Текст книги "Портреты замечательных людей. Книга первая"

Благодарение

Есть писатели и члены Союза писателей России… Александр Александрович Бологов – это писатель, крупный писатель и цельный человек, без червоточинки. Он талантлив на добро и рад чужим успехам. Как золотой самородок отличается от натёртого до блеска «золота» цыган, так Александр Бологов – от многих литераторов. Мало кого можно с ним поставить в один ряд.

* * *

– Умолчим, Сан Саныч, о первых литературных опытах, а вот когда вы стали, на ваш взгляд, серьёзно заниматься творчеством?

– Я думаю, что мне уже лет 35 творческой деятельности можно оформить, потому что первая моя повесть появилась в журнале «Юность» в 1972 году.

– Представляю, сколько было радости!

– Очень много радости. Это был популярный журнал, он выходил тиражом не то 3, не то 4 миллиона экземпляров, возглавлял его в то время Борис Полевой.

– О чём была повесть?

– Она называлась «Сто тринадцатый». Это бортовой номер корабля. И это был действительный случай из моей практики, когда морской буксир наскочил на камни возле пограничной полосы.

– Кто вы по образованию?

– Сначала, несмотря на то, что родом из «сухопутного» Орла, я окончил школу юнг в Риге. Потом поступил в мореходное училище в Ораниенбауме под Ленинградом, где проучился четыре с половиной года и получил специальность судового механика. Но меня уже влекла литература, и спустя какое-то время я ушёл на берег, поступил в Ленинградский университет на филологическое отделение.

Разлука с друзьями угнетала, я их всех любил, мы долго переписывались. Мой однокашник был командиром подводной лодки, умер от инфаркта в Севастополе. Нелёгкая жизнь морская, я бы сказал… Я переживал, что ушел на берег, но литература поглотила целиком. Мои первые рассказы и стихи печатались в газете «Комсомолец Заполярья». Удивительное было всё-таки время.

– Если бы тогда не преследовали Церковь и инакомыслящих, то и горя бы не знали?

– Совершенно верно. Это наши самые главные политические ошибки, которые не только содействовали развалу государства, но, конечно, коверкали людские души. Но я не думаю, что это было целенаправленно.

– По недомыслию?

– Наверно, да.

– Каким был гонорар за первую повесть?

– «Юность» заплатила мне очень много денег, я получил 110 рублей. При моей зарплате в 90 рублей это было настоящее богатство.

– Могли жить писательским трудом?

– Ни в коем случае! Напишется или не напишется – одному Богу известно. Писательство, если искреннее, а не по расчёту, это не ремесло. Конечно, крупные писатели, кто много издавался и переиздавался, могли жить литературным трудом, но я к их числу не принадлежал. Я работал в издательстве, был школьным учителем, завучем, даже прочили в директора, но лучшая часть моей жизни прошла за письменным столом. Я не веду дневников. За письменным столом работают только память и воображение.

– Сколько книг вы написали?

– Десять. Одну книгу написал по совету первого секретаря Псковского обкома партии Ивана Степановича Густова. Книга называлась «Псков». Это была большая краеведческая книга, и говорят, что по этому путеводителю учились многие экскурсоводы.

За книгу «Последний запах сосны» я получил премию Союза писателей РСФСР. По двум моим повестям были поставлены кинофильмы на Свердловской киностудии. А самая моя любимая книга – «Облака тех лет», в ней немецкая оккупация отражена глазами ребенка.

– Вам это пришлось пережить?

– Да. Я провёл оккупацию в Орле, рос без отца, нас было пять братьев и сестёр, жили в нищете, воспитывала одна мать. Наверное, будет святотатством называть свою мать святой, но у нас к ней такое отношение. Мы понимаем, какую роль она сыграла в нашей судьбе. Каждый год я езжу на могилу матери в Орёл. Все братья и сестры живы, слава Богу, всегда собираются в день её похорон.

– Сколько лет вы возглавляли псковскую писательскую организацию?

– В общей сложности 25 лет. Она образовалась в 1967 году. Когда меня избрали председателем организации, в ней было семь человек. При мне приняли 32 человека. Практически полностью нынешний состав.

– Почему вас переизбрали?

– У нас проходили в 2004 году выборы губернатора области. Победил Михаил Кузнецов, насчёт которого я не обольщался, открыто об этом говорил.

– Вы решили себя в жертву принести?

– В какой-то степени, конечно. Я считал, что, может быть, мешаю диалогу между областной администрацией и писательской организацией. Раньше ежегодно издавали альманах, существовали издательские программы, была премия в области литературы, сейчас ничего в помине нет.

– Жертва оказалась напрасной?

– За два года ни один чиновник не побывал в писательской организации, не поинтересовался нашей жизнью. Финансирование практически отсутствует. Орёл – литературная столица России, там даже стипендии писателям дают, а в Псковской области как ураган прошёл. Отношение к культуре стало безобразным. А это ведь особая земля, пушкинская, в Михайловское каждый год десятки делегаций приезжают.

– От Кузнецова ничего другого ждать было нельзя. Его избрали от отчаяния. По принципу «хоть чёрта лысого, только больше не Михайлова», так он надоел. В силу таких настроений любой, кто выходил во второй тур, был обречён на победу. Так и произошло. Выбрали себе на голову.

– Не знаю, Володя, я политику не люблю, но я вижу, что было и что есть, могу сравнить. Хуже просто некуда.

– Хорошо, вы принесли себя в жертву, это ваше право, но почему писательская организация жертву приняла?

– Дело в том, что я сам попросил себя освободить.

– Это понятно. Я о другом. Во многом благодаря вашей поддержке эти люди были приняты в Союз писателей России.

– Нет, тут никаких обид не может быть. И возраст у меня почтенный.

– При чём тут возраст? Мы не можем жить по законам волчьей стаи. Это волки избавляются от старых вожаков. Кстати, сколько вам лет?

– 73 года.

– Никогда бы не дал. Выглядите гораздо моложе.

– Дело в том, что я всю жизнь занимался спортом, был кандидатом в мастера спорта по боксу, занимался парусным спортом и греблей.

– Вы пастырь по определению, и когда такие люди не у дел – это расточительно для государства.

– А я продолжаю работать. Ко мне домой приходят с рукописями. В качестве заместителя председателя приёмной комиссии я приезжаю на один день в Москву, мне оплачивают дорогу, это общественная работа. И я работаю с душой. Дело в том, что Союз писателей так много дал мне и я так благодарен, что не помышляю о другом.

– Вот и я о чувстве благодарности… Спасибо за беседу, Александр Александрович, дорогой и светлый человек.

2006 год

Колымская школа

Люблю бокс, и сам два года занимался в детстве.

Не рискну причислить себя к ордену боксёров, но я с ними одной крови. Это мужской спорт.

Игорь Яковлевич Высоцкий – чемпион СССР по боксу. Конечно, он давно на тренерской работе. Клуб бокса Игоря Высоцкого находится в Мытищах. Я трижды приезжал брать интервью и каждый раз с благоговением, как в храм искусства, заходил в боксёрский клуб.

* * *

– Игорь Яковлевич, вы родом из Магаданской области, но такая страна у нас, что на Колыму и в Магадан по своей охоте приезжали редко.

– Дело в том, что мой отец, Яков Антонович Высоцкий, во время войны попал в плен. Он был десантником. Бежал из плена, участвовал в борьбе французского Сопротивления, у него была такая лихая, полная приключений судьба, и после войны его отправили в ссылку. И мама, Мета Иоганновна, она эстонка по национальности, была сослана. В посёлке Ягодном они познакомились с отцом, это 514 километров от Магадана, и я в Ягодном родился, а позже семья перебралась в Магадан.

Мама работала в школе лаборанткой, а папа художником в театре и серьёзно занимался боксом. Он был чемпионом Магаданской области и Дальнего Востока.

– Какой вам запомнилась столица Колымского края?

– Это чудесный многонациональный город на берегу Охотского моря. Там жили классные люди, там было очень много талантливых людей, там была интеллигенция со всей страны.

– Когда вы стали заниматься боксом?

– В секцию пошёл в 12 лет, но до этого отец со мной, конечно, занимался и на зарядку каждое утро поднимал. Отец был строгим, но наказывала меня чаще мать. Я был мастер что-нибудь сломать, например часы возьму и разберу, а то в утюг залезу, и его уже в починку не берут. Вот и попадало.

– В секцию бокса пошли своей охотой?

– Нет. Я до 12 лет успел обойти все спортивные секции Магадана: и борьбой занимался, и штангой, и баскетболом, и лёгкой атлетикой, и фехтованием. Потом отец сказал: «Хватит, будешь заниматься боксом». Но драчуном-то я не был и драться не любил.

Немного позанимался и, когда пару плюх пропустил, подумал: «На фиг мне это надо», стал прогуливать занятия.

Отец как-то пришёл и проверил меня. Ну, говорит, теперь я буду за тобой следить, и начал приходить на тренировки, и так недели две ходил, пока я не пообещал, что буду заниматься.

– Боль от ударов притупляется со временем?

– А дело в том, что боль-то, по-моему, притупить нельзя, ты просто терпишь её, вот и всё. Надо научиться терпению.

– Когда во вкус вошли и почувствовали увлечение, интерес к боксу?

– Это года два прошло, у меня появилось какое-то мастерство, я начал выигрывать какие-то соревнования.

– Первый крупный успех?

– Это 1971 год. Мне было 18 лет, выиграл первенство Центрального Совета общества «Труд» и попал в Алма-Ату на первенство Союза. А чемпионом СССР по-взрослому стал в 1978 году.

– Отец дожил до вашего триумфа?

– Да. Отец был хорошим боксёром, но в силу обстоятельств – война, плен, ссылка он не мог себя полностью реализовать и воплотил во мне свою мечту. Он был очень рад.

Чемпионат Советского Союза проходил в Тбилиси, и после каждого боя я посылал отцу телеграмму в Магадан. Я выиграл два боя по очкам и два нокаутом.

– Что для вашего отца был бокс?

– Для него это была жизнь. Он же 50 лет встречал на ринге, специально готовился и выступал.

– Хорошо. Ваша знаменитая встреча с Мухаммедом Али, чемпионом мира среди профессионалов, тоже проходила в 1978 году?

– Да. Он приезжал в Москву, и это, можно сказать, были показательные бои. Три советских боксёра – Пётр Зуев, Евгений Горстков и я получили право выйти с ним на ринг.

– Какие были впечатления от этой встречи?

– У меня отличные остались впечатления. Во-первых, у него была очень хорошая скорость, очень хорошее чувство дистанции, он не позволял себя бить. Он актёр, в каждом бою демонстрировал артистизм, и он действительно великий боксёр.

– Кого бы вы ещё причислили к лику великих?

– Леннокс Льюис, Джо Фрейзер, Джордж Форман, Кассиус Клей, как я уже сказал выше… Это высококлассные бойцы. Сейчас боксёров такого класса нет. Сейчас, по-моему, профессиональный бокс вообще пошёл на спад. Старые мастера ушли, а новых бойцов пока не видно.

– Хорошо. Вот что ещё интересно, Игорь Яковлевич. Кубинский боксёр Теофило Стивенсон – трехкратный олимпийский чемпион, а вы его на ринге дважды били, причём один раз нокаутом, но сами-то так и не стали олимпийским чемпионом. Не судьба?

– Дело в том, что меня всегда подводили брови, у меня очень слабые брови, и почти все бои заканчивались рассечением. Мне даже операцию специально делали, разрезали брови и опять сшивали, но не помогло, мне пришлось раньше времени уйти из бокса. А с Теофило Стивенсоном мы побратались. Он меня на Кубу приглашал, а я его в Магадан возил, показывал свою родину, и ему здорово понравилось. Я вообще контактный человек, зла никому не делаю, и у меня много друзей.

– А что, на ваш взгляд, трудней: быть чемпионом или быть человеком?

– Я думаю, что одинаково трудно, только чемпионом можно стать один, два, три раза, а человеком надо быть всю жизнь.

– Сколько у вас в клубе занимается ребят?

– Число все время колеблется. В боксёрских секциях вообще очень большая текучесть. Не каждый хочет, чтобы его лупили между делом, не каждый может терпеть боль, себя жалко. Или родители часто отговаривают от занятий боксом.

Но я думаю, что мальчишкам надо однозначно заниматься боксом. Не обязательно боксировать за звание, но важно духом укрепиться и уметь постоять за себя.

Бокс даёт уверенность в себе. Мальчику бокс нужен обязательно, и нужен даже больше, чем какой-то другой спорт. Мальчик должен быть уверенным в себе, он должен быть мужчиной.

– Приятно слышать это от человека, который сам когда-то боксом занимался из-под палки.

– Бокс прежде всего научил меня трудиться, и я благодарен был отцу всю жизнь, что он заставил меня заниматься.

2007 год

Обычное дело

Уже в прошлом инфляция, которая доходила до 1000 процентов, неплатежи, крах банков… Сегодня директора успешных предприятий напоминают мне фронтовиков: они вышли из окружения, прошли Сталинград и Курскую дугу. Им теперь надо дожить до победы.

Генеральный директор Волгоградского кислородного завода Владимир Степанович Пантяшин человек радушный, убедительный, широкий. Ничего нарочитого в нем нет. Такие люди и в былые времена составляли становой хребет России. Они закладывали верфи, которыми пользуются до сих пор, основывали заводы и мануфактуры; их стараниями возводились контуры страны.

* * *

– Что такое кислородный завод? Просветите.

– Вы знаете, что существует переработка древесины, нефти… Мы перерабатываем воздух. Волгоградский кислородный завод – крупнейший производитель технических газов на юге России. Наша продукция – кислород, азот, аргон в жидком и газообразном виде. Для производства характерны высокое давление и криогенные температуры. Например, температура жидкого кислорода составляет минус 183 градуса.

– Как-то не укладывается в голове: запредельно низкая температура, но при этом образуется не лед, а жидкость – жидкий кислород.

– Да. Жидкий кислород глубокого голубого цвета, он кипит, пар идёт, как в бане.

– Фантастика.

– Реальность. Уже больше 100 лет кислород добывают из воздуха. Сначала получали посредством электролиза воды, но это был достаточно дорогой способ. Потом изобрели установку для разделения воздуха. Первая такая установка появилась в Германии в 1895 году.

– Можно популярно объяснить технологический процесс?

– Мы используем воздух в качестве сырья. Сначала производится первичная очистка от механических примесей, потом воздух попадает в компрессор и сжимается до 200 атмосфер, после чего пропускается через узкое горлышко. Этот процесс называется дросселированием. У нас два компрессора, мощность каждого составляет 8 500 кубометров газа в час. При дросселировании воздух расширяется, что ведет к резкому перепаду давления: было 200 атмосфер, стало шесть. Температура понижается до минус 140 градусов. При таких параметрах воздух становится жидким. В холодильниках идёт теплообмен, а в криогенных установках теплообмен и массообмен происходят одновременно. Благодаря этому осуществляется процесс обогащения азота, кислорода и аргона. Для выделения азота достаточно одной воздухоразделительной колонны. Жидкий кислород мы получаем методом двухкратной ректификации, то есть опять проводим дросселирование, чтобы искусственно вызвать перепад давления.

– Понятно. И какой «пробы» на выходе получается кислород?

– 99,6 процента. У нас непрерывный цикл производства. Завод работает круглосуточно, без праздников, без выходных.

– И мощность предприятия?

– 4 тонны жидкой или 3000 кубометров газообразной продукции в час.

– Значит, двумя компрессорами вы поглощаете 17 000 кубометров воздуха и производите 3000 кубометров газа – азота, кислорода и аргона?

– Да, приблизительно такая арифметика. Но только сумма не меняется, поскольку есть отбросные газы: неон, криптон и так далее. Ничто бесследно не исчезает.

– Мы так не останемся без воздуха?

– Что вы! Невозможно океан вычерпать ведром! Миллионы лет животный мир и человечество поглощают кислород, но содержание кислорода сохраняется на уровне 16–19 процентов. Вы почувствовали, что на заводе не хватает воздуха? Нет! У нас самое экологически чистое производство, нет никаких отходов и химических примесей.

– Кто ваши потребители?

– У нас около 2000 потребителей почти в трёх десятках областей Российской Федерации и в Казахстане. Наша продукция находит применение всюду, от медицины до космонавтики, но, конечно, прежде всего используется для резки металла, для сварки металла, для подачи кислорода в печь при плавке.

Лет восемь назад мы первыми в России освоили выпуск защитных газовых смесей для сварки, их больше 300 видов. Они существенно повышают качество работы.

Помимо производства, мы проводим испытания и ремонт криогенного оборудования, монтаж и пусконаладочные работы, обучаем персонал потребителя. У себя на заводе продаем углекислоту, ацетилен, сварочное оборудование и материалы. Это для удобства клиентов, чтобы можно было всё приобрести в одном месте. Наконец, мы оказываем услуги по доставке продукции в любую точку страны железнодорожными цистернами и автотранспортом. У нас свои ёмкости для перевозки жидкой и газообразной продукции.

– С размахом работаете. У вас много конкурентов?

– В СССР было 17 таких специализированных заводов, они все остались, часть находится на Украине, часть – в России. Наш завод был одним из первых советских заводов, он начал выпускать продукцию в 1934 году.

– В каком году вы возглавили предприятие?

– В 1989-м. Времена были трудные. Износ оборудования составлял свыше 70 процентов. Специалистов не хватало, на заводе было всего пять человек с высшим образованием Поэтому пришлось проводить техническую и кадровую реконструкцию. Пригласил молодых специалистов, прямо с института, знал, что через несколько лет у меня будут хорошие помощники. Сейчас у нас примерно 45 процентов специалистов с высшим образованием.

На обновление основных фондов в прошлом году потратили 20 миллионов рублей, в этом – 60, на будущий год запланировали около 100 миллионов. Такая тут динамика. Мы используем заёмные средства, у нас хорошая кредитная история. За последние пять лет товарооборот возрос более чем в три раза. Банки нам доверяют. За прошлый год объём производства составил 204 миллиона рублей; в этом году планируется 260 миллионов.

– Сколько человек работает на предприятии?

– 216 человек. Средняя зарплата составляет 14 000 рублей. Сохраняется хорошая система премиальных, тринадцатая зарплата. На завод устроиться сегодня трудно. Вакансий практически нет. У нас серьёзная социальная программа, которая включает ссуды на жильё, оплату учебы в вузах, дотации на обед, помощь ветеранам. Боюсь, всего не перечислю. Мы платим своим работникам пособия по уходу за ребенком. Выплачиваем за рождение ребенка! Мы пошли на этот шаг раньше, чем государство!

– И как? Рождаемость повысилась?

– Ну, по заводу трудно сказать, но у нас много женщин ушло в декретный отпуск.

– Вы самостоятельное предприятие?

– Да. В поисках инвестиций в 1996 году мы продали контрольный пакет англичанам, но потом выкупили. Проработали с ними шесть лет, многому у них научились. Это крупная компания, по объёмам производства она занимает второе место в мире среди производителей технических газов.

– Почему «акулы капитализма» расстались с вами?

– Наша рыночная экономика оказалась им не по зубам. Они отказались от мысли ориентироваться на Россию. Их не устраивали условия работы. У них пять налогов, у нас 89. И проверками замучают. У нас на предприятии в прошлом году было 72 проверки.

Сложно вести бизнес в России. Подвижки, конечно, есть по сравнению с прошлыми годами, но пока, к сожалению, недостаточные. Перепродавец и производитель платят одинаковые налоги. Бюрократия, коррупция – сотни примеров можно привести. Мы, к сожалению, не знаем другой жизни.

2007 год

Саженцы Татьяны Иноземцевой

Татьяна Николаевна Иноземцева живёт в глубинке, куда автобус из райцентра ходит раз в неделю, и глубинка эта кажется мне русской резервацией.

Живёт в скромном достатке, но по богатству души ни один российский олигарх близко рядом не стоит с Татьяной Николаевной.

А рассказы Иноземцевой – это россыпи алмазов. Они, может быть, не обработаны по всем канонам литературного мастерства, но они неизмеримо дороже фальшивых бриллиантов многих нынешних маститых литераторов.

* * *

– Есть у вас, Татьяна Николаевна, пронзительный рассказ «Подарок». Я не удержусь и два абзаца приведу: «Томку считают в классе счастливым человеком. Детдомовцы, у которых родных совсем нет, ей завидуют. Каждый день они наблюдают, как Томка украдкой ссыпает в бумажный пакетик сахарный песок. В столовой на столы перед обедом выставляют стаканы с сахарным песком на донце. Чай по стаканам дежурный разливает позже. Под носик пузатого чайника Томка подносит всегда пустой стакан и говорит, что любит чай без сахара. Но все в классе знают, что сахарный песок Томка собирает матери. Накопит и отдаст тёте Кате, двоюродной сестре матери, чтобы та унесла с передачкой сахар матери в тюрьму.

Когда воспитательница приносит поздравительную открытку Томке к празднику, ей завидуют еще больше. Томка словно на крыльях летает, всем показывает и хвастается: «Мамка прислала!» Открытки красивые, с цветами. Подружки от зависти плачут иногда. Им такую открытку никто не пришлет. Ну и что, что Томкина мама в тюрьме. Девчонки не сомневаются, что она хорошая. Плохая не прислала бы открытку. И Томка для плохой не стала бы копить песок»… Замечательный рассказ, Татьяна Николаевна, и хоть, конечно, трудно вспоминать, скажите всё-таки, насколько он автобиографичен?

– Я до сих пор затрудняюсь, как правильно назвать тот дом, где я выросла: детдом или школа-интернат. Кажется, раньше это был детдом, и многие взрослые по привычке его так называли. Но к тому времени, когда я туда попала, вроде переименовали в школу-интернат, хотя классов у нас не было и мы ходили в общую сельскую школу, и деревенская ребятня нас дразнила инкубаторскими.

Я была в детдоме одной из немногих при живых родителях. Попала туда в 11 лет. Случилось это так. В семье у нас было четверо детей. Отец был единственным кормильцем. Мать занималась детьми. Отец поехал в соседнюю область на заработки и пропал. Мать всё время твердила: «Он нас бросил». Доплакалась до того, что вставать с постели не могла. Мы голодали. Нас кормила вся деревня. Кто полбуханки хлеба принесёт, кто молока. Я ненавидела этих людей, кричала: «Заберите свой хлеб, мы не нищие!» – и бросала в них этим хлебом вместо того, чтобы благодарить.

Прознав о нашем положении, приехала мамина сестра из Горького. Приехала и определила нас, троих старших, в детский дом. Брата Лёню, ему было девять лет, меня и Ольгу, старшую сестру, ей едва исполнилось тринадцать.

Позже выяснилось, что, когда отец поехал искать работу, его парализовало в дороге. Отца сняли с поезда, доставили в больницу. Он не мог о себе ничего сообщить. Когда ему стало лучше, вернулся домой, но кормильцем уже быть не мог, и нас не стали забирать из детдома. Отец стал беспомощным, не мог даже сам одеваться. Врачи признали его, бывшего фронтовика, имевшего ранения и контузии, инвалидом. Пенсию назначили 23 рубля. Этих денег хватало на один батон в день. И они жили на эти 23 рубля втроём.

Вы спрашивали про рассказ «Подарок»… Это рассказ о моей подруге-однокласснице, мы жили в одной комнате; она копила сахарный песок для матери, а мама у неё была в тюрьме. Но автор всё равно сам должен пережить, неавтобиографичной прозы не бывает.

– Чем запомнилась жизнь в детском доме?

Сейчас, спустя десятки лет, мало что осталось в памяти, но помню, что заправляла свою кровать так, чтоб покрывало свисало до пола, забиралась под кровать, как в нору, и ревела, но старалась не всхлипывать и не шмыгать носом, чтоб никто не слышал. Эту мою пряталку никто не разгадал до самого выпускного вечера. А уединиться в этом муравейнике из сотен детей больше было негде.

Наш детский дом считался если не лучшим, то одним из лучших в области. Единственное, что для всех детдомовцев, и я не исключение, самое тяжёлое наследие – это комплекс неполноценности, который преследует потом всю жизнь. Надо бы как-то с этим бороться, придумать какое-то лекарство. Не знаю, какое, но жить с этим нельзя. Все время чувствуешь себя неполноценным человеком, инопланетянином среди людей.

Но запечатлелось в памяти другое. Родители нас брали на каникулы домой, но прокормить не могли и устраивали летом на работу. Брат работал на кирпичном заводе, мы с сестрой – на сырзаводе. В мои обязанности на заводе (мне было одно лето 12, потом 13, затем 14 лет) входило: запрячь лошадь, нарубить ломом лёд на леднике, погрузить лед в телегу, привезти на завод и перетаскать в чан, где охлаждались сливки. Потом я ставила в телегу дюжину бидонов (по 40 литров) и отправлялась до ближайшего колодца, доставала ведром воду из него, заполняла бидоны, привозила на завод, заносила в помещение. Водопроводов не было. И так – без выходных, мы подменяли взрослых, они уходили в отпуск.

– Если дома ждал такой тяжёлый труд, то почему нельзя было остаться в интернате?

– Домой хотелось! Помню такой эпизод. Детей на каникулы разбирали родственники и просто чужие сердобольные люди. Уже почти всех разобрали, а за нами мать не пришла. Отец ходил с трудом, с клюшкой, должна была прийти мать. А так не отпускали.

Почему мать не пришла, теперь не помню, может быть нездоровилось. Когда забирали последнего ребёнка, я стояла на лестнице, смотрела на дверь, и слёзы текли по щекам.

Подошла незнакомая женщина, сказала: «Тебя некому взять? Поехали ко мне».

Я крикнула: «Нет», разрыдалась и убежала к себе в комнату, забилась в свою пряталку под кровать, хотя прятаться было не от кого, в комнате я одна осталась.

Не могу сказать, что дома было плохо. Родители были непьющие, мать за всю жизнь ни одной стопки не выпила, была верующим человеком. Отец иногда выпивал, но крайне редко. Не помню, чтобы они ссорились. И хоть приходилось тяжело работать, домой сильно хотелось. В семье было свободно.

В интернате вставали по горну, за несколько секунд одевались, по горну, как горох, высыпали в любую погоду на зарядку; по горну недружным строем топали в столовую, потом в школу, и отлучиться никуда было нельзя. А душу распаляли детские мечты, которые осуществить можно было только на свободе, за пределами казённого дома. Например, у меня была мечта встретить летом рассвет далеко за селом, над высоким берегом реки и стоять на краю обрыва, как на краю земли.

Останься я на лето в интернате, кто из воспитателей взял бы на себя ответственность отпустить меня в такой поход?

А то, что нас родители на летние каникулы устраивали на работу, – это хорошо: мы, трое старших, выросли и стали трудоголиками. Я ни в чём родителей не виню. Им война жизнь искалечила. Жили мы на подножном корму. Этому нас научили не родители, а такая же прожорливая, как и мы, деревенская ребятня. В природе всё есть для того, чтобы человек мог прокормиться.

Я, например, до сих пор не выращиваю в огороде салаты, петрушки, щавель, сельдерей. Зачем? Зелень есть в природе, и целебнее гораздо.

– Например?

– Вы пробовали когда-нибудь суп «кудрявый»? Всего пять минут его готовить. Доводите воду до кипения, кладёте специи и соль, разбиваете в кипяток яйцо, тотчас разбалтываете его, всыпаете вермишель. Когда вода опять закипит, высыпаете мелко нарезанную молодую крапиву, чем больше, тем лучше, перемешиваете, закрываете крышкой и выключаете газ. Варить не надо. Даёте постоять минут 10, заправляете сметаной или майонезом, и ешьте на здоровье. Ещё и добавки попросите.

Но самым трудным для меня периодом было время в техникуме, а не в детском доме. В сельскохозяйственный техникум в Галиче я поступила в 1966 году. Из одежды у меня было только то, в чём ушла из интерната: демисезонное зеленое пальто, похожее на шинель; школьная форма – коричневое платье, у которого пришлось отрезать рукава, потому что они на локтях продырявились, и резиновые сапоги.

Носки быстро износились, и я ходила на занятия из общежития с окраины города зимой в резиновых сапогах на босу ногу. Ноги промерзали, и приходилось бежать бегом.

Однажды меня лишили стипендии. Это была катастрофа. Я неплохо играла в баскетбол, меня зачислили в баскетбольную команду. Тренировки почему-то считались факультативами урока физкультуры. На тренировки ходила в когда-то синем, вылинявшем до серого, тонком хлопчатобумажном трико, зашитом на коленках. Физрук сказал: «Если ты ещё раз придёшь в этом костюме на тренировку, я поставлю тебе двойку по физкультуре. Ты позоришь всю команду».

Ни в чём другом прийти я не могла, у меня просто ничего больше не было, мне поставили двойку и лишили стипендии.

Первое время я ходила на уроки, а потом ходить перестала: сильно кружилась голова. И это был самый трудный период моей жизни, этот, а не в детском доме.

– Когда вы написали свои первые стихи?

– Первое стихотворение написала, когда училась в пятом классе, мне было 11 лет. Когда накопилось с десяток стихотворений, попросила старшую сестру показать стихи учительнице литературы. Ни один подсудимый не ждал с таким страхом приговор, как ждала я, что скажет учительница. Сестра пришла. Спрашиваю: «Ну, что она сказала?» – «Да, ничего». – «Как, ничего?» – «Так и сказала: “Ничего”».

Такая рецензия меня не удовлетворила, и я послала стихи в районную газету. Стихи опубликовали, и это была моя первая публикация.

Когда училась в техникуме, посылала стихи в областную молодежную газету, но каждый раз под другой фамилией, потому что стеснялась однокурсниц. Напридумывала кучу псевдонимов.

И когда писатель Михаил Зайцев однажды задался целью разыскать хотя бы одну из поэтесс, живущих в общежитии, то никого не нашёл. Узнала я об этом позже.

А самым огорчительным было то, что за стихи на адрес общежития приходили переводы с небольшими гонорарами. Жила я на одну стипендию, её катастрофически не хватало, но получать переводы не могла: у меня была своя, непридуманная фамилия.

Позже публиковалась в центральных газетах и журналах. Например, в 70-х годах журнал «Советский Союз» расходился во многих странах мира. В нём был фотоочерк обо мне. Я уже работала в совхозе главным агрономом. Снимки делал Виталий Арутюнов – с этими фотографиями он потом получил первый приз на международной фотовыставке в Польше. А текст писал известный журналист Мелик Карамов. Обо мне в те годы много писали, я, что называется, «зазвездилась», а Карамов – приземлил.

Побывав в Аносове, перед отъездом он сказал: «Это работа журналиста – из дерьма делать конфетку, и я, конечно, сделаю, раз меня послали, но ты знай: нет в тебе ничего такого, о чём стоило бы заявлять на целый мир». Как я ревела от обиды, как я его ненавидела. Но прошли годы, я многое поняла и о своих стихах сорокалетней давности могу теперь судить непредвзято: да, хороших стихов было мало, и набрать из них даже на одну газетную подборку было сложно. Да и в роли агронома я себя ничем особенным не проявила.