Текст книги "Записки из детского дома"

– Был у меня мальчишка один, Димка. Он не помнил своих настоящих родителей и даже не знал, живы они или нет. Да и как попал в приют Димка не помнил. Зато очень хорошо помнил, как к нему в приюте приехала женщина, чтобы забрать к себе. Эта женщина спросила у Димки, хочет ли он посмотреть на лошадок, свинюшек, овечек. Димке было семь лет, конечно, он с радостью согласился пойти к незнакомой женщине. Так он в поисках своего детского счастья оказался в семье.

Первый год было все хорошо. В приемной семье оказался еще один мальчик четырнадцати лет, Ванька. Ребята подружились. Сводный брат оказался для Димки как родной. Он защищал Димку от старшеклассников в новой школе, помогал ему адаптироваться в новой жизни. Казалось бы, жизнь наладилась, Димка словно попал в сказку, о которой и не мечтал. Но увы, сказка оказалась кошмаром.

Женщину, которая приютила у себя мальчиков, Димка называл «мамой». На второй год у Димки появились новые обязанности, он действительно увидел лошадок, свинюшек, овечек. Оказалось, что всех их надо поить, кормить, убираться за ними, чем они с Ванькой и занимались. Иногда у Димки что-то не получалось, где-то он не успевал, после чего «мама» брала ремень и била Димку. Со временем такие случаи случались чаще и чаще, а работы становилось все больше и больше. Ванька, защищал Димку, кричал на «маму», но все было бесполезно.

Ванька и Димка всегда были неразлучны, вместе гуляли, вместе ходили в школу, вместе работали. Но почему-то, однажды ночью, Димка ушел гулять один. Это уже потом на утро, он узнал, что Ванька залез в магазин и убил человека. Димка, конечно, не знал, как там все точно произошло, его там не было, но больше он Ваньку не видел. Так Димка остался совсем один.

«Мама» продолжала бить его, но мальчишка стал огрызаться, и «мама» стала понимать, что ремнем она уже не может его контролировать. Сожитель «мамы» предложил в воспитательных целях использовать кнут с привязанной гайкой на конце. Мужчина смастерил эту штуку и повесил на стене в ожидании своего часа. Димка до последнего момента не верил, что кнут пойдет в ход.

Однажды «мама» рано утром уехала по своим делам в город, оставив Димке наказ навести дома полнейшую чистоту. Он, сделал всю работу, отдраил полы, помыл посуду, перестирал все свои вещи, после чего отправился гулять. Когда он вернулся, «мама» была уже дома и как всегда была недовольной. Причина недовольства заключалась в том, что Димка в свои восемь лет, запуганный и забитый, не мог помыть пол под холодильником. Ну, не мог, он его сдвинуть. Но его оправдание не было услышанным, и «мама» взяла в руки кнут…

Позже уже в школе, Димка все рассказал директору. Идти назад «домой» Вовка категорически отказывался. Потом приехала полиция. Димку трясло, когда он говорил, в его голосе была боль, гнев, обида. В школу вызвали «маму». Мальчишка кричал со слезами на глазах: «Скажи! Скажи! Что все было так! И не говори, что такого не было!». На что «мама» спокойно ответила: «Ну так, и что?». Больше Димка не видел «маму». Через некоторое время он оказался в нашем интернате.

Эту историю Димка рассказал летом, когда мы просто сидели на веранде и общались, на улице моросил дождь, в тот день не было дискотеки, и ребята просто рассказывали о себе, о своих судьбах. Почему он тогда все это решил рассказать, не знаю.

– Кстати. Я вот смотрю у нас еще и отчества одинаковые, – как-то раз сказал я Александру Дунаеву. – Меня в последние годы работы старшие ребята частенько называли просто Василичем, никак не мог их отучить. Василич и все… У тебя не было такого?

– Бывало, конечно, тоже Василич. Но еще и Саньком многие дерзкие порывались назвать.

– Это уж совсем по-свойски, – засмеялся я.

– Вот, кстати, вспомнил одну историю в тему. У нас напротив спальни девятого класса располагалась спальня второго класса. Меня иногда просили за ними посмотреть во время тихого часа, если их воспитатель куда-то отлучался. Как-то раз я потихоньку укладывал малышей, а те упрямо не хотели спать. Внезапно передо мной появились два помощника. Тогда это были первые дни моей работы, имена этих ребят я еще не знал. Один был повыше ростом, с темно-карими глазами и черными волосами, из которых редко, но уже проглядывали седые волосы, на вид ему было лет шестнадцать. Другой поменьше, светло-русый, со звонким голосом, уже входя в спальню, заявил: «Ща они у нас все спать будут!». А второй, который постарше, взял ремень, начал крутить в руках и говорит: «Так, кто сейчас не будет спать, будет отжиматься!». Я тут же потихоньку их вывел, мол, без вас справлюсь.

Парень, что повыше, обратился ко мне: «Слышь? Тебя как зовут-то?». Я ему поясняю: «Ну, во-первых, – не „тебя“, а „Вас“! А во-вторых, Александр Васильевич!». Парня звали Женькой. На мое замечание, он сразу же отреагировал с насмешкой, мол, не дорос еще, чтоб к тебе на «Вы» обращались. В общем, произошел у нас небольшой конфликт, мне пришлось в шутку борьбой ему объяснить, что всё-таки, ко мне нужно обращаться на «Вы». Женька согласился, но только я отошел от него, услышал фразу, что-то типа: «Ладно, Сань, не парься!». Возвращаться для выяснения отношений не хотелось. Но с тех пор, на «Вы» и по имени-отчеству он называл меня только на людях. Когда же разговаривали наедине, заставить его соблюдать субординацию не получилось. И до сих пор при личном разговоре он меня всегда зовет Саньком. Впрочем, я ему уже не учитель и не воспитатель.

– Знакомые ситуации, – сказал я. – Это насчет того, что у нас тоже частенько старших ребят использовали как помощников.

– Кстати, Женька только по возрасту был старшим, но тогда он учился в седьмом классе, несмотря на свой 16-летний возраст… Не сказать, что парень дурак, даже наоборот, я был очень удивлен, что он в таком возрасте учится все еще в седьмом классе. Но оказалось, что у него была сильная задержка в учебе, перед тем как попасть в интернат, он несколько лет совершенно не ходил в школу. По его словам он даже не понимал, что такое вообще «ходить в школу». Мать с отцом постоянно пили, о ребенке совершенно не заботились, вот он и жил как придется, пока ему однажды, к его удивлению, не сообщили, что его родителей лишили родительских прав, а его отправляют в школу-интернат.

Женька не сразу приспособился к интернатовской жизни, сбежал… Воспитательница, которая тогда работала в его классе, рассказывала, как спустя определенное время, после его побега, поехала на его поиски. Когда доехали к его дому, он вышел из сарая весь грязный, пропахший запахами сырости. Парень был очень голодный, у женщины создалось впечатление, что ребенок даже рад был, что за ним приехали. Уже позже общаясь с ним, я его спросил, мол, сейчас-то уже не побежишь? Меня очень тронула фраза: «Понимаешь, я знаю, что такое настоящий голод…».

Тем не менее, как-то потом мы с ним сдружились, я ему время от времени давал слушать свой плеер, мы сошлись в музыкальных вкусах. Я слушал русскую рок-музыку, ему она пришлась по душе, мы довольно много разговаривали о группах, текстах, песнях. Все чаще и чаще приходилось оставлять свой плеер ему на ночь. Но так как заряжать его можно было только от компьютера, зарядить в интернате это было не так просто. Но Женя проявил смекалку… Мне уже рассказывали, как Женя вставил в розетку два оголенных провода, чтобы зарядить плеер с помощь изобретенного им устройства… Вспышка искр, и Евгений с выпученными как шары глазами. После этого свой уже почерневший плеер ему на ночь не оставлял, благо сам парень цел остался. Конечно, на моих уроках ОЖС он был отличником, впрочем, ему интереснее было просто общаться, чем учить материал, но разбирался в нем он неплохо. Когда к концу подошло обучение в 7 классе, перед ним встал вопрос, уходить из школы или продолжить обучение и за один год закончить 8 и 9 класс сразу. Уговаривать его пришлось недолго, хотя и оставаться еще на год в школе, ему было явно не в радость. Но он остался.

– Слушай, а может, он напишет свою историю для проекта? – спросил я у Александра.

– Хорошо, мы с ним до сих пор общаемся. Я его попрошу, он с тобой сам свяжется.

Через некоторое время в соц. сети ко мне в друзья молча добавился Евгений, и мою новостную ленту начали забивать его репосты остроумных шуток. Парень любил юмор. В окне наших диалогов периодически стала мелькать надпись «Печатает сообщение…», но сами сообщения долгое время мне так и не отправлялись. Позже я понял, что Женька все это время писал свою историю.

Глава IV
Неформальные беседы

После общения с Александром Дунаевым я стал отмечать, что проектом часто интересуется один, особый тип людей. Мы все с ними имели какие-то общие интересы. Это были представители творческих профессий, субкультур и неформальных течений. Люди творческие, креативные, отзывчивые, заинтересованные и неравнодушные. Все они с легкостью поддерживали и сам проект, и беседу, в которой довольно откровенно могли рассказать обо всем и, что самое главное, простым языком.

Евгений С., воспитанник Александра Дунаева, был одним из представителей неформальных субкультур. Он любил русский рок, грубоватый юмор и не признавал никакой официальности. Естественно, что писать стандартное «эссе» или «сочинение», было не в его духе. Прошло несколько дней и Евгений С. прислал своё длиннющее сообщение, написанное сумбурно, сплошным текстом, без единого знака препинания, из которого я с трудом восстановил следующую историю:

Не подумайте, что я жалуюсь или жду, чтобы меня пожалели. Нет, это я пишу для вашей книги. Может моя история пригодится, а может и нет.

Примерно лет до 8—9 я жил в прекрасной семье с мамой и папой. Правда, позже узнал, что мама забеременела от другого, а этот мужчина взял ее с ребенком, то есть со мной. Я его всю жизнь считал отцом, он меня воспитывал. Как и все дети я ходил в школу, старался, учился. Сначала отец работал один, потом и мама устроилась на работу. В семье было все в достатке. Но потом родители стали выпивать. Сначала только отец выпивал, потом и мать начала. Когда жили в городе, все было, я бы сказал, хорошо, выпивали они не так часто, может, раз в месяц.

Мне, как и многим мальчишкам в этом возрасте, хотелось все узнать и попробовать. Водился в основном со старшими ребятами, которые были меня старше лет на пять. Начал баловаться сигаретами и алкоголем в тринадцать лет. Узнали родители, что я курю. Они были не против, но сказали, чтобы при себе этого не видели. Когда родители пили, я убегал из дома, чтоб не видеть эти скандалы и ссоры. Ночевал, когда у друзей, а когда и на улице. Зимними ночами обитал в круглосуточном магазинчике, продавщицы не злые были, пускали погреться. Из-за прогулов в школе оставался неоднократно на второй год. В итоге девятый класс я закончил в восемнадцать лет.

Когда мне было лет четырнадцать, у нас были проблемы с жильем в городе. Мы с мамой решили уехать в деревню к бабушке (ее маме). Там свой дом, свой участок небольшой. Все опять наладилось. В доме не было отопления, согревались как могли. Позже и отец уволился с работы и переехал к нам в деревню. В деревне туго с работой, поэтому приходилось, как это называется, калымить, кому-нибудь, чем-нибудь по хозяйству помогать. Платили кто деньгами, кто продуктами, да и бабушка пенсию получала.

Кушать, правда, не всегда что было. Они снова пристрастились к алкоголю, и практически все деньги уходили на выпивку. Стали появляться всякие собутыльники. Порой они уходили на месяц-два в запой. В деревне я школу тоже прогуливал, мне было стыдно там появляться, деревня небольшая, и все про всех все знали. Со школы позвонили в отдел опеки из-за того, что я прогуливал школу часто. Они приехали и увидели, как я среди всего этого воспитываюсь. Горы грязной посуды, полы с полгода не мыты, везде пахнет сыростью и кушать нечего было. Меня забрали в реабилитационный центр, который находился в семи километрах от моей деревни.

Довольно быстро я нашел общий язык с другими воспитанниками и воспитателями. Однажды ко мне приехала мама с бабушкой, привезли гостинцев, естественно выпившие. Я им сказал, что не надо больше ко мне приезжать, если будет возможность, я сам приеду. И вот, где-то через месяца-полтора, я начал отпрашиваться домой. Меня не отпускали. Я посоветовался с ребятами, которые прибыли раньше меня, и они посоветовали после учебы сбежать, а вечером в этот же день вернуться самому. Я так и сделал. Никто ничего не узнал. Правда, мне потом начали доверять и отпускали домой даже с ночевой.

Прошло три месяца, меня родители забрали, но ненадолго. Через полгода меня обратно туда привезли. Познакомился с ребятами, с одним даже сдружились. Начали убегать с центра, правда, все наши попытки были тщетны, максимум до города добирались, а там по своей глупости попадали в отделение полиции. Нет, мы ничего не крали, не грабили никого, просто по розыску находили.

Как-то после последнего нашего побега, друга отвезли в интернат. Правда не знаю, под каким предлогом его повезли. Через пару недель меня срочно вызвали из школы в центр, как мне потом сказали, что на суд. Я ничего не понимал, какой суд, зачем, почему. И мне ничего не говорили. Когда мы приехали на суд, я там увидел своих родителей. Подошел, спросил, что случилось. Мне сказала мама, что ее будут лишать родительский прав. Я тогда этого ничего не понимал вообще. Суд начался. Как ни странно, даже мне дали сказать слово. Я к тому времени был уже весь заплаканный, слезы текли ручьем, я был, так сказать, привыкшим к семье, не понимал, что такое жить без родителей. Когда судья вынесла приговор лишить маму прав, я начал изрекать в адрес судьи ненормативную лексику. Не буду писать какие слова конкретно я ей говорил.

От суда до центра десять минут ходьбы пешком. Я в истерике, ругаясь на всех матом, пошел в центр, пришел и весь день проревел. Примерно через недели две-три, мне в центре предложили съездить в оздоровительный лагерь. С удовольствием согласился, отпросился до вечера домой к родителям, меня отпустили. Приехал, обрадовал их, они тоже не были против, и на следующий день я собрал в пакет вещи, сел в машину, и мы поехали.

В итоге мы приехали в школу-интернат. Поначалу не понимал, что это за лагерь, в детстве в лагерь ездил он как-то по-другому выглядел. Меня так и оставили в интернате. Так как там детей было много, я некоторое время не мог привыкнуть к этой среде обитания, всегда ждал какого-то подвоха. Как мне рассказывали, что могут просто без причины избить или еще что-то сделать, много баек рассказывали, может поэтому и был страх. Когда меня привезли, уже заканчивалась четвертая четверть обучения в школе, мне шел шестнадцатый год. Я учился в шестом классе.

Там тоже сдружился с одним парнем. Мы с ним решили убежать. Наши деревни друг от друга недалеко находятся, в километрах сорока-пятидесяти. Мы сели на электричку и поехали в Самару, там пробыли несколько дней и поехали к нему в деревню. Там тоже пробыли с недельку, и я решил поехать к своим родителям и бабушке. Когда я приехал туда, то ничему не был удивлен, они все так же пили. Я с матерью пытался разговаривать на эту тему, почему она пьет. А она отвечала: «Понимаешь, сынок, у меня в душе гадко и паршиво, что тебя от меня забрали, вот поэтому и пью». Эта тема у нас поднималась неоднократно из-за чего ругались и ссорились. Недолго я погостил дома, за мной приехали из интерната, посадили в машину, и мы поехали в обратно. Там за мной строго следили. Да и не только за мной, за всеми, кто сбегал из интерната. У нас таких называют «бегунами».

Настало время ехать в загородный лагерь. На этот раз в настоящий. Я там одну смену отдыхал и с лагеря сбежал домой. Не знал дороги, шел в обратном направлении. Ловил по пути машины, так в итоге повезло, попался человек, который как раз мимо моей деревни проезжал. По дороге придумал сказку про то, что типа у меня тут родители живут, я с ними поссорился и еду к бабушке. Мы приехали, я пошел домой. В общем, когда я приехал, все спали. На мое удивление все были трезвые. Так я и жил дома, пока за мной снова не приехали из интерната. Когда приехали за мной, в тот момент я находился на подработке с отцом, вышел из сарая, естественно, в грязной одежде. Меня так и посадили в машину, привезли в интернат, сводили в душ, дали чистую одежду, накормили и положили спать на чистую постель. И с одной стороны, внутри себя, я чувствовал как-то некомфортно себя. Но с другой стороны, в самой глубине себя, был рад тому, что я сыт, чист и сплю в нормальной, чистой постели.

Начал ходить в школу, продвигаться по учебе, со мной занимались. Так и закончился шестой класс. Снова лето, все по лагерям. С Зинаидой Николаевной мы за эти чуть больше полгода нашли общий язык. Это воспитательница, от которой я убежал в лагере. Я просился, чтобы она меня взяла с собой в лагерь, она подшутила надо мной, типа: «Нет, не возьму опять убежишь, и где мне тебя искать?». Я дал слово, что не убегу, и она мне решила довериться. Я действительно не убежал и все лето провел с ней в лагере.

Настал второй год моего нахождения в детском доме. Зинаида Николаевна устроила меня на работу при интернате. Запрещено использовать труд детей в своих целях, но мне пошли навстречу, именно там меня приучили к труду и к чистоте. Рабата была не сложная, два-три часа своего времени в день на работу уходило. Деньги небольшие платили, но мне много и не надо было. Нас кормили, одевали, обували. Вся моя зарплата уходила мне на всякие шоколадки и конфетки. Так я поменял несколько работ, бывало и на двух работах работал.

Потом к нам в интернат пришел работать Александр Васильевич Дунаев. Мы с ним быстро нашли общий язык, так как у нас одинаковый вкус на музыку. Он оставлял мне свой плеер. Потихоньку привык к этой среде обитания. У воспитателей был на хорошем счету, мне доверяли.

Вот и закончился еще один учебный год. Мне тогда шел восемнадцатый год и у меня были мысли уйти с интерната в ПТУ. Я посоветовался с Александром Васильевичем и Зинаидой Николаевной. В итоге я остался еще на один год, за который я окончил сразу два класса – восьмой и девятый. В восьмом классе у меня были четверки и пятерки за четверть, а когда перешел в девятый, стало трудно. Меня тянули, помогали как могли. В итоге я окончил и этот год.

Летом поехали в лагерь отдыхать. Там познакомились с ветеранами морской пехоты военно-патриотического клуба. Лично мне было интересно с ними заниматься, мы собирали и разбирали автоматы, бегали, стреляли из лазерного автомата и многое другое. Потом, когда лето подошло к концу, и мы приехали обратно в интернат, морские пехотинцы продолжили к нам приезжать и также с нами заниматься. У нас была команда, в которой был и я. Мы учувствовали в параде на 7 ноября и на 9 мая, ездили на многие сборы, мероприятия, где занимали призовые места. Я также учился и работал весь год, ездил на соревнования и сборы. Так прошел последний год моего пребывания в интернате. Мне уже было восемнадцать лет. В лагерь меня не взяли, я остался в интернате, помогал воспитателям с дошколятами, да и рабочим по ремонту.

В сентябре поступил в техникум, оттуда по стечению обстоятельств перевелся в ПТУ. Потом вообще забросил учебу, меня устроили работать на завод, где я получил «корочки» токаря. Сейчас второй год как работаю на заводе. В этом году получил квартиру, есть гражданская жена, с которой почти год вместе.

Вообще, что я хотел всем этим сказать? Ребят, никогда не вешайте нос, когда у вас какие-то проблемы, всегда их старайтесь решать. Избегайте всяких уголовных компаний. Из-за того, что вы ограбите ларек, у вас жизнь лучше не станет. В глазах своих друзей вы поднимите «авторитет». А толку от него? Рано или поздно вы попадетесь и окажетесь в местах, в которых лучше не бывать. Там совсем другие законы и правила. Да и после тюрьмы вы вряд ли начнете новую, правильную жизнь, не устроитесь на нормальную работу. Вы этим ничего в жизни не добьетесь.

Я всегда особенно отмечал присланные истории удивительных и талантливых выпускников из детских домов, с которых можно брать пример. Я искренне восхищаюсь их талантами и усилиями, которые приходилось им вкладывать в развитие своего таланта в далеко нелегких условиях. Мне всегда кажется, что дела, совершенные ими, достижения, созданные произведения, заслуживают более пристального внимания и более высоких оценок, хотя бы за тот нелегкий путь, который пришлось пройти ради своей цели. Например, следующую историю прислал выпускник детского дома города Барнаул, молодой художник Иван Хукаленко.

Семья моя была далеко не благополучная. Пьянки, драки, нехватка еды. Нас было шестеро – я, два брата и три сестры. Мать спилась из-за трудностей в жизни и умерла от цирроза печени, отец пропал без вести. Мой младший брат попал с ранних лет в детский дом, как и сестра. С братом жили вмести в 5-ом детском доме, с сестрой жили в 7-мом, мы были еще совсем детьми. Родителей никогда толком не видели, ни звонка ни письма, никаких сведений от них.

Помню, когда открыли наш детский дом, домашние дети начали высказывать свое недовольство: «Оооооо!!! Детдомовцы!». Были такие даже вопросы: «А вам в детском доме хотя бы дают хлеб?». А потом извинялись, когда видели все своими глазами как мы живем. Будучи еще ребенком, когда я попал в детский дом, меня немало баловали, часто играли со мной, каждый праздник был очень интересным, дни рождения, подарки, поездки куда-то. Каждый раз приезжали гости и что-нибудь дарили на праздники. Многих из детского дома забирали приемные родители, а кого и заграницу, в другую страну.

Но жизнь в детском доме все же не так проста как кажется. Сложность здесь не в обеспечении, есть ли у тебя кусок хлеба или нет. Сложность здесь в отношениях со сверстниками и с сотрудниками. Приходилось бороться за то, чтобы тебя услышали и пошли навстречу. Чувствовалась явная неприязнь. Нехватка любви, сострадания и помощи. Нас не готовили к самостоятельной жизни, этого не делают и до сих пор, словно намеренно. Помню, когда еще было лет семь, взрослые ребята нас стравливали друг на друга, заставляли драться, мы часто воровали, «шкуляли» мелочь у прохожих, часто приходилось получать ремня за свои проделки. Да, признаюсь, сам я был далеко не идеальным, был злым, спорил довольно часто. Я впитал это от окружающих меня ребят.

Я все имел, но понимал, что все это мне не так уж нужно. Хотелось чего-то большего, чем просто подарки, чем просто вещи, чем просто еда. И вот я оглядываюсь назад, в прошлое, вспоминаю детей и сотрудников, и понимаю, что у всех нас была нехватка ЛЮБВИ. Мы были пустыми внутри. Теперь мне понятно, почему дети в детском доме недовольны жизнью, они начинают курить с ранних лет, пить, сбегать, а кто и умирает. Я сам боялся часто за себя, что не будет будущего, думал, что будет со мной. Постоянные переживания и страхи. Никакого покоя.

Но меня спасало то, что я всегда любил рисовать. Я часто оставался один, уходил от всех, чтобы заняться рисованием. Иначе не мог. По этой причине я часто заваливал учебу, отсюда моя неуспеваемость, плохие оценки и частые замечания. Наши ребята многие начинали ходить в художественную школу, но немногие оканчивали ее, так как не каждому это давалось, они вынуждены были бросить живопись из-за своей неспособности и невнимательности. Меня изначально вообще уговаривали не поступать туда, говорили, что тоже ничего не получится, но я настоял на своем. И не пожалел. С тех пор рисую и рисую. Это мой наркотик. Бывают конечно и кризисы в этом плане, когда не получается рисовать ничего, даже простые вещи. Ты разочаровываешься в себе, забрасываешь живопись, пытаясь угробить этот дар. Но кризисы, как мы знаем, нужны, без них никак. Это процесс закаливания, без которого не обойтись ни одному человеку. Либо ты борешься и побеждаешь, либо сдаешься. И чтобы приобрести лучшее – главное не сдаваться.

Еще мне хотелось бы обратиться к некоторым сотрудникам детских домов. Мне всегда было интересно, кто мы для вас, любите ли вы нас, презираете, ненавидите? Вам следовало бы научиться нас услышать, понять. Я всегда надеялся, что мы для вас являемся чем-то большим, чем просто воспитанники. Как бы было приятно, вы не представляете, как вас полюбили бы дети, они начали бы вам доверять, они раскрылись бы перед вами, распахнули бы душу. Вы стали бы для них родителем. Но вы не уделяете личного внимания детям. Приходя на работу, вы принимаете смену, и делаете свои дела, а это, как правило, пьете чай и общаетесь с другими сотрудниками. Вы не беспокоитесь за нас, но болеете за себя, потому что вам «отвечать за нас». Но вы не сможете полностью нас оградить от внешнего мира. Почему бы вам не встать на наше место, не стать как мы, побыть ребенком, сбросить маску?

Ведь мы не разделяем с вами сокровенные тайны, один на один. И раз так, для чего вы вообще приходите на эту работу? Ребенка привозят в детский дом, он более открытый, более искрений, но проходит время и становится видно, что сердца наши становятся черствыми, будто вместо сердца камень, мы сами становимся злые, мы начинаем ненавидеть друг друга, ненавидеть вас. Порой мы готовы сожрать друг друга в порыве этой ненависти.

Я столько прожил в детском доме и постоянно думал, почему дети не довольны жизнью, почему они не ценят того, что приобрели и разбрасываются этим налево и направо? Ведь настанет момент, когда нам придется лишиться всего. Столько пришлось думать об этом, переваривать эти все мысли вновь и вновь, что покоя нет от этого.

И лишь сейчас начинаю понимать, что такое жизнь, какова жизнь там, за пределами детского дома. И сколько пришлось наделать глупостей, из-за которых сам потом страдал. Кидаюсь из крайности в крайность, опасаясь любого действия, остерегаясь контакта с людьми, ведь им нельзя верить. Они надевают маски, обманывают и «опрокидывают». Ведь я все еще тот самый ребенок, а люди – это волки в овечьей шкуре.

В детском доме нам многого не договаривают, обманывают, обворовывают и лицемерят. А потом удивляются, почему мы такие, почему мы воруем, почему мы злые и почему ненавидим всех, а все ненавидят нас. Вот теперь и я сам становлюсь таким, все более озлобленным и жадным, стал больше врать. Я надеваю маску.

Прочитав это письмо, я решил списаться с Иваном в соц. сети и немного пообщаться, узнать некоторые подробности его жизни. Изучив его картины, пообщавшись немного о творчестве, я стал задавать следующие вопросы: «Как ты выпустился из детского дома? Куда пошёл, чем занялся? В чем были трудности? Кто тебе помогал?». На что Иван честно и прямо писал свои ответы:

– Да пожил в детском доме неплохо, но как оказалось, к самостоятельной жизни я был… ну, просто не готов! Вопрос, почему? Перед уходом из детского дома, у меня начались проблемы, а я еще работал пока там жил, меня кормили, одевали. И я мог бы жить в детском доме еще до двадцати трех лет, это правда. Но я рвался на волю, побыстрее уйти из интерната. Как оказалось, это была моя грубая ошибка, которую не следовало допускать.

– Почему? – спросил я.

– Я жил в детском доме и работал автослесарем. У меня начались серьезные проблемы, и я вынужден был очень часто уходить по заявлению. В это время я уже начал погружаться в депрессию из-за проблем, потому что все только начиналось, а проблем становилось все больше. И я не знал, как их решать. Ни опыта, ни сил, голова уже толком не соображала, я ничего не ел из-за постоянных стрессов. Проработав почти полгода, я надумал увольняться. На работе был хороший заработок, как и сами условия, работа довольно востребованная была и мне она нравилась. Но я уже был погружен в глубокую депрессию, из-за чего я был вынужден взять больничный. Наблюдался у врачей, но лучше не стало. Только хуже, я начал активно вынашивать мысль о смерти, я чувствовал, что просто мучаюсь по непонятным причинам, хотя и абстрагировал себя от всех, потому что, любые проблемы меня добивают. Больничный кончился, и я ухожу с работы из-за вообще все пошло крахом. Я надеялся найти работу, которая мне была бы по душе, но в том состоянии меня ничего не устраивало. Я то устроюсь поваром-универсалом в клубе, то пойду еще куда-нибудь стажироваться, и толком нигде себя не нашел. После понял, что я реально ударил в гряз лицом. Эта первая работа тоже не моя заслуга, помогли сотрудники детского дома. Что бы я делал без них… – Иван остановил свой рассказ и на долгое время замолчал.

– А что было дальше? – решил я вернуться к беседе.

– Время не стоит на месте. Слава Богу у меня все было, хоть я и уволился с работы и толком ничего нормального не нашел. Было все – и еда, и деньги, и одежда. Но я был один, не было поддержки, кто бы мог помочь, подать руку. И я уже довел себя до такого состояния, что уже просто не видел смысла обращаться к кому-либо, потому что уже понимал, что никто не поможет. Я сутками не спал, сутками не питался полноценно, режим был сбит.

– А где ты все это время жил?

– Я уже жил у себя в квартире, покупка квартиры была моей личной инициативой. В детском доме квартиры выдает государство, если за тобой ничего не закреплено. Но с получением квартиры есть свои минусы – это само ожидание. Там около 35 «квадратов», квартира выдается, и соответственно, она еще принадлежит государству, лишь спустя время ты ее можешь приватизировать, и квартира будет твоей. Конечно, будут проверки, смотреть, как ты живешь. Всех тонкостей я не знаю. Я не захотел ждать пока государство предоставит мне квартиру, и я решил сам ее приобрести на те деньги, что накоплены на книжке, то есть это пенсия, что мне выделялась. Так как само ожидание это пытка для меня.

– Продолжай, – попросил я.

– Каждый день ты живешь в постоянном страхе, ты не желаешь контактировать ни с одним человеком. Боишься, как бы ни стало только хуже. С чего начать не знаешь. Понимаешь, что нужно приходить в себя, да вот сил нет. Потеря смысла жизни полная. Только лишь сами мысли меня очень сильно угнетали, прям, чувствуешь и понимаешь, что не в состоянии избавиться от наплыва множества мыслей о смерти, ты борешься и не можешь. Как я только не нанес себе вреда, не понимаю. Но это было пережито, и это все позади, спустя время я начал как-то приходить в себя. Много приходилось врать людям, намеренно, будто все хорошо, но это было не так…

Иван прервал и эту беседу. Каждый раз он спонтанно исчезал на долгое время, испытывая творческие муки, но снова и снова появлялся «онлайн», и на его странице появлялись новые, удивительные картины – портреты, натюрморты и пейзажи.