Текст книги "Портреты замечательных людей. Книга первая"

– Я вас понимаю, Марина Владимировна, очень вам сочувствую, но я за вас спокоен, знаю, что вы сдюжите. Недаром Евтушенко отмечал: «Бог дал Кудимовой огромную энергию, и порой она сама не знает, что с ней делать».

Бог каждому даёт только посильную ношу. Просто человек, случается, сам много на себя берёт, но к Кудимовой, конечно, это не относится.

2021 год

«Анри»

В своем очерке о Есенине, написанном после смерти поэта, Максим Горький отмечал: «Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии».

Слова эти мне пришли на память под впечатлением от беседы с моим ровесником, Юрием Васильевичем Юрченко. Он драматург, поэт, актёр и трудно поддаётся осмыслению, потому что он не столько человек, сколько редкое явление. Впрочем, так, наверно, можно говорить про всех талантливых людей. Юрченко – многообразен. У него французская жена, и каким-то боком этот факт делает его похожим на Владимира Высоцкого. Он брал в руки автомат и участвовал в войне, как Эдуард Лимонов или Эрнст Хемингуэй… Он, повторяюсь, трудно поддаётся осмыслению. В его жизни принимает все решения душа.

* * *

– Над входной дверью вашей квартиры выведено не без любования: Театр поэта… Ничего подобного я прежде не встречал. У вас тут необычно и уютно.

– Это театр в миниатюре, он устроен в моей квартире и рассчитан на 60 зрителей. Тут есть партер, ложа и балкон. А табличку-вывеску сделали и принесли мне зрители. Сами её выжгли и подарили театру.

Я давно мечтал создать домашний театр. Это старая московская традиция. Домашние театры были ещё во времена Пушкина.

Я купил здесь квартиру в 2011 году. Это старинный особняк, высота потолков составляет четыре метра. У меня нет ни одного соседа по бокам.

Место уникальное. Вот эта кирпичная кладка (Юрченко показывает на часть голой кирпичной стены) сохранилась с 17 века.

– Вы здесь и директор театра, и режиссёр, и художественный руководитель, и автор, и актёр, и рабочий сцены?

– Да. Тут воплотилось мое вечное стремление быть независимым, насколько это возможно.

– Как часто здесь идут спектакли?

– Здесь идут не только спектакли. Тут даже хор пел у меня казачий. Поэтические вечера проходят. Известные поэты проводят свои вечера. Например, не так давно, был вечер Инны Кабыш. Тут удобно. Центр Москвы, несколько станций метро рядом.

– Ваша жена – французская актриса Дани Коган. Она владеет русским языком, участвует в спектаклях?

– Нет, язык знает плохо, но играет иногда на русском, в этих случаях учит текст специально. Мы сейчас репетируем две пьесы с ее участием.

Отец Дани – Анри Коган – был легендарным человеком. Он дружил с Лино Вентура, они вместе занимались боксом и борьбой, Лино был чемпионом Италии, а Анри – Франции, потом оба стали чемпионами Европы. Потом Лино Вентура стал знаменитым актёром. Анри Коган тоже пошёл в кино, стал основателем школы каскадёров во Франции, ставил все драки в фильмах «Анжелика и король», «Три мушкетёра», сам играл, в основном, роли разных негодяев. Это история французского кино. Он умер у меня на руках.

– Поразительно! И кто бы мог подумать?! Вы родом из такого детства, что представить страшно: родились в пересыльной тюрьме, выросли на Колыме, в посёлке, среди бывших зэков…

– Да, посёлок Омчак, это 400 километров от Магадана. Рано начал курить и пить, в седьмом классе меня выгнали из школы. Вот этот дух свободы, который жил во мне всегда, всех от меня отпугивал. Я убегал из дома, однажды меня на вертолётах искали по тайге. Соседки говорили моей маме: «Ну, этот из тюрьмы не будет вылезать».

Спасла меня любовь. Худенькая девочка, с косичками. Её звали Нина. Она была моя ровесница, ходила в клуб, участвовала в самодеятельности. И я начал искать тропинки к ней.

В 14 лет бросил пить и курить. Пошил себе галстук-бабочку, пришел в самодеятельность, пытался танцевать, но меня выгнали из кружка танцев; пытался петь – мне сказали, что у меня нет ни слуха, ни голоса. Выучил стихотворение Смелякова и читал его со сцены. Имя «Лида» заменил на «Нина».

 
…Он в небо залезет ночное,
все пальцы себе обожжёт,
но вскоре над тихой Землёю
созвездие Нины взойдёт…
 

Все знали про мою любовь, и я сам прятать её ни от кого не пытался. Она жила в соседнем посёлке, я после клуба провожал её домой. На обратном пути меня ждут, молотят местные ребята, а я счастлив, что она мне позволила себя проводить. Вообще у меня было счастливое детство, хоть и Колыма была, и убегал из дома.

– Удивительная сила у любви…

– Когда выгнали из школы, отчим отправил меня в Магадан, в ГПТУ. Но в народе училище называли по старинке «фазанка» – раньше это было ФЗУ. Туда со всей Колымы собирали разную шпану. Из нашей группы, например, – 23 человека было в группе – 12 человек за время учёбы «ушли» в колонию. И мне после учёбы пришлось срочно уезжать из Магадана, проблемы с милицией были.

Уехал во Владивосток. Работал художником в Дальневосточном морском пароходстве, потом рабочим сцены во Владивостокском драмтеатре. Однажды народный артист СССР Андрей Александрович Присяжнюк обратил на меня внимание, он ставил какую-то сказку и дал мне роль стражника. Я должен был дудеть в трубу, то есть музыка играет, а ты делаешь вид, что это ты дудишь. Это была моя первая роль, и театр, конечно, затянул меня в свой колдовской мир. Я выходил из театра, а там уже девочки стояли, спрашивали: «Ой, скажите, это трудно – стать артистом?» Я отвечал: «Нет, но надо много работать».

(Мы, словно наперегонки, смеёмся с моим собеседником.)

– Театральный институт вы окончили в Тбилиси?

– Я работал в Грузинском театре пантомимы. В то время это был единственный в СССР государственный театр пантомимы. Приехал в Грузию в 18 лет, в январе 1974 года. В Тбилиси подделал справку о переводе в 11-й класс, в республиканской заочной средней школе экстерном сдал экзамены и получил аттестат о среднем образовании. Вместе со мной экзамены сдавал знаменитый футболист Виталий Дараселия. Нас с ним посадили отдельно от других и приносили нам готовые решения. Мы с ним подружились, и он приходил на мои спектакли. И сразу же, в это лето, я поступил в театральный институт, на русский курс.

– Сколько лет вы жили в Тбилиси?

– В общей сложности пять лет, но связи с Грузией никогда у меня не терялись. Первая моя поэтическая книга вышла в грузинском издательстве «Мерани». А в Москве в 1991 году вышла книга моих переводов из грузинской поэзии. В 2012 году, к юбилею грузинского поэта-классика Галактиона Табидзе, журнал «Новый мир» опубликовал в моём переводе одно из его самых знаменитых стихотворений – «Могильщик».

– В 1982 году вы поступили в Литературный институт. Так ли это было необходимо после театрального образования?

– В Литературный институт я поступил, чтобы получить общежитие в Москве и устроиться в труппу московского театра. И только потом уже, когда поступил, ко мне пришло осознание, что я нахожусь на своём месте. Я уже писал стихи, печатался в газетах и журналах. Из Литературного института меня несколько раз собирались отчислять, но меня все время прикрывал, как мог, спасал Евгений Юрьевич Сидоров, он был тогда проректором, потом стал министром культуры и послом в ЮНЕСКО.

– За границу вы уехали ещё при СССР?

– Да, в 1989 году, из любопытства. Мне кто-то оформил липовое приглашение в Германию. Мне было уже 35 лет. А я однажды написал статью про Фауста, она была переведена на немецкий язык и напечатана в Германии. И меня в Баварии приняли в Союз писателей, помогли с бумагами, оформили бессрочную визу, и я остался в Германии. Сам себе рисовал билеты и по всей Европе ездил первым классом. У меня про это пьеса есть, «Бермуды», она долго шла в театре Маяковского, и, по-моему, ещё сейчас идёт. Меня начала искать немецкая полиция, пришлось уехать из Германии, жил в Швейцарии, потом перебрался во Францию, где встретился со своей будущей женой.

– Вы играли с ней в одном театре?

– Да, мы работали вместе, но там нет такого понятия театра, как у нас. Там весь процесс нужно самому организовывать. Сам труппу создаёшь, сам играешь, сам деньги ищешь. Сам платишь за аренду театральных стен. На творчество остаётся пять процентов. Все силы уходят на организацию творческого процесса. Дурная система. Здесь, у нас, актёры избалованы и на всем готовом, нигде в мире нет такого. Моя жена, когда приехала в Россию, не могла поверить, что такое возможно. Мы заходим в театр к кому-то из моих знакомых, там костюмерная, гримёрка, портреты актёров на стенах развешаны… Во Франции такого нет. «Комеди Франсез» – единственный репертуарный театр. «Одеон», он был открыт ещё Марией-Антуанеттой, королевой Франции, которую казнили на гильотине, – это не театр в нашем понимании, потому что там нет труппы. Театр во Франции – это стены. Сегодня одна труппа там играет, завтра другая, а послезавтра выступает певец со своим репертуаром.

– В Сорбонне вы закончили аспирантуру, жизнь во Франции у вас наладилась. Вам было 59 лет. Но в 2014 году вы поехали на Донбасс, где уже шла вовсю война. Вам захотелось сыграть роль ополченца?

– И во Франции всё наладилось, и в Москве у меня уже был свой домашний театр. Почему поехал в Донбасс? Все просто. У меня есть стихотворение, оно называется «Ватник». Там несколько строк всего.

 
Зачем иду я воевать?
Чтоб самому себе не врать.
 
 
Чтоб не поддакивать родне:
«Ты здесь нужней, чем на войне,
 
 
Найдется кто-нибудь другой,
Кто встанет в строй, кто примет бой…»
 
 
За это «неуменье жить»
Не грех и голову сложить.
 

– Вы были в ополчении три месяца?

– Да. Когда нам выдали удостоверения ополченца, в графу «военная специальность» я сам себе вписал «военный корреспондент». В симоновском смысле: «с лейкой и блокнотом, а то и с пулемётом», то есть военкор такой же солдат, как и остальные. И позывной «Анри» я выбрал себе сам. Это в честь отца моей жены.

– Сколько в плену пробыли?

– Это коротко, но круто. 21 день я был в плену. Из них шесть дней меня держали в железном шкафу. Вместе со словаком Мирославом Рогачем. В плену мне сломали рёбра, перебили ногу, избивали связанного, били прикладами автоматов и ногами. Особенно зверствовал Дмитрий Кулиш, позывной у него был «Семёрка». Но потом судьба распорядилась так, что меня обменяли, а этот Кулиш-«Семёрка» сам попал в плен к ополченцам. Я был на костылях, и ребята наши привезли меня во двор, где держали пленных из батальона «Донбасс». Среди них был и «Семёрка», он здоровый лось, под два метра ростом, занимался единоборствами. Ребята говорят мне: «Покажи нам, кто тебя калечил, мы урода этого порвём». А «Семёрка», как меня увидел, глазки у него забегали, он говорит мне: «Я об одном думал: успеть перед тем, как умру, вас увидеть, попросить прощения». Это на видео всё есть. Простите, говорит, какое-то затмение на меня нашло.

Я стою и думаю: «Ничего себе затмение… Несколько дней избивали, несколько раз ставили к расстрельной стенке, одному из ополченцев, который с нами в плен попал, мошонку в тиски зажимали и закручивали…» А перед нами другая группа в плен попала, там была девушка Настя, они её несколько дней насиловали, а потом привязали к танку. Я этого не видел, но слышал от своих охранников, они сами об этом скабрезно рассказывали…

Говорю ему: «Надеюсь, ты говоришь сейчас всё искренне. У меня нет злости и нет желания мстить тебе». Он всполошился: «Нет-нет, мне надо, чтобы вы меня простили» – и руку тянет мне, и ребята наши на это смотрят… Вот как мне быть? Он на носилках, рука в бинтах, вдруг это окажется последней его просьбой. Я руку ему пожимаю и вижу по глазам, что врёт, и злоба у него внутри кипит…

– Конечно, врёт. Спасает свою шкуру. Не даёт Бог покаяния садистам и насильникам.

– Но я вам скажу, что медаль «За оборону Славянска» под номером один оказалась у поэта-лирика, а не у крутого спецназовца. В 2014 году, осенью, Игорь Стрелков пришёл ко мне в госпиталь в Москве и вручил мне свою медаль.

– Вы долго находились в госпитале?

– В госпиталь меня доставили ночью, прямо из аэропорта – на операционный стол. Всего пролежал шесть месяцев, перенес пять операций, потом ещё около года ходил на костылях.

– Вы гражданин Франции и России. Франция в вашей судьбе принимала участие?

– Сразу, как только меня после обмена привезли в Донецк, мне позвонили из консулата Франции в Киеве и предложили мне лечение в Париже. Только попросили меня не встречаться ни с кем из журналистов. Я понял, что мне пытаются закрыть рот, поблагодарил за заботу и предпочёл лечение в Москве. Через несколько месяцев, ещё на костылях, при наградах ДНР, пришел в консулат Франции в Москве. Они меня подробно обо всем расспрашивали. Я рассказал всё как было. Сказал им, что воспринимаю Францию как свою вторую родину и мне стыдно, что правительство Франции поддерживает в этой войне нацистов.

После этого я прилетал несколько раз в Париж, никто меня там не задерживал, никуда не вызывали. На границе проблем не было. Я живу между Россией и Францией, у меня в Париже дочь и внуки, но сейчас мне больше нравится в России, хотя в официальном мире меня как бы нет. Но мне этот официальный мир не нужен. Я человек самодостаточный.

– Как это – вас нет?

– Раньше я получал всё время приглашения на международные фестивали, поэтические встречи, а после Донбасса – как отрезало. О чем там говорить? Вот издательство одно. В 2015 году они мне звонят, предлагают стихи издать, а потом, спустя время, перезванивает, говорят, что начальство наложило запрет, сказали, что Юрченко был в Донбассе, не может быть и речи, чтобы его издавать. Это издательство находится не в Киеве, а в центре Москвы. А одна известная дама, литературовед, при встрече заявила: «На ваших руках кровь юношей, которые погибли там».

– Это при том, что вы там проливали свою кровь? Они вас осуждают потому, что заняты в массовке? Но понимают ли они, что ставят себя в один ряд с «Семёркой» и его подручными? А если понимают, почему им не смердит? Почему носы свои не зажимают? Хронический насморк у них? Или что-то с душой не в порядке?

– Я писал об этом. У нас во власти, в министерствах, в департаментах, среди чиновников, очень много нацпредателей. Я в этом убеждён. Со мной в плену был ополченец, словак Мирослав Рогач. Вместе со мной шесть суток сидел в железном шкафу. В тесном шкафу, под непрерывными бомбежками. У меня рёбра поломаны, от взрывов шкаф трясёт, и такое чувство, что тебе ещё железным молотком по рёбрам добавляют. Мне ни лечь, ни сесть, ни с ногой, ни с рёбрами, а он мне что-то подстилал, ухаживал за мной, хотя сам был в положении пленного. В такой ситуации человека сразу видно, и словак вел себя достойно, ни трусости, ни паники не проявил. Он у меня потом год жил в моей квартире, я его протащил в Москву, в Россию, без документов. Ему нельзя было в Словакию возвращаться. Он дрался за русский мир, а чиновники в Москве ему отказали в предоставлении временного убежища. Он свою жизнь отдавал за русский мир, а ему в столице России отказали бюрократы. Это не предательство, блядь, нет?

– Предательство.

– Кстати, когда нас в плену перевозили со словаком в другое место – только чуть отъехали, нашим охранникам по телефону сообщили, что нашего шкафа больше нет: прямое попадание снаряда. Кого из нас двоих хранил Бог, не знаю.

– В вашей жизни вообще очень много мистики. Грузинский офицер Ираклий Курасбедиани, он воевал за Украину, обменял вас самовольно, на свой страх и риск, по своей инициативе. Он проникся к вам симпатией, потому что вы читали на грузинском языке стихи и переводили на русский язык Галактиона Табидзе. Это обстоятельство сыграло ключевую роль. Но ведь если бы в вашей судьбе не было грузинского периода, то, скорей всего, вы бы не привлекли к себе внимание грузина Курасбедиани, который вам фактически спас жизнь… Вы думали об этом? Получается, Господь всё знал заранее и построил вашу жизнь в такой последовательности?

– Я ощущаю в своей жизни Божье провидение, я верю в Бога.

2021 год

…Созвездие Лиды взойдёт…

«Я встретил удивительного человека – и по уму, и по характеру. Она – моё счастье, сам я ничего не стою, мне просто выпал в жизни выигрыш – моя Лида».

Так Михаил Танич отзывался о своей супруге – Лидии Козловой.

Познакомились они на вечеринке в Волгоградской области. За спиной у Танича был фронт и шесть лет лагерей. Он был на 14 лет старше, но такие встречи предопределяют небеса.

* * *

– Лидия Николаевна, ваша совместная жизнь с Михаилом Таничем началась в Сталинградской области, в посёлке Светлый Яр?

– Да. 7 ноября 1956 года мы познакомились, а 5 марта 1957 года я приехала к нему в посёлок Светлый Яр. Танич уже был реабилитирован и работал в местной газете. Снимал комнату. Своего у него ничего не было, только чайная ложечка и «думка», подушечка такая маленькая. Хозяева поняли, что приехала невеста, и подарили нам кусочек сала и несколько яиц. И это у нас был свадебный ужин.

Мы прожили год в посёлке Светлый Яр, и я к нему всё время приставала: «Ну отправь ты свои стихи в Москву, у тебя хорошие стихи, ты настоящий поэт».

– Вы так хорошо разбирались в поэзии?

– Я поэзию любила, понимала. У самой рождались иногда стихи, ещё до Танича, но у меня хватало чувства неприемлемости собственного творчества; относилась я к себе критически, думала: «Да нет, всё это очень плохо, что я пишу. Настоящие поэты – Марина Цветаева, Анна Ахматова». Я читала Пушкина и понимала, что лучше никто ничего не напишет, знала наизусть всего Есенина и понимала, что у Танича такой же лёгкий стиль. Поэтому вы можете представить, как я преклонялась перед ним, ведь он таким же был талантливым, как и мои любимые поэты.

– Нам, конечно, в разговоре Танича не обойти, я это понимаю, но мне всё-таки хотелось написать материал про вас, Лидия Николаевна.

– Пожалуйста, я только доскажу. Танич долго-долго не прислушивался к моим уговорам, потом всё-таки собрал несколько стихотворений, вложил в конверт и отправил в «Литературную газету».

– Это какой уже был год?

– Ой, миленький мой, да неужели, Володя, я могу всё помнить? Это было очень давно, в 1957 году, я думаю. Ответ он получил от Булата Окуджавы, он заведовал в газете отделом поэзии. Письмо было на двух страницах. Окуджава хвалил Танича, обещал опубликовать стихи, приглашал приехать в Москву, хотел с ним познакомиться. Танич собрался, поехал. Окуджава принял его как брата. Потом, как оказалось, судьбы у них были очень схожие. У Булата отца тоже расстреляли, маму посадили, а его самого, чтобы он не мозолил никому глаза, родственники отправили из Москвы куда-то на Север, в какое-то местечко, где он работал учителем. При встрече Окуджава сказал Таничу: «Миша, ты там пропадешь, тебе надо переезжать в Москву, нельзя жить в такой глухомани, ты там сопьешься».

– Танич выпивал?

– Он выпивал в меру, но он был нищим! А чем нищий человек может себя согреть? Выпить и потом расслабиться.

В общем, после поездки в Москву Танича направили работать в Сталинград, на строительство алюминиевого завода, он на стройке выпускал газету. Там ему дали однокомнатную квартиру, это было просто чудо какое-то, и мы эту квартиру потом поменяли на Орехово-Зуево, перебрались в Московскую область.

– Ваш переезд отметился заметной вехой. Я вам по памяти даже напою:

 
Подмосковный городок,
Липы жёлтые в рядок;
Подпевает электричке
Ткацкой фабрики гудок.
 

– Да, это уже был 1961 год. «Текстильный городок» – первая песня на стихи Танича. Я была в восторге от этой песни. Я всегда любила поэзию Танича, а уж это был чистый неореализм, прямо с улицы песня была написана. Я как-то чувствовала, что она придётся людям по сердцу. Потом они с Яном Френкелем написали много песен и для кинофильмов, и для исполнителей. Мы дружили семьями, ходили вместе в лес, грибочки собирали, жарили с картошкой.

– Хорошо, Лидия Николаевна, когда вы себя оценили как поэта?

– Ой, я до сих пор начинаю перечитывать свои стихи и думаю: «Не надо это никому показывать» – я невероятно требовательна к себе.

– Такая требовательность и выдаёт в человеке настоящего художника. Ваша единственная книжка стихов вышла в 1990 году?

– Я не писала специально стихи, они сами лезли из меня целыми строчками, четверостишиями. Я где-то там записывала и боялась Таничу показывать. Пишу, пишу, толстая тетрадка у меня уже набралась. Это мы прожили вместе 20 лет. И однажды я решилась: «Миша, знаешь, я хочу уже тебе одну тетрадку показать». Он говорит: «Какую тетрадку?» Я даю ему тетрадку со своими стихами. Он потрясён. Он не ожидал такого. Ушёл к себе в кабинет, долго не возвращался. Я, конечно, трясусь, дергаюсь. Он вышел и сказал: «А ты знаешь, ничего, ничего, так даже на Ахматову похоже…»

В общем, он меня благословил. А время шло. И я поехала в издательство «Советский писатель». Таничу ничего не сказала. Приехала в издательство, оставила рукопись. Через несколько недель поехала узнать, мне говорят: «Вы знаете, нам понравилось, мы хотим издать».

– Вот видите, а вы говорите… И Танич благословил, и в издательстве стихи одобрили…

– В «Советском писателе» книгу издать только в 10 лет один раз доходила очередь членов Союза писателей, а я к ним с улицы пришла. Танич был, конечно, знаменитым, но я к нему не обращалась. Мне было стыдно настоящего поэта втягивать в свои дела, поэтому я на него не облокачивалась.

Но у меня всегда закрадывалась мысль, что мои стихи – не настоящие, настоящие стихи я отличаю. Я не судила строго тех графоманов, которых полно и в Союзе писателей, но себя судила очень строго. Поэтому я больше не ходила никогда в издательства.

– Мне трудно с вами согласиться, потому что ваше, например, стихотворение «Снег кружится» – это ведь и есть сама Поэзия.

 
Такого снегопада, такого снегопада
Давно не помнят здешние места.
А снег не знал и падал, а снег не знал и падал
Земля была прекрасна, прекрасна, и чиста…
 
 
…На выпавший на белый, на выпавший на белый,
На этот чистый, невесомый снег,
Ложится самый первый, ложится самый первый
И робкий, и несмелый, на твой похожий след.
 

Пронзительные и волшебные слова…

– Я понимала так, что если в доме есть один поэт, то нельзя лезть поперед батьки в пекло. Поэт что-то сочинит, он уже счастлив, а тут ещё жена начинает сочинять, жить творчеством, стихами – что получится?

Приезжали к нам домой известные писатели, поэты – и разве можно было при них высунуться? Я на них смотрела с восторгом! С Беллой Ахмадулиной дружила и даже не смела заикнуться, что пишу стихи. Она была великая поэтесса!

Приезжал Булат Окуджава, приезжали Володя Войнович и Саша Галич, все, все, все знаменитые люди того времени, и разве можно было при них мне как-то проявить себя? Я сидела тихой сапой… Пили водку, но никогда не было такого пьянства, чтобы ради пьянства. Всегда было обязательным чтение стихов. Саша Межиров – он часто приезжал – всегда читал свои стихи, и неужели я могла набраться наглости, сказать: «Сашенька, я тоже сочиняю…»

Я, конечно, зашивала ниткой рот. Это было общество талантливых людей, и большое было наслаждение общаться с ними.

– Как ваше знаменитое стихотворение превратилось в песню?

– Вот да! Это был, наверно, 1987 год. К Таничу шёл весь народ, он был настолько знаменитым, что к нему шёл весь народ. Пришел однажды руководитель ВИА «Пламя» Серёжа Березин. Михаил Исаевич был очень занят, и Серёжа оставил кассету со своими мелодиями, чтобы Танич послушал и подобрал текст.

Проходит неделя, вторая, третья, а Танич всё никак не может найти время. Я начинаю переживать, что придет Березин, а текстов нет. И я решила подобрать что-то из своих стихов. У меня было стихотворение «Снег кружится», я переделала размер, чтобы он подходил под мелодию, и когда Березин пришёл, дала ему своё стихотворение. Он глазами пробежал, свернул листок, молча положил в карман, повернулся и ушел, ни «до свидания», ничего не сказал.

Я думаю: «Ну ничего себе, значит, я галиматью такую накатала, что получился один срам».

Проходит несколько дней, Серёжа Березин приносит запись, Танич послушал, говорит: «Ну ничего, ничего…»

– Похвалил, значит.

– Березин потом ещё ходил полгода по редакциям, меня вызывали на Всесоюзное радио, часа полтора расспрашивали, наконец решили песню передать по радио. Это было уже лето. Мне Серёжа Березин звонит, он был на юге где-то, на гастролях, и говорит: «Лида, вы не представляете, что тут творится, на улице жара, тридцать градусов, люди купаются в море и поют “Снег кружится, летает, летает…”»

Вот так это было. Это была моя первая песня, у неё счастливая судьба, поскольку она понравилась людям и очень быстро стала популярной.

– Вы повторили успех первой песни Михаила Танича…

– Потом вторая моя песня «Айсберг» стала знаменитой. На эстрадном фронте это чутко уловили и стали обращаться ко мне.

– На ваши стихи пели песни самые крупные звёзды эстрады: Людмила Гурченко, Валентина Толкунова, Эдита Пьеха, Алла Пугачёва…

– Первыми были Лариса Долина и Ирина Понаровская. Это всё подружки наши. Подружки Танича. Они приходили, сидели вот так же за столом, как мы с вами, пили кто чай, кто что-нибудь покрепче. Спрашивали совета, Танич им советовал, как быть. Потом они его обцеловывали и уходили. Такая вот была дружба.

– Правда, что песню «Я не красавчик» Валерий Сюткин выиграл в бильярд?

– У нас в квартире на втором этаже стоит бильярд. Сюткин к нам ходил, они играли с Таничем, и однажды Танич говорит: «Слушай, Валера, ты ведь тоже музыку сочиняешь, а у нас с тобой ни одной песни нет». Валера говорит: «Михаил Исаевич, я как бы не смею к вам обратиться». «А пойдём, – предлагает Танич, – наверх, если выиграешь у меня в бильярд, я тебе напишу слова».

Они поднялись, и то ли Танич поддался, то ли Сюткин был в ударе, но он выиграл, и это был один-единственный раз, когда он выиграл у Танича. Танич дал ему уже готовое стихотворение, и Сюткин подобрал потом мелодию на этот текст.

– Вы прожили с Таничем 52 года, и без него – уже 13 лет… Время лечит раны?

– Я вам скажу кощунственную вещь. Я, конечно, до сих пор эту потерю не пережила, но у меня никогда не было такого, чтобы я пришла в уныние, в апатию, чтобы я рыдала. Даже когда мы похоронили Танича, мы на могиле и на кладбище не плакали, ни я, ни дочери, ни внуки… Мы пришли домой, сели за стол, думали, сейчас в своём кругу расслабимся и можно будет поплакать, но кто-то включил его песни, и мы стали улыбаться… Господи, какие мы счастливые люди, что Господь нам позволил много лет прожить с таким интереснейшим человеком…

– Сейчас вы пишете стихи?

– Мне 84 года. Один Гёте до такого возраста писал, остальные поэты раньше закончили это дело.

– Вы задорный и весёлый человек по жизни?

– Весёлый! А чего плакать?! Мы страдаем, мучается, боимся и плачем от неизвестности, а когда всё известно, мы берём себя в руки и переживаем это.

– Вы как-то говорили в интервью, что в архиве Михаила Танича ещё есть стихи, которые не звучали в песнях и не публиковались…

– Он ежедневно писал песни и стихи. Дело в том, что я художественный руководитель группы «Лесоповал», и вот уже после Танича я сделала на его стихи и на музыку разных композиторов несколько альбомов, сейчас посчитаю, восемь альбомов по 12 песен. Это больше сотни песен уже сделано. Слава Богу, ещё есть несколько композиторов, мелодистов, которые могут создать музыку, соответствующую не только стихам, но и теме, понимать, быть музыкальными поэтами.

– Можно сказать, что группа «Лесоповал» – это ваше совместное с Таничем детище?

– Он так считал, я, естественно, не соглашалась. Но группа существует 32 года, и последние 15 лет я руковожу коллективом, хотя уже не выхожу из дома. По одному ребята сами сюда приезжают. У нас певцов четыре человека. Каждый на свой разум репетирует, потом приезжают сюда, и я вношу правки. Какие это правки? Можно сказать, что они режиссерские. Всё-таки я видела заключённых. С трёх до тринадцати лет я видела их каждый день, и можно сказать, что знаю бывших зэков как облупленных.

Я выросла рядом с Домом инвалидов. Там были бывшие фронтовики, без рук, без ног, с обожжёнными и изуродованными лицами, и там были бывшие зэки-доходяги, умирающие, виноватые ли, нет ли – мы не знаем, но умирающие перед Богом все равны. И там, перед уходом в мир иной, они все задумывались о Боге. Это только кажется, что мы такие сильные и обойдёмся без Бога, а вот когда приходит этот последний миг, то каждый вспоминает о душе своей, вспоминает Бога.

В Доме инвалидов бывших зэков и бывших фронтовиков содержали вместе, их сюда свозили умирать. И ежедневно выезжала телега, на которой лежал труп, без гроба, их только закрывали тканью и везли, и звучал тележный скрип вместо похоронной музыки…

– Вам Михаил Исаевич рассказывал про лагерную жизнь?

– Он старался эту тему никогда не вспоминать. Кто вспоминает про то, как был приговорён к смерти, а потом всё-таки, слава Богу, выжил?

– Значит, он в стихи вложил свои воспоминания… Спасибо вам большое за беседу, хотя я не выполнил свою задачу. Хотел написать материал про вас, но вы с Таничем неотделимы друг от друга…

2021 год