Текст книги "Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт"

Юрка с Лючией о том не думают! Взрослые люди, а играют, как дети – вот он ее поцеловать хотел, она из его объятий вывернулась и бегает, смеясь, вокруг нас, чинно идущих по дорожке! Шляпку потеряла, Юрка на лету подхватил, протянул – Лючия остановилась, взяла, надела, улыбается. А затем Смоленцев ее на руки взял и понес, она его за шею обнимала. И целовались, нас не стесняясь. Знаю, что в мире будущего нравы проще, но здесь так прилюдно не принято, ну если только родного человека с войны встречая. Но здесь некому замечания делать нашим влюбленным – суббота, будний день[55]55
  Напомню, что два выходных в СССР ввели лишь в 1967 году.


[Закрыть] и рабочее время, так что гуляющих нет, кроме нас, никого вокруг не видно. Теперь, набегавшись, впереди идут, Юрка незаметно Лючию обнимает за талию, просунув руку под ее плащ, расстегнутый с боков, чем и удобен фасон «летучая мышь». Я с Михаилом Петровичем больше привыкла, чтобы его ладонь в моей, или под руку, как у своих родителей видела – а если и так попробовать, чтобы его рука на моей талии, мне было бы очень приятно?

Лючия в сторону попыталась упорхнуть, Юрка ее за край плаща схватил и нечаянно весь сдернул! Тогда она остановилась и царственно плечи подставила, Смоленцев ей накидку как мантию подал, набросил, помог застегнуть – застудишься, свежо тут! С реки ветерок тянет, я шляпку придерживаю, не хочу сейчас ее ловить! А Юрка с Лючией снова бегают друг за другом, смеясь – она-то ладно, двадцати не исполнилось, но Смоленцеву уже под тридцатник, майор, Герой, с личным кладбищем в несколько сотен врагов. Ой, как там на Севмаше Ленка без меня, как девчонки? И что я им отвечу – сказала, что в Ленинград уехала, а в Киеве и Москве побывала? А Юрка с Лючией бегают и смеются, не думая ни о чем!

Или я сама уже на жизнь смотрю будто мне сорок, а не двадцать два? Хотя и не седая, как Наташа, моя ровесница (или даже моложе на год), которая на Севмаш после ленинградской Блокады попала. Но стала, в сравнении с довоенной Анечкой, суть вещей глубже видеть. Что войну выиграли – но это лишь первый этап, дальше без войны война будет, по результату столь же страшная, и мы в ней тоже выстоять должны, или уже дети наши, каких мы воспитаем. И солнце сейчас над нами – а завтра снова тучи набегут. Хотя, наверное, той Анечкой мне легче было бы не задумываться, не видеть – нет, вот предложили бы мне снова такой, отказалась бы! И моему адмиралу, вот кажется мне, я такая, как сейчас, нужна!

– Ну вот, пришли, – сказал Валька, – тут будет смотровая площадка. Вон там стадион Лужники встанет, самый большой в СССР. А позади нас уже скоро построят высотное здание Московского университета. Самое высокое в Москве – двести сорок метров, вполне себе небоскреб!

Даже выговаривать Вальке за язык сейчас не хочется. Я пытаюсь представить новую Москву. Какую видела уже на фото «из будущего». Сейчас на том берегу какие-то сараи, старая застройка. Но будет он скоро – лучший город Земли! И за это мы тоже дрались насмерть. Вот только – ну, построили новые проспекты и кварталы, и во что это выродилось, в Москвабад – пусть только попробует при мне кто-то так этот город назвать! Чего нам в том мире не хватило? Слышала – что и во всяких там Греции и Риме тоже парфеноны, колизеи и триумфальные колонны – это уже время упадка, почивания на лаврах, – а когда те же римляне шли вперед, к славе, им не до памятников было?

– У историков надо уточнить, – отвечает Михаил Петрович, – а вообще похоже. Петербург при Петре больше на сегодняшний Молотовск был похож, город-казарма при верфи. А все его архитектурные ансамбли – это в большинстве при Николае Первом построили, тоже в «блистательный застой», закончившийся Крымской войной. Но вовсе не в неблагодарности дело – мне кажется, что современники величия своих дел просто не замечают.

– Верно, – тут же встрял Валька, – книжка запомнилась, увлекался я когда-то исторической фантастикой. Времена гомеровские, какой-то там принц, или как у них там знать называлась, из Вавилона бежит, где престол не поделили, и попадает в Афины. И не нравится ему там решительно ничего: и город – куча глиняных лачуг, и народ ну совсем не героический, и армия, которую одна ассиро-вавилонская сотня запросто разгонит пинками. Но нет под рукой ничего другого – и стал по книге этот вавиловянин каким-то жутко легендарным греческим царем, чье имя поминают в веках[56]56
  А. Валентинов, «Серый коршун», вольный пересказ.


[Закрыть]. Анка, да не бери ты в голову! Решать проблемы будем по мере поступления, все разом все равно не разрулишь, лишь нервы тратишь. На Смоленцева с нашей римлянкой глянь – вот ей-богу завидно, люди жизни радуются, пока она у них есть!

– Вот, Валь, ты скажешь! – отвечаю я. – Начало за здравие, а конец за упокой.

Юрка и Лючия нашли тем временем новую забаву, обнаружив, что от реки вверх по склону дует ветер, ровный и сильный. Там, где мы идем, уступ затеняет и кусты, а на самом краю такие восходящие потоки, что стоять можно, лишь наклоняясь вперед, будто на ветер ложась – смотреть страшно, упадут ведь! Или взлетят в порывах – Лючия на бабочку похожа, на ней одежды раздувает, как крылья, плащ с плеч рвет над головой, юбку-клеш вокруг ног треплет, а посреди тонкая талия, перехваченная Юркиной рукой, смеется итальяночка, совершенно не боясь! Ко мне обернулась, волосы вокруг лица беснуются, шляпку сорвало уже, не уследила – и машет мне рукой:

– Ань, к нам иди! Тут так хорошо!

– А в самом деле, солнышко? – обращается ко мне Михаил Петрович. – Ну что ты беспокойная сегодня? Пойдем!

Я улыбаюсь. И что я, в самом деле, как товарищ Брекс, так в старушку превращусь, не заметив! А ведь я всего на три года старше Лючии! Только шляпку снимаю и вешаю на куст. И крепче вцепляюсь в руку моего адмирала.

А тут не опасно. Вниз склон уходит полого, это издали кажется, что обрыв. Зато ветер словно приподнимает над землей, ощущение как при полете, голову кружит, пьянит как вино! Мне кажется, я лечу над Москвой, внизу проплывают пароходик на реке, улицы, дома, железная дорога! И облака навстречу, и ветер в лицо. А я ощущаю себя летающим человеком из романа Грина, или девушкой из книги какого-то болгарина, мне Михаил Петрович рассказывал, ему фильм понравился, про «перешагнуть барьер»[57]57
  П. Вежинов. «Барьер».


[Закрыть]. На миг страшно становится, а вдруг по разные стороны останемся, как там в конце – нет, мой Адмирал всегда со мной, даже когда мы далеко, я знаю! И не нужен мне никто другой!

А вот если люди будут когда-нибудь летать, как птицы… Если там, в будущем, изобретут дельтаплан… или параплан? Смоленцев что-то говорил, у него друг всерьез увлекался. А ведь это не только для спорта, но и для разведчиков, диверсантов подойдет! Удобно очень – в большой рюкзак влезает. И если у нас это тоже сделают, вот попробовать бы! Я до войны еще дважды с парашютом прыгала в Осоавиахиме, но там мне жутко страшно было… только еще страшней, если бы все после со значком парашютиста ходили, а надо мной смеялись бы, как над трусихой! А к партизанам в сорок втором мы на самолете с посадкой летели, повезло. Сейчас, наверное, не боялась бы. Все просто так кажется, против ветра, и волну поймать, с небом слиться. Крылья не вырастут, и волшебный дар не появится – но страх исчезнет.

– Солнышко, ты что? – кричит мне в ухо Михаил Петрович. – С тобой все в порядке?

Я снова вижу себя стоящей на земле. Твердо и устойчиво, хотя ветер толкает меня, треплет одежду и волосы. Ой, не смотри на меня сейчас – наверное, я на косматую бабу-ягу похожа! А что случилось?

– Ты танцевать начала. И взгляд у тебя был… как будто смотришь уже издалека. А лицо – как с иконы.

Я улыбаюсь. В душе покой, будто я и в самом деле летала под облаками. Ощущаю в себе спокойную силу и уверенность. А чувство времени пропало, как остановились часы – если бы мне сказали, что прошел час или два, я бы не удивилась. Что это было вообще?

– Все хорошо! – отвечаю. – Пойдем? Больше уже так не будет.

Я поворачиваюсь, и ветер, который только что поддерживал, набрасывается на меня, как в обиде, что я решила уйти. Хочет закружить и повалить, не получается, и тогда задирает плащ выше головы, захлестывает лицо тканью, как волной – ой, задохнусь сейчас! Пытаюсь выпутаться, расстегнуться – вдруг дышать легко, и перед глазами свет, а плаща на мне нет, сорвало и кружит в воздухе, как большую птицу! Юбку грозит закинуть на плечи, поспешно прижимаю у ног – все равно, настроение такое радостное, ну просто петь хочется, я не огорчилась потере, а улыбнулась: ну что за хулиган, ветер, любит женщин раздевать! Небольшая это плата за то, что было – память полета, ощущение покоя и внутренней силы остались со мной.

– Спасибо, – говорю я моему адмиралу, – и тебе, Валя, спасибо, что привел нас сюда. Запомню это место и этот день. Придем сюда снова, когда будем в Москве.

Юрка с Лючией, как дети, придумали новую игру! Римляночка наша, сбросив плащ, изображает Мерилин (слышала я уже, что это) – сама додумалась, или Смоленцев надоумил? В отличие от той блондинки, притворяется скромницей, юбку честно старается удержать, изо всех сил – зная, что подол все равно на голове будет, раньше или позже, так в том и игра, «я не виновата, это дует так»! Смеясь, отбегут от откоса, она платье одернет, и по новой! Ну взрослые ведь люди, на войне смерти в глаза смотрели! Оттого и хочется сейчас напряжение сбросить – а чем игра плоха? Уж всяко лучше, чем пьяные оргии у «их высокородий», дядя Саша рассказывал, как золотопогонники гуляли! И Лючия перед законным мужем свои стройные ножки в шелковых чулках и вполне приличное нижнее белье показывает (шелковое, очень дорогое, вместе покупали), а не танцует голой на столе перед фрицевским офицерьем (а вот это в оккупированном Минске видела я уже сама!). Так что пусть наиграются, молодожены – однако хорошо, что местных нет, Мазура с Финном, те еще не так понять могут. И Валентин убежал куда-то – так что зрители лишь мы двое.

Михаил Петрович улыбается, на ребят глядя. И во мне озорство вдруг заиграло – а может, попробовать рядом встать? Только платье у колен собрала в узел и держу, а вот не взлетит теперь! Ой, как снизу в подол дунуло, не задрало, удержала, но по всему телу продувает насквозь, до ворота и рукавов, такое ощущение, что совсем без одежды стою! А ведь даже приятно – как купаюсь в упругом ветре, по коже гладит. Лючия мне рукой машет и кричит – да отпусти, не бойся, все же свои! Ну нет, стесняюсь все же – хотя наедине, чтобы только я и мой адмирал, не возражала бы!

В небе гремит. Странно, здесь ветер от реки, с северо-востока – а тучи надвигаются с запада. Опять гроза, как в прошлом году, когда я и Михаил Петрович были на выставке застигнуты непогодой? Что ж, теперь всем вместе придется бежать, где беседку найдем, чтобы укрыться, как в тот раз? И зонтика у меня с собой нет.

Валька вернулся с моим плащом – все кусты облазал, пока нашел закинутый в заросли шагах в ста. Спасибо огромное – раз погода портится, плащ мне очень пригодится! Надевать пока не стала, через руку перекинула. Духота в воздухе висит, как обычно перед бурей, весь западный горизонт тучи закрыли, в лучах солнца выглядевшие особенно темными и страшными. Подошли Юрка с Лючией, итальянка венок из полевых цветов надела на голову вместо шляпки. И мы начали отступление по пустынному Воробьевскому шоссе.

За девять дней отпуска там и не выходило у меня почувствовать, что мир, нет уже войны – висело это над нами, что завершилось совсем недавно, повсюду это было в Москве, от песен из уличных репродукторов до афиш с репертуаром кино и театров. Ну и, конечно, военная форма, нередко уже без погон, на очень многих мужчинах, да и женщинах иногда. А я вот не хочу в мундире, устала! Лючия как-то умеет забыться и жить в настоящем, когда оно прекрасно – а у меня в мыслях постоянно и прошлое крутится, и будущее, даже когда мне хорошо и счастливо, как сейчас!

Пыльный предгрозовой вихрь настиг нас, когда автобусная остановка была уже видна. Мужчины схватились за фуражки, опуская ремешки, я за шляпку, у Лючии слетел венок, затрепало волосы фонтаном вокруг лица, все наши одежды захлопали парусами. Ой, какая буря скоро начнется!

– Сейчас небесная артиллерия ударит, и мы все промокнем, – сказал Валька, – бежим, вдруг на автобус успеем!

И мы побежали – первым Валька, за ним Лючия с Юркой, взявшись за руки, дальше я и Михаил Петрович. Ветер гнул кусты по обочинам и будто хотел сдуть нас с дороги, мы с Лючией обе были как в мини (видела в фильмах из будущего эту моду) – платья выше колен задирает, ну как удержать подол на бегу? Я отчаянно с юбкой воюю, пытаюсь одернуть, прижать – а Лючия как летит вся по ветру, чулками до подвязок сверкает, со смехом что-то Юрке говорит, его руку не отпуская. Счастливые вы, ребята, даже завидно – и я такой была три года назад! Пока о будущем не узнала, что еще страшней войны. Кстати, итальянка хорошо тренированна, от Смоленцева не отстает – надо бы и Михаилу Петровичу лучше за своей физической формой следить… хотя зачем адмиралу бегать наперегонки со спецназом?

– Солнышко, ты плащ надень, – тем временем говорит он мне, – остановимся на минуту. Если автобус и будет – ребята придержат его до нас.

Это так приятно, когда любимый человек касается твоих плеч, подавая пальто или плащ, как мантию королеве! Я улыбнулась, и мы с моим адмиралом пошли уже не спеша, сначала под руку, затем я попросила, чтобы он меня за талию обхватил, под плащом, как Юрка Лючию на берегу. Ой, как хорошо мне, долго-долго так идти хочется – и все равно, что тучи солнце наконец закрыли, гром и молнии вдали, и ветер воет и свистит, плащ с платьем на мне треплет яростно, полы и подол к лицу взлетают, не удержать… да и зачем? Валька уже добежал почти, парочка наша влюбленная только друг другом занята, один лишь мой единственный и дорогой рядом, а он меня всякой видел, и в платье, и без. Жалко, что зонтик не взяла – а впрочем, я его в руках не удержала бы, сразу вывернет или вырвет прочь! Целоваться хочется – нет, ребята все уже стоят и на нас смотрят! Юбку одергиваю, чтобы вид был приличный, и завидую Лючии! Ну, вот и остановка, сейчас дождемся автобуса и будем в гостинице через какие-то полчаса.

– Молнии белые, а не желтые, скоро нас накроет, – сказал мой адмирал, смотря на небо, – сильная будет буря с грозой!

– А вдруг это ураган со смерчем, как в девятьсот четвертом году? – серьезно говорит Валька. – Когда в воздухе деревья, сорванные крыши, и даже коровы летали, на рынке будку вместе с городовым унесло? И помню вроде бы, через сорок лет был такой же, где-то читал[58]58
  Второй московский ураган был в 1945 г., в сентябре.


[Закрыть].

Он Лючию пытается развести, как над новичком обычно шутят? Я про ту бурю еще в «Ниве» у Якова Исидоровича Перельмана читала, он разрешал нам журналы смотреть в своем шкафу… а вот итальяночке еще в самолете ребята байки травили, что у нас в России простор, стихия, природа не чета Европе. Так ей же нервничать сейчас нельзя! И в Тайну она не посвящена еще – что значит «помню, через сорок лет был»?

– Коров уносило, а людей? – испуганно спрашивает Лючия. – Tornado ведь и человека тоже может поднять?

– Женщин особенно, – продолжает Валька, – тогда ведь дамы такие длинные юбки носили, а еще накидки, зонтики, громадные шляпы, все это такие паруса! Почти как на вас сейчас, девчата, – а вы еще такие легкие обе. Так что вам лучше расстегнуться, чтобы, когда подует, лишь ваши одежды унесло, а не вас самих.

– Валька, ты человек хороший, – сказала я, держась за шляпку, – но вот сейчас ищу, чем в тебя запустить. До войны летом я к тетке под Лугу ездила, так там один парнишка деревенский за нами подсматривал, когда мы купались. Так мы все вместе его поймали и в одних трусиках затолкали в густую крапиву.

– Бить меня не надо, – Валентин отбежал в сторону, – лучше бы ты, Ань, с кем-то из подруг познакомила поближе! А то, на вас глядя, завидно, чего это я один хожу.

– Так не ходи, – сказал Юрка, – на себя глянь, герой с орденами, за такими девчата сейчас толпами бегать будут.

– Мне толпами не надо, – серьезно ответил Валька, – одну хочу, но чтобы всерьез. На вас глядя – счастливые вы…

И тут вокруг закружило таким вихрем! Лючия с визгом вцепилась в Юрку, прильнула вся к нему, спрятала лицо на его груди. А у меня задрало плащ на голову, стало хлестать полами по лицу, и я не знала, как придержать, не упустив при этом шляпку и подол.

– Шторм баллов семь-восемь, – сказал Михаил Петрович, – тебя не продует, солнышко?

И стал помогать мне приводить летящие одежды в порядок. Руки наши встретились – и очень скоро мы просто касались, ласкали друг друга, не замечая бури вокруг. Те, кто провожают своих мужей на службу утром и ждут вечером – поймете ли вы меня, чья семейная жизнь пришлась на войну, и расставаясь с любимым человеком, не знаешь, когда увидишь его снова и увидишь ли вообще? Авторы слезливых дамских романов и сериалов (не смотрела, не читала, но слышала, что это такое), ваши творения насквозь фальшивы, поскольку напоказ – мы же научились обращать свое тепло и нежность исключительно друг на друга и уместить в каждую встречу то, что в других семьях растягивается на месяцы и годы! На сторонний взгляд мы всего лишь стояли рядом, и Михаил Петрович помогал мне укрыться плащом, срываемым с моих плеч. А что при этом сказали нам не наши слова, а наши руки – пусть это останется лишь между нами! И кто будет смеяться – тот враг мне!

– Перестань! – наконец говорю я тихо. – Ну взрослые же люди, адмирал и инструктор ЦК! Не надо раздевать меня при всех, ребята же смотрят! Скоро уже в гостинице будем, тогда…

– Это не я, – отвечает мой Михаил Петрович, – это все ветер.

Ну да, ветер-хулиган – а чья ладонь трогает мои подвязки и верхний край чулок? Ой, и плащ уже не на мне, а из наших рук ввысь рвется, не помню даже, то ли ветром сдернуло, то ли мы сами? Пытаюсь надеть, не получается, тогда плотно обвертываю его вокруг ног и крепко прижимаю – кажется, это единственный способ сохранить одежду в приличии, чтобы не задирало выше головы. Я так словно Брекс выгляжу в узком, шаг ступить не могу – знаю, что моему адмиралу не нравится, но это временно лишь, пока автобус не придет. И шляпку я сняла, удержать ее вместе с подолом никак нельзя, сразу волосы начало трепать, в глаза лезут, поворачиваюсь к ветру лицом – ой, даже лиф платья на мне рвет, облепляет бесстыдно, и волосы будто улетят сейчас с головы. Что ветер со мной делает, это ужас! А как на меня Михаил Петрович смотрит – да буду я раздета сегодня… как только в гостиницу придем! А Юрка с Лючией и ждать не хотят – целуются в обнимку, вообще ничего не замечая! Природа будто ополчилась на нас за все хорошее, что досталось нам с утра, наверное, все же вымокнем мы сегодня! Ну вот, первые капли упали в пыль – ура, показался автобус! Едва мы сели, как хлынул дождь.

– Успели, – сказал Валька, – как я обещал, и полдня не прошло.

Я поспешно привожу себя в порядок, набрасываю плащ, расправляю юбку, надеваю шляпку. Спрашиваю Михаила Петровича – меня не слишком растрепало? А он в ответ просто обнял меня, и я положила голову ему на плечо. Пассажиров в автобусе было мало, и мне не было дела, кто что скажет. Мне было очень хорошо.

Мы уезжали от грозы. Но недалеко. Валька, переговорив с кондукторшей, обрадовал нас, что автобус этого номера нас не довезет, сейчас свернем, «а вам, товарищи, надо с пересадкой». И мы, сойдя, снова смотрели на приближающуюся тучу. И ехать в этот раз было не на чем, разгневанная стихия явно не собиралась оставлять нас в покое!

– Туда! – сказал Валька. – Вы не против посетить еще одно примечательное место, пока не кончится гроза?

Выбирать не приходилось. Перебежав улицу, мы поспешили через сквер к указанному Валентином зданию, двухэтажному, бело-желтому, похожему на загородный дворец прошлого века.

– Бывшие конюшни графов Орловых, – сказал Валька, – а теперь Минералогический музей.

Тут снова ударил ураганный пыльный вихрь, как мне показалось, еще сильнее, чем на Воробьевском шоссе. С меня сорвало шляпку, и стремительно унесло, как листок, куда-то вдаль. Вот наказанье, ну отчего мне с головными уборами так не везет!

– Новую купим, солнышко, – сказал Михаил Петрович, – а сейчас скорее!

Мы бежали, а нас настигало что-то похожее на тучу, катящуюся по земле, с воем и свистом, через минуту накрыло, как волной. Лючия изо всех сил схватилась за Юрку, я за плечо Михаила Петровича, нам было уже не до приличия, не до удержания подолов, на ногах бы устоять – ураган такой, что даже сумочку грозит вырвать из руки, плащ весь на голове, юбка лицо облепляет, не вижу почти ничего! Лючии легче – Юрка на последней стометровке ее на руки подхватил и нес, а она его за шею обнимала. Наконец мы все вместе вбежали в музей, будто вдунутые внутрь, под шум начинающегося дождя, и мужчинам пришлось долго ждать, пока я и Лючия перед зеркалом в вестибюле приведем в порядок растрепанные прически. А снаружи было светопреставление с молниями и всемирным потопом.

Символично, однако. В Киев прилетела – снаружи солнце, а вышла, в переплет попала. Здесь, после замечательного дня вместе, в бурю. Так и дальше будет – счастье, и снова вечный бой? Но сама выбрала.

 
Тебя ждет путь, нелегкий, дальний,
А мне венок из ожиданий —
На всю оставшуюся жизнь.
 

Музей оказался не Минералогическим, как думал Валька, а Палеонтологическим[59]59
  В 1944-м размещался именно там, здание было передано Минералогическому музею позже.


[Закрыть]. Еще когда я в школе ходила в кружок к Перельману, он рассказывал, зачем нужно изучать окаменелые останки возрастом даже не тысячи, а миллионы лет! Ведь обнаружение их в каких-то слоях земли говорит, когда эти слои формировались, и какие полезные ископаемые там могут быть. Ну и, конечно, интересно – хотя, например, чучело мамонта я видела в Ленинградском зоологическом музее. А окаменелые раковины и прочее – с уважением отношусь к тем, кто разбирается в их отличиях, раз это столь нужное и важное дело, вот сама совершенно не могу о том судить! Интересными лишь показались красочные изображения древних животных, как имеющих сходство с современными тиграми, медведями, оленями, лошадьми, так и совершенно непривычного вида. Народу в музее было очень мало, и те в большинстве на студентов похожи. Так что наша компания, трое военных с орденами (у Михаила Петровича две Золотые Звезды, у Юрки одна) и две красивых и нарядных женщины, сразу обращала на себя внимание.

– Простите, я могу чем-то вам помочь? Вижу, вы о чем-то спорите?

Человек лет сорока, рослый, в клетчатой рубашке и поношенных брюках. Лицом похож на молодого Брежнева, с которым я в Киеве виделась десять дней назад. И где-то я его портрет видела, точно – память напрягаю, пытаюсь вспомнить. Но он представился сам:

– Ефремов, Иван Антонович. Заведую отделом низших позвоночных в этом музее.

Тот, который через тринадцать лет напишет «Туманность Андромеды»? Одну из любимых книг Михаила Петровича! И в то же время, несмотря на молодость (ему тридцать шесть, это он после болезни выглядит старше), один из крупнейших советских палеонтологов! Ни в коей мере не кабинетный ученый – совсем мальчишкой, воспитанник автомобильной роты РККА, дошел с ней до Перекопа. Затем в Питере работал автомехаником и шофером, тогда же прочел попавшую ему книгу и заинтересовался палеонтологией. Но успел еще закончить мореходку, ходил по морям Дальнего Востока, был знаком со знаменитым капитаном Лухмановым (тоже известным автором морских рассказов). И начался его научный путь – геолог, палеонтолог, с дипломом горного инженера, исходил в экспедициях всю Сибирь, Урал. Кандидат, затем доктор наук, в сорок первом просился на фронт, но был поставлен на Уральскую экспедицию, затем эвакуация (Средняя Азия), профессорское звание, капитальные труды, ученики… и первые фантастические рассказы, написанные еще в сорок втором. Там изданы были в этом, сорок четвертом – но вот здесь были ли уже? Я прочла его биографию в предисловии к «Андромеде»… или к «Лезвию бритвы»? Учение из которой, «красота есть целесообразность», уже включил сам товарищ Сталин в одну из своих статей. Спасибо Вальке, да и погоде тоже, что нас сюда занесло! И никаких вопросов, Иван Антонович, что вы перед нами по-рабочему – хозяин ведь не обязан быть при всем параде, если гостей заранее не ждал?

Мы тоже вежливо представились. И Юрка, нисколько не смущаясь (а ведь должен был узнать!), указал на изображение тираннозавра, по поводу которого только что и спорил с Валькой. И спросил, а как такая туша, весом и размером со слона, способна быстро бегать на двух ногах.

– Слон тоже на дыбы встать может, в цирке видел. Но бегать, а тем более прыгать лягушкой – этого даже там нет. А у этой твари на картинке ноги даже не тумбообразные, как у слона. Это какая тогда нагрузка выходит на мышцы и кости? Уж простите, может, я в ископаемых животных ничего не понимаю – но думаю, что если у него мясо и костные ткани из того же, что у современных живых существ, то как они мощность и прочность обеспечивали? Перельман про бегемота писал, отчего он толстомяс, массивен – а у этого, я думаю, все еще толще быть должно?

Перельман на примере мыши и бегемота показывал, отчего разница в пропорциях, – но я на фильме про Кинг-Конга объясню. Если гориллу просто увеличить в десять раз, то сила ее мышц и прочность костей возрастет стократно (квадрат линейного размера, площадь сечения), а вес в тысячу (ну, это понятно). И будет выросшая обезьяна все равно что обычная, но попавшая на планету с десятикратной силой тяжести – она там двигаться не сможет, не то что с дерева на дерево прыгать! Так и тираннозавр – видела я на компе какой-то фантастический фильм из тех времен, там этот ящер за машиной скакал, как кенгуру! Но тогда у него плоть и кости должны быть какие-то особые – достаточно общалась я с инженерами на Севмаше, и как конструкцию на прочность рассчитывать, понятие имею.

– Простите, товарищи, а вы про метод Герасимова слышали? Как по черепу лицо восстановить? Вижу, слышали. У нас, палеонтологов, задача сложнее – от организмов, живших миллионы лет назад, остались только окаменелости и отпечатки. Однако мы сравниваем кости ископаемых животных с костями современных. Есть закономерность: животные, приспособившиеся к одинаковым условиям существования, похожи друг на друга. Например, крупные рыбы – акулы – и морские звери – дельфины – похожи формой тела. Внутреннее строение их сильно разнится, но образ их жизни – быстрые движения в толще воды – определяет внешние очертания. Поэтому мы предполагаем, что и вымерший морской ящер ихтиозавр был похож на рыб и дельфинов. Тираннозавр пропорциями скелета похож на современных австралийских кенгуру. Поэтому его рисуют стоящим на задних лапах и опирающимся на хвост. Но задние ноги у него имеют много общего с ногами страуса. Поэтому можно утверждать, что он не прыгал, как тушканчик, а переступал ногами поочерёдно, как современные птицы. И про когти на лапах мы говорим уверенно – на последних фалангах есть характерные уплощения. А вот какой образ жизни он вел и чем питался – есть разные гипотезы. Но его зубы однозначно указывают на то, что он был хищником – они похожи на кинжалы, ими нельзя срывать листья или перекусывать ветки. Зато очень удобно прокалывать и резать шкуру и мясо. Однако хищник должен быстро двигаться, хотя бы накоротке – нападая из засады. Иначе добыча от него убежит.

– А если он был большой гиеной, то есть падальщиком? – сказал Михаил Петрович. – Как раз такие размеры, пасть и зубы, чтобы сожрать тушу сдохшего бронтозавра или диплодока. И самое то, чтобы отогнать гиен меньшего калибра. Не нужно ему было бегать и охотиться – а лишь найти и съесть. Потому мог быть и медлительным, ходить вперевалку, как утка – для такого достаточно.

– Оригинально, – сказал Ефремов, – такой гипотезы наука еще не выдвигала, насколько мне известно. Но есть другая, что в те времена сила тяжести на Земле была меньше. Потому что планета вращалась быстрее, добавляя к гравитации на поверхности центробежную силу.

– А ведь может быть! – вставил Валентин. – Если и летающие ящеры были таких размеров? Подсчитано, опять же – не мог птеранодон, размером с истребитель, летать вообще, мощности ему бы не хватило! А если он, как читал где-то, бросался со скалы и планировал, то как же он назад на гору лез? Или он, как альбатрос, над морем в восходящих потоках – а как же детей выводил? Хотя, может, тогда и состав атмосферы был иной – большая плотность среды, лучше крыло держит.

Разговор плавно свернул в научную сторону. О том, как среда влияет на оптимальную форму живого организма вообще и разумного существа в частности. Так это же то самое, что было написано в «Звездных кораблях»! А поскольку Михаил Петрович все написанное Ефремовым знал в совершенстве, Юрка тоже многое помнил, да и я читала – то Иван Антонович был приятно удивлен, найдя собеседников, предвосхищающих его собственные взгляды.

– Живая форма должна соответствовать внешним условиям, – сказал Михаил Петрович, – изменятся условия, как на другой планете, или на Земле в прошлые эпохи, и формы жизни должны стать совсем другими. Но если эти законы соответствия везде и всегда постоянны, то и динозавры, строго говоря, не вымерли? Появись условия точно такие, как были – и они возродятся, поскольку будут к той гравитации, атмосфере, температуре, пищевой среде, чему там еще, наилучшим образом подходить? А сейчас эти формы просто выведены из активного состояния «в запас», но не исчезли. Или, может быть, существуют где-то в просторах Вселенной.

– Не все так просто, – ответил Ефремов, – вот вы только что сформулировали теорию Ламарка. Который, абсолютизируя изменчивость, вообще существование видов отрицал. Однако, во-первых, диалектический переход количества в качество дает устойчивое существование не непрерывного спектра изменений, а конечного множества «ступенек». Во-вторых, имеют значение не только условия, но и динамика, история их изменений, для полного тождества живых форм надо не только чтобы параметры среды совпали, но и в это состояние они пришли после такого же или близкого исторического процесса. Вот вы знаете, отчего у наземных организмов лишь четыре конечности? Ведь это неоптимально – шесть образуют при движении гораздо более устойчивую конструкцию и требуют более простую «систему управления», то есть мозг.

Мы дружно покачали головами. Это казалось само собой разумеющимся. Как в детской песенке: «У кошки четыре ноги».

– От кистеперых рыб, впервые вышедших на сушу, – сказал Ефремов, – что имело огромное значение. Потому что для поддержания равновесия на четырех ногах требования к мозгу не просто на порядок выше, чем для шести, но и мало уступают двуногости. То есть стало возможным освободить переднюю пару для более тонкой работы. А труд потребовал дальнейшего развития мозга – и обезьяна стала человеком. Ну, и в-третьих, названные вами законы справедливы для форм жизни с одинаковой основой. Теоретически же можно представить существование живых организмов, в фундаменте которых лежит другой элемент – например, не кислород, а фтор. Но говорить о том практически – сейчас не более реально, чем древнегреческим философам об атомах и молекулах. Когда-нибудь, если на другие планеты полетим…