Текст книги "Записки из детского дома"

Не восприняв меня всерьез, он быстро потерял интерес и куда-то ушел.

– А почему он мне сказал, что его зовут Сергей? – спросил я у ребят, находившихся рядом.

– Так Лёня – это его кличка, как у того толстого милиционера в сериале «Воронины»!

Через пару-тройку моих смен на пятой «семейке», Лёня-Сергей стал одним из моих самых близких собеседников в группе. Этот парень совершенно поразил меня своими взрослыми рассуждениями, рассказами и взглядами на жизнь. И все это несмотря на то, что учился он и правда в шестом классе.

– Лёнь, – решил я спросить однажды, – а как так получилось, что ты в шестом до сих пор?

– Я где-то с третьего класса сам себе предоставлен был. Гулял постоянно по улицам, школу забросил. Мать не следила за мной. Да так бы все и было. Мы просто один раз с друзьями мотались по Самаре, увидели машину на обочине рядом с оврагом. Ну, взяли да и подтолкнули ее вниз. Менты нас быстро нашли. Стали выяснять все обо мне, узнали, что никто за мной не следит, а я не учусь. Определили меня в реабилитационный центр, а потом уж в детский дом. Вот, а тут уж и решили, что я застрял на уровне шестого класса.

Больше он ничего не стал рассказывать. Да и я больше не спрашивал.

Наступила зима. И в один прекрасный день, у нас с ребятами возникла идея покататься на лыжах. Нам открыли спортзал, мы начали выбирать себе ботинки и лыжи, в то время как старший воспитатель причитала:

– Владимир Васильевич! Только осторожно, не вздумайте за территорией кататься, только на нашем футбольном поле!

– Да, да, хорошо, – отбалтывался я, копаясь в лыжных ботинках.

Ну, конечно! С полчаса мы разминались на тесном заснеженном футбольном поле, а когда всем нам наскучило это дело, я додумался:

– Ну, что, ребят? Пару раз с горки и в группу?

– Да! – радостно закричали мальчишки и гуськом отправились за мной.

Позже вечером я все это так и рассказывал директору, а потом описывал в объяснительной. Конечно же, после того, как отвез Белого на обследование заднего места, которое распухло у него до невероятных размеров после неудачного падения.

Все в итоге обошлось. Белого через пару дней выписали, выявив незначительный ушиб, а мне заслуженно выписали выговор и лишили премий. Но мы еще долго вспоминали и смеялись всей группой, вместе с самим Белым, как он летел и кувыркался, а после удара об торчавший из снега камень сказал обиженно и спокойно: «Я кататься больше не буду!».

Однажды я пришел в свою смену и увидел, как на батареях ребята сушат листки бумаги, вымоченные в каком-то растворе.

– Что это, зачем? – спросил я.

– Дымовуху будем делать, – честно признался мне Игорь Аткин.

Это был светлый, худой и высоченный парень. На каникулы его всегда забирал к себе старший брат в другой город. И вот однажды, после зимних каникул, он привез в детский дом такую хулиганскую идею. Тем же вечером, когда стемнело на улице, бумажки с батарей неожиданно и как будто незаметно исчезли.

– Владимир Васильевич, а можно мы погулять выйдем на пять минут? – чуть позже спросил Игорь.

– А кто это «мы»? – поинтересовался я.

– Ну, мы все. Вся группа.

– Эх, вы! – начал я, осматривая ребят. – Не хорошо же так! Обманывать своего воспитателя.

Я сразу понял, в чем дело – без меня хотели жечь!

– А меня позвать? – продолжал я, уже обувая ботинки.

– А что, можно? Я думал, вы запретите. Вы тоже что ли хотите? – удивился Игорь.

– А ты как думал? – отвечал я, надевая куртку. – Ну, вы чего медленные какие?

– Пацаны! Владимир Васильевич с нами идет! – закричал он.

Вскоре мы всей толпой, человек в десять, спустились в наш местный овраг. Игорек поджег один рулончик бумаги, и кинул его на снег, то же самое проделал со вторым. Рулоны обильно задымились и дымили так еще минут пять-десять. Мы молча смотрели.

– Прикольно, – сказал кто-то из группы, когда дым окончательно разошелся.

Под громкий хруст морозного снега и дружные обсуждения, как бы сделать следующую дымовуху получше, мы вернулись в детский дом.

Я совсем не подумал, что «зараза» может распространиться и что произойдет это настолько быстро. Уже в следующую мою смену, директриса собрала в актовом зале весь детский дом и, держа в руках рулончик знакомой уже всем бумаги, начала:

– Кто мне скажет, что это такое?

– Дымовуха! – крикнул кто-то из зала и все засмеялись.

– Так, а теперь выйдете сюда те, кто это придумал, – грозно велела директриса.

После недолгих препирательств из зала геройски за всех вышел наш Игорек.

Уже к вечеру о дымовухах никто не вспоминал.

Антона Шатохина все звали просто – Шатошка. Щупленький и непримечательный парнишка, выглядел намного младше своего возраста. Часть ребят бежит играть в футбол, часть сидит в библиотеке, часть в мастерской, кто у телевизора, кто в столовой помогает поварам. Шатошка просто сидит на диванчике.

Оказалось, очень сложно заметить, что человек ровным счетом ничем не увлекается и не интересуются. Все мы привыкли что-то делать и что люди вокруг тоже что-то делают. И когда вдруг рядом оказывается совершенно пустой человек, обратить на это внимание, оказывается, сразу не получается. Я даже не знаю сколько времени прошло, прежде чем я начал подозревать что-то неладное. Решил спросить:

– Шатош, а ты чего не пойдешь в футбол играть?

– Я не умею.

– Так иди, научись.

– Я не хочу.

– Может, тогда в библиотеку пойдешь, что-нибудь почитать возьмешь?

– Не, я это не люблю.

– Ну, хорошо. А что ты любишь?

– Ничего не люблю.

Артурчик был настоящим армянином. Горячим, эмоциональным, смелым, подвижным парнем. В нем всегда была жажда какой-то кипучей деятельности, желание пообщаться. Именно про таких людей обычно говорят: «За словом в карман не лезет». Как только в детский дом заходил новый человек, Артурчик сразу же узнавал, кто он, зачем пришел и откуда. Будь то новый воспитанник, просто гость, посетитель или даже какой-то важный депутат.

Кстати, как-то раз к нам приехал наш губернатор в гости, общался с ребятами и скорее всего, ожидая услышать стандартные ответы, спросил, все ли тут нормально и всего ли хватает детям. Ожидаемые ответы так и посыпались, что все отлично, хорошо, ни на что не жалуемся. И тут вышел Артурчик и смело заявил: «Все хорошо, вот только по обычному, земляному, пыльному полю мы бегаем, в футбол играем. А хотелось бы, чтоб стадион профессиональный был, с покрытием!».

По общепринятым, негласным стандартам, такие просьбы, наверное, считаются признаком дурного тона, наглости, и неловкую ситуацию постарались как можно быстрее «замять». Вскоре я надолго покинул своих ребят и уехал на свою последнюю, полугодовую, преддипломную сессию в университете. После всех мучений с экзаменами и защитой, я вернулся домой с дипломом филолога, о котором мечтал на протяжении последних шести лет.

Как только я вышел в первую же смену к своим ребятам меня обступили всей толпой, дружно приветствовали, поздравляли. И вдруг из комнаты выскочил Артурчик и громче всех воскликнул:

– Оооо! Барев, ахпер! – приветствовал меня он, что по-армянски означало «Здарова, братан!».

– Барев, ахпер! – так же отвечал я и пожимал его уже окрепшую, мужскую руку.

– Вонцес? – тут же как-то с хитрым выражением спрашивал он, как бы еще проверяя, не забыл ли я.

Я не забывал. Это значило: «Как дела?». И отвечать нужно было всегда: «Лавем!» – то есть хорошо, отлично. Когда он меня учил этим фразам, я еще поинтересовался: «А что, если совсем не хорошо и не отлично, что если дела совсем плохо?».

– Эээй! Так говорить нельзя, Василич! Всегда «лавем»! – смеялся Артур.

Так что, я ответил ему, как положено:

– Лавем! – после чего, обязательно нужно переспросить взаимно, – вонцес?

– Лавем, – по-свойски говорил Артур. – Пошли, что покажу!

Он вывел меня во двор детского дома, и я увидел, что на месте «земляного» поля выстроился богатый корт с прорезиненным покрытием, с освещением, ограждением, воротами и с большой надписью: «Мечты сбываются!».

Привезли новенького. Это был щупленький, светлый, бритоголовый парнишка лет шестнадцати, покрытый прыщами и корявыми, самодельными наколками. Из-за каких-то разногласий звали его то Миша, то Ваня. В паспорте было одно имя, во дворе другое. У нас его все так и звали Миша-Ваня. Впрочем, звать его часто не приходилось, так как в детском доме он был редким гостем, скорее только числился на бумажках. И не только в наших картотеках, но и в постоянной базе розыска полиции.

Парень состоял на всех видах учета, имел условную судимость, какое-то время сидел в детской колонии. Зачем его оттуда выпустили досрочно, было совершенно непонятно, так как даже он сам признавался: «Там нормально кормили, и я там хотя бы учился. Там нельзя не учиться. Учитель за решеткой стоит что-то диктует. У нас между рядами менты ходят, если не пишешь ничего, лупят дубинкой. Так что, приходилось все писать. А в этих школах че? Можно учителя на х.. послать и ничего не будет. Я туда даже и не прихожу».

Здесь стоит оговориться, что попасть в колонию подростку не так-то просто. Нужно это заслужить, успешно обойдя всю систему «покрывательств». В первую очередь, чтобы не запятнать репутацию, мелкие проступки трудных подростков покрывает сам детский дом. Когда «грязные дела» подростка становится невозможно скрывать, а он и не думает исправляться, начинают ставить на всевозможные учеты. Комиссии по учетам, чтобы лишний раз не напускать тень на свою работу, также держат подростка до последнего, давая ему шансы исправиться. Думаю, теперь несложно представить, каким нужно быть человеком и что натворить, чтобы обойдя всех добрых дядь и теть, все же угодить в колонию.

Впервые Мишу-Ваню привезли в мою смену, меня предупредили, чтоб я с него «глаз не спускал». Ходил он постоянно одетый в несколько толстовок, штанов и обязательно на спине рюкзак – «все свое ношу с собой». А еще точнее я назвал его стиль «на низком старте». По приезду он сразу же обследовал все окна и двери, через которые можно убежать, и время от времени на них косился. Но прошло полдня, он с кем-то пообщался, снял рюкзак, переоделся в более легкую домашнюю одежду и подошел ко мне.

– Мне вот пацаны сказали, что вас уважают и от вас лучше не сбегать. Я хочу, чтоб вы просто знали, как только ваша смена кончится, меня здесь не будет, это сто пудов.

На следующий день мне сообщили, что Миша-Ваня, действительно как-то убежал. Во время розыска, который длился около месяца, меня однажды вызвала к себе замдиректора Л.Н. и попросила:

– Володь, там на Мишу-Ваню надо характеристику написать для розыска. Напиши что-нибудь?

– Так, что я могу написать? Он не был моим воспитанником, я с ним и общался-то минут пять-десять всего.

– Эх, действительно. Ладно, будем сами что-нибудь думать, – разочарованно протянула Л.Н., а потом добавила. – Хотя, слушай. Вот ты немного пообщался с ним, может чего заметил за ним положительного?

– Не заметил, – категорично отрезал я. – Парень совершенно испорчен. В школе не учится класса с третьего. Наркотики, алкоголь, воровство, судимость. Состоит в скинхедских группировках, на руках фашистская символика набита. Это полностью асоциальный тип. Зачем вам его положительные качества?

– Да все потому, что нельзя в характеристике только негатив писать, в человеке обязательно бывает что-то положительное. Вот, может, думаю, ты чего нашел? Потому что мы тут совещались и тоже не нашли. Но ведь не может же быть такого!

– Хм, – немного подумав, вспомнил я. – Есть одно положительное качество у него. Он честный и слово свое держит.

– Правда?

– Ну, да. Вот сказал мне, что при мне не убежит, а на следующий день его уже не будет здесь. И выполнил обещание, не обманул.

– Да уж, – ухмыльнулась Л.Н.

С выводами я поспешил. Когда парнишку нашли и привезли к нам, он, несмотря на все заверения и обещания, к вечеру ускользнул у меня буквально из-под носа. За все время работы это был первый побег в мою смену и мой первый поход в полицию с заявлением на розыск воспитанника. Впрочем, он же и последний. Мишу-Ваню найти больше не смогли.

Наступило лето. Время ехать в лагерь. Никакой Анапы. Снова наш местный лагерь на берегу реки Уса. Я по традиции отправился к ребятам в самую последнюю смену, в августе.

– О! Василич! Наконец-то! – по-свойски приветствовал меня Белый. – Мы тебе тут приготовили кровать, с нами будешь жить!

– Ладно, – согласился я. – Но условия такие. Мы встаем раньше всех в лагере и до завтрака идем на пробежку, а потом на турники и брусья.

– Василич! Да мы только за!

В комнате со мной кроме Женьки Белоножко, оказался еще Санька Богданчиков – позитивный и смазливый паренек. И главный персонаж Саня Гольцов, по кличке, которой он совсем не стыдился – Галя. Остается добавить, что из всех неспортивных ребят Галя был самым неспортивным парнишкой.

Каждое утро начиналось примерно так. Звенел мой будильник. Я с трудом открывал глаза, видел кое-как встающего Белого, слышал голос Богдана из-под подушки:

– Я сегодня не пойду, завтра начну.

– А где Галя? – спрашивал я Белого.

– А он уже вышел, ждет нас на улице.

Стараниям Гали не было предела. В первое же утро, после первой легкой пробежки, он сел на лавочку и буквально позеленел, чем невероятно меня напугал. На все мои уговоры идти в комнату и отдыхать он реагировал отказом. Немного дав нам форы, он с тем же рвением приступил к отжиманиям на брусьях и подтягиваниям на перекладине. Но это его совсем подкосило. Вечером он уснул раньше всех, даже покурить забыл. Но с каждым днем Галя становился все выносливее и выглядел намного бодрее.

Где-то в середине лагерной смены, днем, он забежал в нашу комнату, снял перед нами майку:

– Смотрите! Реально я накачался?

С гордостью и каким-то волнением он показывал на некогда плоской и костлявой руке как-то неестественно и смешно выпиравший небольшой кругляш бицепса. Мы засмеялись.

Когда закончилась смена, Галя напросился ехать обратно в детский дом со мной в машине. Всю дорогу он молча смотрел в окно. Потом вдруг сказал:

– Эх, сейчас выпущусь… Главное, тренироваться продолжать. А то сопьюсь…

Глава VI
По собственному желанию

Осенью, после выпуска, в нашей пятой «семейке» оставалось всего шесть человек. Оказалось, что для работы это слишком маленькое количество детей. Их нужно больше, чтобы мое нахождение в детском доме действительно считалось работой. Поэтому я в очередной раз услышал знакомую фразу: «Вашу группу расформировывают».

Меня отправили на «семейку» под номером семь, а вместе со мной из нашей пятой группы в нее поместили Шатошку и Максима Крюкова. Здесь жил заикающийся и ленивый Тимашев. Игорь Радаев – горбатый любитель турников и вязания. Димка Пастухов, который при любой возможности сразу бежал в овраг, копался там в каких-то железяках, а по возвращению грезил тем, что после выпуска обязательно купит себе мотоцикл. Еще там жил Лешка Крухмалев – отличный футболист и хороший певец. Его закадычный друг Олег Синявский – дружелюбный, но одновременно и дерзкий подросток. И Сашка – он был просто цыган, и этим все сказано.

Сашка за крупную кражу находился под домашним арестом. Под самым настоящим. То есть суд постановил ему носить на ноге арестантский браслет, который ограничивает его пространство и при пересечении определенных границ с браслета поступает оповещающий сигнал. Но когда Сашку определили к нам после суда, администрация детского дома выпросила возможность не надевать ему на ногу браслет, взяв ответственность на себя.

Это был смуглый, высокий и худой паренек лет шестнадцати, с черными, жесткими волосами. Он имел горделивый, ершистый и непоколебимый характер, а также был прямолинейным, смелым и достаточно нагловатым. Все потому, что Сашка был настоящим, урожденным цыганом и невероятно этим гордился. Он всегда говорил: «мы цыгане…», «у нас у цыган…», «а вот у вас, не у цыган…».

Однажды он мне пожаловался:

– У нас вот у цыган нет такого, как у вас. Я как приехал в детский дом, сразу заметил, что здесь пацаны дружат, только чтобы друг друга использовать, из-за каких-то целей, выгоды. Настоящей дружбы здесь нет. Все только ищут для себя какую-то пользу.

– Сань, я бы тебе посоветовал не делать таких категоричных выводов, – начал я пытаться сменить его точку зрения на более позитивную. – Большинство ведь отношений между людьми строятся на какой-то взаимовыгоде. Ведь редко бывает что-то просто так, без причин. Может, просто не нужно на это смотреть так негативно? Люди сходятся друг с другом часто из-за того, что могут быть чем-то полезны друг другу. Не обязательно, что изначально была такая корыстная самоцель – подружиться с кем-то для того, чтобы получать от него что-то. Просто в ходе общения, дружбы, они понимают, что могут быть полезны друг другу беседами, советами, новыми знакомствами, помощью. А просто так… Просто так, что бы их удерживало?

– Хм, согласен, – задумчиво сказал Сашка и, подумав еще с пару минут, продолжил. – Но все равно, меня вот бесит здесь у вас такое отношение. Кажется, здесь вот специально как раз и заводят дружбу с самого начала для того, чтобы получить какую-то выгоду. А как получают свое, сразу перестают дружить.

– Слушай, а ты из-за чего сделал такие выводы? – спросил я, решив, что неспроста он все это придумал.

– Да вот со мной начали дружить Тимашев и Воеводин. Я их научил носки воровать… – Сашка посмотрел на меня, понял, что сболтнул лишнего, но все равно продолжил. – Да, это потому что нам к лагерю выдали каждому по паре носков. Но это дело что ли? Мне бы вот больше хотелось. Ну, вот мы пошли с пацанами на рынок, я им показал, как носки можно украсть. Для меня это раз плюнуть, я знаю, как нужно дело делать, чтоб не спалили и не поймали. Вот я им показал все, а сегодня смотрю, они уже со мной не общаются, взяли с собой другого и снова пошли на рынок. Но они ведь дураки, их же поймают сразу, нет у них опыта еще.

С Лешей Крухмалевым мы начали дружить задолго до того, как я пришел к ним на группу. Когда я работал на других «семейках», он часто заходил ко мне в гости просто побеседовать, всегда по-свойски меня приветствуя: «Здарова, Василич! Ну че, как дела?».

У Лешки было больное сердце, заниматься спортом ему практически противопоказано. Он же, вопреки этому, умел вытворять «финты» с футбольным мячом круче всех из детского дома, а на поле ни одна игра не обходилась без него.

Чаще всего я вспоминаю один случай. Лешка стоял на площадке и лениво набивал мяч, наверное, давно уже сбившись со счета.

– Василич, дай на машине прокатиться? Пожалуйста? – попросил он, не отрываясь от мяча.

– Ну, конечно! – засмеялся я. – А ремонтировать потом ты мне ее с детских денег будешь?

– Да, брось! Я умею уже. Пожалуйста, вот здесь на площадке кружок сделаю, а ты рядом будешь сидеть, проконтролируешь, если что.

Наверное, в тот день я был очень добрый, поэтому быстро согласился. Пусть, думаю, прокатится пацан. Лешка, все это время набивавший мяч, пнул его кому-то из ребят и подбежал к машине. Я непривычно сел на пассажирское сиденье, он сел за руль и повернул ключ зажигания.

– Так, че тут… Сначала сцепление, потом первую? – спросил он.

– Леха! – повысил я голос. – Ты же сказал, что умеешь!

Но было уже поздно, несколько раз дернувшись, мы тронулись и поехали.

– Вторую, давай! – крикнул я ему.

Пока Лешка переключался на вторую передачу, мне пришлось схватить руль и увильнуть от приближающихся мусорных баков. Сделав круг, мы стали приближаться к месту.

– Так, сцепление и тормоз! – нервно приказал я.

Мы припарковались, и естественно, Лешка, забыв выключить передачу, тут же бросил сцепление и машина заглохла. Хорошо хоть доехали.

– Эх, Леха! – ругнулся я на него.

– Ну, вот и все. Я же сказал, что умею. Просто подзабыл чуток, – сказал он и побежал снова к своему мячу.

Еще Лешка любил петь. Так же, как и в случае с футболом, ни один концерт не проходил без его пения. Благодаря ему я понял, что именно в стенах детского дома песня «Помолимся за родителей» приобретает новый смысл.

Татуировки на руках с надписью «НЕ…» я видел у многих воспитанников, но только у Олега решил впервые спросить, что же это значит.

– Не важно, – сухо сказал он. – Зачем вам это?

– Спросил, потому что у многих пацанов наших видел, а что это значит, только сейчас стало интересно, – ответил я. – Так все-таки неважно или ты просто не хочешь говорить об этом?

– Да, не хочу. Владимир Васильевич, неприятно об этом говорить. И спрашивать непринято. Кто знает – тот не спросит. А кто не знает – тому и знать не надо, – отрезал Олег.

Вечером ко мне подошел Игорек Радаев:

– Владимир Васильевич, а вы у Олега спрашивали про татуировку, там «не» и три точки, да?

– Ну, да, спрашивал. А что?

– Я знаю, что это значит. «Не забуду мать родную».

Игорек после неудачного падения имел искривление позвоночника и огромный горб, но никто его никогда этим не дразнил. У Игорька были очень сильные руки и подтягивался на перекладине он наравне со взрослыми ребятами. За это все его уважали.

Дразнили его по другим поводам – даже летом, в знойную жару, он постоянно носил утепленные черные джинсовые штаны и красную футбольную майку. Снять с него все это и заставить переодеться было практически невозможно. Когда этот наряд становился сальным и грязным, как будто отрывая от сердца, вечером он снимал все и складывал в стиральную машинку, а на утро снова надевал, досушивая все на себе. Говорил, что чей-то подарок. Чей именно, упорно скрывал.

Еще он чаще всего был занят вязанием. Да-да, он вязал шарфы, носки и однажды даже попробовал связать кофту! В детский дом его так и привезли – с клубками ниток и спицами. Я как-то раз обратился к нему с просьбой, чтобы он связал мне носки. Дал ему денег на нитки, пообещал шоколадку за работу. Игорь взялся за дело серьезно, снял размеры, несколько раз в день подходил ко мне и заставлял примерить. В очередной раз он подошел ко мне с готовыми носками:

– Владимир Васильевич, эти не очень получились, почему-то, – обиженно стал оправдываться он. – Я вам другие свяжу лучше!

– Да брось, Игорек, отличные носки, ты молодец. А следующие еще лучше будут! – говорил я, вручая ему деньги. – Иди за шоколадкой.

Через несколько дней он вручил мне еще одни носки. Да, они явно были лучше, ровные, одинаковые, серого цвета. Но до сих пор я храню те самые, первые. Кривые, разного размера, сиреневые носки, с пузырящимися носами.

Наступил последний рабочий день перед длительным, летним отпуском. До этого момента в моей работе все еще оставался один пункт для гордости. Воспитанники никогда не напивались в мою смену.

Поводов напиться у ребят без явных признаков алкоголизма, на самом деле, не так уж и много, особенно при хорошем контроле. Что это может быть? Крупный праздник вроде Нового года или последнего звонка в школе. Неожиданно наступивший весенний, яркий, солнечный денек. Что еще? Разве что чей-то День рождения. И особенно совершеннолетие.

Моя последняя смена выпала на последний звонок в школе. Да и денек был довольно теплый. Ситуация не новая, просто нужно быть внимательнее, подумал я с утра, собираясь в детский дом. Но по приезду меня ждала еще одна новость. У Лешки наступил День рождения.

– И сколько тебе исполнилось? – поинтересовался я после поздравлений.

– Восемнадцать, – ответил Лешка загадочно улыбаясь.

Поздно ночью, после всех разбирательств у директора, получения очередного выговора и написания всех объяснительных, я зашел снова в группу к засыпающим ребятам, половина из которых тяжело сопели алкогольным перегаром. Напоследок я начал высказывать свои недовольства, но меня быстро перебил Олег:

– Владимир Васильевич, вы конечно извините, но… Слушайте! И день рождения у Лешки, и последний звонок, и погода теплая, да и вы последний день работаете!

– Василич, – шепотом обратился ко мне сам Лешка. – Да тут грех было не напиться! Ты еще скажи спасибо!

– Это еще за что спасибо? – возмутился я.

– Да мы только из уважения к тебе решили сами вернуться и на своих ногах! Если бы не твоя смена, нас бы еще долго искали!

На должность воспитателя в детский дом, скорее всего, могут устроиться только два типа людей. Первый – это неравнодушный, ответственный, заботливый и любящий детей альтруист, готовый за бесценок посвящать часть своей жизни чужим детям. Второй – это просто сумасшедший человек. А еще эти качества некоторые люди успешно совмещают.

Я устроился на эту работу по чистой случайности и до сих пор не смогу сказать, что конкретно меня на ней удерживало все то время, за которое я успел несколько раз сменить одно состояние на другое. Как я уже писал, среди сотрудников бытовало мнение, что у тех, кто остается работать дольше десяти лет, это состояние фиксируется во втором положении навсегда. К чему я это повторил? Пошел десятый год моей работы в детском доме, и я стал ясно это ощущать.

Летний отпуск подходил к концу. Я знал, что рано или поздно это нужно было сделать, и с огромной тяжестью внутри себя отправился впервые в жизни писать «Прошу уволить меня по собственному желанию». Было ощущение, что я от сердца отрываю огромную болячку.

Только вместе с болячкой пришлось оторвать еще и несколько тысяч рублей в кассу за преждевременное увольнение. Я не знал, что такое может быть, но не стал вдаваться в подробности расчетов, мне хотелось скорее покончить с этим делом. Молча пошел в бухгалтерию, где выяснилось, что нужно было иметь при себе девять рублей и несколько копеек, иначе никак нельзя было сдать мне сдачу. Проблема была совершенно не решаемой! И торжественный день увольнения постепенно превращался в абсурдный «Процесс» Франца Кафки.

Я вышел в коридор. Там сидела Нина Ивановна Морозова – пожилая воспитательница, которая работала в детском доме аж с семидесятых годов!

– Сынок! С тебя там чего требуют-то? – спросила она, видимо, расслышав за дверью наши споры.

– Не хватает девять рублей с чем-то, – ответил я, усмехнувшись. – А с тысячи не хотят сдачу давать.

– А это к чему вообще?

– Так я увольняюсь, ухожу… Думал, все так просто. Оказалось нет.

– Да, Господи… На, сынок, вот десять рублей тебе, – сказала Нина Ивановна, достала из кармана монетку и добавила, – скажи им, что сдачи не надо.

– Да вы что, Нина Ивановна, я ж теперь уезжаю, как я вам верну-то?

– Ой, невелика потеря! Поставишь свечку за меня в церкви.

– Спасибо, Нина Ивановна. Спасибо большое, – сказал я и взял монетку.

Тогда я даже не догадывался, что Нине Ивановне не придется ставить никакую свечку, что деньги я верну ей лично, а заодно и узнаю от нее множество невероятных историй о ее работе в детском доме, о ее воспитанниках и выпускниках.

Я выходил из здания, в которое впервые вошел десять лет назад и где все это время накапливал огромную тяжесть в душе. Я уходил ясным, жарким, летним днем и чувствовал, как будто какой-то груз падает с плеч. И по мере того, как это здание отдалялось от меня, на душе постепенно становилось все легче и легче.