Текст книги "Портреты замечательных людей. Книга первая"

Непознаваемая Ольга Мигунова

Даже 16 серий фильма «Ученица Мессинга» (он недавно шёл по Первому каналу телевидения) не раскрыли образ главной героини.

Ольга Петровна Мигунова – единственная ученица Вольфа Мессинга. Она и в жизни показалась мне, при нашей встрече, трудноуловимой для штрихов к портрету, несколько размытой, точно состояла не из плоти. Это человек-стихия.

* * *

– Ольга Петровна, вы бесконечно много раз давали интервью, и я боюсь, что вам придётся повторяться…

– Не придётся. В этом году 23 февраля мне исполнилось 70 лет. Я не скрываю свой возраст и всегда всем говорю, что стареть надо уметь красиво.

У меня было два инсульта, была буквально отнята речь, но, глядя на меня, никто этого не скажет.

– В вашей жизни было много зла?

– Добра было больше, хотя я много всего пережила, но я не говорю ни о ком плохо, у меня нет такой привычки.

– У мистики самостоятельная роль в жизни человека?

– Наверно, да. Я обращалась с этим вопросом к Вольфу Мессингу, спрашивала у него: «Вы же знали, что произойдёт, почему не предупредили об опасности?» Он всегда говорил: «Я не Бог, я вижу, а изменить судьбу не могу, во всём воля Божья».

На могиле мамы я поклялась, что никогда не буду заниматься предсказаниями. Пускай люди живут, влюбляются, женятся, заводят детей, растят внуков, живут нормальной жизнью и не ходят по гадалкам. Примерять свою судьбу на себя не надо никому.

– Ваша встреча с Вольфом Мессингом была случайной или случайного в жизни не бывает ничего?

– Неожиданной, во всяком случае, для Вольфа Мессинга наша встреча точно не была. Он знал о ней и даже приготовил для меня заранее подарок.

Мы впервые встретились в Геленджике. Это было летом 1966 года. Мне было 16 лет. Мы с мамой приехали из Благовещенска на отдых и попали на его выступление.

После одного из номеров, Вольф Мессинг протянул мне свёрток, со словами: «Передайте это папе», – и попросил меня выйти из зала. «Вы мне мешаете сосредоточиться», – ответил он на мой немой вопрос, и я действительно старалась мысленно ему мешать во время выступления.

Когда мы с мамой в номере гостиницы развернули свёрток, то увидели ракушку, она была словно перламутровая, именно такую я хотела подарить папе, но купила билеты на выступления Мессинга, отдых у нас подходил к концу, и на ракушку денег просто не хватило, оставалось только на обратную дорогу.

– Вольф Мессинг после этого вас пригласил к себе. Вы вместе с ним работали, учились у него. Гипнозу может научиться каждый человек, если он проявит прилежание?

– Нет. Здесь нужен дар. Что Боженька не дал – в аптеке не приобретёшь. Сейчас нигде мы на эстраде не увидим психологические опыты, их просто нет.

– У вас был насыщенный гастрольный график?

– Очень насыщенный. Мы пять лет работали с ним вместе. Мы иногда по 100 концертов в месяц давали, но, конечно, не всегда, и позволяли себе отдохнуть. Много ездили по деревням. Вольф Мессинг говорил, что в сельском клубе и в Кремлёвском дворце съездов надо отрабатывать концерты одинаково.

– Как вы себя чувствовали рядом с Вольфом Мессингом?

– Вначале чувствовала себя несколько подавленно, он на меня кричал, но я к нему привыкла. Он привил мне вкус к одежде, говорил, что ассистентка у него должна быть безупречной. У него самого на сцену во всем блеске выходили первым делом туфли, а потом сам Мессинг, и он был всегда одет с иголочки.

– Звёздной болезнью вы переболели?

– Я никогда не болела звёздной болезнью, у меня этого не было. Я всегда считала, что нельзя ставить себя выше людей. Но я дорожу своим именем. Я своё имя по крупицам, по частицам собирала, делала сама, и не хочу, чтобы его взяли и раздавили.

Я единственная женщина-гипнотизёр на эстраде, и я пронесла этот титул 54 года!

У меня никогда не было спонсоров, у меня ни одного спонсора не было. Наоборот, я сама всегда старалась помогать другим, по мере своих сил. Сейчас я работаю с приютом при Свято-Серафимовском монастыре. Это приют для детей наркоманов и алкоголиков. У кого-то из них заикание, у кого-то энурез, и я там работаю как врач. Подарки делаю на Новый год, покупаю им костюмчики, помогаю по возможности. Я считаю, что если что-то получаешь, значит, обязан отдавать. Человек должен делиться. Этому меня тоже научил Вольф Мессинг. Я ему очень благодарна и хочу сделать такой концерт – это моя мечта, – где я применю его навыки и его спецномера, чтобы зал апплодировал не мне, а Вольфу Григорьевичу Мессингу, он это заслужил.

– Каким вам запомнился Вольф Мессинг?

– Он был очень точным, пунктуальным человеком: если он сказал, что будет в семь часов, то приходил минута в минуту, можно было время по нему сверять.

Он курил трубку, но когда кого-то отучал от сигарет, то сам после этого несколько дней не курил. Когда он выступал на сцене, у него чуть-чуть дрожали руки, это от большого напряжения.

Он был очень суеверным человеком. Боялся чёрных кошек, и если чёрный кот переходил дорогу, то он уже дальше никуда не шел.

– Вольф Мессинг верил в Бога?

– Я думаю, что да, хотя мы с ним об этом никогда не говорили, но у него часто проскальзывало, что во всем воля Божья…

– Это расхожая фраза, так может говорить и атеист, а вера в Бога, на мой взгляд, не может совмещаться с суеверием, но, возможно, он был очень противоречивым человеком. Как вы с ним расстались?

– У меня осталась одна мама, она была больна, и я чувствовала, что должна быть рядом с ней. Думала, что уезжаю ненадолго, но Вольф Мессинг мне сказал, что я не вернусь назад. Я хотела возразить, но он перебил меня: «Ты узнаешь о моей смерти, когда дома у тебя остановятся часы». Так и вышло. Я проснулась, почему-то было тяжело дышать, посмотрела на часы, они стояли, и я закричала: «Умер Мессинг!» В Благовещенске у нас было пять часов утра.

– Он был одиноким человеком?

– Он был одинокий, да. Он мечтал о детях, но жена Аида не подарила ему детей. Он предан был всю жизнь Аиде. В летний период мы даже дачу снимали возле Востряковского кладбища, где была похоронена Аида, и он мог находиться на могиле целый день. Он и похоронен рядом с ней.

– Из чего жизнь наша состоит: из мистики, из суеты, из каждодневных физиологических потребностей? Как ответит на такой вопрос ученица Вольфа Мессинга?

– Человек прежде всего должен понимать, что мы живём один миг на этой земле. Надо жить нормальной человеческой жизнью. Для женщин самое главное, вот для меня – это я сейчас понимаю – было много поклонников, были цветы, были аншлаги, но самое главное – это когда приезжаешь после гастролей домой и крупными буквами написано: «Сегодня приезжает мама! Ура!» У меня дети так писали. Они меня в аэропорту встречали. А сегодня я бабушка, и когда мы собираемся все вместе, нас так много! Вот это и есть наша жизнь, и состоит она из любви.

– Вы дома что-нибудь готовите или у вас нет на это времени?

– У меня нет домработницы. У меня никогда не было домработницы. Мы живём вдвоем с мужем. Я всегда готовлю сама. У меня есть свои рецепты приготовления. Я люблю готовить и хочу сказать, что я половину жизни провела на сцене и вторую половину жизни провела на кухне.

– Боюсь, что пальцев у меня не хватит на руке, но давайте станем загибать: семья, сцена, кухня, практика врачебная, благотворительность… А ещё вы пишите стихи, рисуете… Как же вас на все хватает?

– Я вообще хотела быть художником. Я училась в Благовещенске, в педучилище, на художественно-графическом отделении. Уже работая с Вольфом Мессингом, заочно окончила Хабаровский педагогический институт, факультет художественной графики. Я всё время возила с собой мольберт, всё время рисовала.

Я люблю плавать. Когда бываю у моря, выхожу к воде утром, часов в семь, никого нет, и я плыву, по пять километров плаваю, два часа в одну сторону и два часа – обратно. Это меня заряжает, энергия моря – вся моя! А стихи приходят ко мне сами.

– Спасибо вам большое за беседу, хотя, скажу честно, я с вами не наговорился…

2019 год

Дар Божий

Дар Божий – это обязательно сплав боли и любви.

Донским казакам Бог дал Михаила Шолохова и «Тихий Дон», а кубанским послал Виктора Захарченко и легендарный хор. Это равнозначные шедевры мировой культуры. И встречу с Виктором Захарченко подарила мне сама судьба, хотя сначала не заладилась у нас беседа. Виктор Гаврилович вдруг у меня спросил:

* * *

– Вы можете по памяти прочитать псалом?

– Нет…

– Нет?! – вспылил Захарченко и точно шашкой рубанул: – Тогда нам не о чем с вами говорить…

Хорошо, что я не растерялся.

– Воля ваша, но я делал интервью с главой старообрядцев, митрополитом Корнилием, и он меня не просил читать псалмы, хотя старообрядцы – ревнители веры. Спокойно, обстоятельно ответил на мои вопросы, и материал потом ему понравился, мы дважды ещё после этого записывали интервью.

Виктор Гаврилович переложил с места на место авторучку на своём столе, и разговор у нас состоялся. Всматривался я в Захарченко и отмечал: он тщедушный, как генералиссимус Суворов, чем-то, может быть манерой разговора, Александра Солженицына напоминал, и было у него что-то самобытное, своё… Бог, по-видимому, из одной копилки достаёт, что рачительно откладывает для таких людей.

– Виктор Гаврилович, вы художественный руководитель Кубанского казачьего хора, народный артист России, Украины, Адыгеи, Абхазии, Карачаево-Черкессии, заслуженный деятель искусств Чеченской республики, дважды лауреат Государственной премии России, доктор искусствоведения, профессор, композитор, автор сотен и сотен музыкальных произведений и обработок народных песен… Что к этому списку можно добавить?

– У меня так много званий и наград, что хватит на весь состав Кубанского казачьего хора, на два состава, и ещё останется. После каждой репетиции я прошу прощения у всех, с кем я репетирую. Господь дал мне таких талантливых людей, а почему я их учу, а не они меня? Потому, что я по должности обязан это делать, но мы на сцене выступаем как единый стоголосный дух, и все зрители становятся нашими, и становятся братьями и сестрами на те два часа, которые мы выступаем.

– Я давний поклонник Кубанского казачьего хора, часто смотрю ваши концерты в записи, вижу, с какой живостью всегда вы управляете Кубанским хором, задаюсь вопросом: наверно, Виктору Захарченко рано пришлось в жизни повзрослеть, поэтому сейчас так много у него детского задора?

– Детство моё проходило в нищете, в голоде и в холоде. Нищета была крайней. Смотрите: началась война, отца призвали в армию, я помню, как за ним приехала бричка. Мама осталась одна, с четырьмя детьми, самому старшему было 13 лет, самому младшему где-то годик. Мне было три годика…

Мы пережили оккупацию, в станице у нас были немцы, нас выгнали из хаты, и мы жили у соседей в погребе. Каждую секунду ждали смерть. И так 18 лет, день в день, пока я жил в станице. На моих глазах в 1948 году от голода умер мой младший брат, вы понимаете, что это? На моих глазах…

Я вам опишу немного нашу жизнь. Смотрите, мама уходила в пять утра, на работу в степь, приходила поздно вечером. А детей куда? Садиков никаких не было. Дети оставались дома, одни, в темноте, спичек не было, какие спички, если у тебя есть спички, значит, ты миллиардер; воды в доме не было, колодец далеко-предалеко.

Приходит мама вечером домой и смотрит, у кого в станице загорится свет. Она брала ведёрко, клала в него каганец и шла туда, в полной темноте, хоть око коли, фонарей никаких не было, если месяц светит, то это хорошо.

Зарплату в колхозе никто не получал. Давали один раз мешок зерна, мешок того, мешок другого, после сбора урожая, а дальше, как хотите. Пшеницу надо смолоть, а мельница в другой станице. Женщины договариваются, просят подводу, чтобы погрузить мешки и поехать в соседнюю станицу, смолоть, чтобы из этой муки какие-то лепешки можно было делать. Голод – это нечто страшное, поэтому вы не опишете.

Мы во всём испытывали страшную нужду. Я ждал, пока из школы придет старшая сестра Зоя, чтобы надеть её обувку, босиком в школу не пускали. Случалось, что ходил в разных туфлях, потому что однопарной обуви не было. Но, смотрите, у нас в станице был слепой музыкант, он играл на баяне, и мама меня брала, водила туда, где он играл, и я стоял возле него, как зачарованный, настолько он захватывал меня своей игрой. Я приходил домой, брал ящичек, рисовал на нём клавиши и имитировал игру…

Конечно, мама видела мою страсть к гармошке, и потом, это уже было после пятого класса, она сказала: «У нас отелилась корова, давайте бычка вырастим, а потом продадим и купим Вите гармошку…» (Мне показалось, что у Виктора Захарченко блеснули слёзы на глазах.) Дома не было у нас самого насущного, а мама думала о том, чтобы мне купить гармошку… Я вам рассказал, как было трудно, потому что этим сейчас никто не интересуется. Мы выжили благодаря народным песням. Я слышал, как их пели, одни женщины, мужчин в станице не осталось никого, они пели ревмя, так человек кричит от боли. Вот они убирают в поле бураки или дома у кого-то соберутся и поют, настолько выразительно, захватывающе, что меня потом уже не трогало всё пение, которое я слышал в мире.

– Митрофан Пятницкий, основатель русского народного хора, который теперь носит его имя, ещё в начале 20 века сокрушался: “…народная песня исчезает, и её надо спасать… деревня начинает забывать свои прекрасные песни…”

Мы сегодня можем наблюдать, что уже сама деревня исчезает. Что нас ждёт?

– Нам ни в коем случае нельзя отрываться от корней. Поэтому то, что сегодня не изучается народное творчество, – это государство совершает преступление, вот так и запишите. Детство формирует человека, и надо воспитывать ребёнка, пока он лежит поперёк лавки. Народные песни формируют отношение к женщине, отношение к природе, отношение к родине, в народных песнях и любовь всегда духовная, но вместо этого у нас по всем каналам телевидения день и ночь показывают шоу… Это для забавы. Но простите, а кто будет воспитывать гражданина, кто будет давать духовное воспитание? Кто?! Традиции у нас есть, а мы их не изучаем, и долго ли простоит дерево без корней?

– Знаете, что мне пришло вдруг в голову? У нас много записных правозащитников, они отстаивают те или иные, иногда сомнительные, ценности, а вы свой голос возвышаете в защиту главного, пожалуй, права – права народа на самопознание и на сохранение себя.

– Национальной культуры на нашем телевидении не существует много лет. Для блезиру что-то покажут, чтобы отстали, и дальше поднимают мутную волну. Поэтому мы не знаем, что делать с собранными народными песнями, чтобы они дошли до людей, что делать, как открыть доступ народному творчеству на телевидение?

– Может быть, вам, одному из признанных духовных лидеров страны, имеет смысл публично обратиться к президенту?

– Я скажу, во власти президента это сделать, но не всё так просто. Закон о культуре уже есть, хороший закон, но вы разве не знаете, какие кощунства происходили в Большом театре, когда со сцены демонстрировали обнаженный мужской половой орган? Сказать, что это кощунство, – ничего не сказать!!! И кто-то за этим стоит, кто-то нас старается перекодировать, чтобы у нас не было ничего святого, и потом разрушить изнутри.

Всё правильно вы говорите. Народные песни – это наше духовное оружие, а оружие надо всегда держать в боевой готовности. Смотрите, я состою в Совете по культуре при президенте, в Совете по культуре при патриархе, поэтому буду эти вопросы поднимать, но знайте, что противодействие очень велико, они же, видите, царюют, царюют на экранах телевидения, они там деньги делают и никого близко подпускать не хотят… Я давно понимаю, что это сила реальная, объединённая, управляемая из-за пределов страны. Думаете, в Белоруссии люди сами вышли на стихийные митинги? Как бы не так! Всё проплачено. Всё готовилось не один год, выделялись на это большие деньги, чтобы достать, понимаете, этого бедного Лукашенко…

– Как вы, кстати, относитесь к президенту Белоруссии?

– Как я отношусь? И отношение Кубанского казачьего хора, и моё личное – самое братское, иначе и быть не могло, но он не должен отрываться от России, а он Абхазию, смотрите, не признал, Осетию не признал… Почему?

– Я думаю, что иногда в политике не надо быть прямолинейным… Но мы немного отклонились в сторону от нашего повествования. Вы закончили Краснодарское музыкально-педагогическое училище, потом Новосибирскую государственную консерваторию имени Глинки, 14 лет жили в Сибири, были главным хормейстером государственного Сибирского русского народного хора. Какую роль Сибирь сыграла в вашей жизни?

– Сибирь – это моя вторая родина. У меня в Сибири две дочери родились. А когда я начал записывать сибирские песни, я понял, что для меня новый мир открылся. Я в Сибири записал много-много тысяч песен, издал четыре книги по народным песням, а всего у меня 18 томов, больше меня никто не написал, вам это скажут в Ленинской библиотеке.

– Сибирь извечно была краем каторжных и ссыльных. Это наложило отпечаток на фольклор?

– Наложило. Я много таких песен записал. Вот, смотрите…

 
Умру – в сырой земле зароют,
Заплачет маменька моя.
Жена найдёт себе другого,
А мать сыночка – никогда.
 

(Захарченко вытягивает, с чувством повторяет две последние строчки и считает нужным дать уточнение). К каторжным народ в Сибири относился очень сострадательно.

– Простите, у вас слёзы на глазах?

– У меня? Да я на каждой репетиции, я на концерте плачу, я там слезами обольюсь. «Откуда начнем плакати», как сказано в каноне преподобного Андрея Критского. И вот смотрите, с чем я ещё столкнулся, когда жил в Сибири. Мы с одним сибирским фольклористом ходили по деревням. Пришли в деревню, идём по улице и видим, что у каждой калитки стоит крынка с молоком и хлеб лежит. Мой напарник говорит: «Давай, Витя, перекусим». Он был старше меня по возрасту, и я спрашиваю у него: «Это ваши знакомые, да?" И он мне объяснил, что здесь так принято, любой прохожий может подойти, поесть или унести с собой продукты.

– Сибирский характер в самом деле существует или это что-то художественное и для красного словца?

– Существует. Я скажу, что сибиряки – это люди очень устойчивые, очень надёжные.

– Значит, не случайно, что в декабре 1941 года именно сибирские дивизии спасли Москву?

– Абсолютно! Абсолютно! Это не случайно, а закономерно. И смотрите, я мог стать руководителем Кубанского казачьего хора ещё раньше, сейчас скажу, в 1968 году. Меня даже вызвали в Москву, и я сидел в приёмной министра. Но тогда назначили Сергея Алексеевича Чернобая, главного хормейстера Северного хора. Я думал: «Как же это несправедливо, ведь он не имеет никакого отношения к Кубани», но Господь Бог сделал правильно, что меня тогда не допустил, потому что если бы я стал руководителем Кубанского хора в 1968 году, то я бы точно эту ношу не потянул, там столько было проблем; а то, что я лёгок на подъем и всё быстро делаю, так это школярство, простите.

Поэтому Бог отложил моё назначение. Я в последующие годы получил большую практику в Сибири, приобрёл концертный опыт, понял, как заниматься с хором, который гастролирует. Сибирь воздействовала на меня очень благодатно.

– У нас, Виктор Гаврилович, что-то больше про Сибирь получается, чем про Кубанский хор, но, может, так и правильно, потому что Кубанский казачий хор и так знают во всем мире. Он уже десятки лет триумфально шествует по континентам, но так было не всегда, и слава хора теперь связана навечно с вашим именем. В каком состоянии вы приняли хор в 1974 году?

– Хора никакого не было, всё находилось в полном раздрае, многие ушли. А на будущий год надо было ехать на конкурс, программу готовить, а в программе должны быть песня о партии, песня о Ленине, песня о комсомоле, песня о рабочем классе… А я знаю, что эти песни не слушаются, никого не трогают, но они были обязательны для исполнения, и если в программе этих песен нет, значит, хор к конкурсу не допускается.

…Двенадцать хоров выступили, а самым последним должен выступать Кубанский казачий хор. Все знают, что там был руководителем Сергей Чернобай, что хор стал распадаться, что приехал какой-то никому не известный хормейстер из Сибири и возглавил хор… Мы выступили с песней «Распрягайте, хлопцы, коней». Это была первая песня, которую я начал репетировать с Кубанским хором. Тогда парторг хора поднялся и сказал: «Виктор Гаврилович, так дело не пойдёт, коммунисты этого не допустят, как это можно уличную песню петь на сцене?» Я тогда срываюсь: «Павел Фёдорович, простите, это песня наших дедов».

– Можно назвать фамилию парторга?

– Мотуз. Павел Фёдорович Мотуз. У нас в филармонии была своя партийная организация, они без меня заседали, я понимал, что там решается судьба хора, а я не коммунист, меня туда не пускали, хотя я художественный руководитель хора. Но я видел, что среди коммунистов было много людей честных, высоконравственных, они говорили, что Бога нет, но сами были очень совестливые, а совесть – это от Бога, и если человек совестливый говорит, что он атеист, это значит, что он просто ещё не пришел к вере и к Богу. Но слушайте, чем закончилось? Закончилось тем, что именно парторг, именно Павел Мотуз исполнил эту песню на конкурсе и стал лауреатом, дипломантом всесоюзного конкурса.

Мы программу сделали, два отделения, программа занимала у каждого хора два часа, и наше выступление было подобно грому среди бела дня, такой переполох поднялся после этой песни. И вообще, что тогда произошло? У нас не было костюмов, мы купили женские платки и сделали из них костюмы, у нас не было обуви, оркестра не было, мы выступили с тремя баянами, и при всём при этом был ошеломительный успех, шквал аплодисментов, уже никто и ничего не слушал после этой песни. Мы получили первое место и звание лауреатов конкурса.

А потом, через девять лет, прошёл второй конкурс, и уже все знали, что приехал Кубанский казачий хор. Это было в 1984 году, а после этого больше конкурсы не проводили.

– Когда вы отправились на зарубежные гастроли?

– Сразу, как только мы стали лауреатами конкурса, поехали в ГДР, потом в Чехословакию, в Корею… Мы побывали на всех континентах, более чем в 100 странах. В одной Австралии гастролировали три с половиной месяца, там 16 штатов, мы все 16 штатов объездили.

– Что сегодня представляет из себя Кубанский хор?

– Это сам хор, оркестр, танцевальная группа, у нас есть школа для одарённых детей, она носит моё имя, этой школе уже 30 лет.

Хоровиков у нас 80 человек, 23 человека – это оркестр, плюс дополнительно – малый камерный оркестр, порядка 20 человек, и сейчас создаётся духовой оркестр. Балетная группа составляет 36 человек. Ансамбль «Казачья душа» входит в состав хора. И у нас есть свой научно-исследовательский центр, он занимается издательской деятельностью, сбором народных песен и фольклора. Ежегодно на протяжении 45 лет мы выезжаем в комплексные командировки, и у нас собрано, чтобы вы знали, огромное количество песен и обрядов.

– Как вы относитесь к славе?

– Я прошёл огонь, воду и медные трубы – знаете, есть такое выражение. Огонь и вода – это голод, холод, война, а медные трубы – слава. Я грешный-прегрешный человек, если я что-то хорошо делаю, мне Господь Бог даёт. Смотрите, на вручении Государственной премии, когда президент России приколол мне значок лауреата, я вышел к трибуне, чтобы поблагодарить, но вдруг понял, что если я начну перечислять всех, кому я должен сказать спасибо, то мне понадобится не три минуты, а целый час, и я вспомнил 113-й псалом: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу».

– Ваша мама умерла в 1997 году, но она успела порадоваться вашим успехам. Наверно, это была главная награда для неё?

– Мама родилась в деревне Лиски Воронежской области. В этих местах свирепствовала холера, мама рассказывала, что ездила повозка и мёртвых складывали штабелями. Маме было шесть лет, когда она осталась одна. Батюшка, священник, увидел эту сиротку и привёл к себе домой, у него было много своих детей, и она воспитывалась с ними.

Мама не дожила до своего девяностолетия три месяца… Она успела порадоваться… Вот смотрите, помню, отмечали мой юбилей, 50 лет, вышел на сцену кто-то из больших начальников и сказал, что в зале присутствует мама Виктора Захарченко – Наталья Алексеевна… Домой приходим, мама говорит: «Витя, вот из-за тебя теперь и мне почёт, и меня по имени-отчеству называют… Как бы отец порадовался…» (У Виктора Гавриловича выступают слёзы на глазах.) Я вам сейчас расскажу про отца… Он погиб в 36 лет, 19 ноября 1941 года, под Ростовом-на-Дону. Но нам прислали извещение, что он пропал без вести, и мы его ждали всю войну, мама говорила, что не хочет слушать ничего, что отец вернётся… А несколько лет назад один из поклонников Кубанского казачьего хора разыскал могилу моего отца, это братская могила, там установлен обелиск, и в ряду других указана фамилия моего отца…

И смотрите, что я сделал, это был такой обряд. Я поехал на могилу мамы, она похоронена в станице Каневской, набрал с маминой могилы земли в мешочек, поехал и высыпал на братскую могилу, где покоится отец, потом там набрал земли и со слезами землю эту высыпал на мамину могилу: «Мамочка, ты всю жизнь ждала отца, и пусть эта земля соединит вас здесь, а там, на небе, это сделает Господь…» (Говорит Захарченко надрывно, будто всхлипывает, и я чувствую себя виноватым перед ним…)

– Пожалуйста, немного расскажите про свою семью.

– Супруга, Вера Александровна, работает в хоре, как раз в научно-исследовательском центре. У меня три дочери и четыре внука. Младшая дочь живёт в Италии. В Италии у меня два внука, они говорят по-русски, они, слава Богу, крещёные. Старший внук, Виктор, работает заместителем генерального директора Ку банского казачьего хора.

– Вам больше 80 лет. Как вы себя чувствуете в свои годы? Почему спрашиваю? Потому что хочется, чтобы вы были с нами всегда.

– Здоровье у меня абсолютно нормальное. Это определяется работоспособностью. Я каждый день сейчас беру последние два месяца, прохожу по восемь километров, а раньше больше проходил.

Смотрите, какие вещи мы открываем с возрастом? Что такое старость? Старость – это самое прекрасное время, потому что ты можешь увидеть всю свою жизнь, от самого начала до сегодняшнего дня. И когда она лежит у меня перед глазами, как открытая карта, то я понимаю, что всё в жизни имело предназначение.

– Спасибо за беседу. Кубанский казачий хор образовался в 1811 году. Тогда это был Войсковой певческий хор. «Литературная газета» тоже родилась в 19 веке, и сам Пушкин редактировал газету одно время. Поэтому нам надо было сделать интервью для «Литгазеты». Спасибо вам большое за беседу.

Я выключил диктофон, но Виктор Гаврилович знаком показал включить.

– Что я ещё хотел сказать? Если наша встреча состоялась, да ещё в таком формате, когда при нашей беседе присутствовал мой внук, Виктор Витальевич, значит, встреча эта была промыслительной, она нужна. Поэтому я хочу вас очень поблагодарить, ибо без промысла Божьего наша встреча не могла бы состояться. И надо было, чтобы приехал такой нестандартный, который с тобой спорит и умеет настоять на своём, но который жаждал этой встречи. Поэтому я искренне говорю: «Простите меня, грешного, слава Богу за то, что вы побывали здесь и мы поговорили».

В ответ я встал и низко поклонился. И сам Виктор Захарченко, и Кубанский казачий хор давно стали нашими святынями.

2020 год