Текст книги "Случайный билет в детство"

– Не могу… – простонал Переходников.

– Можешь! – обозлился я. – Не веди себя как тряпка. Нам нельзя тут сидеть. И так долго валандаемся. Хочешь, чтобы мы из-за тебя в последний раз в поход классом ходили?

– Н-нет…

– Тогда давай, попробуй зависнуть на веревке здесь, пока не спускаясь.

– Как?

Я подтянул веревку.

– Вон тут вверху левой рукой ухватись и потянись. И ногу выше подними. Ага, вот так.

Подтянул ему веревку и вложил в правую руку:

– Держи крепче. И не дрожи так, успокойся. Я тебя поддерживать буду, а теперь слушай – скорость спуска регулируется правой рукой, а левая придерживает верёвку. Чтобы остановить спуск, достаточно только сжать кисть. Понял?

Переходников кивнул.

– Сейчас пару раз попробуешь здесь, потом пойдешь вниз. А теперь левую ногу подними.

Женька поднял ногу осторожно. Я придерживал его за спину правой рукой, а левой держал за натянутую веревку.

– Выше поднимай, ничего не бойся. Теперь ослабляй хват правой.

Переходников эти полметра съехал мгновенно.

– А вот так нельзя, – сказал я сморщившемуся и дующему на руки Переходникову. – Чувствуешь как горячо? Давай, подтянись ещё раз и попробуй медленно, буквально по сантиметру.

Вторая попытка удалась лучше, Женька даже слабо улыбнулся. Ну, слава богу, отошел от своего испуга. Значит, можно его спускать.

– Теперь вниз, – я двинул его к краю, – смотри перед собой и помни – ничего страшного тут нет. Гранит, вон, разглядывай. Кстати, помнишь, как ты на нитке конфеты со второго этажа спускал?

– Ну да…

– Вот и давай, как…

– Я не конфета, – буркнул Женька и поерзал. Веревка тут же сползла к паху.

– Так тоже не стоит делать, – усмехнулся я и поправил её, переместив петлю к бедру, – прищемишь гордость-то свою.

У Переходникова сначала вытягивается лицо:

– Какую гордость? – А потом доходит, и он начинает хихикать. Просто здорово!

– Ильяс, ты как?! – крикнул я.

– Нормально, – кричит тот в ответ, – сижу, на пейзаж любуюсь и вас жду.

Этот сам шутить начал. Ладно, ребятишки, я тоже шутить умею, за мной не заржавеет.

– О стену опирайся, – говорю все ещё хихикающему Женьке. – Как спускаться начнёшь, отталкивайся слегка от неё.

И уже Расулову:

– Ильяс, принимай.

– Готов, – донеслось снизу.

Переходников старался спускаться медленно. Осталось всего два метра, как вдруг он съехал так быстро, что проскользнул мимо рук Ильяса. Женька плюхнулся на камни задом, вскрикнул, хватаясь за обожжённые места, и поехал по осыпи вниз. Расулов схватил его за воротник, второй рукой за веревку. Я тут же натянул ее, прижимаясь к скале. Вниз покатились камни…

– Перевернись, – шипел внизу Ильяс, – на ноги встань…

Я не видел всего, но представлял – на уклоне, да еще каменном крошеве, не то, что просто стоять, ходить трудно.

– Наверх давайте, – крикнул я, когда им удалось твердо встать на ноги. – Ждите меня там. Я сам спущусь.

Помогая друг другу, Ильяс и Женька полезли вверх. Я дождался, когда они до бревен доберутся и, обмотавшись, спустился вниз сам. М-да, этот щебень, да на дорогу бы…

– Серега! – кинулись навстречу мне все трое, как только я поднялся.

– Но-но, охолонь! Ценители прекрасного…

Ребята переглянулись и опустили головы.

– Серег… – начал Ильяс.

– Это… – глухо буркнул Переходников.

– Никому… – продолжил Савин.

– Ничего не скажем, – закончил я, усмехнувшись. – Это и так понятно.

– Спасибо тебе, – почти одновременно сказали они, – что вытащил нас.

– Да ладно, – махнул я рукой, – проехали.

И замер.

«Ага, особенно как на Лысый Горшок забрались и сидели там, пока Серёга не придумал, как спуститься», – это Расулов сказал, тогда, на пикнике. Я как раз про белые пятна в своей голове подумал, потом на розыгрыш пенял. А теперь все сбылось. Что это означает? Все предопределено? А может, я выполняю заложенную программу, полученную с монитора моего бука? Нет, бред, не может быть, просто совпадение. Тогда почему про первый день, то есть про стычку с Громилой мне никто не говорил тогда? Получается я сам неосознанно повторяю тот путь, который был возможен в той жизни, одна из утраченных в прошлом вероятностей?

Что ж, мечты мои практически сбылись – в горы походом пошли, на вершину я забрался и орал там от избытка чувств, теперь осталось в водопаде искупнуться и на звезды ночью поглазеть. Вот только в ледяную воду в незакаленном теле как-то не хочется.

Б-р-р-р! – даже передернуло всего.

– Ты чего? – это на меня друзья непонимающе таращатся.

– Ничего, – буркнул, – мы уже полтора часа тут валандаемся, в лагере нас, наверное, хватились уже. Идите к бревнам и стаскивайте их к той тропе, где мы в первый раз отдыхали. А я пока веревку сниму.

Направился к вершине. «Надо же, как вышло, – думал я, поднимаясь, – сидели на Лысом Горшке, точней на выступе, а я их вытащил. Напророчил генерал Расулов. Кстати, обрадовать, что ль, Ильяса? Сказать ему, что генералом станет… хотя не стоит. Лучше оставить будущую историю в покое, а то вон какие фортеля выкидывает – не знаешь, что дальше случится? Бабочкин эффект, мать его…»

На полпути к вершине обернулся и обнаружил, что Савин, Расулов и Переходников за мной тащатся.

– Вы чего?

– Серег, мы лучше с тобой, – чуть ли не хором ответили пацаны.

Махнул на них и дальше полез. Поднялся, развязал узел, выбрал веревку, смотал в бухту и сунул Савину, пусть её сам таскает. Затем мы спустились и бревна к тропе носили. Хотя они не такие и тяжелые оказались, но до тропы по откосу лучше все же было тащить по двое.

От лагеря слышались смех и музыка. А ещё ветерком пахнуло так вкусно, что наши животы сразу урчанием откликнулись. Веселятся там, а мы тут корячимся, бревна таскаем…

Кстати, хватит ли их? Ведь народу-то много и костер не один будет… «Хомячить, так хомячить», – решил я. Кто знает, сколько другие дров принесут? И мы вернулись к остаткам. Пока с Ильясом тащил очередную часть ствола, Олег и Женька несколько раз сбегали за сучьями. Уселись отдохнуть.

– Это все вниз? – спросил Расулов.

Нас четверо, по бревну на брата, сразу забрать все не выйдет, а подниматься потом снова что-то нет никакого желания. Эти бы спустить. Приготовить еду хватит, а ночью все в палатках спать будут, не замерзнем.

– Спускаем только то, что отрубили, – решил я, – а понадобится ещё, то пусть другие сюда лезут.

– Верно.

Развернув комлем к откосу, толкнули первое бревнышко. Оно съехало пару метров и ткнулось в корневище толстой ели. Следующее полностью повторило путь первого.

– Этак мы долго их спускать будем, – проронил Ильяс.

– Может, веревкой обвязать? – подал голос Переходников.

– И что это даст? Только меж стволов запутаемся.

– И что теперь, каждый раз их вот так толкать?

До лагеря метров сто по уклону, и весь путь через ельник лежит. Это дикий лес, не лесопосадки, где деревья вряд растут, а тропка, по которой мы сюда лезли, даже слишком извилистая.

– Его бы вовремя поворачивать… – сказал Савин.

– Поворачивать, говоришь? – Я задумался. – А если действительно рулить?

Я вогнал топор в торец бревна.

– Вот и руль. Толкаем, сами держимся и едем.

– Я первый, – кричит Савин и подталкивает обрубок ели мимо корней.

– Ех-ху! – орет он от восторга.

– Ой-ё-ё! – вторю я, съезжая следом.

Теперь все ели мы удачно обруливаем. Уклон достаточный, под деревьями травы нет, голый грунт без камней, едем не быстро, чуть тормозят не до конца обрубленные сучки. Этакий летний слалом на дровах, а вместо лыж – кеды, только носки вверх задирай.

Впереди кто-то удивленно воскликнул. Проехали мимо поднимавшихся в гору ребят. Это оказались Ульский, Раевская, Кигаев. Засмотревшись на них, Савин не замечает ветки поперек пути, врезается, скатывается в сторону, а бревно доезжает до следующего дерева и застревает в корнях.

– Ёлки… – втюхиваюсь в ту же ветку я. Тормозить-то нечем. Моё бревно присоединяется к савинскому. Только я убрался в сторону, как под веткой пролетело ещё одно, а Ильяс, ехавший следом, приложился о ствол, матюкнувшись при этом. Переходников был более удачлив. Он вовремя своё бревно в сторону повернул.

– Их там с дровами ждут, – хмыкает Ульский, – а они тут на них катаются.

– Нас за вами послали, – говорит Лариса, – вы чего так долго?

– Сначала подходящее дерево искали, потом валили, затем рубили, а теперь, чтобы не тащить, скатываем и сами едем.

– Ясно.

– Поехали, – говорю, – есть охота.

Бревна все же тащить пришлось, за двадцать метров до лагеря уклон более пологим стал, и ивняк с шиповником обходить пришлось. Бросили эти дрова в общую кучу и осмотрелись. На поляне почти ровно стояли две большие палатки и три поменьше. Это для всех ребят. Чуть дальше пять маленьких, в них взрослые обосновались. Сами ребята занимались кто чем – в бадминтон играли, в карты, тайком от взрослых. Самая большая компания в волейбол играла, одна команда на одном берегу, вторая на другом. Весело! Даже если мяч высоко пролетит, не беда, все равно обратно с горы скатится. Вот только если в реку попадет, так лови его в быстрине, но именно это было более интересным.

– Что так долго, – спросил меня Григорьев, внезапно вышедший из-за палаток.

Я рассказал то же самое, что и встреченным на полгоры ребятам. Так же упомянул, что там ещё дрова остались, но только за ними пусть другие в гору лезут.

– Хорошо, – кивнул Витя, – идите ешьте, вам кашу оставили.

А сам к палаткам отправился, где все взрослые вокруг расстеленного покрывала сидели, держа железные кружки. Чайника или котелка рядом не стоит, ясно, что вино пьют, только вид делают – чаепитие у них, даже на кружки для вида дуют, конспираторы.

Мы уселись на камни и из котелка кашу принялись есть.

– Ишь, ты, – мотнул головой в сторону взрослых Савин, – типа чаек пьют.

Расулов и Переходников только кивнули.

– Ничего, у нас тоже имеется.

– Что имеется? – повернулись мы к Олегу.

Тот осмотрелся (нет ли кого поблизости) и прошептал:

– У меня коньяк есть. В рюкзаке, в свитере бутылка завернута.

– Ого! Откуда?

– Где взял?

– Дома, где же ещё? Не в магазине же.

– Ну, ты даешь! – качаю головой я. – Совсем страх потерял! Батя тебя точно убьет.

– С кем поведешься, – парирует Олег, – а отец и не знает про этот коньяк. Недавно юбилей у отца был. Много гостей пришло. Таких вот бутылок на столе стояло достаточно, и у дивана с десяток. Когда танцевать стали, видно задели их, вот одна под диван и закатилась. Отец думал – выпили все, вот и не хватился. Пустые бутылки поутру считал и ворчал. А я за теннисным шариком полез, вижу – бутылка. Спрятал, так, на всякий случай. Вот и пригодится сегодня!

– Коньяк – это хорошо.

– Пробовал?

Последний раз я пил его, когда в самолете сюда летел. Хороший, кстати, коньяк был. Но на вопрос Олега невозмутимо головой помотал.

На лица Расулова, Переходникова и Савина смотреть смешно. Заерзали, кашу мигом проглотили, а глаза блестят, так охота коньячку, как взрослым! Как говорится – если нет возможности пьянку предотвратить, то надо её возглавить. То есть не дать напиться друзьям – и самому, кстати.

– Ладно, как стемнеет – будем брать, то есть пить. Но сразу предупреждаю – по чуть-чуть, только чтобы не окосеть.

– Ага, все равно спать ляжем потом.

Глава 9

– Серега, бей! – И я выстреливаю мячом в соперников.

Мы играли в волейбол навылет. По три игрока в команде, этакий пляжно-горный вариант игры. Вместо сетки савинскую веревку натянули, поставив по краям вырубленные жерди. Площадку обозначили камушками. Ильяс, я и Олег играем против Ульского, Кигаева и Переходникова. Остальные команды ждут своей очереди.

– Серега, лупи! – орет Савин, поднимая над веревкой-сеткой мяч.

– Серега, мочи! – орут болельщики.

Бац! – действительно намочил. Мяч сбил с ног Ульского и срикошетил в речку.

– Лови его! – Теперь мы несемся всей толпой вдоль берега. Мяч прыгает, болтаясь в потоке и натыкаясь на валуны.

– Зараза! – орет Женька, окунувшись в холодную воду. Мяч он упускает.

– А-ха-ха… – смеётся Морозова, остановившись рядом с ним. Переходников злобно зыркает и пригоршней воды на неё ух!

Весело и с визгом начинаются водные процедуры!

Солнце склонилось ближе к вершинам, но по-прежнему палило как будто тут не горы, а Сахара какая-то. Легкий ветерок совсем не приносил облегчения, его только и хватало, чтобы траву на склонах чуть пошевелить. Однако нам это не мешало носиться с мячом, изредка макаясь в речку.

Наконец волейбол надоел, верней надоело кое-кому проигрывать. Даже цыкать на Савина начали, за то, что он ходил, скандируя: «Мы чемпионы! Мы чемпионы! Мы всех победили».

Девчонки предложили играть в вышибалы, да сами, естественно, первыми повылетали и теперь болели за свои команды. А мне надоело быть целью «номер один» и, в конце концов, я позволил себя наконец вышибить. Ополоснув лицо в речке, присел рядом с ребятами.

– Смотрите, – зашептал Олег и показал на крайнюю палатку, – они опять собрались.

Действительно, взрослые опять делали вид что «чаёк» пьют.

– Видно, винца много взяли.

Мы переглянулись.

– Может, и нам по капле? – предложил Ильяс.

– Не помешает, – добавляет Савин.

– Как рекомендует газета «Неделя», – усмехаюсь я, – в разделе – для дома и семьи…

– Точно! – кивает Женька.

Подошли к сложенным в центре лагеря рюкзакам. Савин взял свой и спросил:

– Куда пойдем?

Мы одновременно покосились на взрослых. Сидят, пьют, но по сторонам поглядывают. Если мы сейчас всей компанией в лес двинем – заметят. Тем более поведение у нас заговорщицкое сразу стало. Особенно у Переходникова. Поэтому лучше где-нибудь рядом на грудь принять.

– Давай в палатку, – говорю я, – в крайнюю.

Отошли к противоположному краю палаточного ряда. Из-за огромного валуна крайняя палатка стояла немного наискось, выходом в сторону. Только мы собрались войти, как из неё голоса прозвучали.

– Там Раевская и Смольнякова, – сразу определил Савин. – И ещё кто-то. Вот черт, что делать будем?

– Сейчас уладим, – хмыкнул Расулов, подобрал с земли сухую веточку и обошел палатку.

– Девчонки, – услышали мы его вкрадчивый голос, – смотрите, я змею поймал!

Булыжники, что держали колышки, дружно звякнули, а мы только-только успели посторониться, как девчонки с визгом вылетели из палатки. И чего так вопить-то! Подумаешь, змея, а точней веточка простая. А они даже разбираться не стали, так стартанули, что палатка чудом осталась на месте.

– И делов-то! – довольно сказал Ильяс, появившись из-за угла. Он откинул входной клапан. Савин воровато огляделся и нырнул внутрь.

Немного погодя выглянул:

– Готово, – прошептал он, косясь по сторонам, – только кружка одна.

– Ничего, – говорю, входя вслед за Ильясом, – по очереди выпьем. Женька, на стреме останься.

– Пятизвездочный, – шепчет Олег, показывая бутылку.

– Да хоть шести, наливай, да по чуть-чуть.

Беру кружку. Ну что же, попробуем – каков он на вкус, пятизвездочный-то?

Вкуса, а тем более букета я не разобрал. Напиток просто огорошил своей крепостью. Аж передернуло всего. Конечно, ничего крепче кефира прежде я не пил, а та жизнь не в счет.

– Ну как? – спрашивает Олег.

– Нормаль, – отвечаю, – а закусить?

– Не доставал. Может, хлебом?

Хлебом? Коньяк? Вот, блин, хоть к речке беги запивать! Отдал кружку Олегу. Он плеснул в кружку порцию и тут же протянул Ильясу. Тот проглотил коньяк зажмурившись и тоже заметно вздрогнул.

– Лимон надо было взять, – хрипло говорит он. – Мой отец коньяк лимоном закусывает.

– Коньяк пьют мелкими глотками, – заявляет Савин и наливает себе. Нюхает, отпивает, потом глаза у него выпучиваются, а сам он сразу покраснел.

– Алкаш, – хрипит Расулов. – Пойду Женьку на стреме подменю.

Ильяс вышел из палатки, тут же Переходников нарисовался. Плеснули и ему. Женька выдохнул, выпил залпом, поперхнулся и надрывно закашлял. Лицо его тоже заполыхало краснотой.

– Слабак, – хмыкнул Расулов снаружи и тут же зашипел: – Атас!

Олег принялся прятать бутылку, а я вылез наружу.

– Где змея? – спросил подошедший Григорьев.

– Какая змея? – удивился Расулов.

– Никакой змеи тут нет, – подтвердил я, стараясь не дышать, чтобы не выдать запаха. Однако тут же обнаружил, что Григорьев сам в сторону дышит, что меня развеселило.

– Девчонкам, наверное, показалось, – некстати высунулся Савин. Уж больно красноречиво глаза его блестели. Хорошо хоть Женька унял свой кашель и теперь тихо сидел в палатке.

– Да? – недоверчиво хмыкнул Витя.

В этот момент подошла Щупко. Она взяла Григорьева за руку.

– Ребята решили к водопаду сходить. Пошли с ними?

– Пошли, – тут же согласился он.

Только они отошли от палатки, как ребята почти одновременно вздохнули.

– Пронесло!

– Не обольщайтесь, – говорю, – Витя понял, что мы тут вовсе не лимонад пили.

– Все равно, пронесло, – повторяет Олег.

– Ладно, – вздыхает Ильяс, – пошли, что ли, тоже к водопаду сходим?

– Пошли.

* * *

 
Засыпает синий Зурбаган.
А за горизонтом ураган…
С грохотом, и гомоном, и гамом,
Путь свой начинает к Зурбагану.
 

Петь как Пресняков мне гораздо легче, не то, что под Высоцкого голос подстраивать. И получается вполне похоже.

 
Грянет ливень резкий и косой,
И продрогнет юная Ассоль,
И опять понять не смогут люди,
Было это или ещё будет.
 

Все сидят, не шевелясь, песню слушают. Витя как-то странно прислушивается. И не подыгрывает. Не знает её, что ли? И фильм не смотрел?

Наши посиделки напоминали помесь «Угадай мелодию» и «Музыкального ринга». Я и Григорьев соревнуемся – кто, сколько песен знает? Витя, конечно, музыкант профессиональный, по чистоте исполнения меня на раз обставит, вот в знании репертуара, то есть количества песен… тут ему ловить нечего. Пусть не все тексты полностью знаю, но я Григорьеву приличную фору дать могу.

Но это соревнование не я начал.

Вдоволь наполоскавшись под водопадом, мы вернулись в лагерь. Солнце скрылось за горой, и в ущелье сразу стало сумрачнее и прохладнее. Разобрали свои рюкзаки. Я отвязал спальник, вынул из рюкзака все продукты, сложив их в котелок, и вместе с ребятами отнес их к одному из костров, где уже кашеварили наши девчонки. Сдали всё Верке. Я на всякий случай предупредил, что один пакет является приправой. А котелок мне вернули, сказав, что добра этого уже навалом, есть и больше, на что Савин победно хмыкнул.

Костер пылал вовсю, огненными языками пытаясь достать до пока ещё светлого неба. Вокруг кострища ещё засветло пацаны больших камней накатили. Только я сел на один из камней, как рядом материализовался Олег и сунул мне гитару. Взял инструмент со вздохом. Что ж, сам виноват, сейчас начнется концерт по заявкам.

– Ты говорил – песен много знаешь? – присел напротив Витя, держа свою гитару. Странно, что я не видел её, когда в автобусе ехали. Вокруг нас тут же образовалось плотное кольцо из ребят. Рядом со мной Раевская уселась, а с другого бока, опередив Олега, Смольнякова пристроилась. Савин поворчал и сел где-то сзади. Установилась тишина. Даже показалось, что шум речки стих.

И началось – Григорьев поет, я угадываю, потом наоборот. Если угадал, то подпеваешь и подыгрываешь. Счет у нас получился равным. Зря я думал, что дам Григорьеву фору, скорей он мне её даст. Витя знает почти всю эстраду на данный момент. И нашу, и зарубежную. Вот только с песней «Зурбаган» он почему-то не знаком.

 
Два часа на часах и не нас и не нашего века.
Смотрит девушка с пристани вслед кораблю.
И плечами поводит, озябнув от ветра.
Я люблю это время безнадёжно люблю.
 

– Здорово, – говорит Григорьев, – а что это за песня? Тоже твоя?

Я даже рот от удивления раскрыл.

– Нет, что вы! «Зурбаган» Дербенев написал, а музыку Чернавский сочинил.

– Не слышал.

– Как не слышал? – говорю. – Её Пресняков поёт!

– Пресняков? – Витя смотрит недоуменно. – Самоцветы её не пели вроде. Их репертуар я хорошо знаю.

Тут я все понял – «Зурбаган» только в следующем году запишут, а про Вову Преснякова пока никто слыхом не слыхивал. Не знают тут такого певца. Хорошо хоть про фильм «Выше радуги» не брякнул. Объясняй потом – откуда я знаю про все это? Вот дьявол, как нечаянно вышло!

– Ладно, зачтено. – Григорьев взял пару аккордов, глянул на меня и начал играть.

– Узнаешь? – спросил он.

– Пока нет, – пожал я плечами. А Витя начинает петь:

 
Тихий вечер спустился над Камою,
Над тайгой разметался закат.
Ты сегодня с надеждой упрямою
Ждешь письма от московских ребят.
 

Однако песню я так и не узнал.

– Эта песня Юрия Визбора, – сказал Григорьев, – называется «Тихий вечер спустился над Камою».

Из Визбора я знаю пару-тройку песен, и все. Не могу я знать абсолютно все песни.

– Извини, – говорит Витя, – эту песню ты мог и не знать.

И начинает другую мелодию, а затем и поёт:

 
Над деревней Клюевкой опустился вечер,
Небо залунявилось, звезды – пальцем тронь.
Где-то вдалеке пичуги малые щебечут.
Где-то недалече всхлипнула гармонь.
 

Песню я узнал сразу. Какой, оказывается, он хулиган, а еще пошлости просил не петь. Мельком глянул на Щупко. Что, интересно, она скажет? Но понимаю – она не знает она этой песни и, не дожидаясь финала, сказал:

– «Над деревней Клюевкой», – перебиваю Григорьева. – А написал её Юрий Лоза. У него много отличных песен.

Чуть не сказал, что вырос на его песнях. Делать невозмутимое лицо стало труднее, так как во мне зашевелился хулиган, и, не дав Григорьеву опомниться, начинаю играть и петь:

 
На маленьком плоту,
Сквозь бури, дождь и грозы…
Взяв только сны и грёзы,
И детскую мечту…
 

У Григорьева отвисает челюсть. Чего это он?

 
…но мой плот,
Сшитый из песен и слов,
Всем переменам назло,
Вовсе не так уж плох.
 

– Откуда ты её знаешь? – потрясенно спросил Витя. – Эту песню Юра только недавно написал и нигде, кроме как в узком кругу, она не звучала.

– Откуда? – от злости на самого себя так и хотелось про горбатого животного ввернуть, но я сдержался, так как сам виноват. Знал бы он – откуда.

– Слышал её как-то… в узком кругу, – буркнул я, – ты вот так говоришь, будто сам Лозу хорошо знаешь.

– Знаю, конечно! – кивает Григорьев. – И очень хорошо знаю. Это сейчас он в столицу подался, а до этого мы часто вместе собирались, тексты сочиняли, идеями делились, играли. Даже группу свою собрать хотели, но как-то не вышло…

Витя задумался, а меня сзади нетерпеливо толкнули и зашептали: «Играй, давай».

Ладно, я спою то, что давно известно, и начал «Отель Калифорния». Григорьев встрепенулся и тоже включился в мелодию. Вот только петь я начал по-русски:

 
На пустынной дороге
Кудри ветер трепал…
 

И вновь Григорьев смотрит удивленно, даже на миг играть перестал.

 
Словно дымом кальяна,
Над шоссе смог стоял…
Впереди свет призывный,
На ночлег намекнул…
И как будто приливной волной,
Он меня притянул.
 

А ребята удивленного состояния Григорьева не замечают. Сидят, слушают и раскачиваются в такт песне. Еще немного и, если бы у них были зажигалки, то вокруг нас горели бы маленькие огоньки.

 
Милости просим в отель наш «Калифорния»,
Это просто рай!
Это просто рай!
Это просто рай!
 

– Сам перевел? – спросил меня Витя, как закончили песню.

– Сам. – А как ему ещё ответить? Что этот перевод вовсе не мой, и его я в интернете отыскал? Прогрессия вопросов начнется.

Витя перебирал струны, видно думая – какую бы ещё песню спеть? Я же перебирал в уме варианты ответов на будущие вопросы по поводу моей «ошибки». Но тут у кого-то заурчало в животе. Да так громко, что все засмеялись.

– Че ржете-то? – смутился Савин. – Есть хочу.

– Да, – встрепенулась Щупко, – ребят, песни песнями, есть мы будем или не будем? Вера, Лариса, что там с ужином?

– Давно готов, Елена Михайловна, – почти в один голос ответили Смольнякова и Раевская. Интересно, когда это они успели его приготовить, если все время сидели рядом со мной?

– А не остыло?

– Нет, – ответила Лариса, – мы котелки с огня сняли и рядом с костром поставили.

– Хорошо, – поднялся Григорьев, – давайте ужинать, а то вон какая темень уже!

В горах темнеет быстро. Раз, и ни зги не видно, будто выключателем щелкнули. А ещё холодней становится. Ребята-то уже одетыми к костру подошли, а я в рубашке и штанах у костра так и сидел.

Все потянулись к палаткам, спотыкаясь о выступающие камни. Как добрались до рюкзаков, замелькали лучики фонариков. Олег тоже достал свой фонарь. Включил, но лампочка светила еле-еле.

– Батарейки, что ли, сели? – затряс он фонарем.

Вокруг зазвенела посуда, ребята выстраивались в очередь у четырех котлов со сваренным супом.

– А, зараза! – выругался Савин, споткнувшись. – Я запасных батарей не взял.

– А я и так все вижу, – хмыкнул Женька и сам тут же споткнулся о растяжку.

– Молчал бы уж, филин.

Олег опять потряс фонарем.

– Да не тряси ты его, – и я протянул ему руку, – давай сюда батарейки.

– Зачем?

– Вынь, говорю.

Савин немного повозился, откручивая колпачок, потом вытряхнул мне на ладони три большие круглые батарейки. Я нашел палаточную растяжку, выбрал небольшой булыжник из кучи и обстукал им все батареи. Затем протянул их Олегу.

– На, вставь и проверь.

– Ого! – удивился он, когда включил фонарь. – Светят, будто новые.

– Серег, – говорит Женька, – а если опять сядут, ещё раз покоцать? И опять будут ток давать?

– Нет. Но потом что-нибудь придумаем.

Мы задержались у крайней палатки. Подсвечивая фонариком, нашарили свои рюкзаки. Я положил гитару на чехол, из мешка вынул хлеб и тарелку с ложкой. Заодно вытащил куртку. Сразу поддел ещё одни штаны, сверху свитер, только куртку пока не стал надевать.

– Может, по капле? – спросил Савин, не вынимая рук из рюкзака. – Все равно в темноте никто не увидит.

– На голодный желудок не надо, – отвечаю, – вот поедим, тогда…

– Или во время еды, – кивает Ильяс.

Суп мы получали последними. Три котла уже опустели, и, принимая миски у нас, Смольнякова ухнула супа из четвертого котла каждому, да чуть ли не до краев.

– Ешьте, – приговаривает Верка, раскладывая варево, – у нас жуть как вкусно получилось.

– Можете ещё за добавкой прийти, – добавляет Лариса, – целый котел остался.

На другой стороне поляны включили магнитофон. Мы, пританцовывая, отошли к крайней палатке и присели на валуны. Миски поставили на колени. Я отломил хлеба, откусил немного и только запустил ложку в суп, как рядом забился в кашле Женька.

– Ты чего, обжегся, что ли?

– Мать… – выругался Расулов, выплевывая суп.

– Тьфу, – вторит Савин, – пересолено!

Я попробовал малость варева, действительно – есть невозможно.

– Глянь, – вытер рот Олег, – а остальные рубают, как ни в чем не бывало.

В отсветах от костров было видно, что ребята сидят и спокойно ужинают. Никто не возмущается соленостью супа.

– А нас что, – сплевывает Переходников, – типа, прикололи, что ль?

– Пойдем разбираться, – поднимается Расулов.

Неся миски перед собой, гуськом идем обратно к котлам. Возле них, спиной к костру, по-прежнему сидят Раевская со Смольняковой. Едят один хлеб, шушукаются и чему-то смеются.

– Ещё и ржут, – бурчит Ильяс, – я им сейчас этот жутко вкусный суп на голову вылью. Нашли, над кем приколоться!

Подходим к девчонкам.

– Уже съели? – удивилась Верка.

– Вкусно? – спрашивает Лариса. – Добавки хотите?

А у обоих глазки такие невинные, что именно в злую шутку больше верится.

– Добавки?! – почти рычит Ильяс. – Сейчас будет вам добавка!

И собирается выполнить недавнюю угрозу. Девчонки с визгом отскакивают, хватают крышки от котлов и закрываются ими.

– Вы чего! – пятясь за костер, кричат они. – Чего не нравится?

– Издеваетесь, что ли? – в ответ орет Олег.

– Сами хоть пробовали? – говорит Переходников и ставит свою миску у котла. – Пересолено, будто пачку соли в суп насыпали.

– Конечно… – мямлят обе, – пробовали.

– Что тут происходит? – спрашивает Щупко, появляясь из темноты вместе с Григорьевым. – Что за ор?

– Суп нам пересолили! – отвечаю я. – Только одним нам.

– Как это, только вам? – не поняла она.

– А так, – говорит Расулов, – есть невозможно! Сами попробуйте.

Елена Михайловна берет ложку, наклоняется и черпает немного супа из миски Расулова. Сморщивается.

– Действительно пересолено.

– У нас так же, – показываю я на другие миски.

– Девочки? – оглядывается Щупко на Смольнякову и Раевскую.

– Мы ничего не солили! – возмущаются они. – Чего солить-то, если в пакетах все уже есть!

– И тут, – говорит Григорьев, попробовав варево из котла. – Жуть как солено!

И тут я понял – приправа!

– Кто пакеты в котел высыпал? – спрашиваю у девчонок.

– Я, – говорит Лариса, – только я соли не сыпала.

– Я знаю, что не сыпала, – усмехаюсь, – а на сами пакеты ты смотрела?

– Нет.

– А надо бы. Я же предупредил про приправу!

– Зачем ты вообще её взял? – спросил меня Витя.

Зачем? Похоже, это привет из прошлой жизни. Былая привычка. Бывая на рыбалке, я заметил, что ночью чай или кофе быстро надоедают, а немного бульончика взболтаешь, попьешь – согретый и сытый.

– Чтобы бульон сделать, – отвечаю я. – Так согреться быстрей можно.

– Разумно, – чуть помолчав, кивнул Григорьев. – Девочки, а как так вышло, что остался целый котел супа?

– Не все любят такой суп, – пояснила Раевская. – Некоторые девочки сказали, что свои продукты есть, а этот суп не будут.

– Хм… – Витя развел руками, – дети.

– А вас теперь чем кормить?

– Ничего, Елена Михайловна, у нас консервы есть – и тушенка, и «братская могила»…

– Сергей! – вскрикнула Щупко. – Что ещё за могила?

– Лена, – взял классную за локоть Витя, – это так кильку в томатном соусе называют.

– Дурацкое название!

– Дурацкое, – согласился тот, – пойдем, парни уже взрослые, сами разберутся.

Они удалились, а Раевская и Смольнякова опустили головы.

– Мы песни послушать хотели, – сказала Верка, – вот и торопились.

– Сереж, Жень, Олег, Ильясик, – надула губы Лариса, – простите, мы нечаянно.

– За нечаянно… – продолжать, что там дальше делают, Расулов не стал. – Посуду помоете.

– Хорошо, – согласились они, – так прощаете?

– Прощаем, – отвечаю сразу за всех.

– Ой, – обрадовались девчонки, – а мы вам чаю можем заварить.

– Только без соли, – на всякий случай уточнил Ильяс.

Мы идем обратно.

– Теперь обопьемся, – ворчит Савин, – после соленого-то. И чай не поможет.

– А коньяк? – шепчет Женька, оглядываясь.

– Не, с него ещё больший сушняк бывает.

– Откуда знаешь? – изумляется Женька.

– Батя, – невозмутимо говорит Олег, – когда перепьет, а похмелиться нечем, так дует воду литрами.

Я в разговор не вмешивался, слушал и вспоминал. Наша компашка не раз грешила с алкоголем. Мы и пиво пили, и вино, один раз водку где-то надыбали, но все было чинно и разумно, а главное незаметно для родителей. Баловство, да и только. В первый раз мы напились на выпускном. Именно напились. На торжественном школьном собрании всем выпускникам вручили аттестаты, затем последовал не менее торжественный ужин, ну а потом была дискотека, на которую, кстати, была приглашена группа «Палитра» (обалдеть, только сейчас вспомнил). Вот перед дискотекой мы, уединившись в одном из пустых классов, и употребили.

– Свобода! – счастье из нас плескалось как вино в полных стаканах. Причем вина было закуплено много. Кто-то из ребят целую операцию по добыче провернул. Вино не крепкое, пили без закуски, а зачем, ведь только что ели?!