Текст книги "Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт"

Пан подхорунжий (вот странно, друг друга они называли «друже», а от нас, французов, требовали, чтобы мы обращались к нам «пан») заявил, что он лично пристрелит каждого, кто попытается отстать или спрятаться. «Только вперед, там ваша жизнь!» И мы пошли, и это был ужас. Мсье следователь, я же артиллерист, а не пехотинец, а ночной бой считается сложной задачей! Помню лишь, как мы залегли, прижатые пулеметами, и на нас густо посыпались мины! Но мы рвались вперед, потому что нам сказали, что там, у реки, нас ждут корабли – а все, кто останется здесь, умрут.

А затем ваши солдаты поднялись в контратаку. Сначала забросали нас гранатами, а затем пошли вперед и стали убивать уцелевших – очередями в упор и даже штыками. Они дрались как черти, крича: «Мы Берлин взяли – Киев вам хрен отдадим». И убивали даже тех, кто поднимал руки. Я не придумал ничего лучше, как упасть наземь и притвориться мертвым – нельзя было даже убежать, бой шел повсюду!

А утром меня нашли и хотели расстрелять – но когда услышали, что я француз и мобилизован насильно, то взяли в плен и даже накормили сухарями. Офицер сказал, если пленных не брать, кто трупы убирать будет? И мы, четыре десятка бедняг, кому посчастливилось уцелеть, два дня занимались этой грязной работой. Там было, наверное, не меньше тысячи тел! Только повстанцы – своих русские хоронили сами.

Мсье следователь, что со мной будет? Прошу учесть, что я никого не убил и не причинил вашей стране, ее гражданам и их собственности никакого вреда!

Анна Лазарева.

Москва, 2 июля 1944 г.

Ну вот, закончено! Интересно, вернусь ли я когда-нибудь в Киев? Хотелось бы через год – когда там залечат раны, нанесенные мятежом!

О последних днях мне там рассказывать особо нечего – по причине личного неучастия в героических событиях. Даже когда озверевшие бандеровцы, щедро напоенные водкой, шли на штурм Подола и нашей «крепости на горе». Артиллерии у них не было, зато откуда-то взялись минометы. У нас в окнах, наверное, не осталось ни одного целого стекла! Меня и Лючию Юрка (взявший на себя обязанности коменданта нашего дома-крепости) лично выгнал в какую-то каморку без окон в глубине здания, приставил к нам Мазура с Финном, вооруженных до зубов, так что мы ничего не видели, лишь слышали взрывы и стрельбу. После мне рассказали, как отличились наши снайперы, засевшие на чердаке и на верхнем этаже – стреляли по вспышкам вражеских пулеметов, а без огневой поддержки бандеровцы в атаку шли куда менее охотно. И не прошли они – утром было «поле, усеянное мертвыми телами», в подавляющем большинстве врагов. Так что первым вопросом было – решить санитарные проблемы, кто будет рыть котлован и на чем возить тела. А наших погибших похоронили тут, на Владимирской горке, рядом с горкомом, под прощальный салют – после тут памятник поставят, и чтоб его не господин Кавалеридзе лепил!

А затем в город вошли войска – кавалеристы Плиева, морская пехота, десантники, части НКВД. И пошла облава и зачистка с преодолением отдельных узлов сопротивления – вот тут «сетка» наша помогла, оперативно сообщали, что видят в поле зрения, есть ли противник и что делает, так что город в целом взяли под контроль уже к вечеру. И уже мне пришлось разговаривать с Ватутиным: «Николай Федорович, не забывайте, что Киев – это наш советский город, не надо в него как в Берлин входить, тут все же большинство людей наши, не враги!»

Первым делом вылавливали чужаков – разбежавшихся бандитов из куреней. Тут нашей главной помощью были трудовые коллективы и дворовые комитеты – ведь любой наш, советский человек, должен где-то работать и жить? Так что пришлых опознавали быстро – и если они не могли предъявить убедительных доказательств своей непричастности к событиям, объяснить, зачем приехали, откуда, когда и к кому, предъявить свидетелей и документы – то таких помещали в фильтрационный лагерь и после разбирались уже неспешно, досконально, и не армия, а те, кому положено. Проверяли подвалы, чердаки, сараи, погреба – все места, где могли спрятаться бандиты. Пойманных с оружием в руках обычно отводили к ближайшей стенке, как и бездокументных, не могущих правдиво объяснить, кто они, и имеющих характерный синяк на плече (строго по закону о чрезвычайном положении, разрешающем взятых с поличным бандитов казнить без суда, по решению военного командования). Ну а «массовку», не успевшую убраться с улиц, после первичной проверки (чтобы отсеять организаторов, активистов, главарей) частью сразу гнали на «фильтр», частью предварительно привлекали к копанию могил.

А после должна была начаться нудная милицейская работа. Опросить свидетелей – всех жителей Киева, кто что-то видел и слышал, чтобы установить, а что делал ваш сосед? Как вели себя органы власти на местах? Какие преступления были совершены, кем, когда и где? На газетных щитах развешивались фотографии задержанных «подозрительных», узнают ли граждане в них бандитов? Проверялись кооперативы – отчетность, движение товаров. Было ли снабжение продовольствием банд в городе открытым грабежом с их стороны, или имел место предварительный сговор?

И конечно, расследовали деятельность органов власти, местной милиции и прокуратуры. Не прерывая их работы – здраво рассудив, что если кто-то и был замешан в шашнях с врагом, то сейчас будет из кожи вон лезть, стараясь реабилитироваться – и все равно никуда не денется, после разоблачим, медленно и неумолимо копая. Тут была опасность тайного саботажа, – но Кобулов решил, что это меньшее зло в сравнении с полной дезорганизацией местного аппарата НКВД и ГБ. Рясной, наркомвнудел, застрелился, его зам Слонь был арестован. Как и Цуцкарев из прокуратуры, который на меня в «Национале» милицию напустил – не иначе как по наущению бандеровцев, поскольку Кириченко свою роль в том деле отрицал категорически! А вот Савченко и Карин-Даниленко оказались, что интересно, не арестованы, а отстранены – и пост наркома ГБ Украины временно (пока не будут установлены все виновные) взял на себя Кобулов.

Уже 26 июня прибыл новый первый секретарь, Алексей Федорович Федоров, прославленный партизанский генерал. Читала его «Подпольный обком» и помню, что в той истории он после стал министром соцобеспечения УССР. Ну, а здесь примет хозяйство от арестованного и этапируемого в Москву Кириченко. А дальше быть ему первым уже в автономии, или новую должность найдут? Прибыл он не один, а с группой ответственных товарищей, на вакантные посты не оправдавших доверие. И его, воевавшего с бандеровцами на Волыни, никак нельзя заподозрить в симпатиях к ОУН! А на пост председателя Киевского горсовета получил назначение еще один легендарный герой, дед Ковпак! Ой, да как же я с ними разговаривать буду?

– Как равная с равными, – ответил Юрка Смоленцев, – Анка, ты пойми, что сейчас сделала в Киеве не меньше! И ты здесь не абы кто, а голос самого товарища Сталина, инструктор ЦК и помощник члена Политбюро! И твое удостоверение с партбилетом в такой ситуации куда больше значат, чем все стреляющее, что на мне навьючено сейчас.

Когда я должна была ехать на общее совещание в Верховный Совет, тут всего ничего по улице Кирова[54]54
  Сегодня ул. Грушевского.


[Закрыть] за Крещатик вдоль Днепра, Юрка подошел к обеспечению моей безопасности с предельной серьезностью. Кортеж состоял из бронетранспортера с крупнокалиберным пулеметом, трех «доджей», «виллиса» и «опель-капитана». Причем я и Лючия, для маскировки набросив армейские плащ-палатки, ехали в одном из «доджей» с натянутым тентом, а в «опеле» я, из вредности, назначила быть товарищу Брекс в роли возможной мишени. И наши снайперы тоже были наготове.

– Ты что, думаешь, Кук не захочет дверью хлопнуть напоследок? – спросил Юрка, сидевший в моей машине рядом с водителем, АК на коленях, ствол выставлен в окно. – Ничего, мы хоть и волкодавы, но охране тоже обучены, там в дружеской Сирии должны были за кем-то присмотреть, среди прочих задач.

Там – это в той истории, в 2012 году, когда они сюда провалились? За рулем Влад, у заднего борта, с пулеметом, Валька Скунс, – ой, а что ты своей Лючии после скажешь про Сирию? Или придумаешь что-нибудь – там тоже сейчас такое творится…

И была сцена у входа в Совет, когда я и Лючия быстро и незаметно проскользнули внутрь, в плотном сопровождении ребят, а Брекс, вывалившись из «опеля», важно шествовала по ступенькам. И к ней подскочил американский корреспондент. Ой, это же Хемингуэй, тот самый, что со мной на Севмаше разговаривал, как он тут оказался? Хорошо, я этой дуре велела для всех посторонних себя за меня выдавать – и плевать мне, что она там сейчас наговорит, а как я доклад делать буду?

– Доклад закрытый – значит, прессу вон, – ответил Юрка, – впрочем, я уточню. И не бери в голову, Ань, корреспондентом я сам займусь!

И слово сдержал! Пресса в зале все ж была, для «своих» сделали исключение, вот только американца я не видела. А когда в перерыве я Смоленцева спросила, он лишь отмахнулся: «Я ж тебе обещал».

– Надеюсь, ты его не прибил, труп спрятав?

– Ну что ты, он же историческая личность и друг Советской страны! Просто Брекс ему наговорила такого, что он ну совсем не горел желанием слушать ту же тягомотину еще раз. А я тут как тут, увлек его в кулуары, и хорошо мы с ним потолковали на профессиональную тему.

Да, хорошего мужа Лючия себе нашла! За ним, как за каменной стеной – все вопросы решит.

Доклад мой был недлинный и по делу. Обстановка в городе, что сделано, что предстоит – по сути как передача дел товарищу Федорову. Хотя процедура это гораздо более длинная и бюрократичная – если, конечно, не в связи с арестом, как Кириченко. После даже труднее было, когда с трибуны сошла и меня обступили заслуженные товарищи, стали вопросы задавать. Ну да, я перед ними девчонка совсем – вот только послужить успела и в партизанах (тут Федоров с Ковпаком оживились), и на флоте, и по партийной линии теперь. И здесь я в те самые дни была, от начала до конца, два покушения пережила и сделать успела кое-что полезное. Так что и тут своей меня признали безоговорочно.

С Ватутиным увиделась наконец – а то все по ВЧ, хотя и каждый день. Искренне поблагодарила его за помощь, не выстоять бы нам, «Кузнице» и Подолу, если бы не десантники. А он меня – что бы армия без поддержки населения делала, успели бандеровцы показать свое подлинное лицо, и пропаганда наша пришлась очень к месту, так что народ бандитов всячески сдавал. Ну, а теперь, еще пару дней, и можно будет войска из Киева выводить, с оставшимися и ГБ с милицией справятся, оперативными методами.

Ну и конечно, спросили меня и про мой вид, я в том же платье была, отстиранном и отглаженном (спасибо Лючии). Спросили благожелательно, ну не привык никто из важных партийных товарищей видеть так одетыми. Ну, я и ответила – много чести фашистам, что немецким, что бандеровским, если они нас заставят мундир не снимать, даже в мирное время. Мужчинам нашим это, конечно, идет – а женщины красивыми и нарядными должны быть, или вы против? Товарищи против явно не были.

– Ань, корреспондент сюда идет, – Смоленцев возник как черт из бутылки, – или ты ему покажешься?

Я что, дура? Пусть он и друг СССР, но его доклад точно будут в их разведке читать! А если он меня узнает, то уж сложить два и два там сообразят. И коту под хвост вся моя работа на Севмаше!

– Товарищи, простите, тут дело особое. – И уже Юрке: – Эта дура где, сюда ее давай!

Так что когда Хемингуэй подошел, то увидел снова товарища Брекс. А я издали наблюдала, и спасибо товарищам партизанам, мое отступление спинами прикрыли.

После было возвращение, тоже непростое. Отъезжали вместе с кортежем Ватутина, пристроившись к нему в хвост, у военных охрана была еще сильнее, только бронетранспортеров три, причем один с зениткой (как Юрка объяснил, в городе отлично по верхним этажам бьет). И вместе с ним свернули на Крещатик, вместо того чтобы ехать прямо – как Юрка объяснил, если уж засаду устраивать на обратном пути, то разумнее на нас одних, без армейцев, то есть уже за Владимирским спуском, ну а мы туда не поедем, а сделаем крюк. И проехали мы квартал до здания ЦК, а затем свернули на Софийскую, мимо фонтана и дальше по Владимирской.

У Юрки лицо такое было… Много после, уже дома, он мне рассказал, что тоже «вещий сон» видел, какие теперь моему адмиралу снятся, да и мне один раз… Что на этой площади, позавчера еще зеленой и уютной, с фонтаном, беснуется толпа под уродливой черной колонной, и черный дым стелется – вид, как будто война прошлась. И кричат «москаляку на гиляку», «бей русских», скачут отчего-то, и портрет Бандеры на фасаде дома ЦК висит. А там даже сейчас, после двух дней мятежа – ну, окна разбиты, мусор и грязь, следы пожара на дворце, но все же на пейзаж после битвы не похоже. И чтобы в Киеве русских били? Бред!

– Я видел! – ответил Юрка. – И ты помнишь, что ученые говорят. Гипотеза, что наш мозг остался настроен на «волну» того мира. Мы оттуда в 2012 году пропали, значит, там 2014-й сейчас. И если там такое творится…

– Главное, чтобы здесь такого быть не могло, – отвечаю я, – даже в теории. Чтобы не было в СССР ничего, кроме СССР, как ты же и говорил. А любой, кто бы братство советских народов пытался подорвать, как эта мразь Кук, заранее писал бы завещание. И если мы этого добьемся – значит, жизнь прожили не зря. Пусть даже не детям – внукам нашим тогда жить придется.

Двадцать восьмого июня вылетели в Москву. Почти в срок, предполагаемый в начале. На военно-транспортном самолете, из Борисполя, вместе с ребятами – лишь снайперы имели предписание свое. По прибытии меня встретил порученец Пономаренко, и прямо с дороги, с вещами, доставил к Пантелеймону Кондратьевичу. И сказал он, меня удивив:

– Спасибо, Аня. Выручила ты меня, даже сама не представляешь, как. И прости, вот не думал я, что так получится. Но сказал товарищ Сталин, что вы, молодые, должны доказать свое право наше место занять – считай, что первый экзамен ты сдала успешно. Представление на награду я подписал – а пока утвердят, езжай к своему адмиралу, я свое обещание помню. Товарищу Лазареву тоже десять дней отпуска, после его трудов в наркомате ВМФ. И всей команде охотников на фюрера. Так что отдыхай, приводи себя в порядок – и денежное довольствие в кассе получи. А номера вам всем в «Метрополе» забронированы.

И отвез меня все тот же порученец в гостиницу. Номер 214, дверь не заперта. На столе в вазе букет роз. Очень плохое чувство в груди шевельнулось – неужели Михаил Петрович мой кого-то завел?! Нет, вот же, моя фотография к вазе прислонена! Слышу шаги за спиной, резко оборачиваюсь – он вошел, мой адмирал!

Что было дальше, рассказывать не буду. Только дверь запереть. «Ой, а можно ванну приму с дороги?»

И слетело с меня платье в горошек, как ураганом сорванное, в один миг.

Когда же через пару часов мы, держась за руки, спустились в ресторан, то к моей радости и удивлению, увидели там всех наших ребят и Лючию. И были долгие посиделки с дружеской беседой, плавно перекочевавшие в наш «люкс», как в киевском «Национале» тогда – но надеюсь, что здесь ни одна сволочь помешать нам не посмеет! Хотя ребята, даже в парадке, все были с кобурами на поясах. Пили легкое вино, я и Лючия лишь лимонад. Гитара откуда-то появилась, Юрка для своей итальянки «Гарибальдийскую» спел («Прощай, Лючия, грустить не надо»), затем инструментом Валентин завладел.

 
Скорей сними мои печали —
Сегодня долго не заснем.
И не грусти, пусть нам осталось,
Всего лишь сто часов вдвоем!
 

Тоже «из будущего» песня? Я рядом с моим адмиралом сижу и за его руку держусь, будто боюсь, что отпущу и потеряю! Уже десять месяцев как мы женаты – а виделись за все время в сумме, хорошо если полтора-два! И потому, как новобрачные, насытится не можем – Лючия сказала, я будто светилась вся изнутри. Так она сама к Юрке прижималась, как кошка, тоже не отходила ни на шаг! И первыми они нас покинули, в обнимку ушли. А после и ребята расходиться стали, время уже было за полночь. За окном Москва огнями сияет, непривычно так, без затемнения. И хорошо так – что наш мир настал, победный, пусть дальше снова вечный бой будет, но это сражение мы выиграли, счастье это по праву заслужили!

И не сто часов – а целых десять дней, в Москве! А у меня все то же единственное платье в горох, чиненое и стираное, и голова непокрыта – так и прилетела, где берет потеряла, за всеми событиями не вспомню уже! И у Лючии тоже почти ничего нет – так что наутро быстро пробежались мы по магазинам и в ателье. Заказали еще по одному платью того же силуэта, с юбкой-солнцем, чтобы движений не стесняло, это уже как стиль выходит у всех моих «стерв». Лючии еще и легонький плащ-накидку того же покроя, что на мне – в одном платьице и продуть может, а ей болеть сейчас никак нельзя, и что с того, что лето, мужчины, в одних рубашках не ходите, без пиджаков? Платья по мерке, лишь на талии с некоторым запасом, пояском стянуть – думаю, что до конца лета мы фигуры еще сохраним, а после быстро восстановим, поскольку убеждена, что после родов лишь те женщины расплываются, кто на себя рукой махнули, ну а нам «фитнес» (вот привязалось мне это слово из будущего) обеспечен, да и Лючии тоже, как про нее Смоленцев рассказывал. Сумочки купили, мелочи всякие, белье, чулки, туфли. И конечно, шляпки – соломенные, но выглядевшие эффектно, тень на лицо от полей, лишь вуали не хватает, а то была бы я совсем неотличима от той, из фильма – такой, как моему адмиралу нравлюсь! Цены были коммерческие – это ателье, как я узнала, в разговоре звали «смерть мужьям». И можно было, наверное, до Севмаша потерпеть, там бы своими силами управились, как я сама себе шила, из ткани от мистера шимпанзе – но в Москве, десять дней, с нашими любимыми, и не при параде? Да и денег у нас хватало, даже за срочность доплатить!

Жаль, что Лючия тоже не знает, как шляпку носить, чтобы в ветер не улетала! Смутно помню, что мама когда-то давно что-то про булавки говорила, я в ателье даже спросила, в руке повертела – на маленькие кинжальчики похожи, можно, наверное и как оружие использовать? Так оказалось, для того пышная прическа нужна, целая корона из волос, к которой шляпа прикалывается – а у нас стрижка хоть и не армейская, но лишь чуть ниже плеч, и когда еще отрастет? А резинку на подбородок я и прежде не переносила, даже на летних соломенных мне казалось, душит, шею натирает! А в Италии, оказывается, нарядные шляпки лишь богатые синьоры и синьорины носят, как и туфли на каблуках. И Лючия меня считала за аристократку, «из бывших» – нет, отец мой мастером на Балтийском заводе был в Питере, а мама при царе в Риге горничной служила у кого-то из благородных.

– Аня, дворянство не только по крови, но и по духу бывает. Когда лишь рождается на смену прежнему, выродившемуся. Рыцари, кто за свою честь и присягу драться и умирать готовы – как их назвать?

– Слушай, ты только кому другому это не скажи! У нас хоть давно не семнадцатый год, но совершенно не приветствуется, если произносить открыто!

Уже пять дней мы, иногда всей компанией, иногда порознь (парами, конечно – я без Михаила Петровича никуда, как и Лючия без Юрки) предаемся блаженному отдыху. Ходили в театр, в музеи (вот не была раньше в Третьяковке), один раз на футбол, а то и просто бродили по Москве, благо погода была замечательная. На улицах женщины все такие нарядные – ой, а я Ленинград вспоминаю осени сорок первого, когда из дома уходя, на себя лучшее надевали, потому что могло быть, вернешься, а дома нет, бомба попала. Или думаю, что война сколько мужчин сгубила, так что тем, кто не замужем, хочется внимание именно к себе привлечь. Ничего, расплатились мы с фашистами сполна – теперь вперед пойдем, без остановки! А я Михаилу Петровичу своему, как самой себе верю – но все же хочется перед ним самой красивой быть! Как и Лючии для Юрки. Платья наши на второй день к вечеру были готовы, смотрелись великолепно, мы плащи накидывали лишь по вечерам, или когда было ветрено и свежо – кстати, такие же плащи и пальто покроя «летучая мышь» мы не единожды видели на модно одетых москвичках. Наши мужчины часто козыряли встреченным военным, а мы с Лючией столь же часто хватались за шляпки, срываемые с нас озорным ветерком – и конечно, бегали за ними иногда. И всем нам было просто чудо, как хорошо!

Москва строилась. Видела я фотографии с компьютера, будущих времен. И товарищ Сталин, конечно, тоже – если решил строить новые высотные здания там же, где и в том мире. Еще ничего не было готово, но в нескольких местах уже работа кипела. Небоскребы – хотя у нас их так не называли. А ведь там их начали в сорок седьмом – сорок восьмом, сдавали уже в середине пятидесятых! Здесь, надо думать, закончат еще при жизни Иосифа Виссарионовича – ой, что это я, товарищ Сталин тоже ведь предупрежден, о своем здоровье заботится, он тут точно в пятьдесят третьем не умрет! И Хрущев, я слышала, где-то в Средней Азии прозябает, не быть ему в правительстве в Москве. И Брежнев, насколько я его в Киеве успела узнать, вот он человек хороший, администратор, организатор – но не вождь! И стать у руля, когда неспокойно – он никак не годится!

А Кук удрал, сволочь! Мало кому из главарей это удалось – Гасин-Лыцарь атакой на Подол командовал и погиб, Стельмащук Рудый, там же раненный, в плен попал, Олейника и Бусела перехватили, когда они пытались на запад просочиться, один отстреливаться пытался и был убит, второго живым взяли. До сих пор там ловят тех, кто пытается уйти по лесам – но Кук, гадина, хитрее всех оказался, у него самолет оказался спрятан на тайной площадке, У-2, ночью и проскочил к своим! И Козака не поймали. Так что дорога на Украину мне закрыта – если ОУН приговор вынесла, то мстить будут упорно, не забудут! И не только на Украину… впрочем, в Москве сейчас, так быстро, не найдут, нет у них тут такой сети – а в Молотовске, где все наше, приезжайте, ждем, встретим! Ой, а вернусь ли я туда?

Если Пантелеймон Кондратьевич решил меня для своих поручений использовать? И где следующее будет? Нет, я за СССР всегда готова – вот только не могу я, как в песне: дан приказ ему на запад, ей куда-то там еще. Моего адмирала с моря ждать – это все же другое. А тут будет, я туда, он сюда, встречи на несколько дней в году – а если как в фильме, где этот, Штирлиц, жену увидел в кафе, один раз за двенадцать лет работы? При всем моем уважении к таким, как товарищи Стасова и Коллонтай, для меня семья – это далеко не последнее. Наверное, оттого, что помню, как родители мои друг друга любили. А родится у меня сын или дочка, уже в ноябре. Ладно, отпуск положенный отгуляю, а после что, в детдом при живых родителях, ведь бабушек-дедушек ни у меня, ни у Михаила Петровича здесь нет! Может, все же зря я с предложением Пономаренко согласилась? Хотя ведь всегда успею, нет, не «при муже, неработающая», но думаю, что фронт на Севмаше всегда за мной? Чтобы и на дом, на семью хватало? А то служба, какую мне Пантелеймон Кондратьевич устроил, это только для монахов и монашек, и чтоб больше ничего! А ведь это важно, чтобы и дети наши выросли не хуже, а лучше нас! Иначе – вот запомнилась мне, как Михаил Петрович какой-то фильм пересказывал или книжку, что-то там про разбитые фонари, бандитские девяностые, банда мошенников и убийц, и атаманша у них такая же, как в Киеве меня убить пыталась, законченная мразь, и по сюжету дочь командира атомной лодки, «но отец мной совсем не занимался, я даже не видела его почти». Чтоб мои дети так выросли – не хочу!

– Солнышко, что с тобой? – спрашивает меня Михаил Петрович (ой, как приятно мне, когда он так меня называет). – Может, в гостиницу вернемся, приляжешь?

Я улыбаюсь. Не знаю, как изнеженные барышни на первом месяце падали в обморок – я вот даже сейчас чувствую себя вполне прилично! И в прежнее платье еще влезаю хорошо. Другое меня беспокоит – но с Пономаренко разберусь сама, ведь это мой выбор.

И еще целых пять дней впереди! Вернее, четверо с лишним суток. А после, как сказал Пантелеймон Кондратьевич, нам позвонят. И что будет дальше?

Ну такой у меня гадкий характер – когда мне хорошо, я начинаю думать, а что будет, когда закончится. И боюсь, что после будет хуже!

Но еще четверо суток впереди – сто часов вдвоем!

Константин Симонов.

Из киевской тетради. Статья в газете «Правда», 2 июля 1944 г.

Мы все только что пережили самую страшную войну. Войну за само существование народов, живущих в нашей Советской стране. В Белоруссии погиб каждый пятый – но нет сомнения, что если бы Гитлер дошел бы, например, до Узбекистана или Армении, там тоже никому не было бы пощады. Потому что для нациста любой человек «не его расы» – это всего лишь раб. И жизнь его – дешевле пыли под сапогом «истинного арийца».

Мы победили, потому что были вместе. В одном строю сражались русские, белорусы, украинцы, казахи, армяне, таджики – не было ни одного народа Советского Союза, чьи дети не воевали бы рука об руку и не спрашивая, кто какой крови! И как же вышло, что едва успели затихнуть последние залпы этой войны нашим победным маршем по фашистскому логову, как в Киеве, славном героической обороной от фашистских полчищ в тяжелейшую пору сорок первого года, вдруг вспыхнул фашистский мятеж? Ведь нет больше черных легионов, растоптавших Европу, но разгромленных Красной армией – и пойманные фашистские главари, дрожа от страха, ждут нашего справедливого суда. Так откуда в Киеве взялись фашисты?

Я прилетел в Киев 26 июня, на следующий день после подавления мятежа. Видел сожженный дворец ЦК компартии Украины, видел, как хоронили убитых мятежниками коммунистов, комсомольцев и просто советских людей – убитых лишь за то, что они советские люди! И это сделали вовсе не недобитые немецкие фашисты, вырвавшиеся из плена. Мы ошибались, считая, что фашистами могут быть лишь чужие по крови. Свой, доморощенный фашизм может быть еще опаснее – потому что не так заметен!

Хотя суть и корни фашистов – одни и те же. Слава Украине – и бей москалей, ляхов, жидов, больше ненавидьте, воюйте друг с другом, тогда нам легче будет вас сожрать поодиночке – эту политику проводил на Украине гитлеровский палач Розенберг. А как заставить братские народы воевать друг с другом – заразить их своей, фашистской идеей, что лишь мой народ – это цветы, а все соседи вокруг для него удобрение! И когда не стало главного, германского фашизма – остались его ядовитые семена, посеянные в души совсем других народов. В том числе – и советских.

За самостийную Украину, отколовшуюся от СССР. Этой лживой идеей главари мятежа, прошедшие гитлеровскую школу в ОУН-УПА, толкнули обманутых людей под пули наших советских солдат, пытавшихся восстановить порядок. Причем в самом начале мятежа мерзавцы прикрывались красными знаменами и именем Ленина, якобы завещавшего строить не единый Советский Союз, а кучу самостийных «удельных княжеств» – что есть гнусная ложь, так как общеизвестно, что СССР был образован еще в двадцать втором году, при жизни Ильича! Украино-фашистский генерал Василь Кук был во главе так называемого «революционного комитета», требовавшего поначалу всего лишь отделения Украины от СССР. Но, учитывая персоны главарей, поголовно запятнавших себя службой немецким оккупантам в недавнее время, нет сомнения, что следующим их шагом было бы объявление украинцев высшей расой, сверхчеловеками – уже есть сведения, что наиболее ретивые в ОУН согласны считать истинными украинцами лишь жителей Галиции и Волыни, а киевляне, полтавчане – это уже унтерменши, второй сорт!

К сожалению, фашистскую ложь не смогли поначалу распознать не только простые граждане, но даже некоторые товарищи в ЦК КПУ, в местных учреждениях советской власти, в органах ВД и ГБ. Одни слушали слова о «величии украинской нации», не замечая ненависти к прочим народам СССР. Другие верили в существование «умеренных фашистов», полезных для преумножения богатства на своем, украинском дворе. Третьи хотели использовать фашистов для достижения своих местнических целей. И все они забыли одно: с фашистами договариваться нельзя, ибо их звериная, захватническая суть требует истребления или порабощения всех прочих сторон. С Гитлером пытались договориться, умиротворить в Мюнхене в тридцать восьмом – чем кончилось, все знают. Здесь же сам первый секретарь КПУ Кириченко верил, что ему удастся договориться с бандеровцами, «мы вас не трогаем, вы ведете себя прилично, и все мы трудимся на благо Украины» – не понимая, что волков-вегетарианцев не бывает! Фашисты понимают лишь язык силы. Пока Кириченко вел переговоры, Кук тайно вводил в Киев банды своих головорезов, убийц и грабителей. И если поначалу они трусливо прятались за толпой обманутых советских людей, то на второй день, видя, что народ их не поддерживает, перестали маскироваться и развернули в Киеве открытый фашистский террор. «Сделайте из Киева вторую Варшаву, не оставьте тут камня на камне и ни одной живой души», – приказывал Кук своим подручным. И лишь наступление подошедших частей Красной армии помешало осуществиться этим злодейским планам.

Люди, будьте бдительны! Так говорил Юлиус Фучик, чешский писатель-подпольщик, убитый фашистами. Помните его слова! Фашизм может возникнуть под любым знаменем – лишь называя одних сверхчеловеками, а других, соответственно, недочеловеками. Фашизм всегда отравляет мир ненавистью и войной. Потому фашисты не должны жить. Где бы ни возник фашизм, он должен быть уничтожен.

Люди, будьте бдительны! Если хотите жить.

И. Сталин.

Речь, произнесенная по радио 3 июля 1944 г.

Позже стала частью программного труда «Государство и социализм»

Мы называем нашу партию – партией Ленина. Мы называем наше дело – делом Ленина. Мы называем наше учение, марксистско-ленинский научный коммунизм – учением Ленина. Мы повторяем слова Ленина на наших партийных съездах. Вот только был бы Ильич доволен, если бы сумел увидеть, как мы используем его наследие?

Он сам говорил – страшной ошибкой будет выучить одни лишь коммунистические лозунги! Что означает – реально не знать ни теории, ни практики. С практикой понятно – но кто-то спросит, а отчего набор правил, формул, догм не может теорию заменить?

У мусульман есть священная книга Коран, которая представляет простой набор изречений пророка Магомеда, сказанных в самое разное время по разному поводу. Не дается никаких ссылок на обстоятельства и причины, отчего было сказано так, а не иначе. А сами изречения собраны даже не по хронологии, что несло бы хоть какую-то логику, а по размеру! Конечно, это хорошо для богословов, могущих до хрипоты спорить, что истинно хотел сказать пророк. Но коммунисты не богословы, а слова Ильича – не Коран! Читая их, мы должны представлять, в каком контексте они были сказаны и для чего. Изучая труды Ленина, нередко можно прямо заметить, как утверждения в них меняются иногда на прямо противоположные – что ранее называлось истиной, объявляется ложью, прогресс становится реакцией. Но всегда там объясняется, какие условия изменились для того, чтобы так поменялась оценка!