Текст книги "Портреты замечательных людей. Книга первая"

Стихи о «древлем православии» из книги «Град невидимый»

Рукописи не горят.

М. Булгаков

 
Словно по воде круги от камня,
По земле расходятся слова,
На бумагу, брошенные нами
В час любви, печали, торжества.
 
 
Те слова порой врачуют раны,
Те слова бичуют и корят.
И ещё – как это и ни странно —
Рукописи правда не горят.
Потому-то сквозь огонь угрюмый
Всем святошам и ханжам назло,
Яростное слово Аввакума
К правнукам из тьмы веков дошло.
 

 
Не тратя времени задаром,
осенним воздухом дыша,
я по дощатым тротуарам
иду с оглядкой, не спеша.
 
 
Тут всё привычно и знакомо,
все это я видал давно,
машины возле исполкома,
палатки, вывески, кино.
 
 
Как вдруг из внешности всегдашней
и повседневности самой —
из леса рубленная башня
явилась крупно предо мной.
 
 
Она недвижно простояла,
как летописи говорят,
не то, что много или мало,
а триста с лишним лет подряд.
 
 
В ее узилище студёном,
двуперстно осеняя лоб,
ещё тогда, во время оно,
молился ссыльный протопоп.
 
 
Его проклятья и печали
в острожной зимней тишине
лишь караульщики слыхали,
под снегом стоя в стороне.
 
 
Мятежный пастырь, книжник дикий,
он не умел послушным быть,
и не могли его владыки
ни обломать, ни улестить.
 
 
Попытки их не удавались,
стоял он твёрдо на своём,
хотя они над ним старались
и пирогом, и батогом.
 
 
В своей истории подробной
другой какой-нибудь народ
полупохожих и подобных
средь прародителей найдет.
 
 
Но этот – крест на грязной шее,
в обносках мерзостно худых —
мне и дороже, и роднее
иноязычных, не своих.
 
 
Ведь он оставил русской речи
и прямоту, и срамоту,
язык мятежного предтечи,
светившийся, как угль во рту.
 

 
Попрощаться с утренней Москвою
Женщина выходит на крыльцо.
Бердыши тюремного конвоя
Отражают хмурое лицо.
 
 
И широким знаменьем двуперстым
Осеняет шапки и платки.
Впереди – несчитанные версты
И снега, светлы и глубоки.
 
 
Перед ней склоняются иконы,
Люди – перед силой прямоты
Яростно земные бьют поклоны
И рисуют в воздухе кресты.
 
 
И над той толпой порабощённой,
Далеко и сказочно видна,
Непрощающей и непрощёной
Покидает торжище она.
 

Старая вера

В Ярославской области, недалеко от памятного Углича, живёт строго по уставу Николо-Улейминский женский монастырь. Это единственный в России старообрядческий женский монастырь.

Можно подумать, что он стоит на отшибе, но на самом деле он расположился на развилке времени. Обитель основал ростовский инок, старец-странник Варлаам. Монастырь основан был во второй половине 15 века и чудом дотянул до наших дней. Польско-литовские шайки, которые рыскали по Руси, добирались до монастыря и оставили после себя могилы павших защитников обители. Советская власть накладывала свою длань: монастырь использовали как зернохранилище, колонию для заключённых и психоневрологический диспансер. Только спустя семь десятков лет обитель возвратили Церкви.

…Игуменья монастыря матушка Олимпиада встречала меня в городе. Она была за рулём недорогой машины. Перед въездом в монастырь остановилась и сказала, что пойдёт открывать ворота. Меня это удивило, и я поспешил за ней.

* * *

– Вы сами открываете ворота, матушка Олимпиада?

– Да.

– У вас нет сторожей?

– Нет. Господь Бог нас охраняет.

Странно это было слышать: я ведь насмотрелся, знаю, что московские монастыри охраняют пуще, чем военные объекты, но привратник из меня, скорее всего, получится. Матушка Олимпиада мне доверила закрыть за ней ворота, и беседа наша дальше продолжалась в храме.

– У нас в монастыре три храма, но один пока не действует. Мы молимся в Надвратном храме, он связан с нашим келейным корпусом, и нам не надо выходить на улицу, чтобы пройти в храм. А вот где мы с вами сейчас беседуем – это Введенский храм, он тоже освящён. На втором этаже мы молимся на богородичные праздники, а на первом этаже планируем создать музей. И остался у нас Никольский собор. Что мне удалось там сделать – это ликвидировать в подвале воду, там было полно воды, она размывала стены и подклеп, и всё это было в таком страшном аварийном состоянии. Сейчас воды и подтопления нет, слава Богу.

– Сколько инокинь в монастыре?

– На сегодняшний день 12 инокинь, в том числе две схимницы. Возраст у всех преклонный: до 70 лет у нас четыре человека, остальным под 80 и больше. Хотелось бы, безусловно, видеть молодых, чтобы было будущее у монастыря, пока этот вопрос для нас очень больной, но Господь всё устроит. Когда я пришла сюда 17 лет назад, то здесь были всего три насельницы.

– Откуда вы пришли? Как звали вас в миру?

– Константинова Ольга Ивановна. Я приехала сюда из Омска, а родом из Красноярского края, закончила там десятилетку и поехала к старшей сестре в Омск. Поступила в строительный техникум, потом окончила институт, у меня два строительных образования.

Больше 30 лет проработала в городской администрации, в управлении капитального строительства. Потом прослышала, что у нас есть старообрядческий женский монастырь, решила всё оставить, хотя было что оставлять, и приехала сюда.

– Не жалели никогда об этом?

– Владимир, я считаю, что это единственный правильный выбор в моей жизни. Мы приехали сюда вдвоём с сестрой, она была старше меня на 17 лет.

– У вас была семья?

– Мужа я похоронила до ухода в монастырь. У дочки с зятем пятеро детей, и все дети у них приёмные, своих они не дождались и стали брать из детского дома.

– Они вас навещают?

– Они были у меня три раза.

– За 17 лет?!

– А больше и не надо. Мы ведь всё-таки ушли из мира.

– Я бывал в монастырях Москвы, и часто возникало чувство, что попал на ярмарку, в торговые ряды: народ снуёт, передвигаются монахи на машинах по монастырю, я даже, грешным делом, думал, что им, бедным, некогда и помолиться в суматохе, а у вас тут словно на другой планете…

– Сейчас у нас ворота и калитка закрыты, но мы не закрыты для тех, кто хочет нас увидеть и услышать, наведываются и туристы к нам. Мне звонят из городского департамента культуры и туризма, мы договариваемся, и они приезжают два-три раза в месяц.

– Однако если нет туристов, значит, нет доходов и нет средств на содержание монастыря. Разве не так?

– У нас у всех есть свои пенсии, и мы свои деньги тратим на питание и на содержание обители. Государство нам не помогало и не помогает. Иногда оказывают помощь спонсоры. Чаще всего это одноразовая помощь. Постоянным нашим попечителем можно назвать Беломестных Любовь Леонидовну. У неё своя адвокатская контора в Москве. Это очень умный человек, знает четыре языка, ведёт международные дела. Можно ей адресовать все тёплые слова, какие есть. Она верующая, старообрядка, на службе у нас бывает вместе с нами, когда приезжает.

– А епархия материально и финансово вам помогает?

– Нет, они сами бедные.

– Кто вас окормляет?

– Окормляет нас священник Анатолий Носочков, он приезжает к нам из Ярославля на выходные и на праздники. А нашим духовным отцом является епископ Костромской и Ярославский владыка Викентий, он приезжает к нам несколько раз в год, принимает исповеди и причащает.

– Миряне ходят к вам на службы?

– Нет. У нас ведь в основном ночные службы. Такой уклад именно для монастыря. Всегда так было, есть и будет, потому что Господь придёт нас судить в два часа ночи, так сказано в Евангелии и у святых отцов. Поэтому мы начинаем службу в половине второго ночи. У нас десять лестовок, они и составляют иноческое правило. Десять лестовок – это тысяча молитв, одна молитва – один поклон.

– Поразительно! Наука, медицина утверждают, что ночью надо спать, чтобы организм отдыхал, а вы бодрствуете по ночам, годами так живёте, и при этом сохраняете работоспособность до преклонных лет. Это феномен, который надо изучать. Когда вы отдыхаете?

– С вечера немного спим и после службы отдыхаем два часа. Ночью мы молимся. Каждая из нас оставила в миру детей, внуков, за них тоже хочется помолиться, вообще за весь мир мы молимся. Каждую ночь. Потом немного отдыхаем и выполняем послушания. Летом – огород, теплицы, зимой – снег. В храме надо прибраться, всё надо в надлежащем состоянии держать.

У нас один гектар занимает огород. Мы выращиваем для себя все овощи.

– Сами управляетесь со всем?

– Со всем мы сами управляемся, конечно, с Божьей помощью. Всё сами. Правда, у нас ещё есть мой помощник, отец Михей, он старообрядец, тоже принял иночество, ему в этом году будет 84 года, но он к труду привычный.

Старообрядцы помогают иногда, по своей инициативе приезжают. Вот сейчас приехали из Пермской области муж и жена, они на недельку приехали, помогают по хозяйству, и я им очень благодарна.

– Матушка Олимпиада, просмотрел буклет, посвящённый вашему монастырю, и прочитал четверостишие, под ним значится ваше имя. Вы пишите стихи?

– Это без моего разрешения, без спроса напечатали. Я раньше писала стихи, у меня осталась тетрадь со стихами, но сейчас ничего не пишу. Чувства свои надо вкладывать в молитву.

– Осмелюсь всё-таки спросить по окончании беседы: почему вы без наперсного креста?

– Наперсный крест у меня есть, конечно, но зачем его всё время выставлять, как будто напоказ? Поэтому я надеваю крест тогда, когда это нужно.

– А когда нужно?

– На службах, на великих службах, когда приезжает к нам духовенство, а так я в молитве и в трудах. Но иноческий крест всегда на мне.

– Спасибо вам большое, матушка Олимпиада, за беседу. Пожалуйста, не забывайте меня, грешного, в своих молитвах. К Богу у молитвы ночью более короткий путь.

…Из монастыря я уходил пешком, оглянулся на обитель и поймал себя на том, что я бы даже перебрался сюда жить, где-нибудь тут поселился бы поблизости… Душа тут словно что-то приглядела для себя.

2021 год

Учительница первая моя

В школьные годы у меня были такие учителя, что напрочь отбили охоту к учёбе. И только в зрелом возрасте мне повезло, и я смог произнести заветные слова: учительница первая моя…

В ту пору я учился на Высших литературных курсах Литературного института имени А. М. Горького (Тверской бульвар, 25). Мы, как никто, осознавали, что «в начале было Слово». На лекциях царил почти библейский дух. Материя не может быть первичной.

И какие у нас были мудрые Учителя… Лев Иванович Скворцов, Станислав Бемович Джимбинов, Александр Сергеевич Орлов, Владимир Павлович Смирнов, Татьяна Александровна Архипова…

С Татьяной Александровной я встретился через несколько лет после окончания Высших литературных курсов и в тот раз, набравшись храбрости, признался наконец в любви. Она тихо поблагодарила.

* * *

– Спасибо, Володя…

– Расскажите немного о себе.

– Я коренная москвичка. Пусть это не выглядит сентиментально, но, едва выучившись читать, я стала мечтать о том, кем я буду работать, когда вырасту: «Я буду учительницей». Я даже играла сама с собой в «уроки», как в одиночку играют шахматисты.

Семья была обыкновенная. В бывшем доходном доме, в коммунальной квартире, одна комната. Папа, мама и я. Потом ещё маленькая сестра.

Книг в семье не было, ни одной. Газет тоже. Но была прекрасная районная, а потом прекрасная школьная библиотека. В школе я занималась с отстающими часов до трёх-четырёх. Газеты стенные выпускала и в классе, и даже в квартире. Вот из такой девочки выросла Татьяна Александровна.

На мою детскую, отроческую и юношескую девичью жизнь выпало много чего. Тут и война, и ранняя смерть мамы, и не по возрасту взрослые заботы. Голод, холод, дрова, керосин… Голод особенно тяжёл в сочетании с вездесущим холодом: из холодного дома по холодной улице в холодную школу, и то же обратно. Карточки: не потерять! Очереди многочасовые. А читать хочется. А свет опять не дают. Читала при свете коптюшки.

Несмотря ни на что, мы с сестрой обе получили высшее образование. Я окончила литфак Ленинского педагогического института, аспирантуру, хотела заниматься литературой 19 века, но, оказавшись на кафедре языкознания в Литературном институте, сразу окунулась в лингвистику. Так и пошло.

– Когда вы пришли в Литинститут?

– В институте я с 1956 года. Преподавала сначала неуверенно, может, от того, что занималась с иностранцами, а этому нас не учили, да и вся система РКИ (русский как иностранный) только налаживалась. Вскоре я освоилась, стала учить русских студентов и студентов из советских республик. Мы читали вместе рукописи, делали подстрочники. Первым моим дипломником был Василий Белов, будущий классик нашей литературы, он получил диплом с отличием, а отзыв свой я до сих пор храню.

– Можно его посмотреть?

– Пожалуйста.

Отзыв о дипломной работе студента V курса Литературного института Белова В. И. (в сокращении)

В качестве дипломной работы В. Белов представил сборник «Знойное лето» и несколько отдельных рассказов.

Несомненно, что диплом защищает человек одарённый, со своим видением мира, с оригинальным, определившимся почерком.

Произведения Василия Белова, объединённые темой современной деревенской жизни, характеризуют автора как серьёзного, думающего, с большим сердцем писателя, резонирующего и на радость людскую, и на печаль, на всё, что он видит и знает.

В. Белов определился как художник-лирик.

Т. Архипова, 1964 год

– Кто ещё из именитых был у вас учеником?

– Меня иногда спрашивают, помню ли я Колю Рубцова. Конечно. О нём всякое пишут, и не всегда справедливо.

Студенты его очень уважали, знали его стихи, гордились, что они учатся вместе с ним. На занятиях он всегда занимал место на последней парте, у окна. Слушал, писал, и всё это молча, вопросов никогда не задавал. Сейчас, читая его стихи и письма, я понимаю лучше, чем тогда, какой это был скромный, деликатный и мужественный человек. Жилось ему тяжело и голодно, начальство было к нему на редкость несправедливо. Как он нуждался в поддержке и защите! Его медленная ровная походка, длинный шарф, молчаливость – вот его облик. Без имени Николая Рубцова Литературный институт – не институт.

– И вы все эти годы работали в Литературном институте?

– С перерывами. Это были командировки, далёкие и долгие. Первая – Алжир, 1974 год. Прилетела я туда 4 февраля. Лето! Другой мир, яркий, солнечный. Море, пальмы, закутанные в белое женщины, витрины, мимоза, апельсины, мраморный университет. Там я пережила войну, побывала в пустыне Сахара, прочла многие запрещённые у нас книги, в том числе «Архипелаг Гулаг».

Потом была Франция, потом Афганистан. Везде было трудно. Везде было интересно. Потом я вернулась в родной институт, на родную кафедру. Теперь она называлась кафедрой русского языка и стилистики. Работали новые профессора: Александр Иванович Горшков, Наталья Георгиевна Михайловская, Лев Иванович Скворцов. Они очень много дали мне. Это была середина 80-х годов. Моя самая счастливая пора в Литературном институте. Я набралась опыта, стала как бы состоявшимся преподавателем и с наслаждением ходила в аудитории.

– Для этого потребовалось 30 лет?

– А что вы хотите? Не сразу всё дается. Я думаю, студенты вообще не ученики, не только знаний они ждут от преподавателя. Особенно студенты-литераторы. Никогда я никого не укоряла. Чтобы твоим ученикам было интересно, надо, чтобы и тебе, преподавателю, было интересно. Когда студент допускает ошибку, то лучше подтрунить или сыронизировать. Тут и аудитория включается. И все довольны, и виноватый не сердится. Мне как-то не приходилось страдать от недисциплинированности моих учеников. Я старалась найти возможность поехать со студентами в Звенигород, в Тарусу, в Поленово, в Ясную Поляну, пригласить к себе домой, поехать вместе за город… Студент чувствует, когда преподаватель не жалеет для него времени и сил.

– Чему научил вас большой преподавательский опыт?

– Я поняла, что на занятиях по русскому языку нельзя говорить только о предмете. Это скучно. А если человек спросит: «А кто такой Аксаков?..» Нельзя уходить от ответа, как бы труден и неожидан он ни был. Нужно очень внимательно относиться ко всем вопросам и стараться, чтобы ученикам открылось что-то новое из истории, из культуры. Я научилась делать «коктейль» из грамматики, стилистики, культуры речи и литературы. Это стало особенностью моего преподавания в течение всей моей жизни. Я вижу себя популяризатором русского языка.

Нужно развивать вкус, грамотность, обращать внимание на интонацию, на расположение слов. За чистоту русского языка нельзя бороться с помощью штрафов. Это глупо. Как бы человек сам по себе ни был умен и благороден, он никогда не будет интеллигентным, если не будет много и внимательно читать. Когда женщина, окончившая университет, высокого мнения о себе, говорит «кушать», мне больше ничего не надо знать о ее культуре.

– А как правильно?

– А я вас учила, что глагол «кушать» должен быть исключен из нашей речи.

– Я, наверное, прогулял, Татьяна Александровна…

– Я вам, ребята, говорила: «Выкручивайтесь, как хотите: “прошу к столу”, “пора завтракать”, но не употребляйте глагол “кушать”. Это сразу выдает провинциалов».

Или выражение «я в шоке». Хотите у себя в рассказе изобразить полуграмотную женщину, всю в золоте, – дайте несчастной пару раз произнести эту фразу, и всё, достаточно, образ будет создан.

– Когда вы стали преподавать на Высших литературных курсах?

– Практически сразу. Сначала не без страха. Люди взрослые. Члены Союза писателей. Приехали со всех концов Советского Союз. Аудитория многонациональная. Уровень знаний очень неровный. За парты сели люди, вернувшиеся из ссылки или из сталинских лагерей.

– Много было таких?

– До четверти слушателей ВЛК. Может, странно прозвучит, но они несли с собой дух свободы, к которой мы не привыкли.

В последующие годы слушателей Высших литературных курсов разбаловали. Они жили комфортно. Стипендия у слушателя ВЛК была хорошая. Во всяком случае, никак не меньше, чем зарплата преподавателя.

– Я-то застал другие времена. Стипендия была мизерная, почти символическая, правда у нас был бесплатный обед и отдельная комната за каждым сохранялась.

– Да, да, это уже в конце 80-х так было. У вас уже не было ковров в комнатах, а были трудности. Через Высшие литературные курсы прошло много писателей. Среди них тоже были именитые: Анатолий Жигулин, Чингиз Айтматов, Владимир Личутин, Валентин Сорокин, Кайсын Кулиев, Михаил Алексеев, Виктор Астафьев, Петр Проскурин…

Сейчас учеба на Высших литературных курсах стала платная, но что это такое, я не знаю. Я отказалась работать. Во-первых, мне было тяжело зимой ходить, а во-вторых у меня было такое ощущение, что самым хорошим людям и самое хорошее я уже отдала.

– У вас благодарная работа?

– Благодарная. Меня не забывают. Вот и вы, Володя, пришли спустя годы.

– Как Москва менялась у вас на глазах?

– Москва стала, конечно, менее доступной. Почти недоступен театр, а я была театралкой очень большой. Я помню Москву предвоенную, военную и послевоенную. И всё это разные города. Не было комфорта, огней, но не было и церковного звона, и свободного разговора. Был доступен Большой театр, но были пустые полки в магазинах. Я помню времена, когда в Елисеевском магазине можно было купить только буханку чёрного хлеба. Неправильно, наверное, говорить: тогда было лучше, теперь хуже. Было так, а стало по-другому…

– Спасибо за беседу, Татьяна Александровна. И низкий вам поклон.

2005 год

Посторонним вход не запрещён

Евгений Михайлович Лунин – чистой воды пассионарий. Я было думал, что такие перевелись, однако нет, оказывается сохранились.

Он явился для меня открытием, но так и остался, в сущности, загадкой. Он кажется медлительным и даже сонным, как Кутузов на совете в Филях, но это лишь на первый взгляд. На самом деле его не застать на месте, и если бы я был художником, то нарисовал бы портрет Лунина в виде сгустка энергии, позаимствовав на этот случай краски радуги, умытой дождевой водой.

* * *

– Евгений Михайлович, я нахожусь в затруднении, поскольку не знаю, как вас представить.

– Никогда не называю свои должности или свои звания. Я просто представляюсь: Лунин Евгений Михайлович.

– А когда спрашивают, чем вы занимаетесь?

– Когда спрашивают, чем я занимаюсь, то в первую очередь говорю, что я предприниматель и бизнесмен.

– Вот тут и закавыка. Потому что в первую очередь я слышал о вас как о человеке, который создал картинную галерею.

– Сейчас уже можно говорить, что создал. Почему? Потому что галерею уже зарегистрировали. Она так и называется – ООО «Частная картинная галерея Е. М. Лунина». В этом году официально приняли в Союз музеев и галерей России. А попечительский совет дома-усадьбы художника Н. А. Ярошенко в Кисловодске вручил мне приз «За любовь к искусству», которым я очень дорожу.

– Сколько у вас картин?

– Сейчас у меня уже более 3000 работ.

– И есть собственное здание?

– Пока нет. Но будет. У нас в Череповце есть дом-музей Василия Васильевича Верещагина, нашего великого земляка, и рядом с ним разместится галерея общей площадью 6000 квадратных метров.

– Это будет ваша собственность?

– Это будет моя собственность. Но полюбоваться смогут все. Картины и сейчас выставляются. Постоянно действует экспозиция в выставочном зале на улице Юбилейной в Череповце. И, помимо этого, я провожу выставки по городам России. В данный момент 250 работ находятся в Ставрополе. До этого проходила выставка в музее Николая Александровича Ярошенко в Кисловодске.

– Они платные?

– Я не знаю, как поступают музеи, но я с этого ничего не имею, только трачу свои деньги.

– Может, лучше тратить на красивых женщин и на яхты, лежать под знойным солнцем юга? Жизнь-то скоротечна…

– Я думаю, что это и просто, и сложно. У меня другие интересы в жизни. Я не люблю лежать на боку под солнцем. Человек не может жить вне общества, как и общество вне человека. Я уже много лет не был в отпуске. Работа для меня – это часть жизни, понимаете? Я хочу самореализоваться.

– Хорошо, Евгений Михайлович, вот у вас 3000 картин. Как вы отбираете художников?

– Я отбираю работы сам. Эти художники – мои современники, художники земли вологодской. Я собираю только художников земли вологодской. В коллекции представлен 61 автор. Хотя на самом деле у нас в области членов Союза художников гораздо больше. Но по ряду причин работы не всех представлены. На это нужно время. Я просто физически не успеваю.

По количеству работ художники тоже представлены по-разному. Например, у меня в коллекции 125 работ народного художника России Валерия Васильевича Пименова. Десятками работ представлены заслуженные художники России Валерий Николаевич Страхов, Михаил Васильевич Копьев, Владислав Александрович Сергеев, Олег Александрович Бороздин…

– Вы всех по имени-отчеству знаете?

– Я же общаюсь с ними…

– На Вологодчине, кстати, и художники слова традиционно сильны…

– Да, мы дружим с Василием Ивановичем Беловым. Он был у меня в гостях, я был у него дома.

– А как вы решили собирать частную коллекцию картин?

– Если честно сказать, я вообще не планировал никогда создавать частную коллекцию картин. И если бы мне несколько лет назад об этом сказали, я был бы приятно удивлен. Почему? Потому что на самом деле не помышлял. Ни сном ни духом.

Получилось так, что, когда я построил свой дом, захотелось, чтобы стены не были голыми. У моего друга был сын-художник, и я попросил его, чтобы он написал и продал мне несколько картин. Потом он познакомил меня с другими художниками. Я стал с ними поддерживать отношения. Почему? Потому что это на самом деле интересные люди. Это интересный мир. Я его раньше никогда не знал.

Общаясь с ними, я видел, как сложно они жили. И первоначально, наверное, из чувства сострадания, из желания помочь, облегчить как-то жизнь я стал покупать картины. Пока все для дома. Потом в офис. Потом уже просто остановиться не мог. И в какой-то период времени это произошло как-то само собой, потому что картин уже было много. Вот тогда и родилась идея собирать частную коллекцию.

– Вы сами когда-нибудь рисовали?

– Никогда в жизни! Ничего не могу нарисовать.

– И я ни в зуб ногой.

– Это дар от Бога.

– Вашу коллекцию как-то можно сравнить или сопоставить с другими?

– Вы знаете, я никогда не анализировал, не сравнивал. Я только сейчас, собственно, начинаю сознавать, что практически делаю, а раньше я этого не сознавал. Я никогда не был знаком с деятельностью Третьякова. Буквально вот в конце прошлого года впервые прочитал книгу о нём и понял, что у нас много общего. Но это, наверное, закономерно. Кто занимается этой деятельностью, тот обречен пройти одинаковый или почти одинаковый путь.

– Но, в отличие от Третьякова, вы собираете только своих земляков.

– Дело в том, что сейчас только на Вологодчине больше 170 членов Союза художников, а во времена Третьякова их по всей России было меньше. Понимаете? И если сегодня мне начинать собирать картины художников России, то жизни не хватит.

– Понятно. Как лично вы оцениваете творчество вологодских художников?

– Вы знаете, наверное, я стал понимать толк в картинах не сначала и не сразу, но сегодня я оцениваю высоко мастерство наших художников. Почему? Потому что есть просто потрясающие произведения. Но это надо видеть. Словами не передашь.

Сейчас я начинаю формировать галерею, то есть портретный жанр отдельно, натюрморт отдельно, если это жанр пейзажа, то это жанр пейзажа, и так далее, чтобы было представлено всё многообразие художественной культуры.

При этом я работы не заказываю, художники сами пишут. Но они уже знают, что пишут для галереи. Поэтому у них другое отношение.

– Здорово, конечно. Другие в наше время вывозят деньги из страны, проигрывают в казино, тратят на гульбу. А вы, в сущности, подвижник. Вам местная власть помогает?

– Бог с вами. Мне ничего не нужно. Лишь бы не мешали, понимаете? Я вообще считаю, что не надо никогда и ничего просить. Надо заинтересовать своей идеей. Тогда ее будут реализовывать вместе с тобой. А раз так, то начнут искать возможности, средства и так далее.

Я предлагаю разумные вещи. Они позволяют увеличить налогооблагаемую базу, создать дополнительно рабочие места. Поэтому они находят поддержку. Понимаете?

– Вполне. Вы в начале встречи отрекомендовались предпринимателем. А с чем связан бизнес?

– Главным образом строительство. Но не только. Я создаю ещё, скажем так, основные фонды, то есть торговые и производственные помещения, а потом сдаю их в аренду. Это тоже один из источников прибыли.

– Сами не торгуете?

– Сам я не торгую. Причём принципиально. Мне это неинтересно.

Я строю торговые комплексы. И не только в Череповце. Второе направление – строительство жилья, но на данном этапе переориентируюсь и сейчас строю завод по выпуску строительной продукции. Однако не обычной. Эта продукция не имеет аналогов.

– В мире?

– Да, конечно. Это новая сотоструктурная система. Само название говорит, что она похожа на пчелиные соты, и это, образно говоря, так.

В чём заключается необычность конструкции? Сейчас в строительстве используются бетонные балки и панели. Мы отказались от этого. В основу нашей системы положены деревянно-металлические конструкции, то есть металлический сердечник одет как бы в деревянный футляр. Но дерево – это уже не дерево в обычном нашем понимании. Почему? Потому что оно прошло глубокую обработку и имеет уже совершенно другие физико-механические свойства. Это наше ноу-хау. Мы являемся авторами разработки и патентовладельцами. Фактически мы создали новый строительный материал. Он не гниёт, его не пожирает древесная тля, он не гигроскопичен, то есть не впитывает воду, и не горит…

– И в огне не горит, и в воде не тонет?

– В огне всё сгорит, в том числе и металл, но цековит имеет первую группу огнезащиты. Мы провели испытания и получили сертификат в Госстрое.

А вот в воде наш коттедж не утонет. Допустим, во время наводнения. Он будет плавать, погрузившись в воду всего на 25–30 сантиметров.

– А за счёт чего?

– Дело в том, что один квадратный метр готовых зданий из наших конструкций весит 126 килограммов. Это в 15–20 раз меньше, чем при обычных бетонных материалах. Строительная технология на самом деле потрясающая, и аналогов действительно нет.

Эта конструкция очень крепкая и очень жёсткая. Она выдерживает землетрясение по шкале Рихтера выше 20 баллов. Таких землетрясений на земле не бывает. Поэтому наши дома не разрушатся.

И потом само строительство из этих конструкций обходится дешевле, чем традиционное строительство.

– Я вас слушаю, открыв рот. Что, на самом деле так много преимуществ?

– Да, плюсов очень много. И коэффициент термосопротивления наших конструкций равен 7,4 при нынешних в среднем 3,4–3,5 – это максимально.

– Что это значит?

– Это значит, как дом держит тепло. Вот на обеспечение теплом нашего дома нужно тратить энергии в три раза меньше, чем в обычных домах, настолько велико термосопротивление панелей. И уже за Полярным кругом, в Певеке, построен гостевой домик.

– Молодцы. У меня слов нет… И кто до всего этого додумался?

– Генеральным конструктором и разработчиком этой технологии является Валериан Маркович Соболев. Это легендарный человек. За ракетный комплекс «Тополь» он получил Ленинскую премию, за «СС-20» – Государственную. А сейчас он отошел от разработок оружия и занимается мирными проектами.

– В рамках чего?

– Он сейчас генеральный директор НПО «Элевит». Это частная компания. Я тоже являюсь акционером компании и в нашем творческом коллективе выступаю как предприниматель и экономист. Наши технологии востребованы. У нас заказов очень много по России.

– А кто вы по образованию?

– Я закончил Казанский финансово-экономический институт и Лесотехническую академию в Санкт-Петербурге. А в 1982 году защитился и стал кандидатом технических наук.

Во времена СССР я был секретарём парткома крупного управления, то есть состоял в штате горкома партии. Потом, после развала страны, ушел в частный бизнес. Создал фирму «Экология», поскольку меня занимали вопросы очистки рек от затонувшей древесины, и стал поднимать топляк, которого по рекам Вологодской области больше 5 миллионов кубометров. Это по расчётам сплавных контор, а на самом деле куда больше.

– Я же говорю, что вы как не от мира сего, Евгений Михайлович. Другие бросились, очертя голову, вырубать лес, выкачивать нефть и газ, а вы взялись доставать со дна рек то, что лежит хламом…

– Я категорический противник того, чтобы использовать сегодня нефть, газ и другие ресурсы планеты, в том числе каменный уголь, то есть всё то, что не восполняется. Понимаете? Мы сегодня строим экономику на том, что завтра кончится. Это неразумно. Это надо держать про запас. А сегодня есть огромное количество технологий, которые позволяют использовать только восполнимые ресурсы планеты. И это экологически чистые технологии, которые не ввергнут нас в природные катаклизмы. Понимаете? Всё равно биосфера не позволит нам разрушить состояние баланса. Она просто уничтожит нас, и всё. Но топляком я занялся от нужды. Для того чтобы можно было начать более серьёзный бизнес, нужны были деньги. А их у меня не было. В то же время за топляк на первых порах нам платили. Почему? Потому что мы его поднимали и очищали реки. Я поднимал до 30 000 кубометров в год.