Текст книги "Портреты замечательных людей. Книга первая"

Штрихи к портрету

Моя беседа с главным редактором «Литературной газеты» Максимом Замшевым проходила второпях. Поджимало время. Но мой собеседник был самим собой. Меня трудно обмануть. На моей стороне возраст, житейский опыт, опыт творческой работы. Я сразу вижу, если человек кривит душой.

* * *

– Запомнилось, когда ты возглавил «Литературную газету» и я первый раз зашёл к тебе и удивился, что у главного редактора такой маленький кабинет. Ты мне тогда сказал, что даже этот кабинет кажется тебе большим…

– Кабинет ровно такой, какой необходим. У нас столько людей сидит в больших кабинетах и ничего не делает, что я хочу статистику подправить. Кабинет как пафос, чтобы показать, что большой начальник сидит в большом кабинете, просто кажется смешным, вместе со своим хозяином.

– Твоя политика, как главного редактора? Чем ты хочешь отличаться от предшественников?

– Это вопрос, на который ответить очень сложно, потому что газета – не политическая партия, чтобы вести какую-то свою линию. Каждый номер сбивается путём коллективных усилий, исходя из тех материалов, которые есть, но идеальный номер сделать невозможно. Невозможно!

Моя позиция состоит в том, чтобы как можно больше людей были представлены на страницах газеты, чтобы это не были одни и те же люди. И нам не нужно концентрироваться на поиске внутренних врагов. Я не хочу сказать, что их нет, они есть, есть русофобы, есть, кто сознательно вредит России, но человек с другими взглядами – это не враг, а именно человек, у которого есть своё мнение, и его за это надо уважать. Не надо единственно правильным считать только своё мнение.

– Расскажи немного о себе.

– Я родился в Москве и прожил всю жизнь в Москве. Детство у меня было хорошее, воспитывали меня бабушка и мама. В те времена такие качества, как честность и наивность, не считались недостатками. Человека пытались научить фундаментальным знаниям, а не навыкам.

Помимо общеобразовательной школы, учился играть на виолончели, но не очень удачно. Потом, когда заболел музыкой, лет с 14, стал серьезно заниматься, поступил в Музыкальное училище имени Гнесиных и закончил его с красным дипломом.

– Ты виолончелист?

– Я учился на факультете хорового дирижирования, а у дирижёров профилирующим предметом всегда было фортепиано.

– Ты, значит, непрактичный человек, Максим. Представь, настали трудные времена, мы остались без средств к существованию, и если бы, к примеру, ты «пиликал» на скрипке или «жарил» на баяне, то мы всегда могли бы встать в подземном переходе и зарабатывать на жизнь. Ты играешь, я хожу по кругу с шапкой. А вот как мы с тобой фортепиано затащим в подземный переход, я плохо себе представляю…

– Ну всё-таки, когда музыканты учатся, они не думают о том, чтобы играть в подземном переходе, поэтому здесь у кого как получится.

– Понятно. Я, конечно, пошутил. Твоя любимая музыка?

– Густав Малер, австрийский композитор, Мусоргский… Музыка – велика, в какие-то периоды увлекаешься одним, потом другим, но французские импрессионисты всегда мне были по душе: и Дебюсси, и Равель, и музыканты французской «шестёрки», например Пуленк. Наш Шостакович…

Всё это великая музыка, по смыслу, по духовному уровню, по объёму труда, который вкладывали композиторы. Это не как сейчас: на компьютере синтезируют и выдают за авторскую музыку. Там каждая нота написана в партитуре, со своим оттенком, со своим штрихом, со своей мыслью. Это огромный труд.

– После музыкального училища ты поступил в Литературный институт. Зачем?

– Да, поступил. На заочное обучение. Я уже понимал, что с работой для музыкантов дело обстояло очень плохо в то время.

Все хорошие музыканты старались уехать за границу, там были какие-то условия, чтобы можно было зарабатывать музыкальным трудом. И потом, я уже писал стихи, поэтому решил попробовать себя в литературе.

Когда я поступил в Литературный институт, то думал, что мне просто нужно получить диплом, а так я уже всё знаю и пишу гениальные стихи. Но, проучившись буквально полгода, понял, что я не знаю ничего и стихи у меня весьма посредственные.

– Тут ты не прав. Весь Максимилиан Волошин состоит из нескольких десятков чудных строк. И у тебя есть замечательные строчки, я даже помню некоторые наизусть… Вот, например.

 
Из казарм доносилась побудка,
У троллейбуса вымерзло дно.
Очень холодно было и жутко,
Безнадёжно раскрылось окно.
Понимаю, что некому мёрзнуть,
Что мороз не сильнее огня,
Что небесную азбуку Морзе
Расшифруют теперь без меня…
 

Или вот ещё четверостишие…

 
Философы и чудаки
Переродились или вымерли,
А память, полную тоски,
Как пол в избе, под праздник вымели…
 

Это взято не из головы, а из области над головой, так самому не написать, это настоящее! Кто из поэтов тебе ближе, по духовному родству, по мировоззрению?

– Александр Блок, Георгий Иванов, Юрий Левитанский, Арсений Тарковский, Александр Межиров, Давид Самойлов… Это люди, которые своей тихой лирикой составляли некую, возможно, оппозицию грубому идеологическому напору.

Конечно, Пушкина и Есенина я не называю, оставляю их как бы за скобками, потому что не любить их невозможно. Но, например, Маяковский, при том, что он великий поэт, – это не моя стихия. У него, конечно, была поза, но была и боль, но дальше все его подражатели всё более мельчали. Мне ближе тютчевская нота, когда поэзия уходит вглубь, а не вовне.

– Три года возглавляешь ты «Литературную газету». Тебя эта должность как-то изменила?

– Должность – это когда человек пришёл, ему дали кабинет, машину, личного шофёра. У меня ничего нет, нет готового финансирования, нет даже помещения. Хорошо, московская писательская организация дала нам возможность обосноваться, приютила в своих стенах, но, в принципе, собственности у «Литературной газеты» нет. Газета должна арендовать помещение, а аренда в Москве – дело дорогое. Поэтому всего надо добиваться, думать, как вообще удержать газету на плаву.

– Друг мой, ты от вопроса всё-таки не уходи. Главное редакторство тебя изменило или нет?

– Конечно, опыт приобрёл бесценный. Знание людей, исчезновение иллюзий… Каждый день приходится работать в экстремальной ситуации – опыт не переоценить.

– На мой взгляд, ты не изменился и не стал заносчивым, я, признаться, больше всего этого боялся, потому что повидал людей…

– У меня на это просто нет времени, физически, потому что постоянно решаешь какие-то задачи, плюс своё собственное творчество, которое не терпит никакой заносчивости, а дальше – сон. Поэтому вот так сидеть и надувать щёки некогда и, признаться, не перед кем, потому что коллектив у нас работает, как в полевых условиях.

– Ты можешь про себя сказать, что ты хороший человек?

(Собеседник мой смущается.)

– Ну думаю, что не плохой…

– Что не приемлешь в людях?

– Я, ты знаешь, вообще очень человеколюбив, даже излишне, может быть, для нашей жизни. Я всегда стараюсь видеть в человеке хорошее, а не приемлю жлобства, хамства, прямой агрессии, вот с такими людьми я не стану общаться.

– Ты ранимый человек?

– Все люди ранимы, вопрос, как ты справляешься с этим. С годами я приучил себя не обращать внимания на очень многое, хотя к должной стойкости, может быть буддистской стойкости, себя ещё не приучил.

– Ты автор 10 поэтических книг и четырёх книг прозы. Что тебе трудней даётся, на твой взгляд?

– В поэзии, по крайней мере, я знаю свою силу и своё место, стихи я пишу очень давно, а вот про прозу ничего не могу сказать, самому оценить такой объём очень сложно, тут мнение читателя очень ценно, пусть люди судят.

– У тебя есть сын. Ты видишь его музыкантом, литератором?

– Мне хотелось бы, чтобы он занимался тем, к чему у него лежит душа, потому что самое страшное – когда человек занимается не тем, чем он хочет, а чем заставила жизнь или родители. Пока он ещё маленький, ему 10 лет, поэтому у него предпочтения всё время меняются, и это вполне нормально в таком возрасте. Но потом, конечно, когда он станет подростком, буду следить за ним, чтобы направить его в то русло, в котором он себя будет чувствовать комфортно.

– А у тебя на сына время остаётся? Ты ведь главный редактор солидной газеты, писатель, поэт, член совета при президенте РФ, у тебя мероприятия, командировки…

– Слава Богу, выходные же есть у нас пока, на семидневную рабочую неделю нас не переводили. Мы недавно вдвоём с сыном были в Нижнем Новгороде, по монастырям ходили. И для меня это тоже в радость, я сам фанатик путешествий, обожаю новые места, люблю ходить по незнакомым улицам… Запомнилось, как мы перебирались с сыном через Волгу, по канатной дороге. Был страшный ветер, кабина раскачивались над рекой, даже мне было немного страшно, но сын страха не испытывал, он у меня бесстрашный совершенно. Мне приходилось лёгкий страх маскировать, чтобы он не понял, что ситуация довольно экстремальная: вокруг темень, канатная дорога скрежещет, внизу этот огромный массив Волги, это всё, конечно, впечатляло…

Если раньше сыну нужны были развлечения, то сейчас он перешел в такой возраст, когда ему нужны впечатления.

– Извини, но я тебя прерву, ибо вижу, что про сына можешь говорить до бесконечности. Спасибо за беседу, и пусть все твои жизненные планы сбудутся.

2020 год

На верность Гиппократу

…Таких можно называть условно Прометеями. Они могут быть художниками и учёными. Врачами. Людям остаются после них произведения искусства, новые открытия и знания.

Александр Юрьевич Шишонин – врач. Кандидат медицинских наук, готовится защищать докторскую диссертацию. Он решил проблему гипертензии. Эссенциальной гипертензии. За это мало будет даже Нобелевской премии, потому что во всём мире это самое распространенное заболевание. Порядка 30 процентов населения земного шара мучаются этим недугом. В одной России от инсультов и инфарктов – а это всё последствия гипертонии – умирают каждый год до миллиона человек…

* * *

– Что меня к вам привело, Александр Юрьевич? Моя хорошая знакомая страдала от высокого давления, остеохондроза; много лет ходила по врачам, жила на таблетках и уколах, ничего не помогало. От отчаяния обратилась в вашу клинику, теперь не принимает никаких таблеток, говорит, что шея не болит, давление нормальное… Разве так бывает?

– Я могу таких примеров массу привести, но расскажу только одну историю. У меня есть пациентка. Махонова Лидия Алексеевна. Это светило в медицине. Доктор медицинских наук, профессор, она работала с гениальным и легендарным академиком Блохиным, воспитала всех известных онкологов. Её не смогли вылечить в Институте неврологии и в 86 лет отправили умирать домой. Она принимала кучу разных препаратов и приехала ко мне в клинику в инвалидной коляске, у неё была мерцательная аритмия и давление за 200.

Сейчас ей 93 года, она не пьёт ни одной таблетки, ходит на своих ногах и занимается на тренажёрах. Удивительно?

– Конечно.

– Дальше ещё удивительней. Когда Лидии Алексеевне Махоновой было 90 лет, был юбилей, к ней приехал журналист, она дала интервью «Медицинской газете», а это самое авторитетное издание среди врачей. Материал с ней сделали большой, на разворот. Она подробно рассказала, как вылечилась с помощью моей методики и прекратила принимать таблетки. Я думал, после публикации начнут звонить коллеги, спрашивать, интересоваться, захотят понять, почему в специализированном институте не могли вылечить, а у меня получилось. Нет, никто не проявил никакого интереса.

– Странно. Очень. Может, это зависть?

– Не думаю. Все заняты. У всех свои дела. Рутина врачей связывает по рукам и по ногам. Врач хочет всё-таки лечить, а не травить людей медикаментами, а по факту получается, что травит.

Пациенты приходят и жалуются, что результатов нет. Вы можете представить состояние души врача, который не видит пользы от лечения? Врачи как бы обесточены, рутина забирает у них жизненные силы.

– Откровенное и необычное суждение…

– Я не ставлю своей задачей переучивать врачей. Я мечтаю избавить людей от гипертонии. Для этого надо, чтобы мой метод на государственном уровне получил поддержку и признание. Он уже рекомендован, рекомендации направлены в Минздрав, в другие учреждения, но нигде ничего не делается, это понятно. Для принятия таких решений нужна политическая воля. Минздрав самостоятельно не может принимать такие прорывные решения. В ближайшем будущем планируется моё большое выступление в Совете Федерации, оно должно было состояться ещё осенью 2020 года, но из-за пандемии перенесли. После выступления, надеюсь, решение вопроса могут вынести на самый высший уровень.

– Дайте дух перевести, Александр Юрьевич. Нельзя делать без волнения такой материал. Хочется понять всё с самого начала… Вы из какой семьи?

– Мой отец врач, он и сейчас работает хирургом, ему 67 лет, и в школьные годы я колебался между биологией и медициной. Биология – это такой предмет, по которому я в школьные годы был всё время первым. Выступал на городских олимпиадах в Москве и занимал первые места. Но это не было моё единственное увлечение. Я учился в музыкальной школе, играл на аккордеоне, там у меня тоже были большие успехи, и я даже думал стать артистом.

Медицину выбрал под влиянием отца, но мое мировоззрение сформировала биология, она научила меня жизнь воспринимать как чудо. Окончил медицинский институт в Москве, хотел стать хирургом, пойти по стопам отца, но не получил от работы удовлетворения. Для меня было очевидно, что многие процессы в организме можно раньше устранять и не доводить до операции. Пошёл в детскую гематологию. Онкогематологию. Там наблюдал, что дети после операции нуждаются в общефизических нагрузках, чтобы костный мозг прижился и работал. Это второй этап лечения, без этого никак.

Параллельно занимался взрослыми людьми, принимал пациентов, посредством мануальной терапии, с помощью иглоукалывания и массажа лечил шейный отдел позвоночника. Однажды понял: двигательная реабилитация жизненно необходима взрослым людям, как и детям. А больше всего от гиподинамии страдает шея, потому что это самый подвижный отдел позвоночника. Шейная гиподинамия – ещё более опасная, чем общая. Это очень мощный фактор развития всех хронических заболеваний.

– Что привело вас к таким выводам?

– Вся моя жизнь, вся моя практика привели меня к этому пониманию. Конечно, «эликсирное» мышление близко человеку, чтобы всё произошло по щучьему велению, но я не сказочник, а врач, и если я вижу и наблюдаю, что жизнь – это движение, беспрерывное движение на самых разных уровнях, от молекул, атомов до небесных тел, то делаю выводы, что малоподвижный человек бросает вызов мирозданию, природе, самой жизни. Можно изучать детали, из которых состоит двигатель, а можно изучать работу двигателя. У меня такой склад ума, что мне важно познать принцип, а не изучать проблему по частям.

– А если перейти от двигателя к шее?

– Здесь просто. Что такое гипертония? Вы как думаете?

– Высокое давление.

– Медицина говорит практически то же самое, но добавляет, что у нас есть таблетки, которые могут снять давление. А я обходился без таблеток. Лечил шею массажем, модернизировал свой метод, снимал мышечную боль, и давление у пациентов приходило в норму. Люди говорили: «Спасибо вам, что вы убрали боль у меня в шее, но самое большое спасибо за то, что гипертония у меня исчезла и я выкинул в мусорное ведро таблетки, которые всё время принимал».

Я стал думать, и обоснование долго не пришлось искать. Ответ подсказала анатомия. Гипертонический синдром зависит от позвоночных артерий. В шейном отделе позвоночника при остеохондрозе позвоночные артерии пережимаются, кровь плохо поступает к мозгу, мозг сигнализирует об этом, сердце начинает поднимать давление, чтобы протолкнуть через зажатые сосуды кровь. Вот вам и гипертония.

Медики искали-искали причину, не нашли и назвали гипертензию самостоятельной болезнью – эссенциальной гипертензией. Высокое давление может быть обусловлено болезнью почек, щитовидной железы, некоторыми другими заболеваниями, но эти болезни, вместе взятые, дают нам пять процентов случаев возникновения гипертонии. А 95 процентов? Лечите шею! Шея – это центр, где сходятся мозг и тело. Мы таким образом пролечиваем в нашей клинике около 10 000 человек за год.

– Рецидивы после вашего лечения случаются?

– Не бывает у нас сбоев. Стопроцентный результат. Потому что это решение проблемы в корне. Стоит только с помощью моей методики поставить позвонки на место, наладить кровоток, укрепить мышцы – и восстановится нормальное давление. В любом случае даже в 90 лет приходят к нам, и мы избавляем людей от гипертонии. Если пациент будет выполнять мои рекомендации, то придёт к здоровью в любом возрасте, к такому здоровью, которого в молодости никогда не знал.

– Всё гениальное – просто? Вы подтвердили лишний раз известную всем истину?

– В общем, да. Но в данном случае мне просто повезло. С этим феноменом сталкивались многие специалисты – массажисты, мануальные терапевты, но они не обобщали свои знания и не задумывались над вопросом, а я докопался до сути.

– Не соглашусь. Не думаю, что тут везение. Это не выигрышный билет в лотерею. Массажистов, мануальных терапевтов много – это факт, но вряд ли кто-нибудь из них в школьные годы выигрывал олимпиады по биологии… А учёба в музыкальной школе? Она формирует творческий подход. Поэтому закономерно, что вы первым пришли к финишу, сделали фактически открытие…

– Есть изречение, которое мне нравится, звучит оно примерно так: все думают, что это невозможно, но приходит вдруг профан и делает открытие. Это Эйнштейн сказал. И словно про меня. Я совершил открытие не в своей области. Существуют целые институты, которые занимаются гипертонией, они профессионалы в своей области, и они думают, что решить этот вопрос невозможно. И тут приходит человек, который занимается шеей, и на практике доказывает, что нашёл решение, кардинальное решение проблемы. Поэтому мне трудно донести это знание до врачей. Они не могут поверить, что это так просто.

– У жирафа может быть остеохондроз?

– Я думаю, что да. Если жираф будет жить в зоопарке, то у него разовьётся остеохондроз.

– Вы автор очень интересной книги «Кибержизнь, контуры будущего». Не могли бы контурно обрисовать будущую жизнь?

– Современная медицина мало чем отличается от алхимии. Через много веков после Гиппократа, после Клавдия Галена появился Парацельс, он был алхимиком, искал, по сути, эликсир, и добился больших успехов в медицине того времени. Потом открытие антибиотиков сыграло, безусловно, положительную роль и закрепило «эликсирное» мышление. Но сегодня медицина, на мой взгляд, должна вернуться к врачам древности, они были холистами, иначе мы просто все погибнем через какое-то время.

Суть медицины состояла всегда в том, чтобы увеличить продолжительность здоровой и активной жизни. Сейчас преобладает представление, что это можно будет сделать с помощью искусственных органов и чудодейственных таблеток. Я же убеждён, что медицина будущего будет в большей степени профилактической, направленной на сохранение и сбережение ресурсов, которые даны нам от природы. Проблемы здоровья будут решаться на уровне культуры и общих знаний. Люди станут понимать, что есть факторы, которые губительны для организма, гиподинамия, например, она совершенно разрушительна для человека.

Мы сегодня учим детей чистить зубы, чтобы они были здоровыми, но мы ничего не говорим о норме движений, о недостатке общего движения и недостатке шейного движения, о необходимости, допустим, спорым шагом проходить по 10 километров каждый день. Но когда мы всё-таки начнем практиковать подвижный образ жизни, то через несколько десятков лет получим поколение совсем других людей. Они будут долгожителями, будут жить до 120–150 лет, что не противоречит биологическим возможностям человека.

– Спасибо вам большое за беседу, Александр Юрьевич. Ваш метод для России может быть спасением. Я нахожусь под впечатлением от разговора. Думаю, за вами стоит правда, только правда, увы, трудно входит в нашу жизнь…

2021 год

Самобытный человек

Марина Владимировна Кудимова… Вы только вслушайтесь… Такому имени дано предначертание. И звучит такое имя, как набат.

Не случайно, что Кудимова причастна к переименованию Загорска. Сергиев Посад формировался не одно столетие вокруг монастыря, основанного преподобным Сергием. Большевик Загорский (настоящее имя Вольф Михелевич Лубоцкий), в честь которого назвали город, никакого отношения, по сути, к историческому месту не имел.

Кудимова – известный человек в литературном мире. В разное время она дважды работала заместителем главного редактора «Литературной газеты». У неё есть книги, премии, признание.

* * *

– Марина Владимировна, хочу прежде всего извиниться. Несколько лет назад вы посвятили пост поэту Евтушенко, а я знал неприглядные истории за ним и в комментариях стал человека осуждать. Потом понял, что Евгений Евтушенко для вас много значил, что вы с ним дружили и мне не надо было вообще совать нос не в свои дела. Простите меня, пожалуйста. Я переживаю этот случай до сих пор.

– С Евтушенко у меня всё было как в легенде. Он сам был легендарным человеком, и по-другому с ним быть не могло. Я жила тогда в Тамбове, а мои московские друзья решили почему-то показать Евгению Александровичу мои стихи. И я нежданно для себя получила от него письмо на пяти или шести страницах.

– Какой это был год?

– Не позднее 1975-го. И вот как вы себе это представляете? Самый известный поэт пишет какой-то девчонке… Мне тогда был 21 год, и это было для меня целое событие.

Долго разбирала его почерк, такого трудного почерка я не встречала ни у одного врача, но письмо было совершенно замечательное. Много тёплых слов, а в конце телефон и приглашение приехать к нему в гости в Переделкино.

Я не кинулась, конечно, со всех ног.

– Робость помешала?

– Нет, я была бесстрашная, но гордая. Ничего не боялась. Письмо получила в феврале, а потом, глубокой осенью, в один из приездов в Москву позвонила. Евгений Александрович ответил, и мы встретились у него дома. Всю ночь просидели и проговорили. У него была молодая английская жена, с которой мы потом подружились, и она мне много помогала.

– Евтушенко оказал вам помощь в публикации стихов?

– Нет, я никогда не пользовалась в жизни ничьей протекцией. Больше того, когда дело дошло до первой книги – а это уже прошли годы, книга вышла у меня в 1982 году, – он предложил мне написать предисловие, но я отказалась.

– От предложения такого именитого поэта? Почему? Так никто не делает!

– Потому что не хотела, чтобы меня всю жизнь потом попрекали этим. Я, к слову, не хотела вообще никакого предисловия, но по формату оно полагалось, и его написал никому не известный Сережа Москвин. Он рано, к сожалению, погиб от водки, а тогда только что окончил Литературный институт. Евтушенко обиделся, и это была первая размолвка между нами. Вообще, конечно, я могу сказать, что мы дружили, но отношения у нас были очень сложные, взгляды слишком во многом не совпадали. Он меня часто упрекал, что я ничего не делаю для своего пиара. Это правда. Я оправдывалась, говорила, что это не мой стиль, и в этом есть что-то плебейское. Он сердился. Мы ссорились, на годы расходились, но я всегда знала, что если что-то случится, то первый человек, к кому я пойду, будет Евтушенко. И ведь он вытащил из колонии моего мужа, например, отца моей дочери.

– Расскажите, пожалуйста, об этом, если можно.

– Я не хочу вдаваться в подробности. Мальчишка попал по глупости, будучи несовершеннолетним, потом его перевели в колонию для взрослых.

– Вы с ним на зоне расписались?

– Да. С мужем я была на поселении. Это за Уралом, километров 40 от маленького шахтёрского городка, где работали бывшие зэки. Вы понимаете, какие там условия, и нам было сидеть, как медным котелкам. Я была уже беременная и поехала в Москву. Пришла к Евтушенко и рассказала ему всё. Но я не знала, кто начальник управления. Меня разве пускали к нему? Об нас там ноги вытирали.

Представьте себе, это 1979 год. Не было баз данных, не было компьютеров, но Евтушенко сделал всего один звонок, узнал фамилию начальника и подписал на его имя свою книгу. И всё, этого оказалось достаточно. Книга с автографом Евтушенко дала нам свободу.

Выветрилось у меня из памяти, как я пробилась на прием к начальнику управления, но через месяц состоялась комиссия, и нас освободили по УД О.

– Какой срок оставили?

– Три с половиной года. И я знаю десятки людей, которым Евтушенко помогал, но свою помощь никогда не афишировал, поэтому об этом мало знают. Зато всем известно, в каких пиджаках он ходил, про это говорили без конца, злословили, смеялись. Я тоже часто думала, что это все чрезмерно, что в этом было некое пижонство, но нет. Это феномен, которого никто не понял. Это была такая форма юродства. Юродивый – человек, который поборол в себе ложный стыд. Ксения Петербургская не стеснялась ходить в мужнином платье. И, я думаю, что Евтушенко тоже был в известной степени юродивый.

Все знают внешнюю сторону жизни Евгения Александровича, а я его изучила изнутри. Он сполна отдал все свои долги, вернул в русскую поэзию много десятков имён. У него никогда не было звёздной болезни. А как он учил языки! Он в совершенстве, например, владел испанским, стихи по-испански писал, но выучил язык не по учебнику, а «с воздуха», как в музыке бывает. Слух у него был просто потрясающий. Он как человек, как личность был намного больше себя как поэта. Это не в обиду говорю, у большинства наоборот: стихи вроде неплохие, а человек недоброкачественный. И ещё Евтушенко был везунчиком, но это человек не выбирает. Везение даётся или нет.

– Приведу, однако, выдержку из вашего же дневника: «Слава, конечно, иррациональна, даже слепа, но, поверьте, у громких, у поставивших на здесь и сейчас за спиной не ангел стоит». Ваши слова? Не отрекаетесь?

– Мои. Не отрекаюсь.

– К Евтушенко можно отнести ваши слова?

– Нет! Во-первых, мы не знаем про всех, кто у кого за спиной стоит. Во-вторых, Евтушенко молодой и Евтушенко на склоне дней своих – это абсолютно разные люди. Он не был воцерковленным, у него было очень своеобразное понятие о религии. Он был человеком своего времени, своей эпохи, но ни одного слова осуждения ни в чей адрес я от него не слышала. Что-то с ним произошло к старости, какое-то просветление к нему пришло и смирение такое, что он все время говорил: «Только бы никого не обидеть, только бы ни с кем не поссориться, хватит с меня».

И ещё один момент. Он десять лет рвался в Тамбов, в мой родной город. Я ему говорила: «Женя, ты был в 99 странах мира, на кой чёрт тебе Тамбов?» Он отвечал: «Нет, я должен знать, где рождаются такие монстры, как ты».

– Вы были с ним на «ты», разница в возрасте не мешала?

– Нет, у него две жены были моложе меня. Это очень важно было психологически, поэтому мы как-то быстро перешли на «ты».

– Он попал в Тамбов?

– Да. Не успокоился, пока не попал в Тамбов. В последний фактически год жизни, в декабре 2015-го.

Он выступал в областном драматическом театре, который построил Державин, потрясающее здание 18 века. Люди разве что на люстрах не висели. Выступал несколько часов, в особом «евтушенковском» формате – с разговорами и раздачей автографов до последнего зрителя. И потом о Тамбове говорил только в превосходной степени. Вот на этом мы наш жизненный сюжет и завершили.

– Всё-таки: дружить с ним было трудно или нет?

– Трудно. Слишком много отвлекающих моментов было. Слишком многие боролись за доступ к нему. Я никогда в этом не участвовала. Отходила в сторону, иногда на годы. Но в последние годы общаться было спокойно и легко. Он менялся очень ближе к смерти, был терпимым и внимательным.

– Спасибо, что открыли мне глаза. Я по-новому взглянул на Евтушенко. И ведь в молодости наизусть учил его стихи, а потом услышал кривотолки разные и принялся судить, хотя сам покрыт грехами, как коростой. Спасибо за урок, Марина Владимировна. И давайте сменим тему. Вы можете назвать свои лучшие стихи?

– Мои? (Кудимова задумалась.) Лучшие? Я думаю, что они ещё не написаны. Я сейчас пишу всё больше прозу. Пишу сразу два романа, один из них как раз о моей жизни в колонии-поселении, называется «Первоход». Работа, правда, идёт медленно. Много времени и сил отнимает у меня писательский городок Переделкино.

– Про вас, кстати, говорят, что вы начальник Переделкино…

(Кудимова смеётся, но это смех с горчинкой.)

– Над писательским посёлком Переделкино всегда висел дамоклов меч, всегда кто-то зарился на него, поэтому мы 20 лет назад создали обычную общественную организацию, орган местного самоуправления «Городок писателей Переделкино». Зачем? Затем, чтобы можно было себя защищать. Я председатель правления. Тут прошло 30 лет моей жизни, и у меня нет никакого другого жилья.

Шли годы, организация наша пребывала в полуспящем состоянии, потому что всякий раз какая-то неведомая сила отводила очередную беду. Потом, после многолетних тяжб и судебных процессов, Переделкино передали нашей общественной организации. Мы подписали с Росимуществом договор безвозмездного пользования. Это государственное, федеральное имущество. Мы не являемся его собственниками.

С тех пор прошло три с половиной года. Это три года сплошных хозяйственных проблем, а также доносов, травли, подозрений в каких-то немыслимых хищениях. Хищениях чего? Ржавых труб?

Мы начинали здесь работать даже не с нуля, а с минуса. Долги огромные, всё катастрофически изношено. Но на сегодняшний день готов проект новых водопроводных сетей, канализации. Начата реконструкция котельной, договорились о модернизации насосной станции. Ведь если она остановится, воды не будет во всём посёлке.

В прошлом году, после долгих мытарств и мучений, мы наконец открыли клубный корпус Дома творчества, где до этого было страшное место. Не буду рассказывать, что тут творилось. То, что нам досталось, ничего, кроме слёз, не вызывало, и вот в прошлом году клуб начал работать.

– Писательские организации тут могут проводить свои мероприятия?

– Конечно. Статус имущества, как и назначение Дома творчества, не изменился и не изменится! Больше скажу, подходит к финалу реконструкция гостиничного корпуса, и мы постараемся сохранить для писателей прежние цены. Крики на тему «Украли!», «Продали!» происходят, видимо, от незнания закона. Ни продать, ни купить никто здесь ничего не может. Проект исключительно благотворительный. А думаете, легко было вычистить эти авгиевы конюшни? Можно было что-то изменить без сёрьезных спонсоров?

– Не думаю.

– Почему никто из писателей не возмущался, когда на этой исторической и уникальной территории таксисты гужевались с проститутками? Почему не писали жалобы, не обращались в суды? Вы не представляете, что здесь было, это просто пойти и повеситься… Почему меня судьба поставила сюда? Утро моё каждый день начинается с молитвы: «Господи, я больше не могу, сними с меня это бремя!»