Текст книги "Портреты замечательных людей. Книга первая"

– Напрасно вы, Татьяна Николаевна, самое главное – быть человеком, и вы вышли в люди, несмотря ни на что, а журналист Карамов, который и в журнал-то этот глянцевый, скорее всего, попал по блату, боюсь, что до конца своей жизни человеком так и не стал. Однако мы немного отвлеклись и нарушаем хронологию. Когда вы закончили техникум и как дальше складывалась жизнь?

– Сельскохозяйственный техникум в Галиче я закончила в 1969 году. Меня по распределению направили агрономом в Ильинское отделение совхоза «Матвеевский» Парфёновского района Костромской области. Год проработала агрономом отделения, потом поставили главным агрономом совхоза. Это в 20-то лет! Сельскохозяйственный институт окончила уже заочно.

Вышла замуж. С мужем отношения не ладились. Сыну было три года, когда отец-студент впервые взял его на руки. Ребёнок вырывался от него, как от чужого. Разошлась с мужем в 1985 году. Мне было 35 лет. А первый раз подала на развод спустя год после замужества, но суд дал срок на примирение, и я жалею, что не довела дело до конца. В заботах пробегало время, некогда было головы поднять. Я жила жизнью рабочей лошади. Когда рабочий день на производстве и подворье приближается к 20 часам в сутки, уже не до творчества, но как-то успевала и выкраивала каждую минутку.

– Вы успели за повесть «Запашка» стать лауреатом Всесоюзного литературного конкурса, а за труд на сельской ниве успели орден «Знак Почёта» получить. Это завидные успехи.

– Первая книжка у меня вышла в 1977 году, и через два года приняли в Союз писателей. Мне было 27 лет. Но потом сельского хозяйства в нашей деревне не стало. Трудно назвать день и час, когда в конкретном селе не стало сельского хозяйства. Умирание длилось долго. Примерно 10 лет сокращалось поголовье и посевные площади. Сейчас нет ни одной коровы, за исключением десятка коров на частных подворьях. Поля заросли лесом. И мне, бывшему агроному, горько от того, что десятки тысяч гектаров пашни в районе утрачены безвозвратно. Где совсем недавно сеяли рожь, овёс, лён, клевер – исконно наши культуры, – люди собирают грибы. Эти горевые гектары наши предки отвоевывали у леса великим трудом, а мы бездумно потеряли, и мысли сами по себе сложились у меня в стихи.

 
Мой дед убит. Он недруг кулака.
Хотел земли. Обрел её в могиле.
Плывут над той межою облака,
Которую они не поделили.
Я – агроном, и на своем веку
Немало разных распрей повидала —
За клин овса, за сенокос в логу…
Земли всё время людям не хватало.
Теперь другие времена пришли.
За землю драться земляки устали.
Крестьяне отказались от земли,
И не враги – чиновники достали.
 

Я стала работать в районной газете, ходила на работу за 10 километров пешком. Не от работы, а от ходьбы уставала.

А домой вернёшься – вторая смена начинается: огород, сад, саженцы, корова, лошадь, овцы… И так до сегодняшнего дня, без единого выходного, и сейчас в свои 65 лет работаю так, что односельчане мою занятость считают ненормальной.

– Подождите, Татьяна Николаевна, мы опять куда-то вперёд забегаем, а в жизни было много интересного. Вы были, например, лауреатом премии «За творческое отношение к сельскому труду», и премию вручали вам в Швейцарии.

– Это уже в 1996 году я каким-то образом стала лауреатом международной премии. Мне не ясна мотивация, почему выбор пал на меня. Я не совершила никаких подвигов, просто ходила на работу в редакцию за 10 километров, кроме того держала корову, лошадь, выращивала саженцы, занималась плетением из ивы и писала книги. Наверное, сумма этих занятостей и сыграла роль. Но мне не хотелось ехать на получение премии в Швейцарию. Полдеревни женщин пришлось просить, чтобы заменили меня по хозяйству. Поехала с тяжёлым сердцем.

Но в самой Женеве как-то отключилась от переживаний за дом. Нас тепло приняли.

Единственный раз я была за границей.

В Женеве возле магазинов стояли мандариновые деревца в кадочках. Они были искусственные. И от Женевы у меня остались впечатления, что очень много украшательства искусственного, в том числе и в людях.

Для нас организовали несколько экскурсий, и больше всего меня впечатлил промышленный сад, где трудоёмкость сбора урожая сведена к минимуму. Русские люди избалованы обилием земли, а там каждый сантиметр с любовью и радением возделан. Воистину, мы бедны, потому что богаты и не знаем цены земли.

Водили нас на экскурсию в частный дом, чтобы показать, как они живут. Запомнилось, что в доме было много картин, и среди них – старинная икона. Не в красном углу, а на стене висела просто как картина, и выплеснулись у меня стихи:

 
В Женеве русская икона
Как на чужбине сирота…
 

В Женеве хорошо, но дома лучше. Если ещё раз предложат поучаствовать в каком-то конкурсе, я откажусь.

– Вы руководили Костромской писательской организацией.

– В 1997 году на общем собрании Костромской областной писательской организации произошел раскол. Из неё вышла группа писателей, несогласных с методом руководства, и создала новую структуру. Меня попросили возглавить новую организацию, и я переехала в Кострому. 3 года работала на этом поприще. В основном это была работа с молодыми литераторами и литобъединениями: консультировала, рецензировала, редактировала первые книги.

Вела литературную страницу в областной молодёжной газете. Одну колонку в этой странице ввела для начинающих и назвала «Литературный ликбез».

По названию колонки молодые остроумные борзописцы за глаза стали звать меня Литбесом. Я не обижалась. И сейчас только улыбаюсь, когда вспоминаю об этом. Горечь вызывало у меня другое.

Я посылала в центральные издания сильные подборки стихов наших костромских поэтов. Но ни одна из них ни разу не была опубликована. В то же время сплошь и рядом печатались слабые, бездарные, технически безграмотные стихи. Сделала вывод: сильно развита клановость, печатают по знакомству.

– Увы, Татьяна Николаевна, увы. Многие писатели, которые сегодня на слуху, не создали ничего лучше ваших рассказов. У них дело поставлено на поток, а у вас каждый рассказ – штучная работа, и заверена работа оттиском души.

– Что вы! Что вы! У меня много слабых рассказов. Я горжусь одной своей книгой – «Алиби для Зевса». Горжусь, потому что это моё открытие в мифологии, ничего подобного я не встречала ни у одного из учёных мужей. И даже привередливый В. И. Константинов в предисловии к этой книге написал: «Блестящие частные догадки и озарения сделали книгу интеллектуальным пиршеством для пытливого ума». Но сейчас я ничего не пишу. После руководства областной писательской организацией осела у себя в Аносове и почти безвылазно живу здесь 10 лет.

– Вас сегодня можно назвать фермером?

– Люди часто путают. Я, конечно, не подпадаю под понятие «личное подсобное хозяйство», потому что саженцы выращиваю заведомо на продажу, а не для личного потребления. Однако наёмных работников у меня нет, я всё делаю своими руками, буквально вручную, поскольку техники тоже нет. Держу у себя в хозяйстве уток, гусей, кур, козу, кошку и собаку.

Выжить нелегко. Если бы не получала пенсию, то на доход от земли и подворья бы не прожила. Но это не вина государства. Причина в особенностях моего характера. Я не могу лишить жизни птицу за то, что она вышла из продуктивного возраста. Мне жаль животных. Я отношусь к ним как к членам семьи. Мои пернатые пенсионеры становятся обузой, кормить их накладно, но я ничего не могу с собой поделать.

Конечно, производительность моего хозяйства невелика, хотя работаю на пределе сил. Всё-таки мне 65 лет. Основная моя продукция – саженцы. В среднем продаю около 300 саженцев в год, главным образом яблони. В моем саду более 80 сортов яблоневых деревьев. В небольшом количестве выращиваю посадочный материал груши, винограда, смородины, крыжовника, фундука, жимолости, клубники, сливы, алычи.

Плоды и ягоды для меня являются как бы побочной продукцией, которую тоже продаю, иногда её бывает довольно много.

– Но разве у вас есть время стоять на рынке?

– Нет, на рынке я не стою. На яйца, фрукты, ягоды и прочее у меня есть постоянные покупатели. Созваниваемся, один раз в неделю привожу в райцентр, подходят, разбирают.

– А саженцы?

– Когда-то ездила я с саженцами по соседним и не только соседним районам области, но теперь это нецелесообразно. По саженцам предложение на рынке превышает спрос, привозят из других областей. Привозят саженцы в человеческий рост. Хотя чем саженец крупней, тем хуже переносит пересадку. Мне с такими торговцами трудно тягаться. Можно, конечно, вырастить двухметровую яблоню-трёхлетку, но у меня потом не хватит сил её выкапывать.

– Сын не помогает?

– Сын Михаил живет далеко, в Сибири. Он окончил институт, инженер-электрик по образованию, работает по специальности. У него двое сыновей. Так уж повелось, что по линии отца в роду никогда не было девочек.

За саженцами ко мне приезжают на дом. Даю попробовать плоды с дерева, чтобы определились с сортом, разрешаю выбрать саженец на грядке, какой глянется.

Приезжают из соседних районов, увозят в другие области.

Я сначала проверяю сорт на пригодность к выращиванию именно в наших климатических условиях, и, только убедившись в его пригодности, предлагаю на продажу. Не могу похвастаться высокой рентабельностью, потому что сортоиспытание – дело затратное. Но я Водолей по гороскопу, а Водолеи по своей натуре экспериментаторы. Сад удовлетворяет мой неутомимый голод экспериментатора. Сейчас пытаюсь нащупать «наши» сорта винограда. Опыт работы с виноградом у меня пока невелик. Без сада я умерла бы от тоски. Экспериментирую с культурами и сортами, со способами и сроками прививки, пытаюсь выводить новые сорта. Три десятка лет я занимаюсь саженцами.

В детстве мечтала иметь дом, сад и лошадь. Лошадь у меня была много лет, теперь её содержание мне не по силам.

В детстве очень хотелось яблок, их вкуса мы не знали. Теперь у меня яблок видимо-невидимо. Устаю до изнеможения, но чувствую себя счастливым человеком.

– Так для счастья мало надо?

– А много ли для счастья надо? Дом и сад!

– Сад – да, согласен, не зря в сознании людей рай неразрывно связан с садом.

– Материальная сторона дела меня всегда меньше всего интересовала. Доброе имя дороже денег.

– Ой, и не говорите так, Татьяна Николаевна, а то на доброе имя введут налог.

– К человеку возвращается всё сторицей. В районной библиотеке – я очень благодарна этому женскому коллективу – отмечали мой 65-летний юбилей. Мне столько добрых слов наговорили, столько подарков и цветов надарили, что это дорогого стоит. И как я могу дать им яблоко, которое их не обрадует!

Я всё время говорю: «Россия – это глубинка. В Москве России нет». Нас здесь мало, один человек на квадратный километр, мы не ангелы, но мы знаем слабые и сильные стороны друг друга, притираемся характерами и живём одной большой семьёй.

– Как сложилась судьба брата и сестры, которые были вместе с вами в детском доме?

– Брат Лёня закончил мореходное училище в Мурманске и до ухода на пенсию работал радистом на кораблях торгового флота, побывал во многих странах мира.

Старшая сестра Ольга окончила педагогическое училище, потом институт, живёт в Иркутской области и до сих пор работает учителем физики и математики. Больше всех я привязана к старшей сестре.

– Татьяна Николаевна, всему я верю, а вот тому, что вы сейчас не пишете, поверить не могу.

– Я вам говорила, что горжусь своей книгой «Алиби для Зевса». Это не совсем так. Горжусь я своей догадкой, своим открытием, своим прозрением в мифологии, а не книгой. Огрехов в книге предостаточно, над ней работать и работать.

За чтение древнегреческой мифологии я принималась неоднократно. Притягивала какая-то тайна. Чтение давалось с трудом. И вот снова в зрелом возрасте, взяла в руки книгу «Легенды и мифы Древней Греции». Читала и морщилась: фу, какой развратник этот Зевс! Женат, но нарожал на стороне детей. Некоторые из любовниц – его внучки и правнучки, да и жена Гера – сестра… Что-то тут не так. И я стала искать алиби для Зевса.

Коротко скажу о сути своего открытия. Изначально язык был один и письменность едина. Это были не буквы, а знаки, образы. Приведу один пример. Мои друзья привезли мне в подарок из Египта безделушку, брелок с изображением кошки. Они сказали, что кошка в Египте символизирует счастье. В России то же самое. Прежде чем въехать в новый дом, новосёлы впускают туда кошку, то есть впускают счастье. И символ этот восходит к латинскому языку, первоязыку. На латинском «кошка» – «фелица», что в переводе на русский означает счастье.

Тысячи лет назад люди знали: миром правят знаки и символы. Подсознание «мыслит» не словами, а образами и символами.

На бытовом уровне мифологию знают все, я же попыталась её прочесть на языке символов. Язык символов не требует перевода. Троянский конь – это образное осмысление самой мифологии: важно не то, что снаружи, а то, что внутри. Городские грамотеи-филологи считают себя культурной элитой, они со знанием дела выхолостили язык, обеднили его. Нас приучили говорить, писать и даже думать на усреднённом русском языке, который безвкусен, как дистиллированная вода.

Издав «Алиби для Зевса», я отказалась дальше разрабатывать эту золотую жилу, потому что испугалась. Мне меньше всего хотелось стать изобретателем «атомной бомбы» в сфере психологии.

И сейчас я ничего не пишу, но я накапливаю информацию, осмысливаю, вынашиваю, хочу довести книгу «Алиби для Зевса» до ума. В том виде, в каком она есть, она меня не устраивает.

И вот уже рассказ договаривает за Татьяну Николаевну слова: «Осенью десятки плодовых деревьев в моем саду ломятся от урожая. Кормлю яблоками коз, их хватает на всю зиму. Не выбрасываю семена. Собираю их и выношу за деревню. Сею яблони, сливы, груши по краям заброшенных полей, столь же невостребованных, как деревня с её последними, стареющими жителями. Сею с мыслью: свидетельствуйте! Скоро ни деревни, ни меня не станет. Вопреки законам бытия не своей рукой, а вашей веткой я протягиваю яблоко зашедшему случайно в эти места путнику. Свидетельствуйте, что здесь жили люди». Я дочитываю книгу Иноземцевой и почему-то думаю, что кто разводит на земле сады, тот готовит себе место в райских кущах.

2015 год

Подвижник

Врач. Нейрохирург с мировым именем. Академик. Почётный президент Ассоциации нейрохирургов… Его отличают прирождённая интеллигентность и печаль, накопленная глубоко в глазах. «Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Экклесиаст. 1:18).

Для Александра Николаевича Коновалова ключевое слово – врач. Поэтому оно стоит на первом месте.

Нет, конечно, Церковь не причислит доктора к святым: он атеист. Но он всю жизнь делает святое дело.

* * *

– Александр Николаевич, подготовил загодя вопросы, но увидел вас и сбился с мысли. Неужели вам на самом деле 81 год?

– Ну, не знаю, по паспорту 81… А что?

– Не выглядите вы на этот возраст. Никогда не дашь вам столько лет. Может, вы подделали когда-то метрики, признайтесь, вас за давностью не привлекут.

– Да нет, у меня были нормальные родители, ничего не скрывали ни от себя, ни от меня, так что всё по-честному.

– Пожалуйста, коль скоро мы заговорили, расскажите про своих родителей. Отец ваш, знаю, был врачом, невропатологом.

– Мама у меня тоже была врачом. Ее звали Екатерина Степановна, девичья фамилия Галицкая. Она была дочерью известного московского хирурга, вместе со своим отцом работала, проводила хирургические операции. Потом вышла замуж, появились дети, сложно стало, потому что хирургия требует всего времени. Мама поменяла специальность и работала инфекционистом.

Я думаю, всё, что у меня есть положительного, – это от семьи. Мне просто в жизни невероятно повезло с родителями. Это великое счастье. Отец, Николай Васильевич, был замечательным доктором и крупным учёным, а мама была просто потрясающим человеком, удивительно добрым, отзывчивым, таких людей очень мало или уже больше нет.

– Вам было восемь лет, когда началась война. Какие-то воспоминания остались?

– Вот из всех воспоминаний, которые в жизни отложились, самые острые, самые яркие связаны с войной. Первое время мы жили в Москве, и день начала войны помню, как будто это было вчера. Мы с отцом и младшим братом шли купаться, это было в подмосковной деревне, и вдруг бежит какой-то человек, далеко по полю, и кричит. Мы сразу не разобрали, что он кричит, а потом, когда он приблизился, слышим: «Война! Война началась!» Мы оглушены были этими словами.

Стали люди собираться, и преобладало ощущение восторга, веры в то, что мы всех очень скоро разобьем и победим. Пели героические песни: «Если завтра война, если завтра в поход…» Потом начались отступления, начались потери, и пришла тревога. Я всё это отчётливо помню.

Помню годы эвакуации. Мы с мамой жили в маленьком городке на Урале, а отец оставался в Москве, он работал в госпитале. Помню и день Победы, как будто это всё произошло со мной вчера.

– Давайте вернёмся с войны домой, Александр Николаевич. Звоню вам утром, Людмила Моисеевна, секретарь ваш, говорит: «Делает обход». Звоню ближе к обеду: «Он на ученом совете». Звоню к концу дня и слышу, что вы принимаете пациентов. Откуда у вас столько энергии?

– Я не знаю, не задумывался над этим, просто привык в таком ритме работать, уже много лет так продолжается. Вы понимаете, если доктор по-настоящему работает, то это напряжённый труд, с утра до вечера, и всю жизнь. Здесь уже нет времени расслабляться.

– Но как-то вы себя поддерживаете? Может быть, питание у вас какое-то особое?

– Питание обычное, чем проще, тем лучше. Зарядку, если есть время, делаю, а спортом всю жизнь занимался и сейчас стараюсь время уделять. Меня с детства приучили спортом заниматься.

– Вам было присвоено в прошлом году звание Героя Российской Федерации. Это, конечно, заслуженно, но, мне кажется, награда сильно запоздала.

– Это, наверное, оценили весь жизненный путь, всё, что было сделано за десятилетия.

– Вы без малого 40 лет возглавляли НИИ имени Н. Н. Бурденко, а сейчас являетесь научным руководителем института. В чём заключается ваша работа?

– Вы понимаете, я пока ещё до конца не представляю своей задачи. От меня ушли функции, которые я исполнял, будучи директором института, но осталось много работы, связанной с публикацией в журналах научных статей, остались лекции для студентов; много время отнимают диссертации, с которыми надо знакомиться; опять же консультации больных и хирургические операции, которые я провожу каждый день.

– Я пришел к вам делать интервью и волнуюсь, потому что не знаю, что из этого получится, но в работу все равно надо вложить душу. А вы испытываете волнение перед операцией или всё давно стало привычным делом?

– Понимаете, и так, и так бывает. Есть какие-то вещи отработанные, известные, и я знаю, что там никаких подводных камней нет, но чаще всё равно волнуешься, потому что операции одна на другую не похожи, что-то может пойти не так, одинаковых больных тоже нет, поэтому каждый раз надо готовиться, настраиваться, собираться с духом, ждать каких-то неприятностей и осложнений.

– Нейрохирургические операции – это, как я понимаю, операции с применением лазерной и ультразвуковой техники?

– Лазерная техника и, конечно, ультразвуковые дезинтеграторы, которые разрушают опухоль ультразвуком, применяются, но это не главное. В основном используются скальпель, ножницы, кусачки, много всяких инструментов, но это не совсем традиционные медицинские инструменты. Операции на мозге проводятся с применением микроинструментов, и они проводятся под микроскопом или с применением эндоскопа.

– Радиохирургия – это альтернатива нейрохирургии?

– В ряде случаев – альтернатива. Облучая опухоль пучками лучевой энергии, можно разрушить опухолевые клетки. Это допустимый вариант, но мы чаще комбинируем: удаляем опухоль нейрохирургическим путем, насколько это возможно, а всё остальное облучаем.

– Опухоль головного мозга – это результат аномального неконтролируемого деления клеток. Это могут быть самые разные клетки. Но в чём причина этого деления?

– Никто этого не может до конца объяснить. Проблемы опухолей – их обычно называют раком – это общее название, очень трудно по полкам разложить. Они бывают разные. Иногда это наследственные дефекты, иногда это влияние вирусов, влияние инфекции, есть опухоли, обусловленные этими причинами, но для многих случаев ответ остается неясным до сих пор.

Я думаю, что это какая-то генетическая поломка. Понимаете, человек смертен, и опухоль, возможно, один из запрограммированных видов ухода человека из жизни. С возрастом в организме человека происходят разные поломки, чреватые летальным исходом, и опухоль из их числа. Это одно из объяснений.

– Академик Наталья Петровна Бехтерева много лет возглавляла Институт мозга РАМН, не одно десятилетие посвятила изучению мозга и в конце концов призналась: «По сути, о работе мозга нам не известно почти ничего. Это самый таинственный человеческий орган». Вы согласны с этим утверждением?

– Согласен. Мы знаем что-то, с каждым годом знаем больше, нейрохирурги обязаны знать многое, но это, конечно, пока только верхушка айсберга.

– Религиозные воззрения сводятся к тому, что все болезни от Бога. Такое утверждение имеет право на существование?

– Вы знаете, я неверующий человек, хотя и крещёный, воспитание у меня материалистическое, я достаточно хорошо знаю, как функционирует мозг, как устроено человеческое тело, и, к сожалению, для Бога в моём представлении места не остаётся. Поэтому на ваш вопрос я просто не могу ответить.

И думаю, что большинство врачей материалисты, но это не значит, что среди них нет верующих. Вот вы упомянули Бехтереву, так она в конце концов, по-моему, тоже пришла к каким-то религиозным взглядам. И недавно я прочитал очень интересную книгу одного американского нейрохирурга, которого я отлично знал, встречался с ним, он перенёс очень тяжелое заболевание, которое повлияло на его сознание, и он из абсолютного материалиста стал верующим человеком.

– Врачи Антон Павлович Чехов и Михаил Афанасьевич Булгаков тоже были верующими.

– Это великие люди. И Булгаков, и Чехов. И то, что они были врачами, ни о чём не говорит, они были прежде всего писателями.

– С вами может так случиться, что вы обратитесь к Богу?

– С любым может произойти всё что хотите. Сколько людей теряют рассудок и становятся к концу жизни, мягко говоря, ненормальными.

– Между тем, что человек стал верующим, и тем, что потерял рассудок, вы ставите знак равенства?!

– Нет, конечно, стать верующим – это не значит потерять рассудок, но у человека есть свои представления о жизни, и если они резко меняются, значит, что-то происходит с мозгом, с мыслительным аппаратом, так просто это не бывает.

– Можно попасть к вам на лечение простому человеку из глубинки?

– Существует система, которая позволяет направлять к нам больных со всей страны, тяжёлых больных, которых нельзя прооперировать на месте.

– Сколько людей получает лечение за год?

– Порядка 7–8 тысяч человек, а если включать радиохирургические операции, то около 9 тысяч человек. С каждым годом интенсивность увеличивается, но определяется она не только возможностями института, но и возможностями государства, понимаете. Люди сами, к сожалению, не могут оплатить нейрохирургические операции. Это стоит больших денег.

– На выбор вашей профессии повлиял отец?

– Не совсем так. Мне нравилось то, чем он занимается. Это близкие профессии. Неврология – это то, что касается нехирургических методов лечения, это лечение лекарствами, если они есть. А хирургия – это лечение с помощью операции. Это опухоли головного мозга, сосудистые заболевания и ряд других сложных заболеваний.

– Мне представляется, что профессия врача у вас из рода в род бережно передается как семейная реликвия. Кто-то из ваших детей уже облачился в белый халат?..

– К сожалению, у меня один сын, Николай. Он пошел по моим стопам, не совсем в точности, но занимается близкими проблемами, они связаны со спинным мозгом. Он себя этому посвятил.

– А внуки?

– Внуки у меня маленькие совсем, одна совсем крошка, а другому ещё и четырёх нет.

– Как их зовут?

– Мальчика зовут так же, как меня, – Александр Николаевич, а девочку зовут немножко странно для нашего времени – Ева, но маме это имя нравится, а желание мамы – это закон.

– Если бы привелось всё начинать сначала, что бы вы сделали на другой лад, не поменяли бы профессию?

– Нет, профессию, конечно, я бы не хотел менять, а вот временем своим больше дорожил. Человек по жизни много тратит времени впустую. Это от разных причин зависит, но чаще всего от недостатка силы воли. Человек идёт на поводу желаний, лени, много времени теряет, а можно было бы за это время больше сделать и успеть. Вот это я хотел бы изменить и думаю, что каждый человек об этом сожалеет.

А с профессией мне повезло. Это больше всего понимаешь к концу жизни. Потому что когда человек оглядывается назад, он думает о том, что полезное сделал людям.

В этом плане у врача есть возможность оправдать своё существование, сказать, что он всю жизнь старался людям помогать. Что-то удавалось, что-то нет, потому что всегда, в любой операции, есть риск, иногда он оправдан, иногда нет. Это можно называть ошибками, или неудачами, или стечением обстоятельств, по-разному бывает, но всегда на совести у хирурга много тяжёлых переживаний.

– И последний вопрос, как к гражданину, а не как к врачу. Вот буквально сегодня прочитал, что зарплата руководителя крупной нефтяной компании составляет в среднем 55 миллионов рублей в месяц. У меня нет зависти, лично мне такой хлеб в рот не полезет, но у меня есть неприятие таких баснословных зарплат на фоне нищеты учителей, врачей, работников культуры, и можно ещё долго перечислять.

– Я думаю, что это мнение большинства людей. Это несправедливо. Должна быть социальная справедливость, а к сожалению, она сейчас утрачена. Такая разница в оплате труда является неестественной, она должна быть разумной. Я думаю, все это понимают.

– Отрадно, что вы не ушли от ответа, Александр Николаевич, и от души благодарю за честный разговор.

2015 год