеченской Республики псковским десантникам, хотя, на мой взгляд, подвиг десантников и заслуги Кадырова не умаляют, а дополняют друг друга. Твоё мнение на этот счёт?

– Когда я был в плену, ко мне спускался иногда охранник. Он был самый старший по возрасту и однажды с болью мне сказал: «Слушай, Николай, а как бы ты поступил на моём месте? Вот я жил в своём селе, не участвовал в боевых действиях, но прилетели ваши самолёты, разбомбили село, погибли мои родители. Как ты думаешь, я должен был взять в руки оружие?»

Вот он мне задал этот вопрос и сам жалеет, что так вышло, что война поставила фактически людей в безвыходное положение. Здесь надо понимать, что не всё так однозначно в жизни, как на съёмочной площадке.

Президент Владимир Путин, на мой взгляд, всё сделал правильно. Он чеченизировал конфликт, он дал самим чеченцам навести порядок у себя, что они, в принципе, и сделали. Мы бы до сих пор могли оттуда получать гробы, но там нет горячей точки. Чеченцы приняли жесточайшие меры по отношению к боевикам, и они ушли. Русские позволить себе это не могли, на них бы тогда ополчилась вся Чечня, и в Москве бы до сих пор гремели взрывы.

– Наверно, ты сказал, как подобает говорить руководителю, но я должностями не обременён, поэтому скажу прямо. Рамзан Кадыров допускает, на мой взгляд, ошибки, как и любой из нас, но звания «Герой России», надо отдать должное, он заслужил, потому что мужественно противостоит боевикам, на него, мы знаем, не один раз совершались покушения, отец его ступил на этот путь и был убит… Не нравится Сокурову Рамзан Кадыров? Но вот же прямо у нас перед носом лежат исторические примеры. Не нравился Саддам Хусейн, его свергли, и превратился Ирак в одну сплошную кровоточащую рану. В Ливии не нравился Муаммар Каддафи, его зверски убили, и процветавшее некогда государство истекает кровью уже много лет… И вот спрашивается: для чего поднял этот вопрос режиссер Сокуров? Порисоваться? Показать себя?

– Конечно, если у тебя есть возможность выхода к трибуне, то ты думай, что говоришь, сопоставляй. Сказать – легко, выступить с бухты-барахты и стать героем сегодняшнего дня – легко. А ты подумал? А твои сыновья, зятья, дочери, внуки там воевали, хлебали эту грязь с кровью вперемежку?

– На прошлом заседании Совета по правам человека, в 2018 году, опять режиссёр Сокуров выступал. Тогда он просил освободить украинского режиссера Сенцова, а я думал про себя: «Ты знаешь, сколько без вины сидит российских граждан? Ты знаешь, как в России фабрикуют уголовные дела? Как выносят заведомо неправосудные приговоры? Как прокуроры на все жалобы дают стандартные отписки, будто заготовили их впрок? Почему об этом ничего не говоришь? Потому что не волнует ничего по-настоящему, главное – прокукарекать, а там хоть не рассветай?»

– Это свойство личности.

– Ну шут с ней, с личностью, о писательских делах поговорим. Время летит быстро. Помню, как готовили последний съезд. Шёл капитальный ремонт, и здание Союза писателей России можно было отдавать под декорации о Сталинградской битве. Сравнение, пожалуй, уместно, потому что съезд в какой-то мере походил на битву.

Накануне тебя приглашали в Администрацию президента и предлагали взять самоотвод. На самом съезде против тебя выступил с оскорбительными нападками Станислав Куняев, помню до сих пор, как мне было стыдно за этого пожилого и юркого человека; против тебя выступал Александр Проханов, выкрикивал сердито с места Юрий Коноплянников… Скажи: прошло два года, у тебя остался на душе осадок или время унесло своим течением весь мусор?

– Да, меня приглашали в Администрацию президента, там было около 15 писателей, и шёл разговор о подготовке к 15-му съезду. Мне сказали, что будет лучше, если Союз писателей возглавит другой человек. Я ответил, что накануне съезда будет пленум, я поставлю этот вопрос на пленуме, и как люди скажут, так и поступлю.

– Нет, это же подумать даже страшно, ты, выходит, мнение людей поставил выше пожелания Администрации?

– Понимаешь, я себя уважаю и я не хочу в своей дальнейшей жизни опускать глаза перед людьми. Они меня все время поддерживали, и мне теперь идти на попятную: «Вы, ребята, поступайте, как хотите, а я от вас ухожу». Как это будет выглядеть? Я не хочу, чтобы при встрече люди мне не подавали руку или переходили на другую сторону. И я на пленуме поставил этот вопрос, сказал, что есть мнение в Администрации президента и у некоторых писателей, что должен быть другой человек на посту председателя Союза писателей. На пленуме присутствовало человек 80, это была преобладающая часть делегатов съезда (они уже съезжались из регионов в Москву), и они мне сказали: «Мы идём с тобой до конца».

На съезде ко мне опять подходили люди, говорили: «Николай Фёдорович, вам надо снять свою кандидатуру». Я ответил: «Я вас услышал, но поступлю, как решат депутаты». И вышло так, что народ проголосовал за меня: 136 делегатов за меня и 26 – против.

Вторая часть вопроса: осталась ли у меня неприязнь к людям, которые выступали против меня? Знаешь, двоякое отношение, но при этом я поставил себе красные флажки: этих людей я никогда не оскорблю.

Я знаю всё; кто-то, может быть, кусочками, а я вижу всю мозаику, но мозаику эту никогда не разложу, потому что очень многие будут выглядеть в неприглядном свете. Я этого не хочу, поэтому говорить на эту тему не буду, я это всё замуровал, как в саркофаг.

– Два года возглавляешь ты Союз писателей России. Что-то удалось за этот срок решить?

– Проблемы никуда не исчезли, но главными у нас стали не хозяйственные вопросы, не коммунальные платежи, а творчество. Оно у нас вышло на первый план. Работа с молодыми стала одним из приоритетов. В 2019 году, кроме областных совещаний, которые прошли практически всюду, у нас состоялось 20 межрегиональных совещаний или фестивалей молодых писателей, через которые прошли более 600 авторов. Среди них мы выбрали лучших, и они станут участниками Всероссийского совещания молодых писателей, которое пройдет в 2020 году.

Мы наградили очень много писателей из регионов, это не одни и те же фамилии москвичей, которые из года в год получали премии. У нас заработали регионы, и я благодарен именно руководителям региональных организаций за то, что они увидели, почувствовали, что Москва их любит, знает, ценит, уважает. У нас сейчас масса командировок. Я однажды прилетел из той же Чечни в 12 часов ночи, а в три часа ночи у меня уже был поезд на Белгород, и я из аэропорта помчался на Курский вокзал, чтобы не опоздать.

– За всем этим можно заниматься творчеством?

– Хозяйственные, административные вопросы отнимают безумное количество времени, я жалею о времени, которое уходит, я физически это ощущаю. Сейчас удается заниматься только правками того, что уже наработано. Работа над романом требует того, чтобы человек сидел на одном месте, а командировки этого не позволяют. Поэтому, конечно, я перешёл на какие-то мелкие формы – новеллы, которые, по крайней мере, мой литературный зуд немножко удовлетворяют.

– Ты, конечно, знаешь знаменитые ахматовские строчки: «Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был». Можно ли сказать, что Союз писателей находится с народом, или он варится в своём соку, существует для удовлетворения амбиций и тщеславия какой-то группы лиц?

– Мы никогда не отрывались от народа. Мы засыпали вместе с народом, поднимались вместе с народом, мы молились вместе с народом. Мы пьём по утрам молоко со своим народом и идём на работу со своим народом. Могилы всех наших председателей, сопредседателей Союза писателей, могилы наших выдающихся писателей находятся в родной земле, никто не сбежал, никто не уехал жить и работать за границу. Наши все в родной земле. Поэтому Союз писателей России здесь никто и никогда не попрекнёт.

– Спасибо за беседу. Замечательные книги ты создал, но сейчас такое время, когда многое поставлено на кон, возможно даже, что существование самой России. Поэтому кто знает, может быть, на нынешнем посту твоя работа станет самой главной в жизни…

2019 год