Текст книги "Записки из детского дома"

– Ой, ладно, – махнула рукой Нина Ивановна. – Давай вот про первый выпуск еще. Гена Печак. Был с первого класса. Мальчик был такой вздорный, обидчивый. Но неплохой. Старалась уговорить, чтоб дружили с ним. Окончил 10 классов. И его берут в армию. Уезжает. Приезжает. Все поехали домой, а он приехал в интернат. Сидит день, сидит два. В шинели. Я его спрашиваю: «А ты чего же никуда не поехал?». А он мне: «Нина Ивановна, все поехали домой. Вот и я приехал в детский дом».

А в детском доме он уже никто и ничей. Воспитательнице его бывшей, Людмиле Степановне, говорю: «Давай-ка скинемся Генке на одежду. Ну, что он у нас в шинели сидит?». Давай. У нее сорок рублей, у меня шестьдесят. Даем ему сто рублей. Он купил, как сейчас помню, болоньевую куртку, брюки, рубашку, сандалии. Не хватило на носки. Приходит, говорит: «Нина Ивановна, на носки вот только не хватило». Ну, уж носки-то мы ему принесли.

Говорю ему: «Гена, у нас есть такое отделение, где едут люди на север, им дают деньги на дорогу, на первое время проживания. Ты приди туда. Постарайся два года там проработать». Он согласился. Пошел. Уехал на север. Проходит месяц, приходит второй. И присылает нам деньги, с письмом. Пишет: «Приехал я в своей болоньевой куртке, а тут такой холод! Я первые деньги, которые получил, потратил сразу на теплую одежду. Вы уж извините, что в первый месяц вам не прислал». Остался жить там.

Генка как-то раз на встречу приезжает с севера на «Жигулях». Я ему: «Генка, с ума что ли сошел? Это с самого севера на „Жигуленке“! Сколько бензина потратил, да машину износил! Что не мог на поезде?». А он мне: «Нина Ивановна! Вы не понимаете. Рисануться я приехал, что у меня „Жигули“ свои! То вы мне на куртку собирали, а теперь у меня машина своя! Я приехал всем показать!».

А теперь Генка приезжает на хорошей японской машине. Жена там, трое детей. И все у него хорошо.

– И вообще, что вот я хочу сказать о дружбе. У меня классы были очень дружные. Я для этого много делала, чтоб их сплотить. Не может кто-то учиться, я уговаривала: «Ребята, ну давайте ему помогать, давайте!». Настраивала на дружбу любыми методами.

Была, например Лена Белкина, никто ее не любил. И вдруг ее однажды взяла мать домой на выходные. И отдала она ей куртку. Приехала Ленка обратно в этой куртке. Вдруг забегает разъяренная мать. Хлысть ей прям по морде! Кричит, что куртку украла. Дети ее тут же за руки схватили и вынесли из группы! И сказали: «Какое ты право имеешь бить свою дочь за какую-то паршивую куртку?». А они ведь не любили Ленку. А защищать все равно начали ее.

Был у меня татарин Наиль. После выпуска поехал в свою деревню и там разбился на мотоцикле. И никто его там не хоронит. В клубе каком-то положили, и все. А в это время приехал с севера как раз тот самый Генка Печак, о котором рассказывала сейчас. Как узнал про Наиля, тут же созвал наших ребят! Они все вместе организовали похороны, поминки. Казалось бы, наплевать бы, да? Но нет. И потом он еще приехал через год. И они уже с ребятами деньгами скинулись, поставили памятник Наилю.

Еще недавно вот у нас погиб в Афганистане Саша Юрин. Все ребята из его выпуска приехали. Этим летом у нас умер Миша Мельников. Упал с балкона. Он выпил, жена заперла его. Он прыгнул. Хотя хороший парень-то… был. С сыновьями он занимался подводным плаванием, там катер у них на Волге. Из Москвы, из Самары, из Уфы – почти все товарищи приехали сразу же.

– Второй выпуск вообще самый успешный. Про кого бы рассказать? – задумалась Нина Ивановна, а потом схватила фотографию и начала. – Ну, вот Света Белкина, в Самаре живет, двое детей. Навредила я этой девочке. Я же все время говорила: «Ребята, надо учиться!». А Света Белкина не считалась красавицей, девчонки вообще считали ее человеком второго сорта. И тут значит Светочка знакомится с таким обалденным молодым человеком! Все девчонки в шоке. Как это так? И он весь к ней… И даже в больницу, когда заболела, ходит. Девчонки в шоке. А он служил в армии у нас. Сам он из Петербурга. Он ее звал поехать с ней туда. Знакомиться родителями. А Света училась в Самарском ГПТУ на крановщицу. И Света сказала, что пока она не кончит учебу, никуда с ним не поедет. И он уехал. А она осталась.

– Нина Ивановна, вы же говорили в первую очередь учеба? Вот я и осталась.

– Светка! Ну не в ГПТУ же! Институты бросают ради таких парней! А ты!… Эх! – Нина Ивановна рассмеялась и махнула рукой.

– А тут вот кстати недавно все эти девчонки из Самары приезжали. Говорят мне: «Нина Ивановна, ну мы все понимаем, ну не учились, ну в детдоме жили. Вы нам скажите, как мы крановщицами-то оказались? Мы-то в честь чего? Не могли на нормальную женскую работу что ли попасть?».

А я им говорю: «Дорогие мои? Вы зарплаты какие получаете?». Говорят, тысяч по 25. А я им: «Вот и сидите на своих кранах. Люди и меньше получают. Досиживайте до пенсии. А пошли бы медсестрами работать, так и не выжили бы на свои восемь тысяч. Так что, скажите спасибо!».

А попали они туда, потому что время такое было, учились по восемь классов. А куда после восьмого, кроме как не в ПТУ? Там и жилье дают, и стипендию, и кормят, и поят.

– А вот Слава Фомин, – показала мне Нина Ивановна следующую фотографию. – Приехал он из Чувашии, когда у них умерла мама. И остался брат-инвалид, бабушка была слепая. Славка подрос, решил поступать на ветеринара. Поступил в Усольский техникум. Копеешную стипендию платили. Приехал, рассказывает: «Получил стипендию, пошел в столовую. Взял то, что ели в интернате, первое, второе и третье. И через два дня понял, что не хватит на такое питание. И что же делать?».

А я ему говорю: «Славка, ну ты приезжай сюда почаще, мы будем тебе что-то давать. Бери все, вплоть до хлеба!». Пошла в столовую: «Девоньки, что остается, давайте Славке давать. Ну, ему же надо выжить. Я из дома какое-то варенье, какое-то соленье, сало, все принесу».

Славка стал приезжать, его стали нагружать. Но через некоторое время Славка говорит:

– Не буду больше приезжать.

– А что?

– Да у меня на автобус уходит столько же. Как же жить?

– Слава, ну добирайся на попутках. Ну, как-нибудь.

С попутками тоже не всегда хорошо. А потом возникла идея:

– А ты походи по селу. Может там, где какая бабушка есть или дедушка, которым помочь что-то нужно. Может водички с колодца принести, может дров наколоть. А у них огороды.

Так и нашел Славка такого старика, стал у него жить. Картошка есть, капуста есть, свекла. Деду помогает. Так и доучился с горем пополам.

Потом отслужил он в армии. Приезжает и говорит:

– С такой девушкой познакомился! Но у меня ведь нет ни на свадьбу, ни на костюм. Что делать?

– Езжай на север! – говорю ему. – Там первое время зацепись за любую работу. Не жди, что сразу хорошая будет. Работай полгода. И приезжай жениться. Раз говоришь, что хорошая девушка, за два года или сколько ты собрался копить на свадьбу… Уведут! Уведут и глазом не моргнут. Ты заработай на костюм и чтоб человек десять на свадьбе накормить хватило. Все! И не думай о «мерседесах»!

Напугала я его напрочь. Слава так и сделал, отработал на севере где-то полгода, заработал немного деньжат и приехал свататься. Ну и что? Живут до сих пор вместе. Живут хорошо.

Тоже вот история. Славке сначала квартиру долго не давали. Лет 27 ему уже было. Ходил там все за очереди расписывался. Какая-то женщина на него попрела там однажды: «Тебе сколько уже лет? Ты чего тут сироточкой прикидываешься? Чего тут стоишь, ждешь? Уже пора самому заработать, а ты все от государства подачки ждешь!», и все в таком духе. И он вроде боком-боком, уходит, а жена его отодвигает и говорит ей: «У вас дети есть? Вы своим детям, наверное, до сорока лет помогаете? А он остался в десять лет один!» и пошла-пошла на нее. Уговорила так, что на очереди все-таки оставили. Через два года дали квартиру. И все у них было хорошо.

– Вадик Зябликов, – начала Нина Ивановна новую историю, – пришел в пятом классе. Посадили за наркотики маму. Пришел к нам мальчик сине-зеленого цвета, худющий, клей он нюхал. В слезах весь: «Маму посадили гады-менты, соседи-сволочи». По ночам плакал. А ел с таким удовольствием, все подчистую доедал всегда! Очень хорошо играл в футбол, на воротах стоял. Я как заметила, спрашиваю:

– Вадик! Ты до этого занимался что ли?

– Да вы что, какой футбол, Нина Ивановна!

– А как же ты так играть научился?

– Вот вы, какая интересная… Мы воровали краску. У нас там была строительная база. Жрать нечего. Денег надо. За краской надо было лезть на второй этаж. Вот мы лезли, а краску оттуда сбрасывали. А краску ловить – пальцы отшибешь. Берешь куртку или тряпку, чтоб поймать. Иначе краска падает и разбивается, даже в металлической банке. Я ее лучше всех ловил. Вот и мячи поэтому так же ловлю на воротах.

– Ну, а бегать, как же?

– А бегать? То от ментов убегаем, то от сторожей!

– А что вы делали с этой краской, когда продавали? А где жили?

– А мы в колодце жили. Была теплотрасса там, ящики. Мы там жили. Сначала на деньги с краски покупали хлеб и колбасу. А потом стали покупать и водку. И клей. Нюхали, пили.

– Ты ж вот посмотри, сколько здоровья-то потерял! – говорю ему.

А к нему часто приходили друзья, приносили и сигареты, и клей. И в очередной раз Вадик выходит к ним и говорит:

– Не буду. Ни сигареты, ни клей.

– А че так? Зажали тут? – спрашивают.

– Нет, сам решил, что не буду.

И он как-то от этого отстал постепенно. Жил в детском доме и ждал свою маму. Однажды приходят к нему все те же друзья и говорят:

– Вадик, а че это ты домой не идешь? Мать-то уже месяца четыре как дома. А ты тут сидишь.

Это для него был такой шок… Он думал, что мама сойдет с автобуса или с поезда там и первое, что она сделает, это побежит к нему! И вот он узнает, что мама где-то в городе живет, прохлаждается и не приходит. Я не знаю, как он, бедный, пережил! Я его успокаивала: «Вадик успокойся, у нас много таких родителей, которые в первую очередь думают о себе, а не о детях. И даже как ты жил, говорил, что милиция виновата или еще кто-то. Да разве милиция виновата, что она с наркотиками связалась?».

Но в итоге домой он все равно не пошел. У него еще и сестренка была. Мать наконец-то сама приезжает, зовет их.

– Не пойду, – говорит Вадик.

– Вадик, иди, спустись, – уговариваю.

– Не пойду! Не хочу ее видеть.

Девчонка пошла. А я снова ему:

– Вадик, ну хорошо, не хочешь ее видеть. Но иди в глаза хотя бы посмотри, как она могла так поступить, что не пришла сразу же!

Вот он спустился. И я за ним. Подходим. Девочка к маме прижалась, а Вадик нет. Мать достает пятьдесят рублей, подает ему. Он что-то буркнул, повернулся и ушел. И все. Общаться он больше с ней не хотел.

Потом Вадик уходит в армию. Из армии приходит, сунулся домой, а дома мама устроила притон. Уколы, шприцы, что-то варят. Он жить туда не пошел. Деваться некуда. Стал устраиваться на работу. Несколько раз ко мне приходил. Дело плохо. Жить не на что.

– Вадик пошли, – говорю ему. – Пошли в Гороно, будем решать проблему.

Но чтоб понятнее было, что за характер был у Вадика, расскажу предысторию одну. Был один случай в интернате. Вадик был аккуратный до фанатизма. Все берег, все складывал, стирал, гладил. То ли от того, что не было раньше этих вещей, когда жил с матерью, то ли просто по природе своей. И носил кроссовки он очень аккуратно, у всех уже разорвались, а у него целые. Все пошли новые получать, и он пошел. Надел эти кроссовки и пошел. Естественно ему ничего не дали. Как не доказывал, что это старые, не поверили. Директор говорит: «У тебя новые кроссовки, ничего не дам!». А тут выбрали его на городские соревнования, в футбол играть. Ну, кроссовки уже точно понадобились новые. Снова пошли к директору. А она начала: «А как Зябликов себя ведет? Ведь не всегда хорошо?». А он такой ершистый, взял меня под руки и повел из кабинета: «Не нужно, Нина Ивановна, унижаться! Пойдем отсюда, нигде я не буду выступать!». Ну, естественно вернули, кроссовки дали.

А тут перед Гороно, зная его вот такой характер, я говорю:

– Вот что бы я в кабинете там ни говорила, ты не суйся никуда. Если тебе будет невмоготу, ты поворачиваешься и выходишь, но молчишь.

Куда я с ним там только ни ходила. И везде, каждый раз одно и то же: «Я растила его шесть лет! Мне жалко. Что он сейчас должен делать? Ему остается либо вешаться, либо воровать. Ни то, ни другое я не хочу, чтоб он делал. Даже если на работу он завтра устроится, зарплату он в лучшем случае получит через месяц! Как быть?». А мне в ответ: «Ну, как же. Ну, мы же ничего не можем сделать!». Заведующей говорю: «Я не уйду пока не решим проблему! Это замечательный парень. Он в армии отслужил, курить бросил, спортом занимается. Что делать?».

Она куда-то звонила, куда-то ходила. В результате, выбила в ГПТУ комнату. Ну, а что он есть все это время будет, пока устраивается? Насчет еды долго решали вопрос. Было предложение приходить Вадику на благотворительные обеды. На этом месте Вадик, молча, как я его и учила, вышел из кабинета, не вынес.

Я продолжаю:

– И как вы это представляете? Денег у него на проезд нет. От общежития он до столовой будет идти пешком часа два. Обедать сидеть с бомжами и старухами? Он молодой, здоровый парень! Назад опять пешком. Пожалейте парня. Что делать будем?

И решили. Выглядываю из кабинета:

– Вадик заходи. Приходи завтра с двумя большими мешками.

Был такой период, когда пенсионерам с маленькой пенсией возмещали продуктами, выдавали консервы, лапшу и прочее. И многие их не брали. Кому не надо, кто просто забывал. Нагрузили ему едой мешки на следующий день. Я ему двести рублей на хлеб дала. Он мне их, конечно, потом вернул.

Тут недавно вспоминаю ему, как цепочку он мне на День рождения подарил, благодарю. А он говорит: «Вы знаете, Нина Ивановна, у меня ведь тогда не было ни копейки, а надо к вам на День рождения идти. Я ее с себя снял и вам подарил».

Недавно женился, на свадьбу приглашал. И все у него было хорошо.

– Леночка Богданова, – продолжала вспоминать Нина Ивановна, – пришла к нам в третий класс. Она была где-то в Тольятти, в детдоме для слаборазвитых детей. Потом его стали расформировывать. И тех, кто оказались поспособнее, тогда трех человек, прислали к нам. Вот у меня в классе оказались две девочки. Лена и Света. И Света прилично училась, а Лена вообще с каждым разом стала учиться все лучше и лучше. И я однажды спрашиваю:

– Лена, как же ты оказалась в этом детдоме для слаборазвитых?

– Нина Ивановна! Мне разве хоть бы кто «Курочку Рябу» прочитал или «Колобок»? Я только среди бутылок ползала и на бутылках этикетки читала, пока меня от матери не забрали.

И вот Ленка все это время хорошо учится и вдруг, в девятом классе, влюбляется в Вовку Фирсова. Хотя девочки всякие в интернате, сам знаешь, некоторые прошли огни и воды. А Ленка всегда была такая светлая и правильная. Но все же, несмотря на это, где-то в конце одиннадцатого класса, она с Вовкой этим согрешила. И Леночка вдруг сразу беременная. И тут же «Нина Ивановна, что делать?». А она часто простуженная бывала, несмотря на то, что еще такая молоденькая, яичники уже застудила. И я ей говорю:

– Ленка, тебе ведь нельзя избавляться от ребенка. Это первая беременность. У тебя проблемы с этим там делом. Ты должна родить. Ты вроде, как и постарше других детей и одиннадцать классов окончила.

Ну, Ленка родила, уже когда ушла от нас, выпустилась. Родила мальчика, Димочку. Вовка к ней приходит, вроде как муж. Но пить начал сразу. Сначала она его пускала, потом запретила на вахте пускать его. Особенно если пьяный, говорит: «Я хочу, чтоб мой ребенок рос нормальный, не видел пьяниц».

И я помню советы ей всякие давала: «Ленка, вот знаешь, что дети маленькие некоторые кубики с картиночками складывают. А вы покупайте с буквами, чтоб он еще не знал, какая буква, а уже как-то внешне видел». И она вот все делала, что я говорила, чтоб с детства развивать. И сейчас это хороший мальчишка, развитый и спортом занимается. А с Вовкой они расстались. В техникуме у нее свободное посещение было, но как экзамены, сразу просила всех, чтоб с ребенком посидели.

Потом квартиру ей должны были давать в Самаре. Но она вся в слезу: «Не поеду в Самару, не хочу!». Я ей говорю: «Ленка, ты дурочка! Как это? В Самаре квартиры дороже намного, ты получишь там квартиру, проживешь там сколько положено в ней первое время. А потом продашь, если захочешь вернуться в наш город. И здесь купишь намного лучше и хватит еще на мебель!».

И случилось так, что вызывают ее в Самару в конце года, получать квартиру. Срок подходит, если пропустить, то еще на год бы перенесли очередь. Мальчика не с кем оставить ей, ко мне просит. А у меня талон ко врачу был… Ну что ж теперь, думаю, пропущу врача, раз такое дело. А дед у меня такой был, что против всех этих отношений. Вот говорит, ты отработала, и все. Но как привели, значит, этого Димочку, а это такой изумительный мальчишка оказался! И дед весь расцвел, развеселился, не хотел обратно его отдавать!

А Ленка приехала с такими новостями. Ей открытым текстом сказали, если шестьдесят тысяч заплатишь, дадим квартиру. Я ей:

– Лена, я вот вам всегда говорила, что вы когда выходите из интерната, вы всегда забывайте, что вы интернатские. Забывайте! Надо всего добиваться, надо учиться, работать. И нигде не ныть, что вы интернатские. Пусть не больно-то и знают, где и как вы жили. А тут, Лена, такой случай, когда надо бить во все колокола! И говорить, что ты интернатская, да плюс, что ты с ребенком! И никакие 60 тыщ ты никому не собираешься давать!

Она поехала еще раз. Приезжает и говорит, что дают квартиру 11 квадратных метров.

– Лен! Ты ее видела? – спрашиваю.

– Видела. Ну, ничего квартирка такая.

– Лена! А теперь представь свою квартиру и поставь там мебель, мысленно. Диван нужен? Нужен. Стол нужен? Нужен. Два стула. Холодильник. А куда девочке кровать? По середине. А где ты будешь ходить? Однозначно отказывайся! Никаких 11 квадратов!

– Ну, а что делать?

– Там где-то по любому есть юрист, – говорю ей, – либо в соц. службу иди. И рассказывай все. И не молчи. Как тебе трудно жилось в интернате, как ты осталась с ребенком, как никто не может помочь. И что дают 11 квадратов на двоих с ребенком.

Она пошла к юристу. Там оказался молодой парень. Который проникся к ней, растрогался. И… В результате она выходит за него замуж! Они прекрасно живут. Ленке квартиру он выбил хорошую, ее сдают, а в его живут. Родили еще одного ребенка, девочку. И замечательная, хорошая семья.

Но я ей как-то говорю:

– Ленка, как у него мать-то пережила это? Ты все-таки интернатская, с ребенком. А он такой красавец, умный и с достатком.

– Как, как? Плохо. У нее шок.

– Лена, – говорю ей, – она имеет право тебя не хотеть. Она этого сына вырастила, она дала ему образование. Ты на нее не обижайся. Ты старайся ей понравиться, доказать, что ты хорошая. А то часто обижаются, что мама недовольна. А ты подумай. Почему она должна быть довольна? Почему она должна тебе обрадоваться? Что ты из интерната? Что ты с ребенком? Почему? Ты должна в процессе доказать. Смотри не хами, не груби. Ты слушай, спрашивай.

В результате, как-то приезжает и говорит потом: «Спасибо, Нина Ивановна, что вы все это мне сказали».

Теперь у них прекрасные отношения. И все у них хорошо.

– И вот ты знаешь, Володь. За всю историю моей работы в детском доме, только два человека, которые не хотят видеть своих родителей полностью. Вот Лена. И еще один парень. Лешка Карпычев. Его когда привели, он сказал: «Нина Ивановна, если мать придет, меня не отдавайте, я ее знать не хочу и видеть не хочу». А остальные, ты, наверное, сам тоже заметил, попробуй только что скажи насчет родителей.

А Лешка Карпычев… Когда-то у него папа был врач. И мама была с высшим образованием. Потом папа с мамой разошлись. Папа за что-то в тюрьму попал, мама с горя запила и загуляла. Квартиру государство отобрало. Но от этого мужа она родила двоих детей – дочка старшая и Лешка. А потом еще у нее третий ребенок появился, Денисочка – он добрый, хороший, но такой дурачок! Ну, вот самый натуральный. Сестра хорошо училась, Лешка тоже хорошо. А Денисочка… Эх!

Я однажды спрашиваю Лешку:

– Что же Денисочка-то у вас какой?

– Нина Ивановна, ну мы-то от отца! А этот от пастуха! Мать же с нами где только не моталась.

Лешку Карпычева когда привели, он был в резиновых сапогах на босу ногу, весь обросший. И волосы смотрю, как-то блестят, отливают. Думаю, лаком что ли сбрызнули? А это гниды! Там столько гнид было! И на затылке пятнышко рыжее.

– А это откуда и что? – спрашиваю.

– А это, Нина Ивановна, у нас однажды мама пьяная не могла найти, куда бутылку спрятала и решили, что мы ее спрятали. И вот она нас гоняла и потом схватила кочергу, ударила меня и раскроила голову. В больницу меня, конечно же, не повели. И у меня полгода гнила голова… А когда все прошло, осталось это пятно.

Видеть мать он не хотел, боялся ее. И говорил мне:

– Она конечно человек с высшим образованием, умная, просто опустившаяся. И она понимала, когда у нее мужики приходили, она старалась нас выгнать, чтоб мы не видели. А выгонять куда? Просто на улицу. Мы вот с этим Денисочкой даже однажды спали в собачьей конуре. До того было холодно, до того страшно. А собака такая ласковая оказалась, к нам прижалась, и мы от нее грелись.

Однажды в классе у нас зашла такая тема, о сексуальном воспитании, и я что-то говорю, а самой неудобно, смущаюсь, вся покраснела, а Лешка ко мне потом подходит и говорит:

– Нина Ивановна, я вот видел, вы нам рассказываете, а сами как-то неловко себя чувствуете.

– Ну да, Леш, как-то все-таки эти темы такие сложные, неудобные.

– Нина Ивановна, вы меня ничем не удивите, я вот чего только не видел! Вот когда мать забудет нас выгнать, а мы скорее или под кровать, или под стол с длинной скатертью. И что они там только не вытворяли. И голые и не голые, и пьяные и не пьяные, всякие. А мы сидим, нас лишь бы не засекли и на улицу не выгнали.

– С Лешкой очень плохо поступила старшая сестра. Была трехкомнатная квартира в Безенчуке. Я не знаю как, но эти документы с квартиры должны были у социальных педагогов или у директора лежать мертвым грузом, пока все эти трое детей не окончат школу и пока не решат, что делать с этой квартирой. Сестра окончила школу первая и умудрилась какому-то бизнесмену продать комнату в этой квартире. И однажды она приходит к Лешке, когда ему исполнилось восемнадцать лет. И говорит, что надо съездить в гости куда-то. Потом Лешка не выдержал и объясняет мне:

– Нина Ивановна, мы не в гости ездили, а меня возили какие-то документы подписывать, сестра комнату продала.

– Как так? Как она имела право? А где документы взяли?

Один бизнесмен, снял эту квартиру и устроил там какое-то агентство по продаже квартир. И вот одну комнату у Лешкиной сестры как-то выкупил. Я не знаю, что там было, не знаю, как документы попали к этому товарищу. Но директору говорю, что поеду в Безенчук. Она мне говорит:

– Зачем? Ты чего не боишься? Башку-то там оторвут!

– Ну, ничего, мне не страшно, оторвут, не оторвут. Поеду.

Я собралась и поехала в Безенчук. Там, значит, деловой мужик, вся квартира у него занята, средняя большая комната – комната приема, в маленькой – кабинет, в другой – бумаги, документы. Я ему говорю:

– Слушай, дорогой друг. Каким образом квартиру ты купил?

– А сестра уже совершеннолетняя, она имеет право продавать квартиру. Леше тоже восемнадцать лет, он подписал бумаги.

– Слушай. Как он подписал бумаги? Если домашние-то дети живут юридически неподкованные, а это мальчишка интернатский. Вы ему тут голову задурили, вот он вам и подписал. Мне все документы давай сейчас же!

– Это еще в честь чего?

– Да потому что я добьюсь, что ты на любой суд пойдешь! Не поможет наш, значит, самарский. Ты куда-нибудь позвони и выясни, что дети у нас до двадцати трех лет под опекой. И у тебя будут большие проблемы.

В общем, он мне все документы отдал. Я их взяла и поехала обратно. Приношу в детский дом и говорю:

– Вы мне объясните, пожалуйста, каким образом так получилось? Документы должны здесь под семью замками лежать. Как они оказались там, хотя еще двое детей не выпущены?

– Ну, как-то так, – больше ничего я не услышала.

Лешка вскоре выпустился. Но почему-то документы опять оказываются у того товарища. Хотя Денисочка еще в детском доме был. Лешка стал ездить к этому бизнесмену, а тот стал его принимать по-царски. И просил, чтоб еще одну комнату продал. Я предупреждала:

– Лешка, не подписывайся, тебе же жилье никто никогда не даст!

– Нина Ивановна, да он так ко мне хорошо относится! Он так меня встречает! Когда денег нет у меня, он мне сразу дает.

Ничего Лешке не докажешь! Второй раз я туда не поеду же, да и парень уже взрослый, на все имеет право. У них, у многих детдомовских, дефицит любви, недолюбленность. Они падкие на любую ласку, внимание. В итоге он у этого бизнесмена в долг набрал тысяч шестьдесят. И он Лешку стал уговаривать на подпись, что за комнату ему все уже выплатили.

– Но и на том Лешкины проблемы не закончились, продолжила Нина Ивановна. – Болела у него коленка, но значения он этому сначала не придал. Где-то он стругал доску, и так получилось, что уголочек этой доски ударил ему по больной коленке так, что он потерял сознание. Увезли на скорой, а там выяснилось, что у него саркома кости. А он думал, что где-то на футболе подвернул. Проходит еще немного времени, он начинает ходить на клюшках. И в очередной раз, приезжает ко мне и говорит:

– Мне нужен сустав, а я из интерната уже выпустился, говорят, ничего не положено. Решили, что ногу будут ампутировать. А я не хочу, не даю. Что мне делать?

– Ну, сходи с директору, все-таки человек со связями, нужных людей много. Может, как поможет.

Пошел. Директор сказала, что ничего не может сделать. Только кинула клич по сотрудникам. Мы набрали четыре тыщи, а протез стоит восемьдесят, сама операция двести тысяч.

Я взяла Лешку и потащила по всем инстанциям. Пошли к первому священнику главному, в церковь. Объяснили, а он говорит: «Милые, у нас столько всяких людей приходит! Я вам ничем помочь не могу», – открыл кошелек и из него десять тысяч отдал Лешке. Пошли к мэру, рассказали. Тот тоже ничем не может помочь. Пошли к одному местному влиятельному бизнесмену. Он тоже ничего не может, тоже дает десять тысяч, только сразу же подсуетился насчет журналистов, чтоб в газету написали о его благотворительности. Пошли снова к мэру. Чуть не на колени перед ним! Через некоторое время, он звонит и сообщает, что нашел медицинский благотворительный фонд в Москве, где согласились сделать Лешке операцию. Проводили Лешку в Москву, сделали ему операцию.

Сейчас он женат, за ногу пенсию получает. И все у них хорошо.

– Был у меня во втором классе Саша Елмурдин. Как-то раз с детьми я распределяла обязанности, чтоб они понимали свою значимость, учились самостоятельности. И вот, я сажаю этих второклассников и говорю: «Ребята, каждый должен за что-то отвечать. Я пишу, кто за что, а вы выбираете. А кто не выберет, я сама придумаю».

И началось: «Нина Ивановна, я буду отвечать за цветы!». Я пишу, за цветы, например, Лена. «Я за ручки!», пишу, кто за ручки. «Я за туалет!», «Я за мел!», ну и так далее. И тут тянет руку Сашенька Елмурдин:

– Нина Ивановна, а я буду отвечать за вас!

– Прекрасно, Саша. Только как это выглядеть будет?

– Когда вы будете приходить в столовую, пусть никто вам не дает ни ложку, ни тарелку, ни стул. Я буду сам это делать.

– Замечательно, – говорю. – Так и пишу: «Саша Елмурдин отвечает за меня».

В то время как раз начались первые случаи усыновления. Приходит ко мне на самоподготовку директор и говорит:

– Нина Ивановна, приехали с севера двое молодых людей, двенадцать лет там прожили, денег заработали, а детей у них не получилось. Они решили усыновить мальчишку, переехать и жить здесь постоянно. Но хотят сделать вот так. Они скажут, что маленького сына специально оставили в детском доме, чтоб не возить его в холод и в такие жесткие условия, а теперь они, значит, решили за ним приехать. Выбрать надо какого-то беленького мальчишку из тех, к которым вообще не приезжает никто и не приходит. Только как бы им вот заранее посмотреть, выбрать.

– Так давайте устроим, чтоб ребята что-то нарисовали, потом расскажут каждый о своем рисунке. Эти будущие родители понаблюдают и выберут.

Дала задание, несколько мальчишек нарисовали рисунки. И Сашка тоже говорит: «Ну, пожалуйста, тоже хочу на конкурс рисунков!». Ну, пошли. А он черноволосый, смуглый, совсем вроде не подходит. Разложили их рисунки, стали что-то беседовать, а будущие родители в сторонке сидят, вроде как ни при делах, наблюдают. Все закончилось, ребят я увела. Через некоторое время идет ко мне директор, говорит:

– Вы знаете, кто им понравился? Сашка Елмурдин! Вот тебе и «беленький нужен».

Привели Сашу, его спрашивают:

– Саша, вот ты бы хотел бы, чтоб у тебя папа с мамой были?

– Ну, хотел бы, – отвечает Сашка и скромно добавляет, – я иногда Нину Ивановну мамой называю, она разрешает.

– Ну, Нину Ивановну-то хорошо, что ты называешь так. А чтоб вот твои настоящие родители у тебя были, хочешь?

– Да, хочу.

– Саш, вот посмотри, это твои мама и папа приехали. Они на севере были, работали, деньги зарабатывали, на дом и на машину заработали. Теперь приехали за тобой.

Саша тут же руки в бока упер и недовольно на них смотрит и говорит:

– И где же вы столько были? Вы что, письмо не могли написать? А на День рождения вы что, конфет не могли прислать? Что это, всем привозят, а мне нет?

Женщина плачет, у мужика руки трясутся. На самом деле виноватыми себя почувствовали! Как они могли так поступить? Стали документы подписывать, Сашка пошел в группу собираться, хвалиться. Собрали его, одели, увезли.

А через дня три приезжают, чтоб оставшиеся документы забрать. Родители заходят, а Сашки нет. Я спрашиваю у них:

– А где Сашка-то?

– А он в машине сидит, не хочет выходить.

Я детям говорю:

– Идите-ка, позовите Сашку прощаться.

Они возвращаются и говорят:

– Нина Ивановна, а он не идет!

– Вот тебе раз, – говорю. – Значит, весь за меня тут отвечал сначала, а прощаться он со мной не хочет. Идите-ка, еще раз позовите?

Все равно не идет. Ну, думаю, надо самой идти. Подхожу к машине и говорю:

– Сашенька, ну ты чего же мой дорогой, со мной прощаться-то не идешь? Ты что же, меня уже совсем не любишь больше?

– Люблю, Нина Ивановна. Только вот боюсь, вдруг они меня снова оставят. Надумают опять куда-то работать ехать, я в интернат зайду, а они возьмут и уедут опять надолго.