Текст книги "Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1"

Неожиданно для меня хозяин встал, как говорится, во фрунт и замер, глядя прямо перед собой, но не на меня, а слегка куда-то в сторону. Я даже попытался проследить за его взглядом, но ничего, кроме угла окна с запылённым стеклом, не увидел. Лицо у Гаркави покраснело до такой степени, что я побоялся, как бы его инсульт не настиг. «Опасается чего-то», – подумалось мне. Подождал ещё немного и, поскольку председатель поссовета продолжал молчать, снова заговорил:

«Михаил Филиппович, до нас дошли некоторые сведения, что вы не желаете поддержать инициативу граждан по улучшению обслуживания пассажиропотока, следующего через вашу станцию. На перроне не пойми что творится. Несознательные частники торгуют в абсолютно антисанитарных условиях, так, смотрите, и до эпидемии недалеко. А самое главное, деньги мимо казны государственной следуют и неизвестно в чьих карманах оседают. А у вас имеется, как мне доложили, проект товарища Корневой. Хороший, говорят, проект, грамотный. Да и решение вышестоящего начальства о выделении вам дополнительных штатных единиц, чтобы улучшить состояние сферы розничной торговли, принято. Так что надо рукава, как говорится, засучить – и с песней вперёд. Хорошо?»

«Так точно, – громко и чётко произнёс председатель, – будет исполнено».

«Ну, вот и хорошо, – сбавил я напор, – вижу, что мы поняли друг друга. А что, секретарша у вас сегодня отсутствует?» – перевёл я разговор в другое русло, чтобы привести хозяина в чувство.

Он действительно перестал стоять как столб и посмотрел на меня. Теперь лицо его побелело. «Действительно напуган до невозможности. Интересно, что здесь творится на самом деле?» – думал я, пока Гаркави приходил в себя. Наконец он сделал глотательное движение, видно было, как дёрнулся кадык, и проговорил:

«Да нет у меня секретарши, уволилась недели две как, а что?»

«Да чайку бы мне с вами хотелось выпить», – нагло попросил я.

«Чайку? Это мы мигом», – оживился хозяин. Бросился к шкафу, что в углу стоял, достал оттуда новый блестящий электрический чайник с длинным шнуром в пёстрой тканевой оплётке, встряхнул его и, убедившись, что тот пуст, выбежал в коридор.

Вскоре он вернулся к своему столу, включил чайник, достал из того же шкафа две чашки, вазочку с печеньем и глубокое блюдце с сахарным песком, поставил всё это на стол и сел рядом, преданно поедая меня глазами. Чайник закипел очень быстро, заварку Михаил Филиппович, не скупясь, насыпал прямо в чашки, залил всё это кипятком и снова уставился на меня.

«Знаете, Михаил Филиппович, как бы я поступил, окажись на вашем месте? Только этот разговор между нами, я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Ясно?»

Председатель так усердно закивал, что я даже побоялся, как бы он об угол стола не приложился, поэтому быстро продолжил:

«Так вот, я бы горячку пороть не стал. Поставил бы по-быстрому одну палатку для этой особы, которая всё пишет и пишет. Делать ей, видимо, нечего, вот и отрывает занятых людей. А кстати, у вас нет ли её проекта? Я слышал, он довольно грамотно выполнен».

Хозяину не было нужды в стол или шкаф лезть – Фросин проект лежал у него прямо на столе, с самого верха. Я его быстренько пролистал и убедился, что Фрося не лукавила. Проект она подготовила на очень высоком уровне.

«Она что, архитектор, что ли?» – вырвался у меня сам собой вопрос.

«Да нет. Повар она, очень высокой квалификации. Я сам к ней раньше регулярно подходил, пирожки её покупал, очень я их любил. А потом начала она на нас бочку катить, вот я к ней с того времени ни-ни…»

«Вот как? – обрадованно проговорил я. – Значит, искать ей повара в помощь не нужно? Это же всё значительно упрощает. Ставьте этот её павильон – и всё. Об остальном забудьте, а то потом прочие граждане, которые там, на вокзале, торгуют, вас же и побьют. А так и ей рот заткнёте, и остальным урона не нанесёте. Мне кажется, что это всех устроит, как вы думаете, Михаил Филиппович?»

«Я что, я как прикажете».

«Да что вы, Михаил Филиппович, побойтесь Бога. Я вам ничего приказывать не могу, я же не ваше начальство. Я только могу по-дружески посоветовать, а уж решать – это ваше право».

Допил я чай, съел пару квадратиков печенья – «Юбилейного», как оказалось. В Москве его днём с огнём не найдёшь, а вот в такой глухомани – пожалуйста. Распрощался с милейшим, как я его назвал, Михаилом Филипповичем, пожал его липкую от волнения руку да почти бегом рванул назад, на вокзальную площадь – не хватало ещё к приходу московского поезда опоздать.

Фрося сидела на лавочке, это означало, что я успел, а скорее, даже чуть раньше прибежал.

«Фрося, – говорю, – вы меня извините, но я больше рядом с вами стоять не смогу, иначе то, что я задумал, не свершится. Сейчас, если мои подопечные так и не приедут, придётся в гостиницу вашу местную пойти».

«Это в какую гостиницу? В клоповник, что ли?»

«Как клоповник? Я там сегодня ночевал, никаких клопов не видел».

Фрося рассмеялась: «Естественно, поскольку вчера их там травили. Но учтите, что они хитрые: вчера убежали, а сегодня вонять отравой перестанет, они и вернутся».

Так вот чем вчера в гостинице этой пахло так противно. Вовсе не едой прокисшей, а дихлофосом, или, того хлеще, ДДТ, растворённым ещё в какой-нибудь гадости.

«Ну и что вы мне прикажете делать? Бросить всё и ближайшим поездом в Москву вернуться? А вдруг они завтра с самого утра приедут? Начальство меня за это по головке не погладит».

Фрося выпалила не раздумывая: «Да давайте у меня переночуйте. Места хватит, комнаты две, так что мешать мне не будете. А я взамен посмотрю, как вы едите. Не обижайтесь, но очень это уморительно».

Делать вид, что обиделся, я не стал. Убедился, что никто из столицы так и не приехал, да и пошёл следом за Фросей, которая заявила, что устала и вовсе не должна всех проводников едой снабжать, а имеет право, как любой работающий человек, на отдых. Шли мы с ней рядышком и о чём-то разговаривали, сейчас уже и не вспомню о чём.

Весь вечер мы с ней пирожки пекли. Я тесто взялся месить, чем сильно удивил хозяйку – у них, она сказала, мужики на кухне стараются не появляться. Пока я тестом занимался, Фрося начинки готовила. Я хотел секрет её пирожков с мясом узнать, уж больно сочной начинка была – не жидкой, а именно сочной, – но как раз в тот момент, когда она с мясом возилась, я ком теста о стол шлёпал, вот и не заметил. Долго пекли. А ночью она сама ко мне пришла. Вот так у нас с ней всё и закрутилось.

Спать я совсем не хотел. Вроде и накануне не выспался, и целый день на ногах провёл, а вот сна ни в одном глазу. Фрося спит, как ребёнок маленький, в комок вся скрутилась, а я рядом лежу, на неё смотрю. Всё судьбу её в голове перебираю. Я-то ей о себе ничего особо не рассказывал, а вот она на меня всё, что в себе много лет хранила, вывалила.

На рассвете я удочки взял, от её покойного мужа оставшиеся, и на рыбалку пошёл. Очень я это дело люблю, а она рассказала, что у них там поблизости речушка протекает, пусть небольшая, но рыбы полно. Вот я там и оторвался. Вернулся к ней с половиной ведра плотвы да окуней. Позавтракали мы, действительно замечательно она готовит, может, всё обычное, как у всех, но у неё почему-то вкусней получается. А потом на вокзал отправились.

Только успели утренний московский поезд встретить, как к перрону грузовик подъехал с рабочими, и на горизонте замаячил Михаил Филиппович собственной персоной. Я еле успел за берёзой спрятаться, а потом огородами, огородами – и в вокзал забился. Встал у окошка, вид оттуда просто обалденный. Председатель таким обходительным, оказывается, умеет быть. У него на голове шляпа надета была, так он, к Фросе подойдя, снял её и, пока с ней говорил, в руке держал. Жаль, я не слышал их разговора; Фрося мне потом, конечно, всё пересказала, но любой пересказ – это пересказ, а не живой разговор. Там такие нюансы могут быть, какие при пересказе обязательно потеряются. Вот по словам Фроси и получилось, что он ничего ей особенного не сказал.

Рабочие отошли чуть в сторону и прямо на газоне возле асфальтовой дорожки стали яму копать – для укладки ленточного фундамента, как потом оказалось. Председатель повертелся, повертелся рядом, ручкой помахал и в контору свою заспешил, до начала рабочего дня минут двадцать осталось. Фрося у берёзы стояла, проводников обслуживала – тут как раз пара поездов один за другим прибыли, – а сама глазом всё время в сторону рабочих косила. Молодцы умельцы, быстренько всё подготовили, и как только арматуру связали, тут же самосвал с раствором подкатил.

У Фроси перерыв образовался, но домой она не пошла, хоть пирожки закончились и надо было следующую партию поднести, а рабочим указания давала. Я сзади подошёл, ключ из её кармана достал и сам за пирожками отправился. В общем, так всё и шло. Рядом с Фросей я уже стоять не мог, Михаил Филиппович ещё пару раз заходил.

Через пять дней, когда пришла мне пора уезжать, на станции стояло пусть и недостроенное ещё, но очень симпатичное сооружение – кафе «У Фроси». Это название мы с председателем ещё тогда, когда я у него в кабинете сидел, придумали. Вернее, придумал я, но повернул всё так, что вроде бы это ему в голову пришло. Он и согласился. В то время такие названия ещё было не принято давать, по всей стране стояли сотни «Пирожковых» да «Блинных», а вот на их станции было кафе «У Фроси». Блеск!

Фрося весь вечер перед моим отъездом сидела печальная. «Чувствую, – говорит, – больше мы с тобой не свидимся, но знай, ждать тебя буду всё время».

Поцеловал я её напоследок да на поезд быстро-быстро пошёл, а ей велел дома сидеть. Поезд тронулся, я в окно глянул, как будто меня толкнул кто, а она рядом с вагоном идёт, голову опустила и ни на что не смотрит. Я в тамбур выскочил, проводницу в сторону отодвинул, из вагона чуть ли не весь высунулся, хотел окликнуть, а она как почувствовала – сама голову подняла и вскрикнула, так что, наверное, весь свет услышал: «Я ждать буду».

Сегодня, пока вы курили, а Ваня с бабулей развлекался, я к Фросе метнулся. Стоит кафе, на котором так и написано: «У Фроси». Сама она как раз в этот момент в зал вышла, не знаю, что ей там понадобилось. Меня увидела, на стол оперлась – и всё. Никто из присутствующих ничего не заметил. Четыре столика там у неё, все были заняты, а люди, знающие, как тут кормят, на улице в очередь выстроились. Она меня к себе в кабинет молча завела, все мои любимые блюда на стол поставила: салат – капуста свежая с морковкой, тоненько нашинкованной, под маслом подсолнечным, суп-пюре грибной – сейчас сезон, интересно, как она его зимой готовит – и макароны по-флотски. А пока я ел, она всё, что я сюда принёс, собрала, спросила только, сколько народа со мной едет, и в котомку свою старенькую, которую я очень хорошо запомнил, уложила. Ждала она меня, понял я, все эти годы ждала, а я мотался по миру, не понимая, что на этом полустанке счастье моё живёт.

Дима опустил голову, задумался, и мы все молчали. Что тут говорить-то, и так всё ясно.

– А самогонка-то откуда? – вдруг нарушил общее молчание Вадим. – Неужто она ей подторговывать начала?

Дима только головой из стороны в сторону покрутил:

– Тут совсем другая история. Эту бутылку я на станции у какой-то бабки ещё тогда купил, хотел с Фросей выпить, да она отказалась. И знаете, что сказала: «Пусть стоит. Когда-нибудь она тебе понадобится, ты её и заберёшь». Вот я её и забрал сегодня. Остаться было совсем решил, но она меня за руку взяла, из кафе вывела да в направлении поезда подтолкнула. Пообещал я, что на обратном пути обязательно навсегда останусь. И знаете, что она мне ответила? «Останешься – рада буду. Нет – котомочку мою верни, пожалуйста, она мне дорога очень. Да стакан небьющийся тоже верни. Ты его в прошлый раз забыл, а я к нему так привыкла, что только из него дома чай пью. Он мне о тебе напоминает. Я его тоже в сумку положила».

И он опять опустил голову, а стакан, о котором он сказал, на краешке стола стоял.

Поезд весело бежал, постукивая на стыках, а мы сидели молча да самогонку пили. Закуски было много, поэтому никто особо не захмелел, хотя пойло было ядрёным. Дима вспомнил, что бабка, у которой он эту бутылку незнамо когда приобрёл, ему всё про первач говорила. Может, не врала и действительно это первач был. А он, как знающие люди рассказывали, чуть ли не до семидесяти градусов доходит.

Но сидеть и молчать не в наших правилах, поэтому мы решили как следует с соседом познакомиться. Оказалось, он о-го-го какой шишкой был: профессор, заместитель директора по науке института урологии Академии медицинских наук, да при этом ещё главный уролог Минздрава Союза. Много он нам интересного нарассказывал о втором сердце мужчины – так он простату назвал. Целую лекцию прочитал. Два его постулата мне в память прямо-таки врезались. Первый: аденома простаты бывает у ста процентов мужчин. Просто не все доживают до того времени, когда она себя проявлять начинает. Второй: у каждого мужчины должен быть знакомый уролог.

– Вот вы с ним только что и познакомились, – сказал он и на себя показал.

Любопытно, что слова его донеслись до моего сознания во время первого обхода после того, как меня из реанимации в общую палату перевели, и повторил их, практически дословно, главный уролог Нижегородской области, который и вырезал из меня ту самую аденому. Только случилось это сорок с лишним лет спустя. «Значит, дожил я», – вспомнился мне первый постулат того своего первого знакомого уролога. Вот ведь какие коленца жизнь с нами вытанцовывает.

А тогда в поезде, как только закончил профессор свою лекцию нам читать, мы тут же за наше мужское здоровье по чуть-чуть, буквально по глоточку, выпили. Хотели было оставшееся разлить, в бутылке едва на донышке плескалось, как тут в коридоре кто-то поздравление с Великим Октябрём прокричал, поэтому пришлось капельку и на этот случай оставить. Допили за праздник остатки веселящей жидкости да задумались. Нет, не о мужском здоровье, тогда мы все молодые и здоровые были. Ну, я профессора не считаю, он уже и дожить успел, скорее всего, а уж с урологом личным был большую часть жизни своей знаком – по крайней мере, с тех пор, как медицинский институт окончил и в этот самый институт урологии работать пошёл.

А задумались мы о том, какую бы тему затронуть, чтобы от Диминого рассказа отойти, уж больно он на нас тягостное впечатление произвёл. Настолько тягостное, что даже самогонка не помогала от этой тяжести избавиться.

Удивительно, но тему именно Дима предложил, а все её тут же бурно поддержали:

– Вань, а что это ты так бросился в моё купе, когда я о своём соседе рассказывать начал, а потом медленно так назад возвратился?

Вот ведь что он вспомнил, совсем в другую сторону наш разговор повернул.

Я оживился. Прежде всего, приятно было о своём знакомце рассказать, незаурядный он человек.

– Ты так своего соседа описал, что прямо Вовка Пушкин у меня перед глазами возник, но там другой человек сидел, на моего приятеля совсем не похожий. Мой знакомый секретарём комсомольской организации на крупном авиационном заводе работает. Должность у него освобождённая, то есть он не только может, но и должен сидеть себе в комитете комсомола и руками водить. Это так в положении об освобождённых партийных и комсомольских секретарях записано, но при этом никто таких, как он, из рабочих коллективов увольнять не собирается, и план им уменьшать тоже никто не желает. Вот Вовка и работает как все, успевая при этом большую комсомольскую организацию возглавлять. Имя с отчеством и фамилия у него, вернее их сочетание, конечно, не вполне обычные, но он к ним привык, точнее, сроднился, поэтому и менять, когда паспорт получал, не стал. «Мне это имя народ дал, а не мать с отцом так назвали, поэтому и менять их я никакого права не имею», – вот как он это объяснил. Ну а что это значит – послушайте.

В сорок четвёртом одна наша пехотная часть после упорного боя освободила махонькую деревушку, затерявшуюся в белорусских лесах. Там одни развалины домов остались да трупы – в основном фашистов, конечно, но и местных жителей, которых они убили, тоже лежали. Тех, кто помоложе, ещё в начале войны в полон в Германию угнали, а вот теперь стариков с детьми застрелили. Зачем немцы это сделали, никто, конечно, не узнал. Ну, солдаты и начали своих, которые безвинно убиенные, хоронить. По деревне разрушенной бродят, слышат – вроде плачет кто. Начали искать, всё обошли – плач слышен, а откуда доносится, никто понять не может. Один солдат, пожилой уже, у него у самого дома семеро по лавкам остались, занялся поисками по-настоящему. Он в избу, откуда эти звуки доносились, не один раз заходил. Выйдет – вроде плачет кто, войдёт – молчание. Ну не привидение же. Он все углы осмотрел, изба эта каким-то чудом почти целой осталась, – никого. Упорным тот солдат был, в конце концов он даже на печку заглянул, вот там и обнаружил малюсенького мальчугана; тот к стене дальней прижался, его и не видно снизу. Нет никого – подвывать начинает, а кто в избу заглянет – замолкает. Так и уцелел. Фашист какой-то – сумасшедший, наверное, потому что разве мог человек в здравом уме дойти до того, чтобы стариков с детьми взять и перестрелять, – его не нашёл.

Наш солдат малыша на руки взял да к себе прижал, согрел, значит – тот и заснул сразу, намучился бедолага. Малышу, наверное, годик был, не больше. Ходить он уже научился, а говорить не мог. Может, от страха все слова забыл, а может, выучить их ещё не сумел, никто этого не понял. Фельдшерица батальонная, молоденькая совсем девчонка, его при себе держала, пока часть с боями вперёд шла, ну а когда их на переформирование в тыл отвели, пришлось малыша в дом младенца определить. А там не берут, требуют его имя да фамилию сообщить, в реестр чтобы включить. Ну, солдаты посовещались и решили: а чего тут мудрить, пусть зовут его как вождя мирового пролетариата, тот не дожил до светлого дня победы над мировой нечистью, пусть этот его знамя подхватит. Вот и попросили записать мальчонку Владимиром Ильичом. Ну а насчёт фамилии вообще долго раздумывать не стали: Пушкин, и всё тут. Вот так и стал тот найдёныш Владимиром Ильичом Пушкиным и с честью несёт эти гордые имя с отчеством и фамилию. Ни разу он их не подвёл, своих тёзку с однофамильцем. – На такой вот ноте закончил я тогда свой рассказ.

Все ещё помолчали немного, и затем потекли обычные в дороге неспешные разговоры, а я на свою полку залез, чтобы внизу посвободней стало, голову на подушку положил да и заснул ненароком.

Часть вторая
От Одессы до Алжира

Глава первая
7–8 ноября 1973 года

В Одессу мы прибыли строго по расписанию. На привокзальной площади нас ожидала целая вереница больших автобусов. Оказывается, в поезде, кроме двух московских, ещё шесть групп из других городов страны ехало, лишь одна магаданская в Москву из-за нелётной погоды к отходу поезда не успела. Мы уже в дороге были, а они только к вылету из Магадана готовились. Пришлось им нас самолётом нагонять. Надежда сказала, что спецрейс им заказали, в шесть утра они уже к порту должны подъехать. Если не успеют, то или отход «Армении» задержат, а он на двенадцать часов назначен, или придётся им с круизом распрощаться. Ждать мы их сможем не более трёх часов.

Расселись мы все в автобусе, кто куда успел. Надежда, как и положено, впереди, микрофон в руку взяла, поздравила нас с прибытием в Одессу и сообщила, что сейчас мы на морской вокзал едем, где прежде всего все формальности пройдём, то есть таможню с границей, а уж потом на судно направимся; там нас зарегистрируют, паспорта заберут и ключи от кают выдадут. Нам надо будет бегом в каюты вещи отнести – и на ужин. Я на часы посмотрел: время к девяти вечера подходило. Интересно, во сколько же мы ужинать будем? А есть после её сообщения сразу же захотелось. Днём мы доели всё, что из дома прихватили да чем нас Димина Фрося снабдила; хоть и было всё холодным, но всё равно вкусным, особенно с горячим чаем, который нам по первому требованию Виктора таскала и таскала проводница, тоже Надеждой оказавшаяся.

Везёт мне по жизни на Надежд: и мама, и жена, и сёстры с тётками – в общем, целая куча Надежд вокруг меня всегда крутилась. Вот и приводчица – так я нашу руководительницу, вспоминая любимого Джека Лондона и его Смока Беллью с Малышом, называл (про себя, конечно), – и проводница тоже обе Надеждами оказались. Интересно, на судне тоже какая-нибудь Надя найдётся или всё же девушки с другим именем будут? «Поживём – увидим», – вспомнил я привычную бабушкину присказку, догрызая куриную ногу, которую мне моя Надежда с собой дала.

Автобусы ехали, ехали и наконец приехали. Все из них повыскакивали и бегом, обгоняя по дороге отстающих, к длинному приземистому белому зданию бросились, наверху которого горела подсвеченная электричеством надпись: «Пункт допуска». При входе девушка в форме стояла, неустанно повторяющая:

– Астраханская и приморская группы – в «красный» коридор, остальные в «зелёный».

Я уже знал, что это такое. Год назад в Шереметьево таможню проходил, когда мы в Белград летели. Насмотрелся я, как взрослые люди, да ещё в форму одетые, не стесняясь, по чужим вещам лазают, в нижнем белье копаются. Я бы так не смог, уверен, а этим хоть бы что.

В этот раз таможню мы по «зелёному» коридору бодро прошли, а вот на границе столпотворение началось, там такая очередища образовалась! Я в сторонку отошёл и одним глазом за очередью приглядывал, чтобы свою не пропустить, а другим за работой таможенников наблюдал – интересно, как они действуют. Их там пять человек было, так что каждому около десятка наших попутчиков из приморских краёв досталось. Я, чтобы мне лучше видно было, на лестницу какую-то поднялся. Куда она могла вести в одноэтажном здании, непонятно, но она была и, мало того, к двери какой-то, наверху находящейся, вела. Может, на чердак? Я так и не выяснил. На две ступеньки мне только и удалось подняться, дальше красный канат дорогу перегораживал с табличкой «Служебный проход», но и подъём на эти две ступеньки мне много чего открыл, видно с них было не то что лучше, а просто отлично.

Таможенники не церемонились. Из каждого, буквально из каждого чемодана они доставали банки с икрой. Вначале шла чёрная, так осетры, наверное, на нерест идут. Это туристы из Астрахани первыми успели к «красному» коридору подбежать. В основном на столы выкладывались жестяные и стеклянные баночки с голубенькими этикетками, но сколько же их было! Из некоторых чемоданов служители закона доставали по десятку, а то и больше этого добра. Их откладывали в сторону, после чего начинали заполнять бланк на изъятие запрещённых к вывозу товаров. Не быстрая это была процедура. Но окончательно меня добила одна немолодая и весьма пышная гражданка. В чемодане у неё таможенник ничего не обнаружил и уже даже рукой ей махнул, проходите, мол, но тут сумку заметил женскую, которую эта гражданка за спиной пыталась припрятать. Так вот из этой сумки на глазах изумлённых зрителей – не я один за этим спектаклем наблюдал – он достал две большие, килограммовые банки с чёрной икрой. «Сколько же всё это стоит?» – подумал я, но тут заметил, что Дима мне усиленно рукой машет. Пришлось с сожалением оставить свой наблюдательный пункт, уступив его одной любопытной девице, да к границе поспешить. Напоследок, правда, я ещё раз осмотр всех таможенных постов провёл и заметил на одном из столов знакомые баночки с зелёной этикеткой. «Ну вот, – думаю, – и дальневосточная группа до таможни добралась». С этой мыслью я к границе и ринулся.

На вес чемоданов я уже внимания не обращал. Днём, ещё в поезде, когда все из купе вышли, я за перебор вещей принялся. Оба чемодана на полку вытащил и начал разбираться. Оказалось, что все самые тяжёлые вещи мы в один большой чемодан запихали. Мне пришлось лишь бутылки в маленький переложить, и всё встало на свои места. Поэтому к пограничнику я без проблем добрался. Поставил он мне в паспорт печать о пересечении границы, и я к девушкам, которые нашей регистрацией занимались, переместился. Отметили они меня в какой-то ведомости, паспорт мой забрали, а взамен дали небольшую пачку скреплённых вместе талонов, или, скорее, купонов, на которых было написано: «Чеки. Действительны только во время круиза. 50 бон». Листанул я её, пока девица, меня обслуживающая, отвлеклась ненадолго, а там на каждом купоне цена стоит – от пяти рублей до одной копейки. Спросил я, что с этим делать, а мне в ответ:

– Купить на них можно то, что в барах продаётся.

– А за это платить надо?

– Нет, это в стоимость вашей путёвки включено.

Порадовался я такой щедрости организаторов, узнал номер каюты, ключи уже опередившие меня Вадим с Виктором, а может, и Виталий Петрович – его нигде не было видно – забрали. Сообщили мне, что завтрак у нас будет общий, в большом ресторане одновременно для всех туристов, а вот обедать и ужинать нам надлежит в первую смену всё в том же большом ресторане (их на судне два, второй малым обзывается), но сейчас по случаю посадки идти можно в любой и садиться на свободное место.

Дверь в каюту была слегка приоткрыта, я туда заглянул и всех сразу же увидел. Вадим укладывал свой чемодан в шкаф, который был вмонтирован в проём с левой стороны от двери. Напротив этого шкафа располагался санузел, в дверях которого стоял Виктор, а Виталий Петрович доставал какие-то вещи из чемодана, лежащего на нижней полке с правой стороны. Я внёс свой багаж и глазами начал искать, куда его пристроить можно.

– Присядь пока, потом уберёшь всё, – послышался голос Вадима, – но учти, мы только тебя и ждали, любопытный ты наш. Сейчас есть пойдём. Виктор уже узнал, где находится большой ресторан, туда мы и поспешим.

Вот с этого и началась морская часть нашего путешествия.

Ресторан действительно оказался достаточно большим и, к нашему удивлению, почти пустым. Лишь несколько человек сидели у окна.

– Мы не опоздали? – спросили мы почти хором у официанта, а может, администратора, не помню, как его называли, который встретил нас у входа.

– Почему вы считаете, что опоздали? – вопросом на вопрос ответил он нам.

– Ну, смотрим, народа не густо.

– Так никто ещё не подошёл. Вы в числе первых.

Накормили нас обильно и вкусно.

– Если так и дальше будет продолжаться, разжиреем мы тут за месяц, – подвёл итог по дороге к каюте Виктор.

Утром я проснулся, как обычно, когда на часах было без нескольких минут шесть. В каюте – полумрак и тишина, все спокойно спят. Свет пробивается через плотную ткань задёрнутой занавески, прикрывающей круглый иллюминатор. Выбрался я на верхнюю прогулочную палубу, посмотрел на город, который где-то там наверху стоит, над Потёмкинской лестницей. Вспомнил, как мы здесь с Надей жили во время свадебного путешествия. «Пробежаться бы по тем местам, квартирную хозяйку нашу посетить, здесь же недалеко, – думал я, – но нельзя. Мы ведь границу пересекли, отсюда если и выпустят, то назад уже не впустят. Казалось бы, линию эту не видно, а вот отсекла она нас от родных и близких. Интересное кино: вроде ничего вокруг не изменилось, но мы уже как бы не на родной земле, а на нейтральной полосе. На той самой, где, по словам Высоцкого, растут цветы необычайной красоты».

Солнце должно было вот-вот взойти, но было очень тепло. «Сбросить, что ли, с себя всё да прилечь позагорать, когда оно из-за горизонта появится», – лениво подумал я, не предпринимая при этом никаких действий. Лёгкий ветерок дул со стороны моря, откуда раздался звук мотора. Небольшая лодка на буруне мчалась к горизонту. «Наверное, на рыбалку», – подумалось мне. Прилёг я на лежак, хорошо стало, вот так бы и лежать на свежем воздухе и ни о чём не беспокоиться. Всё за тебя решают другие, а твоё дело одно – команды выполнять, прямо как в армии получается.

Пока в моей голове эта мысль вертелась, я даже задремал. Разбудили меня голоса внизу. Кто-то настолько громко разговаривал, что на верхней палубе каждое слово слышно было. Совсем не думают люди, что ещё раннее утро и многие спать могут. Перебудили, небось, всё судно. А разговор любопытным был:

– У тебя как? У меня всё подчистую выгребли. Предупреждали ведь, что таможня в Одессе лютует и чтобы не тащила я столько, а мы всё на авось рассчитываем, вот я и дорассчитывалась. Столько денег в это вложила, думала, в какой-нибудь ресторан во Франции или Италии сдам – и н á тебе.

Я перегнулся через перила и посмотрел вниз. По трапу поднимались с вещами две женщины, вроде бы молодые – сверху достаточно трудно было разобрать. Одна из них, та, которая говорила, постоянно пыталась руками, которые вещами у неё заняты, взмахивать. Очень на это смешно смотреть было.

– Вот и этих таможня раздела. Правильно, нечего спекуляцией за границей заниматься. Что о русских думать там будут? – раздался голос за моей спиной.

Я обернулся. На том лежаке, с которого я только что вскочил, сидела пожилая женщина, явно профессорского вида, которая мне улыбнулась и кивнула в знак приветствия. Я машинально пожелал ей доброго утра и задумался: «А может, права эта мадам и мы, вывозя всяческий дефицитный на Западе товар с целью его продать, только позорим свою страну?»

Я покрутил головой. С этим надо было разобраться в спокойной обстановке.

Часы показывали уже начало восьмого. С восьми завтрак, а в двенадцать отход «Армении» от причала, после чего она отправится в фантастическое для меня, да, наверное, и для других пассажиров плавание. Надо спешить: успеть и позавтракать, и на отправление посмотреть. Слышал, что это интересное действо.

В каюте все уже встали, и даже половина постелей в божеский вид была приведена, лишь моя да Виктора неубранными стояли. Виктора не видно, но слышно, как он громко плещется в санузле.

– Что, не спится тебе на новом месте? – спросил Вадим.

– Я всегда встаю в шесть, во сколько бы ни лёг, – ответил я, убирая постель. После чего полез в маленький чемодан за умывальными принадлежностями.

– Значит, ты жаворонок, – поставил диагноз профессор. – Счастливчик. Для меня рано встать всегда проблемой было, а уж если ещё и лечь при этом поздно пришлось, то вообще кошмар.

Эту тему можно было обсуждать ещё и ещё, но тут, к счастью, из туалета вышел довольный и улыбающийся от полученного удовольствия Виктор, и я поспешил юркнуть туда и закрыть дверь. Надоели эти разговоры про то, как мне в жизни повезло или, наоборот, не повезло, что я жаворонок. Я вообще считаю, что любой может изменить свои биологические часы, просто большинство ленятся этим заниматься. Мне кажется, что это не так уж и сложно. Меняют же люди своё местожительство, переезжая из одного часового пояса в другой, зачастую на другой конец нашей необъятной страны, и ничего. Быстро привыкают. Поэтому все разговоры, что это чуть ли не на генетическом уровне в нас заложено, мне кажутся полным бредом.