Текст книги "Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918)"

Нередко причиной бегства становились неуставные отношения в армии, произвол со стороны офицеров. Конфликты между офицерами и рядовыми обострялись на всем протяжении войны. Солдаты жаловались на физическое насилие со стороны командного состава, на вымогательство взяток за предоставление отпуска, на то, что офицеры обвешивали их сухарями и сахаром, из которых сами гнали самогон, и т. д.483483
  Там же. Л. 71.


[Закрыть]

В то же время для кого-то армия представлялась социальным лифтом, и иногда некоторые рядовые, кому во время службы не удавалось подняться по карьерной лестнице, подделывали документы офицеров и по ним устраивались в городах. Показательна в этом отношении история потомственного дворянина Виктора Викторовича Беляева, который, участвуя с 167‐м пехотным Острожским полком в боевых действиях против неприятеля и будучи в означенной части ранен в левую руку, прибыл в начале ноября 1915 г. в Петроград, где стал ложно именовать себя прапорщиком. При этом он встал на учет в офицерской комиссии, стал получать офицерское довольствие и успел подать 12 рапортов. Самовольно надел и носил не принадлежавший ему орден Св. Георгия 4‐й степени484484
  РГВИА. Ф. 1352. Оп. 1. Д. 1960. Л. 84 – 84 об.


[Закрыть]. То же самое произошло с уроженцем Кишинева Николаем Ивановичем Ган-Ган: участвуя с 249‐м пехотным Дунайским полком в боях, он был ранен, 23 января 1915 г. прибыл в Петроград и стал ложно именовать себя прапорщиком, встал на учет, свидетельствовался в офицерских комиссиях, получал офицерское содержание и подал 4 служебные записки485485
  Там же. Л. 92 об.


[Закрыть]. Крестьянин Радомской губернии Александр Вядерный, отправившийся в армию добровольцем, после увольнения присвоил себе звание прапорщика, а заодно и титул князя486486
  Там же. Л. 354.


[Закрыть]. Очевидно, что в рассмотренных случаях мы сталкиваемся с примерами службы в армии из корыстных интересов, но никак не осознанного долга по защите Родины от врага.

Следует заметить, что сам по себе феномен переодевания заслуживает отдельного разговора с точки зрения как психологической, так и социокультурной подоплеки. Офицерское платье являлось знаком принадлежности к высшему обществу, и интерес к нему со стороны рядовых солдат из крестьян и рабочих в контексте классовой конфронтации понятен. Причем переодевавшихся рядовых прельщали, по всей видимости, далеко не одни материальные блага (лучший паек, удобства размещения в госпиталях, членство в офицерских комиссиях и пр.), но и психологический бонус – новые самоощущения от принадлежности к военной элите. Рядовых раздражали определенные порядки в армии, унижавшие их чувство собственного достоинства, – обращение на «ты» и зуботычины, необходимость отдавать честь при встрече с офицерами, а в некоторых городах, как уже говорилось, рядовым запрещался проезд в трамваях. Уход в самоволку и переодевание в офицерскую форму давали возможность попасть в другой, элитарный мир. В этом отношении практика переодевания отражала не всегда осознанные стремления отдельных представителей низших слоев стереть формальные социальные различия между людьми, что в более явной форме проявилось в период российской революции. Все это свидетельствовало о том, что часть населения не устраивали существовавшие в императорской России возможности вертикальной социальной мобильности.

Таким образом, мы видим, что с самого начала войны у власти и общества формировались две разные картины, два разных представления о мобилизации. В одном случае акцент делался на 96-процентной явке, в другом же – в частных письмах и разговорах – обыватели делились друг с другом информацией, заставлявшей усомниться в наличии искреннего патриотического подъема среди низших слоев населения. Факты массовых бунтов призывников, насилие над представителями власти, осквернение портретов императора и угрозы в его адрес, дезертирство и членовредительство ясно указывают, что мобилизация вызвала народный протест. Однако в высших слоях общества отношение к мобилизации и войне было иным. Образованным людям, попадающим под власть модных теорий, бывает очень сложно среди наукообразных концепций разглядеть подлинные реалии современности. В официальной печати и в высшем свете актуальными были разговоры о цивилизационной миссии России, о ее обязательствах перед союзниками: дворянские и интеллигентские круги находились под властью геополитического дискурса, вступавшего в противоречие с народным дискурсом. Геополитические интересы России начинали противоречить интересам российского народа, слишком дорого платившего за амбиции властей. Поэтому в «патриотических кругах» о настроениях низов говорилось лишь в ключе констатации полного осознания ими важной миссии России в войне. Современники в дневниках отмечали пропасть, очередной раз образовавшуюся между интеллигенцией и народом: «Народ ни малейшей войны не ведет, он абсолютно ничего не понимает. А мы абсолютно ничего ему не можем сказать. Физически не можем. Да если б вдруг, сейчас, и смогли… пожалуй, не сумели бы. Столетия разделили нас не плоше Вавилонской башни», – писала З. Н. Гиппиус в августе 1914-го487487
  Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 8. С. 167.


[Закрыть].

Очень немногие в верхах осмеливались на озвучивание альтернативной точки зрения. Один из посетителей некой госпожи О., занимавшейся благотворительностью, в феврале 1915 г. подошел к французскому послу М. Палеологу и обрисовал «народный» взгляд на войну: «Слишком много мертвых, раненых, вдов, сирот, слишком много разорения, слишком много слез… Подумай о всех несчастных, которые более не вернутся, и скажи себе, что каждый из них оставляет за собою пять, шесть, десять человек, которые плачут. Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре… А те, которые возвращаются с войны, в каком состоянии! Господи Боже!.. Искалеченные, однорукие, слепые!.. Это ужасно!.. В течение более двадцати лет на русской земле будут пожинать только горе»488488
  Палеолог М. Дневник посла… С. 260.


[Закрыть]. Звали этого человека Григорий Распутин. Неудивительно, что в столицах распространялись слухи о том, что он является немецким шпионом.

Женский взгляд на мобилизацию: от слез к погромам

Условно погромы, которые стали обыденной формой проявления массового протеста периода Первой мировой войны, можно разделить на несколько типов, взяв за основу классификации критерий причинности: пьяные беспорядки, националистические погромы, погромы на почве продовольственного кризиса. При этом чаще всего эти причины перемешивались, обнаруживаясь в одних и тех же протестных акциях. Это неудивительно – все три вопроса стояли очень остро и вызывали одинаковое раздражение масс. В результате вспыхнувшие на почве продовольственного кризиса беспорядки обрастали националистическим контекстом (немцы или евреи подняли цены на продукты), а оказавшиеся в толпе любители крепких напитков под шумок громили винные склады, подпитывая алкоголем чувство праведного гнева по отношению к внутреннему врагу. Уже упоминавшиеся барнаульские беспорядки июля 1914 г., вспыхнувшие на почве запрета продажи алкоголя, привели к разгрому не только винного склада, но также и фирм союзной России Дании.

Однако помимо критерия причинности можно классифицировать погромы и с точки зрения участвовавших в них социальных групп. Накануне начала войны массовые акции протеста, захватившие ряд крупнейших промышленных центров России, проходили под знаменем рабочего движения. Многие тогда заговорили о революции, однако революции, в отличие от политических переворотов и восстаний, опираются на куда более широкие социальные слои, нежели одна страта общества. Внутренние социально-экономические и политические процессы в стране периода мировой войны актуализировали и для других слоев, помимо рабочих, участие в массовых акциях протеста. Так, заметно усилилось и политизировалось студенческое движение, росло недовольство крестьян, а также своеобразной визитной карточкой российских погромов 1914–1917 гг. стал бабий бунт.

В историографии женское измерение Первой мировой войны уже привлекло внимание исследователей. На Западе гендерные аспекты российской действительности рассматриваемой эпохи изучают Лора Энгельстейн, Диана Конкер, Барбара Энгл, Ричард Стайтс, Марк Стейнберг, Уилльям Розенберг, Стивен Смит и другие авторы489489
  Koenker D., Rosenberg W. Strikes and Revolution in Russia. Princeton, 1989; Smith S. Class and Gender: Women’s Strikes in St. Petersburg, 1895–1917 and in Shanghai, 1895–1927 // Social history. 1994. № 19; Stites R. The Women’s Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism and Bolshevism, 1860–1930. Princeton, 1990; Engelstein L. The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Siècle Russia. Cornel University Press, 1992; Энгл Б. Не хлебом единым: женщины и продовольственные беспорядки в Первую мировую войну // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. 2010. № 1. Т. 4. История. С. 148–178.


[Закрыть]. Чаще всего эта тема рассматривается сквозь призму борьбы женщин за свои права. Вместе с тем феномен женского бунтарства 1914–1917 г. в России мало связан с феминистическим движением, но является характерным и значимым элементом социально-психологических процессов. Неудивительно, что так или иначе проблемы гендера поднимаются в исследованиях историков, изучающих социокультурное пространство Первой мировой войны и революции, в частности в трудах А. Б. Асташова, В. П. Булдакова, Б. И. Колоницкого, П. П. Щербинина и др.490490
  Асташов А. Б. Русский фронт в 1914 – начале 1917: военный опыт и современность. М., 2014; Булдаков В. П., Леонтьева Т. Г. Война, породившая революцию. М., 2015; Колоницкий Б. И. «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М., 2010; Щербинин П. П. Военный фактор в повседневной жизни русской женщины в XVIII – начале XX века. Тамбов, 2004.


[Закрыть]

Женское бунтарство в 1914‐м – начале 1917 г. являлось реакцией на вызовы военного времени, отражало отношение женщин как к войне вообще, так и к отдельным сопутствующим ей явлениям: мобилизации, хозяйственной разрухе, ухудшавшимся условиям труда и т. д. В дни июльской мобилизации едва ли не самым ярким символом России стал образ плачущей женщины, который врезался в память многим свидетелям. Схожие картины воспроизводятся в письмах, дневниках, воспоминаниях разных современников, как «изнутри» – офицерами и мобилизованными солдатами, – так и сторонними наблюдателями. Офицер И. Ильин описывал психологическую атмосферу на железнодорожной станции 19 июля 1914 г., где ему, согласно мобилизационному плану, нужно было взять лошадей: «На станции Спасская Полесть стон и плач. Откуда-то вдруг взялась масса женщин. Пристают, спрашивают – правда ли, что война? Одна баба так рыдает, что меня даже зло взяло: и чего ревет! Ведь даже точно ничего еще не знает. Она была в шляпке и, видимо, не крестьянка, бабы попроще, деревенские, ее же утешали»491491
  Скитания русского офицера. Дневник Иосифа Ильина. 1914–1920. М., 2016. С. 19.


[Закрыть]. И. Зырянов вспоминал отправку запасных в губернский город: «В деревне самый разгар полевых работ, а бабы, приехавшие в городок с мобилизованными мужьями, ни за что не хотят уезжать домой, дожидаются отправки. Они как тень, как жалкие, покорные собачонки бродят за мужьями, голосят, причитают… Горе сразило баб. Лица у баб красны и опухли от слез… Бабы задержали отправку поезда на два часа. Они точно посходили с ума… После третьего звонка многие с причитанием бросились под колеса поезда, распластались на рельсах, лезли на буфера, на подножки теплушек. Их невозможно было оторвать от мужей. Это проводы… На вокзал сбежалось все уездное начальство. Вид у начальства растерянный, жалкий. Не знают, как быть с бабами… вызвали специальный наряд из местной конвойной команды. Конвойные бережно брали на руки присосавшихся к рельсам и вагонам баб, уносили их с перрона куда-то в глубь вокзала. Бабы кричали так, как будто их резали»492492
  Арамилев В. В. В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914–1917 гг. М., 2015. С. 8–10.


[Закрыть].

Показательно, что во время проводов запасных на фронт происходили случаи коллективных самоубийств подростков – психика молодых людей не выдерживала трагических картин; стон, стоявший в селах, городах, на станциях, вводил в депрессию современников (далее тема самоубийств среди взрослых и детей будет рассмотрена подробнее). Пресса из патриотических соображений об этом не писала. Если попытаться воссоздать эмоциональную картину первых дней мобилизации, то, вопреки официальной пропаганде, писавшей о воодушевлении народа, истинным общим чувством будет чувство глубокого горя от расставания с близкими.

Тем не менее в некоторых приходивших с мест донесениях отмечалось, что призыв в подавляющем большинстве проходил организованно, «без женских воплей и причитаний». Уже само по себе акцентирование внимания официальным представителем власти на «женских причитаниях» указывает на неоднозначность тезиса. И все же некоторые историки, например А. И. Репинецкий, склонны верить подобным отчетам, повторяя тезис о том, что все российское общество в первые месяцы войны было охвачено патриотическими чувствами493493
  Репинецкий А. И. Женщины и дети в годы Первой мировой войны (на материалах Поволжья) // Война и повседневная жизнь населения России XVII–XX вв. (к столетию начала Первой мировой войны). СПб., 2014. С. 457–462.


[Закрыть]. Однако необходимо отметить, что проводы на призывной участок живущих в том же городе обывателей отличались от деревенских проводов запасных, уезжавших на подводах в губернские города. Последние всегда сопровождались женскими слезами и причитаниями. Не менее трагичные картины разворачивались на вокзалах во время отхода эшелонов с новобранцами, так что констатация «мужественного» поведения женщин у призывных пунктов, когда еще у супругов оставалось время для прощания, не доказывает их смирения и идейной солидарности с властью, развязавшей войну.

Можно оговориться, что женский плач, причитания, стенания – это неотъемлемый атрибут проводов мобилизованных на войну. Л. Олсон и С. Адоньева обращают внимание, что акт причитаний стал частью фольклорной традиции и даже привел к появлению в русских деревнях «профессиональных» причетниц, плакальщиц и воплениц494494
  Олсон Л., Адоньева С. Традиция, трансгрессия, компромисс: миры русской деревенской женщины. М., 2016. С. 61.


[Закрыть]. Традицию причитаний необходимо также включить в контекст «эмоциональных практик», под которыми этноисторик Моника Шеер понимала «манипуляции тела и ума с целью либо вызвать чувства там, где их нет, либо сфокусировать диффузное возбуждение и придать ему понятную форму, либо уже возникшие эмоции изменить или устранить»495495
  Цит. по: Плампер Я. История эмоций. М., 2018. С. 433.


[Закрыть]. Эмоциональные практики, согласно Шеер, играют важную роль в различных обществах и выполняют мобилизующую, именующую, сообщающую и регулирующую функции496496
  Scheer M. Are emotions a kind of practice (and is that what makes them have a history?) A Bourdieuan approach to understanding emotion // History and Theory. 2012. № 51/2. P. 199.


[Закрыть]. Вероятно, можно дополнить, что проводы в целом и причитания как эмоциональная практика были тесно связаны и с магическими представлениями деревенских жителей: причитания в адрес мобилизованных как некая форма оплакивания должны были спасти их души. Мобилизованные оказывались потенциальными смертниками, поэтому в их адрес необходимо было провести обряды, функционально близкие отпеванию. Подобные практики регулировали эмоциональный режим крестьянского мира, однако было бы ошибочным рассматривать их как автоматизированные, бесчувственные акты. Хотя в некоторых случаях причитания могут показаться сугубо механическими, ритуализированными действиями, засвидетельствованные в многочисленных источниках акты расставаний жен со своими мужьями не позволяют усомниться в искренности эмоций, горя, которые испытывали провожавшие к провожаемым. Семнадцатилетняя гимназистка из г. Скопина отмечала, что поезда с запасными отправлялись со станций под громкие женские причитания: «Сколько в них горя, безвыходности! Часто причитания бывают искусственны, но много и искренних, сердечных, выражающих столько неподдельного страдания»497497
  Две тетради. Дневник Н. А. Миротворской… С. 60.


[Закрыть].

Во всех уголках Российской империи вне зависимости от местных национальных традиций наблюдались одни и те же картины. Молодая дворянка Х. Д. Семина, жена военного врача, описывала похожие сцены в г. Шемаха Бакинской губернии, когда после объявленной мобилизации «поднялся такой плач и вой женщин и детей, что прямо жутко стало. Гул этого плача стоял во всем городе день и ночь. А партии призванных на войну запасных с утра уже шли мимо нашего дома на станцию для отправки в полки… Я не могла оторваться от окна и смотрела на людей в разной одежде, совсем не похожих на солдат… Иные пели, другие громко разговаривали… Многие утирали глаза и сморкались – плакали… Женщины шли рядом с ними, держась обеими руками за руку мужа, отца или брата. Многие дальше моего домика не шли, а как подкошенные падали на пыльную дорогу и выли, и причитали так жалобно, что не было сил слышать этот плач»498498
  Семина Х. Д. Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 гг. М., 2016. С. 24.


[Закрыть]. Дорогу на станцию, проходившую мимо ее дома, Семина назвала «дорогой слез».

Первая мировая война изменила положение женщин в обществе, в первую очередь – представительниц низших слоев. Оставшиеся без мужей женщины вынуждены были взвалить на свои плечи значительную часть повседневных забот, вследствие чего патриотическая эйфория прошла мимо них. При этом в газетах особенно акцентировалась тема женского патриотизма, указывалось на то, что отдельные женщины вслед за мужьями рвались на войну. Печать представляла это как пример патриотизма, в газетах обсуждалась идея создания отряда амазонок499499
  Вечернее время. 1914. 2 октября.


[Закрыть]. «Вечернее время» писало о тяге русских женщин на фронт в статье под названием «Кого родит эта женщина»: «Русские женщины просятся в строй, они хотят сражаться в открытом бою наравне с мужчинами. Были предложения об образовании целых отрядов амазонок»500500
  Там же.


[Закрыть]. С инициативой создания отряда амазонок выступила слушательница Бестужевских курсов Петрограда Софья Павловна Юрьева, которая через газеты обратилась с письмом-призывом: «В эпоху, которую мы переживаем, эпоху великой европейской войны, все стремятся принести на алтарь отечества свои силы, все стараются дать хоть что-нибудь своей родине. Мы, женщины, тоже не хотим оставаться праздными зрителями великих событий – многие из нас идут в ряды войск сестрами милосердия, чтобы облегчать, по мере сил своих, страдания раненых героев. Я тоже горю желанием быть полезной дорогой родине, но я не чувствую призвания быть сестрой милосердия – я хочу идти добровольцем в действующую армию и прошу богатых людей откликнуться на мой призыв и дать мне необходимые средства на исполнение моей заветной мечты – образование отряда амазонок, воинов-женщин… Я хочу пролить кровь за отечество, отдать свою жизнь родине!» Автор статьи в «Вечерних ведомостях» пытался доказать, что стремление женщин на фронт вызвано не политической борьбой феминисток за равноправие, а искренним патриотическим чувством. При этом сам автор скептически относился к подобной затее, полагая, что женщина должна проявлять прежде всего милосердие. В качестве аргумента приводились распространившиеся слухи о том, что немецкие медсестры «воюют» после боя, добивая русских раненых солдат. Автор приходил к выводу, что женщина-медсестра может родить только героя, а женщина-убийца – разбойника.

Отряд амазонок так и не был сформирован, женщинам требовалось получить особое разрешение на то, чтобы воевать наравне с мужчинами, поэтому некоторые переодевались мужчинами и тайно проникали в действующую армию. Такие истории широко освещались российской прессой. В ряде случаев авторы публикаций явно увлекались полетом собственной фантазии. Так, «Русское слово» со ссылкой на «Киев» опубликовало заметку о доброволице Тычининой, которая получила отказ на сборном пункте и, срезав косу и переодевшись в солдатскую амуницию, уехала с вокзала вместе с запасными. Тычинина участвовала в боях у Островца, Опатово и Сандомира, получив якобы шесть пулеметных ран в грудь (sic!). Лишь после того, как она попала в лазарет «Утоли моя печали» в Москве, была раскрыта ее личность501501
  Русское слово. 1914. 12 ноября.


[Закрыть].

Однако мотивы у женщин были разные. Если слушательниц высших женских курсов можно заподозрить в искреннем патриотизме, то в других случаях определяющим были личные интересы – желание вырваться из опостылевшей действительности. В качестве примера можно привести известный случай Марии Бочкаревой, ушедшей добровольцем на фронт осенью 1914 г. Война застала ее в Иркутской губернии, куда она отправилась в добровольную ссылку за своим гражданским мужем Яковом Буком. Однако тот стал пить, избивать жену, несколько раз чуть не убил, в результате у нее возникло желание бежать от него (как она бежала от предыдущего официального мужа). Начало войны дало повод. Бочкарева вспоминала впоследствии: «Покинуть Яшу ради собственного блага казалось мне почти немыслимым. Но оставить его и пойти на фронт во имя бескорыстного самопожертвования – нечто совершенно иное. Идея отправиться на войну все сильнее и сильнее овладевала всем моим существом, не давая покоя»502502
  Бочкарева М. Моя жизнь крестьянки, офицера и изгнанницы. Койданава, 2013.


[Закрыть]. Бочкаревой казалось, что начавшаяся война откроет для нее двери к новой жизни, в том числе поможет искупить некоторые грехи юности (соучастие в грабежах, прелюбодеяния и проституцию, покушения на убийство). У Марии «возникло неясное предчувствие того, что к жизни пробуждается новый мир, очистившийся от скверны, более счастливый и близкий к Богу». Очевидно, что эмансипированной столичной курсисткой Юрьевой и оказавшейся в сибирской ссылке крестьянкой Бочкаревой двигали разные мотивы. При этом общим оказывалось восприятие начавшейся войны как начала эпохи, открывавшей новые горизонты. Тем самым война способствовала распространению милленаристских ощущений, для одних связанных с чувством страха перед приближающимся концом, для других – с восторгом в предчувствии начала новой жизни. Однако, говоря о женском добровольчестве, нужно учитывать, что в ряде случаев оно было вызвано проблемами в личной жизни, бытовой неустроенностью и порой являлось бегством, способом ухода от тяжелой жизненной ситуации.

Реалии новой жизни не устраивали и оставшихся в тылу солдаток, что вызывало к жизни совсем иные реакции: вместо бегства на фронт – скандалы и бунты в тылу. Слухи о массовых бабьих погромах доходили до армии, и солдаты объясняли это просто: «Бабы бастуют. Мужиков стало мало, а баб много»503503
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1486. Л. 237 об.


[Закрыть]. При этом в пространстве слухов происходила характерная гиперболизация явления, порождавшая новые слухи о том, что в оставшихся без мужиков деревнях бабы устраивают охоту на мужчин, и когда поймают – замучают. Рядовой с укором писал своей знакомой: «Мы слышали, что вы ловите мужиков. 10 баб поймают одного мужика и замучают до смерти»504504
  Там же.


[Закрыть].

Барбара Энгл считает изучение женского бунтарства недооцененной темой в истории российской революции, при этом прелюдией 23 февраля 1917 г. она называет продовольственный погром в г. Богородске Московской губернии, случившийся 1–4 октября 1915 г.505505
  Энгл Б. Не хлебом единым: женщины и продовольственные беспорядки в Первую мировую войну // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. 2010. № 1. Т. 4. История. С. 148–178.


[Закрыть] Исследовательница справедливо полагает, что ухудшение продовольственной ситуации в империи провоцировало «бабьи бунты», но спорит с Д. Конкер и У. Розенбергом, делающими акцент в активности женского движения на событиях 1917 г. Однако сама Энгл игнорирует более ранние проявления женского бунтарства – погромы солдаток июля – августа 1914 г. Вероятно, именно их следует рассматривать в качестве «прелюдии» бабьих бунтов периода мировой войны и революции. Предопределенные, как и продовольственные беспорядки, проблемами потребления (бунты солдаток в первые месяцы войны были вызваны задержками выплаты денежных пособий), они демонстрируют вместе с тем и гуманитарную сторону женского протеста, связанную с разрушением семейных отношений, переживаниями за жизнь мужчин, ушедших на фронт, оставшихся без отцов несовершеннолетних детей. Очевидно, что именно комплекс проблем, а не только банальная «жажда хлеба», толкал российских женщин на проявления жестокости и насилия. Кроме того, именно солдатки на протяжении всей войны оставались самой «взрывоопасной» категорией женщин.

Бабьи бунты в истории протестного движения в России важны еще и тем, что при их подавлении войска действовали более сдержанно, до последнего не применяя силу. Б. Энгл допускает, что в событиях февраля 1917 г. участие женщин повлияло на отношение казаков и войск гарнизона к беспорядкам, которые могли видеть в них жен и матерей солдат, воюющих на фронте506506
  Там же. С. 174.


[Закрыть]. Еще накануне первой революции крестьяне выработали своеобразную погромную стратегию, в которой прикрывались женщинами, пуская их первыми в «бой». П. С. Кабытов на материале крестьянских восстаний начала XX века затронул тему бабьих бунтов и обратил внимание, что очень часто крестьянский погром начинался с того, что громить усадьбу принимались женщины, а мужчины присоединялись только после того, как удостоверялись в отсутствии карательных инициатив представителей власти. Управляющий имением Трепке Полтавского уезда сообщал в 1902 г. следственной комиссии: «Сначала явились бабы и занялись мелким хищением, а мужчины прятались, выглядывая по временам из‐за изгородки и вошли в дело лишь тогда, когда убедились в безнаказанности баб»507507
  Цит. по: Кабытов П. С. Русское крестьянство в начале XX века. Самара, 1999. С. 57.


[Закрыть].

В 1914 г. новый статус множества женщин – солдаток – определял их оппозиционность. Хотя правительство и назначало пособия женам запасных, ушедших на фронт, денег не хватало, пособия задерживали, а в деревнях никакие пенсии не могли заменить рабочих рук. Поэтому в то время, как газеты упивались рассказами о патриотизме русских женщин, эти же русские женщины громили казенные учреждения, ругая правительство и царя за то, что забрали их мужей. «…его матери, нехай верне мини мужа, я его грошами не нуждаюсь», – матерно обругала Николая II тридцатилетняя крестьянка Киевской губернии Александра Побережная, в ответ на напоминание о том, что царское правительство заботится о солдатках, выплачивая им пособия508508
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476. Л. 388.


[Закрыть].

Уже обращалось внимание на то, что в мобилизационных беспорядках определенную роль играли женщины-солдатки, которые своими истеричными криками подхлестывали агрессию мужской половины толпы. Исследователи указывают, что в погроме на Лысьвенском заводе женщинам принадлежала исключительная роль по возбуждению запасных и рабочих. Вместе с тем лысьвенские беспорядки нельзя отнести к собственно женским бунтам, так как основной движущей силой погрома были мобилизованные солдаты и пролетарии.

Один из первых непосредственно женских бунтов произошел в последних числах июля в Царицыне: собравшаяся у здания мужской гимназии толпа женщин стала требовать письменного удостоверения относительно выдачи дальнейших пособий и после отказа принялась избивать полицейских. К ним присоединились запасные и студенты. В итоге были вызваны войска, открывшие огонь по толпе. В частном письме указывалось, что при подавлении беспорядков было убито 20 и ранено 80 человек509509
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 992. Л. 1121.


[Закрыть].

Ярая монархистка, член РНСМА, беспощадный борец со своими соседями-немцами С. Л. Облеухова вынуждена была признать, что власти не справляются со взятыми обязательствами поддержания семей запасных. В письме от 11 августа 1914 г. она так описывала сложившуюся в Петрограде ситуацию: «Дело в том, что несмотря на широко поставленную помощь семьям запасных, во многих попечительствах относятся к ним с возмутительной грубостью и денег не дают. Происходят сцены прямо невероятные. 400–500 женщин приходят каждый день за пособием, им ничего не объясняют и гонят прочь. В другом месте на 600 женщин сторож выбрасывает в толпу 150 билетиков на право получения нескольких рублей. Происходит свалка, жандармы на лошадях врезаются в толпу и „оттесняют“ женщин. Сегодня в 7‐й роте, д. 10, во время давки из‐за брошенных билетов задавили насмерть ребенка. Я не верила всему этому, но ко мне лезут бабы с детьми, плачут и клятвенно уверяют, что это правда»510510
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 993. Л. 1225.


[Закрыть].

Судя по частной корреспонденции, самое сильное возмущение солдаток вызывало отношение к ним властей в Одессе. Здесь в течение трех недель не выдавали пособий. В итоге протест одесситок вылился в погром, в котором проявились не только экономические, но и политические мотивы: женщины, вероятно, в память о бунтах 1905 г., наспех сооружали красные знамена, которые затем у них отбирала полиция. В письме из Одессы от 12 августа мы читаем: «Вчера здесь был бабий бунт. Жены запасных, не успевшие получить в Гор. Думе денег, собрались, вероятно, под влиянием чьей-то агитации, большой толпой и направились к зданию Думы. Здесь они учинили дебош: побили стекла и т. д. Между прочим, ранен пристав один. Затем, устроили они дебош в „Европейской“ гостинице, у кондитерской Робина и др. местах. В конце концов у одной отобрали „знамя“, какую-то широкую деревяшку, аршина два длинны. Потом, группы одесских „суфражисток“, человек по десять, заходили в магазины и просили денег»511511
  Там же. Л. 1242.


[Закрыть].

Протестные выступления солдаток в Одессе продолжались весь август. Монархист, председатель Одесского союза русских людей Н. Родзевич писал 1 сентября 1914 г., делая акцент на язвительных замечаниях в адрес женщин – членов городских управ с немецкими фамилиями: «В здешней городской управе оппозиция крепнет. Недавно бабы, жены запасных, разгромили камнями всю городскую управу, – снаружи не осталось ни одного целого стекла. Три недели их водили за нос, приказывая придти „завтра“. Вдобавок С. Альбрандт предложил им заработок на Дерибасовской улице, – это и было искрой. Едва усмирили. Потом толпа пошла по городу, врываясь в магазины съестных припасов и требуя хлеба. Только к вечеру все успокоилось. Около 40 баб арестовали, а управская сволочь осталась безнаказанной»512512
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 994. Л. 1393.


[Закрыть].

Конечно, помимо бытовой германофобии, в критике монархистами (Облеуховой, Родзевича) работы городских управ просматривается их давнишняя борьба с общественным самоуправлением, подрывавшим устои самодержавия. Вместе с тем местные органы самоуправления денежные средства для презрения семей нижних чинов запасных получали из Государственного казначейства, поэтому недостаток или задержка причитавшихся средств – целиком вина царских правительственных учреждений. Однако была еще одна сложность в получении солдатками положенных денег: чрезмерная бюрократизация процесса. Хотя женщины могли рассчитывать на значительные суммы – от 30 до 45 рублей в месяц, закон о призрении семей солдат, призванных на войну, принятый еще 25 июня 1912 г., гласил, что за счет государственных средств финансировалась так называемая «малая семья», в то время как в российской деревне проживали большие патриархальные семьи513513
  См.: Пушкарева Н. Л., Щербинин П. П. Организация призрения семей нижних чинов в годы Первой мировой войны // Журнал исследований социальной политики. 2005. Т. 3. № 2.


[Закрыть]. Отец, мать, дед, бабка и другая родня могли рассчитывать только на помощь местных попечительств, для чего нужно было составлять прошение в земство или попечительский комитет. Неграмотные крестьянки часто просто не могли правильно составить текст прошения. Известны случаи, как солдатки обивали пороги трактиров, чайных и прочих городских заведений, где можно было встретить сочувствующих грамотных мужчин, которые составляли за них требовавшиеся бумаги514514
  Щербинин П. П. Военный фактор в повседневной жизни русской женщины в XVIII – начале XX века. Тамбов, 2004. С. 272–273.


[Закрыть]. Не обходилось без курьезов: прошения составлялись то на имя военного министра – он построже, – то архиерея – он помилостивее, вместо того чтобы писать в земскую или городскую управу.

Получив пособие, невесткам приходилось либо отдавать его свекрам со свекровями, либо идти на конфликт, отстаивая собственную финансовую независимость. Но последнее грозило перераспределением патриархальных ролевых функций в больших семьях, против чего активно выступали крестьяне. В Костромской губернии в феврале 1915 г. во время ссоры свекрови и невестки из‐за денежного пайка свекровь, обругав царя, возмутилась: «Солдатским женам выдал книжки для получения пособия, а матери выходят дешевле жен»515515
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476. Л. 101 об.


[Закрыть]. Мать солдата в народном сознании имела больше прав на компенсацию, лишение же ее данного права становилось переоценкой сложившейся социальной иерархии в деревне. В результате многие крестьянки, опасаясь за сохранность денежных пайков, тратили деньги сразу после получения, покупая вещи, которые не могли позволить себе раньше: кофточки, галоши, духи, помаду516516
  Пушкарева Н. Л., Щербинин П. П. Организация призрения семей нижних чинов в годы Первой мировой войны. С. 151.


[Закрыть]. Естественно, это не снижало напряжения в семьях, а, наоборот, формировало в деревенском общественном мнении уверенность в том, что невесток деньги развращают: «Наш государь дурак за то, что много дает пособия солдаткам, которые ведут праздную жизнь»517517
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476. Л. 123.


[Закрыть]. Со временем получение денежных пособий стало восприниматься как предательство, принятый крестьянками откуп за убитых мужей: «Солдатки за деньги продали своих мужей; им царь за них выдает деньги, не хотят ли они, чтобы царь и х.. им купил?»518518
  Там же. Л. 530 об.


[Закрыть]