Текст книги "Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1"

Я смотрел в окно не отрываясь. Поскольку за границей уже пару раз побывал, думал, что существенной разницы между нашими городами и турецкими быть не может. Люди везде живут в похожих домах, а различия зависят от климатических условий да искусства их создателей, но всё оказалось не совсем так. Стамбул на множестве холмов стоит, и автобус довольно долго вверх поднимался. Улочки узкие, застройка максимально плотная, дома каменные, цвет стен преимущественно серый, крыши из красной черепицы, ну и мечетей много. Надежда нам объяснила: каждый султан старался память о себе для потомков оставить, да ещё и выделиться при этом. Вот и строили они мечети всё выше и всё массивнее. Нормальное явление, скажу я вам, каждый из нас, очутившись на их месте, точно так же поступил бы.

Наконец мы куда-то завернули и остановились перед приземистым большим зданием. Снаружи оно показалось нам слегка обветшавшим. Явно построено не вчера, а, скорее всего, задолго до моего рождения. Зашли внутрь и удивились. В настоящем театре оказались. И вот там уже никаких следов разрухи видно не было, наоборот, всё выглядело чисто и аккуратно. Нашу группу Надежда в сопровождении местной женщины на второй этаж повела. Следом за нами ещё народ шёл. Поднялись, а там что-то вроде амфитеатра, только на ступеньках, вверх от сцены поднимающихся, кроме кресел, ещё и длинные узкие полукруглые столы на десять человек стояли. Да так, чтобы все лицом к сцене сидели.

Нашу группу на первом ряду начали рассаживать, а большая сцена прямо внизу, видно всё замечательно. Мы за стол уселись и осматриваемся – не каждый день случается в театр, с рестораном совмещённый, попасть. Почему с рестораном, спрашиваете? Да потому, что на столах перед каждым зрителем столовые приборы лежали, а рядом тарелки с закусками. Закуски любопытные: непривычные для нас в это время года крупно нарезанные помидоры с огурцами и сладким перцем; ну, это понятно, страна же южная, здесь, небось, эти овощи круглый год растут. А вот то, что, кроме этого, на тарелках сало солёное, на вид такое нежное, что прямо в рот просится, лежало, меня несколько удивило – они же мусульмане и по религиозным соображениям сало свиное есть не должны, а тут нате вам. Ну а белый сыр, брынзу болгарскую напоминающий, да колбаса, кружочками нарезанная, – это всё в порядке вещей. Официанты ходят, по-русски разговаривают – с акцентом, правда, довольно заметным, но всё равно приятно, – спрашивают, что пить будем. Можно было выбрать бокал вина белого или красного, рюмку водки или стаканчик их национального напитка – ракы.

Мы всей нашей компанией за экзотику проголосовали, захотелось чего-нибудь необычного попробовать, поскольку стаканчика ведь хватит только на попробовать, не больше. Принесли каждому по высокому тонкому стакану, до половины наполненному прозрачным напитком с резким запахом «капель датского короля» – так в моем детстве бабушка называла грудной эликсир, которым она кашель лечила. Содержимое стакана было холодным, стенки быстро запотели. «Анисовая настойка», – сказал негромко кто-то из наших, кажется Виталий Петрович, и все с ним молча согласились. Ну, анис так анис. Попробуем, что там такое на вкус; запах, конечно, аппетит не возбуждал. С другой стороны, мы к запаху водки привыкли и его воспринимаем нормально, а ведь тоже тот ещё запашок.

Дальше – больше: рядом с неполным стаканом другой поставили, до краёв налитый. Понюхали, вроде ничем не пахнет. Попробовали – вода. Запивать чтобы, поняли мы. Но тут официант фокусы начал показывать, в стакан с ракы холодной воды до самого верха добавил, и всё сразу же побелело настолько, что по внешнему виду молоко напоминать стало. Объяснили нам, что ракы именно так употреблять положено. Глоток этой белой жидкости следует запивать глотком воды. Попробовали тут же – непривычно, но ничего, сойдёт. Профессор сразу лекцию начал читать, мол, таким образом алкоголь меньше организму вредит и всё такое, но тут на сцену с микрофоном в руке вышла женщина уже не первой молодости и начала говорить:

– Дорогие друзья, вы находитесь в доме приёмов русской общины Стамбула. Община год от года уменьшается, и здание такого размера нам содержать уже не по карману, да и не нужно оно уже такое большое. Когда-то тут балы проходили, а сейчас эта громадина без дела стоит. Мы его даже надумали на торги выставить, но к вашему приезду в порядок привели. Решили в последний раз стариной тряхнуть, вас удивить, а себя порадовать. Я, урождённая графиня такая-то, вести концерт буду, а помогать мне согласилась наша молодёжь – княжна Анастасия и Пётр. Мы не стали приглашать для участия в концерте свою самодеятельность, хотя у нас есть прекрасные исполнители, которыми мы по праву гордимся, но вас ведь, естественно, больше интересуют выступления местных артистов. Вот мы и пригласили тех, кто сейчас здесь популярен. Хотя два исключения сделали, но вы поймёте почему и нас за это не осудите.

Тут на сцену двое молодых, тоже с микрофонами в руках, вышли, и концерт начался. А мы, туда поглядывая, ракы пить по глоточку, как нас научили, принялись, овощами и салом с сыром закусывая. Оказывается, проголодались мы уже очень, поэтому смели всё подчистую моментально, даже заесть эту муть, которая ещё в стаканах оставалась, нечем было. Я по сторонам посмотрел – на других столах точно такая же картина. Тут официанты засуетились и с тарелками вдоль столов побежали. Полные ставят, а пустые уносят. Вкусно они нас накормить надумали: бараньи рёбрышки, поджаренные на решётке, с отварным рисом перед нами возникли. Запах от них шёл просто умопомрачительный. Рёбрышки – они рёбрышки и есть; кто и где их готовит, конечно, на вкус влияет, но всё равно они рёбрышками остаются, поэтому я их даже рассматривать не стал, а вот рис, который нам подали, от привычного отличался, и существенно. Ну, то, что он был тоньше и длиннее, это ладно, сорт другой, а вот что удивило: был он непривычно рассыпчат и в то же время нормально проварен. У меня он всегда получался каким-то слегка слипшимся, никогда не бывало, чтобы каждая рисинка как бы сама по себе в тарелке лежала. Может, конечно, я его варить не умею, не знаю, но перепробовал массу рецептов, а всё оставалось по-прежнему: слегка слипалось, и всё тут. Здесь же рис выглядел отменно. Необычным показалось только наличие в нём каких-то рисинок практически коричневого цвета. Я выловил одну и разжевал – это было варёное тесто. «Вот интересно», – подумал я, но дальше разбираться в хитростях турецкой кухни не стал, а решил лучше к трапезе приступить.

Вкусно было непередаваемо. Мясо нежное, в меру жирное, но всё равно по пальцам текло, и они сами в рот просились, чтобы излишки сока слизнуть. Сдерживался я, сдерживался, но забылся на секунду и тут же поймал себя на том, что обсасываю свои пальцы. С испугом оглянулся, не смеётся ли кто-нибудь при виде такой картины, но с облегчением вздохнул: все вокруг тем же занимались.

Всё вкусное всегда заканчивается быстрее, чем хотелось бы, вот и обглоданные рёбрышки на пустых тарелках лежать остались. Всем по небольшой глубокой тарелочке с тёплой водой подали, чтобы пальцы от жира отмыть, да полотенца, чтобы их вытереть. На сцену, на которую я внимания не обращал, хотя там один исполнитель сменялся другим, не вышла, а с шумом, свистом и криками буквально вылетела большая группа молодых мужчин, одетых в черкески с газырями и с кинжалами в серебряных ножнах, прикреплённых к поясу. На головах у них были папахи из длинношёрстной тонкорунной овчины, а на ногах – сапожки из тоненькой кожи без каблуков. «Явно какой-то кавказский ансамбль», – подумал я. Зазвучала лезгинка, и кавказцы пустились в пляс. Это было нечто. Много раз я восхищался мастерством грузинских танцоров, но эти были просто неподражаемы. Они буквально парили над сценой. А затем туда выплыли девушки в национальных головных уборах и очень красивых, длинных, до пола, платьях. Ног видно не было, поэтому и казалось, что они не идут, а плывут по сцене. И тут начался ураган. Мужчины творили что-то невообразимое. Их выступление вызвало такой шквал аплодисментов, что, наверное, на улице было слышно.

– Кто это был? Я прослушал, – толкнул я сидевшего рядом Вадима, который хлопал изо всех сил, так что, наверное, напрочь отбил себе все ладони.

– Какой-то грузинский национальный ансамбль. Я название первый раз услышал. Какие молодцы. Здорово, что их сюда пригласили.

К нашему разговору прислушался Дима.

– Это ансамбль Сухишвили, – сказал он, прерывая Вадимовы восторги. – Я их уже видел. Они в Алжире выступали, когда я там в командировке был. Местные в первый день не очень на их выступление шли, так наше начальство, чтобы зал заполнить, билеты на весь персонал нашей базы заказало. А я дежурить в тот день должен был. Да и идти не хотелось. Ну, приехал какой-то очередной ансамбль с родины – экое дело. Их зимой, когда у нас холодно, всё время в тёплые края тянет. Алжир – далеко не суперское место, поэтому туда знаменитые и сильно раскрученные не стремятся. Едут так, середнячки. Поэтому я идти и не хотел. Но командиру должны были из Москвы звонить, ему остаться пришлось, вот он меня и погнал на концерт. Я так потом ему благодарен был. Ещё раза три, пока они гастролировали, ходил, насмотреться не мог.

Еда на столах закончилась, официанты даже всю посуду убрали, и перед нами стояли только небольшие стеклянные стаканчики с чаем, а на них что смотреть. Чай пить нужно, а смотреть следует на сцену, куда как раз вышел очень пожилой мужчина. Лет семьдесят ему было, если не больше, хотя стариком его назвать язык ни у кого не повернулся бы, настолько великолепная у него была выправка, да и сам он так гордо смотрел на нас, что только позавидовать можно было, как до такого возраста сумел отличную физическую форму сохранить. Усы у него седые были совсем, длинные такие, у нас их казацкими зовут. Очевидно стало, что это действительно казак. На голове высокая папаха из чёрного каракуля с красным донышком как приклеенная сидела. Зелёный китель свободного покроя с золотыми погонами с одним просветом был подпоясан узеньким чёрным кожаным пояском с серебряной пряжкой. Синие галифе с красными лампасами были заправлены в мягкие кожаные сапожки на невысоком каблуке. Три Георгиевских креста покачивались на кителе, шашка в серебряных ножнах висела с левой стороны.

– Здравствуйте, дорогие гости, – раздался глуховатый, но очень сильный голос, – рад приветствовать вас в этом зале. Разрешите представиться. Есаул войска Донского. Имя и фамилию называть не хочу: вам они ни к чему, а лишнее внимание привлекать к своей особе не желаю. На первую в своей жизни войну я попал ещё в 1914 году. Командовал сотней. В основном совершали рейды в тылу у германцев, пленных к своим привозили да другим жить спокойно не давали. С детства я ножи любил метать, эта привычка очень в армии пригодилась. Многих германцев я своими ножичками пригвоздил. Когда здесь оказался, надо было чем-то на жизнь зарабатывать, вот я о метании ножей и вспомнил да в цирк подался. Много лет этот навык мою семью кормил. Сейчас я уже в цирке, конечно, не работаю, стар стал для такого дела, но навык свой не растерял. Вот и напросился вас немного развлечь.

К этому времени ассистенты установили на сцене подобие белой стены, к которой подошли две девушки в чёрных платьях очень свободного покроя, с пышным капюшоном, на голову надетым. Девушки у этой стены встали и руки вдоль неё вытянули. Получилось, что как бы два живых креста возникли на сцене. Есаул со столика, который рядом с ним стоял, взял несколько ножей с чёрными рукоятками и, казалось бы, не глядя с немыслимой быстротой один за другим метнул их в сторону девушек. Пока один нож только в стенку воткнуться успевал, в воздухе уже следующий был. Несколько секунд – и всё, все ножи в стенке торчали, а есаул со стола новую партию взял. И снова молниеносное метание. Куда ножи попали – не ясно. Девушки как стояли, так и продолжали стоять. А на белой стене никаких изменений не видно. Зал тихонько зашумел, а есаул пальцами щёлкнул, да так громко, что везде слышно было, и девушки сделали шаг вперёд. Стена оказалась на колёсиках и следом за ними тоже вперёд двинулась. Они ещё пару шагов сделали, а стена как привязанная за ними едет. Тут ассистенты подошли и молнии на платьях расстегнули. Девушки, в спортивные белые трико одетые, из них выскользнули, а платья так и остались чёрными крестами висеть. Оказывается, ножи платья эти в нескольких местах к стене пригвоздили. По одному в краешек каждого капюшона угодили, по два в рукава попали, а ещё по два подол платья к стене пришпилили. Чёрные рукоятки ножей на фоне чёрных платьев видно не было.

Номер, конечно, потрясающий. Аплодисменты долго не смолкали, а есаул встал спиной к мишени, которую на другом конце сцены поставили, и, нагнувшись, несколько ножей один за другим между ног своих запустил. Теперь на мишени черный крест нарисовался, да ровный такой, хоть линейкой проверяй. «Ну, мастер», – подумал я. А в зале буря бушевала. Столько выкриков восхищённых в сторону сцены неслось, что, казалось, они всё там снесут. Но нет, сцена со всем, что на ней было, как стояла, так и стоять продолжала.

Ассистенты вынесли и положили на сцену широкую, в белый цвет окрашенную доску с изображением человеческого силуэта с раскинутыми руками. Есаулу глаза чёрной лентой завязали, он ножей целую кучу в руки взял, покачался немного, как бы место поудобней выбирая, и давай снова их метать. Только на этот раз через некоторый промежуток: метнул, дождался глухого удара в доску, и снова метнул. Вот теперь отчётливо всё было видно: и как ножи из руки вылетают, и как они в воздухе крутятся, лезвием поблёскивая, и как в доску втыкаются почти впритирку к силуэту, но ни один этот нарисованный контур не пересёк. Десять ножей было – я по своей привычке посчитал. Мастерство, конечно, высочайшее. Я такого больше никогда в жизни не видел. Зал опять безумствовать от восторга стал, а есаул руку поднял и, дождавшись, когда все утихомирятся, снова начал говорить.

Говорил он медленно, чувствовалось, что тщательно подбирает слова:

– То, что я сегодня вам скажу, я ещё никогда не говорил, да, наверное, и не стану больше. Просто на душе накипело; иногда ночами вспоминаю, как всё это было, и понимаю, что в чём-то и моя вина есть, пусть совсем малюсенькая, но всё же…

Он замолчал, видно было, что человек мучительно думает, даже лицо его слегка исказилось. Все мы, кто в зале сидел, тоже молчали. Человек исповедоваться вроде как перед нами решил, разве можно его перебивать. Наконец он вновь заговорил:

– Думаю, что здесь меня не все поймут, но всё равно скажу. Три креста, полученные на фронте, доказывают, что воевал я исправно. Четвёртый получить не успел, революция случилась, и война закончилась. Когда в 1918 году объявили, что с Германией подписан мирный договор, ликованию нашему не было предела. Мы тут же засобирались по домам и разъехались по своим станицам. Кто же мог подумать, что пройдёт совсем немного времени и нам придётся, разыскивая друг друга, вновь собраться, достать припрятанное на всякий случай оружие и снова убивать, на этот раз соотечественников. Революция где-то там, в столицах, была, мы надеялись, что нас это не коснётся. А коснулось, да ещё как. В первое время всё тихо-мирно было, но потом из города знакомые пришли, другим бы я не поверил, и начали рассказывать, какие ужасы повсеместно творят большевики, да призвали нас, тех, кто жил в станицах, помочь освободить страну от этого зла. Кое-кто не поверил, а я поддался на уговоры и записался в добровольческую армию. Командовали нами те же офицеры, что и на фронте. Большинство из них были не штабными крысами, а боевыми офицерами, вот я и пошёл за ними. Началась война, самая нехорошая из всех. Любая война – явление ненормальное, но когда брат на брата идёт – совсем плохо. А началась именно такая. Нашу армию у вас Белой назвали. Мне казалось тогда, что это название правильное, оно смысл нашей борьбы с большевиками отражало. Мы же за правое дело воевали, а правое – синоним белого. Так что я не стал возражать, когда в плену меня беляком обозвали. Я в плен совершенно случайно попал. С сотней своей в тыл к большевикам отправился, и мы уже назад возвращались, когда я на опушке лесной с коня по нужде слез да в кустики зашёл. Там меня и спеленали, пикнуть даже не успел. Бежал я на следующий день да по дороге карту их сумел прихватить. Орден мне за это дали, но я его не ношу, поскольку присягал я царю-батюшке, а те, кто мне его вручил, права такого не имели. Так что я тот орден за награду даже и не считаю.

Он снова замолчал. Видно было, как он ус свой жуёт. Ну и мы все, триста с лишним человек, сидели и ждали, что дальше будет.

– Не знаю, как это случилось, – заговорил он снова, – вроде нормально мы воевали и били красных регулярно, а всё равно войну проиграли и из Крыма вот сюда пришли. Какое-то время в Константинополе не турки командовали, а мы. Сколько тысяч наших в этом городе разместилось, даже сказать не могу. Тогда он уже очень большим был, но куда ни пойдёшь, везде только русская речь слышна. Потом многие начали в Европу уезжать, а кое-кто и за океан отправился, в основном в Аргентину. Я решил не уезжать, встретил черноглазую местную красавицу, полюбили мы друг друга, поженились, двоих детишек она мне родила. Куда мне от них было ехать? А с семьёй боязно. Кто знает, что там нас ждёт. В общем, остались мы, и я об этом нисколько не жалею. Язык я выучил, может, с акцентом говорю, но в Турции никто из-за этого не переживает. Здесь столько диалектов, что зачастую один турок другого с трудом понимает. В первое время трудновато было, но потом всё потихоньку наладилось. Произошло это, когда меня в цирк на оклад взяли, то есть постоянный контракт со мной подписали. Шли годы, я уже всё реже вспоминал о своей прежней жизни на родине, но тут началась новая война, и снова бучу Германия подняла, однако до войны с Советами дело ещё не дошло. И вновь к нам в общину эмиссары германские зачастили. Обещали тем, кто в их армию пойдёт, горы золотые, а самое главное, пытались убедить, что с нашей помощью они смогут Россию от большевиков освободить. Мы часто собирались с друзьями и думали, как поступить. Нашлась молодёжь – горячие головы, которые подписали все бумаги и только и ждали, когда их позовут. Но мы, хорошо помнившие, как война пахнет, решили не спешить. Одно дело – германцев бить, совсем другое – помогать им в борьбе с соотечественниками, даже если они под ненавистными большевиками ходят. А потом, не верили мы немцам. Думали, что обманут они нас. Так и получилось. Германия напала на Советский Союз – и что? Все их обещания не стоили той бумаги, на которой они были напечатаны. Вести, которые до нас доходили, ужасали. Стало ясно, что их задачей было не свержение большевиков и возврат старой власти, а полное порабощение страны. Мы очень переживали, когда германская армия шла с победами вперёд, и надеялись, что пружина, которую она сжимает, рано или поздно начнёт разворачиваться в обратную сторону и тогда Красную армию никто не остановит. Как мы радовались, когда битва под Сталинградом завершилась разгромом немецкой группировки. Стало ясно, что всё, война покатится в обратную сторону. Конечно, не сразу это произойдёт, но неминуемо. Силы у германцев не бесконечные, ресурсы заканчиваются, а русские – на подъёме.

Он попросил, чтобы ему принесли стакан воды – от напряжения, наверное, у него всё в горле пересохло. Зал, по крайней мере внизу и на нашем ярусе, молчал, все были в ожидании продолжения. Правда, наверху, над нами, раздался какой-то шум, но вскоре и он затих. Есаул пил воду медленно, не спеша. Скорее всего, он обдумывал, что сказать дальше, а стакан воды был некой отсрочкой. Но вот он сделал последний глоток и продолжил свой рассказ:

– Война закончилась, мы, те, которых в Союзе считали врагами, ликовали, как будто сами принимали участие в этой победе. Казалось бы, всё, можно возвращаться на родину, тем более что Сталин всех призвал вернуться. И снова некоторые поверили и поехали за смертью, а я опять не решился. Жена, дети, внуки появились. Куда ехать? Что нас там ждёт? Где жить будем? Эти мысли не давали покоя. Как говорится, и хочется и колется… Оказалось, опять я прав был. Многие из вернувшихся были арестованы, осуждены и отправлены в лагеря за преступления, совершенные во время Гражданской войны. Вот такая история получилась. Но за тем, что в России происходит, мы как могли следили и поражались вашим успехам. И вот вы здесь, передо мной сидите и аплодируете старому казаку. Поверьте, что это для меня самая высокая награда в жизни. Спасибо вам.

Он повернулся и быстрой походкой ушёл со сцены. Мы, словно сговорившись, помолчали несколько секунд, а затем зал взорвался настоящим громом аплодисментов.

На «Армению» возвращались, бурно обсуждая всё увиденное. Жалко, фотоаппараты с собой не догадались взять. Думали, в ресторан едем, ну а там что фотографировать? Только плёнку зазря переводить, её у нас и так немного, а впереди история почти всей человеческой цивилизации. А теперь вот нечего будет дома показать, а словами всё, что мы в этом доме приёмов увидели, передать невозможно. Настоящий праздник организаторы нам устроили, но и массу вопросов специально или нечаянно перед нами поставили. Лично мне всё ясней становилось, что не всё в нашей стране за последние почти сто лет шло так, как нас настойчиво пытаются убедить её руководители. Но во всём этом хорошо было бы разобраться в спокойной обстановке, только где её найти да как выкроить на это время, которого хронически не хватает? Развлекательный круиз для этого, наверное, не совсем подходящее место. Поэтому задвинул я эти мысли, всё больше и больше меня беспокоившие, в самый дальний уголок своей памяти и пошёл вместе с новыми друзьями в музыкальный салон. Там было темно и тихо.