Текст книги "Как убить золотого соловья"

23

– Так тебе и впрямь понравилось?

Мы с Бридлером стояли возле «Букашки» и ждали такси.

– Понравилось, – ответил я.

Бридлерова пантомима называлась «Часы». Оборванец-мим, по-утиному ковыляя, выходит на сцену (как тут не вспомнить Чаплина!). Из кармана он извлекает большие часы-луковицу и смотрит на циферблат. Диапроектор, который обслуживает Вашек Крапива, отбрасывает на экран за спиной мима изображение ночной улицы в гигантском городе. Горят лишь неоновые огни, около многоэтажных домов громоздятся, подобно баррикадам, разбухшие мусорные баки.

Время на часах не нравится миму. Он подносит их к уху, встряхивает – идут ли? Однако тиканья часов не слышно из-за бурчания, в животе. Чтобы понять, идут часы или остановились, мим должен сначала поесть. Он подскакивает к экрану, к мусорным бакам, и жадно что-то глотает. Издалека приближается звук сирены то ли «скорой помощи», то ли полицейской машины. Мим жует все торопливей. Скорченный и испуганный, он пережидает оглушительный вой сирены. По мере того как вой ослабевает, страх сменяется восторгом простака, поверившего, что он перехитрил сильного. На экране взамен общего плана возникает деталь мусорного бака. Звучит отбиваемая на крышке торжественная барабанная дробь. Ритм постепенно становится спокойнее, затихает – как, впрочем, и мучившее мима чувство голода, – барабанный бой переходит в нечто лирическое – и вдруг новая тревога, трепет, смущение: появляется девушка.

Мим, застигнутый у мусорного бака, стесняется безучастно минующей его девушки, но стремится любой ценой обратить на себя внимание. Он пытается извлечь из пасти бака цветок. Но каким может быть цветок, попавший в отбросы? Когда герою наконец удается отобрать добычу у бака, он внезапно замечает, как жалок его подарок, и, робея, роняет цветок за спиной на землю, но тут же, в порыве плебейской гордости, театральным жестом предлагает прошедшей было мимо него девушке поужинать вместе. Отбросами из разбухших мусорных баков! Девушка, конечно, не голодна, но предложение бродяжки ее забавляет. И возбуждает любопытство. Однако вокруг слишком грязно, и девушка слегка воротит нос. И пища тоже нечистая. Девушка колеблется, взвешивает плюсы и минусы и наконец – скорее всего, из безрассудного каприза – принимает приглашение. Герой сознает, как временна и случайна прихоть девушки, беспокоится, что потеряет ее, боится за свою мечту и надежду. Он лихорадочно кидается к бакам, откуда извлекает замусоленные салфетки, поломанные вилки и ножи, битые тарелки – все это он с трогательной нежностью преподносит девушке, та же берет его роскошные подарки с искренней радостью. Пир можно начать. Блюда приправляются, превращаясь в настоящие лакомства, кетчупом со дна пустых бутылок и остатками перца и соли, сохранившимися в выброшенных баночках. Мусорный бак служит столом, и это уже настоящий бак, который мим «вырвал» из экрана. Девушка счастлива, но все-таки ей чего-то не хватает. И мим, чувствуя себя хозяином, понимает, чего. Он снова поднимает цветок, который обронил вначале, и ставит его в вазу. На мгновение, всего на одно мгновение, цветок становится настолько пышным, что, стоя посреди стола, мешает этим двоим смотреть в глаза друг другу.

Но вот они вылизывают тарелки. А дальше? Что дальше? – страстно допытывается у девушки мим. И тут девушка пугается. Который час? Мим достает свою луковицу, явственно слышится тиканье, маленькая и большая стрелки постепенно совмещаются, а секундная подползает к двенадцати. Мим держит часы перед собой, циферблат виден на экране: ровно полночь – и раздается мощный взрыв. Адская машина, а не часы! Картина гибнущего города. Мим с девушкой в испуге падают на колени. А потом на экране начинают мелькать изображения вещей, которые выброшены взрывом из мусорных баков. Старый башмак, оббитая кружка без ручки, ржавая консервная банка, вилка с выломанными зубьями, смятый комок газет, картофельные очистки, испорченный бритвенный прибор, выпотрошенная игрушка, безрукая кукла с глазами из бусинок. Девушка в ужасе убегает. Проектор высвечивает знаменитый кадр из эйзенштейновского «Броненосца „Потемкина"»: коляска, катящаяся по лестнице. И тишина. Мим все еще распростерт на земле, один, без девушки, которую он угостил царски щедрым ужином. Он тянется за цветком, который стоял в вазе посреди праздничного стола. Жалкие останки цветка, который, увы, уже не пахнет и не цветет! Но мим не верит в это. Он поднимается, и на экране вспыхивает картинка Длинной исчезающей вдалеке дороги. Микроскопический человечек в начале пути. Черный силуэт смешного существа, по-утиному шагающего с цветком в руке.

По ходу пантомимы в зале то и дело слышался смех и аплодисменты.

– Я все прикидывал, – наморщил лоб Бридлер, – какими должны быть эти часы. Будет это луковица или, скажем, строгий хронометр. Теперешние наши часы меня отпугнули своим примитивным практицизмом, понимаешь? Я не мог бы с уверенностью утверждать, что понял его, и наугад ответил:

– Луковица давала людям чувство надежности, покоя, радости – словом, рождала ощущение солидного мира буржуа.

– Буржуев, – поправил меня довольный всем остальным Бридлер, – это я и имел в виду.

Больше мы сказать друг другу уже не успели: одновременно подкатили три такси.

Я ехал домой, и дорогой меня обуревали невеселые мысли. Например, такая: есть люди, которые знают, что делают. Эти люди бывают биты, но они борцы. А есть люди, которые плывут по течению… Я именно такой пловец. Но мне это не по нутру. Уже перед самым своим домом я подумал: нет, это еще не все, что жить, мол, надо… Это неправда, что жить надо уметь. Правда в том, что надо жить хотеть. Хотеть чего-то и знать, зачем. Впрочем…

От хмурых возвышенных мыслей меня отвлек таксист:

– Значит, так: девятнадцать крон да за ночное время три кроны, всего двадцать две.

– Эка хватили, – сказал я, – двадцать две кроны с Малой Страны на Петршины.

– Вы что, контролер? – уставился он на меня красными колючими глазками.

– Нет.

– Так гоните деньги – и можете записать мой номер! Плевать мне…

Я поспешил заплатить и выскочил из машины.

24

Я проснулся под «Wasserstand an der Elbe».[2]2
  Уровень воды в Эльбе (нем.).


[Закрыть] Вчера перед сном забыл выключить радио. Я сполз с дивана и по дороге в ванную выслушал еще и сводку погоды на сегодня.

Открыв банку грейпфрутового сока, разбавил его водой и нарезал хлеб для гренков. Не успел покончить с завтраком, как зазвонил телефон. Пришлось приглушить радио, которое от прогноза погоды перешло к передаче для детей. Более того, для самых маленьких. Это была леденящая кровь сказка о пряничной избушке, и садистка баба-яга визжала так, что трудно было расслышать собственный голос.

– Бичовский, – сказал я.

– Вы уже встали или я вас опять вытащил из постели?

Сегодня я уже не гадал, кто это звонит.

– У меня для вас интересные новости, – сказал капитан. – Думаю, они вас обрадуют.

– У меня тоже найдется для вас кое-что интересное, – отозвался я, – когда мне подъехать?

– Гора не всегда сама идет к Магомету, бывает, что Магомет идет к горе. Буду у вас через пять минут. Звоню из дома.

– Этой горе пора бы свалиться с моих плеч! – пошутил я.

– Неплохо, – засмеялся Грешный, – с вами не соскучишься. Покуда я добираюсь, заготовьте анекдот посмешнее.

Ровно через пять минут он позвонил в дверь. Я между тем успел только застелить диван и убрать остатки завтрака.

– А у вас тут мило, – огляделся капитан. – Разуться?

– Не обязательно.

Я поставил на газ чайник.

– Кто начнет – я или вы?

– Вы, – сказал капитан и удобно уселся в кресле, – мне больше нравится слушать.

Я пересказал свой вчерашний разговор с Богоушем Колдой. О Бонди и о Зузаниных словах насчет ее страха передо мной. Почти все выложил капитану, умолчав только о Зузанином заграничном контракте. Один подозреваемый лучше, чем два, а кроме того… Они сами наверняка дознаются.

– Так-так, – покивал головой капитан, когда я кончил. – Кстати, вода, должно быть, давно кипит.

Я побежал в кухню. Вернувшись с чаем и кофе, обнаружил, что капитан раскрыл на коленях блокнот и что-то быстро пишет.

– Ну-с, – сказал Грешный, захлопывая блокнот, – все это очень интересно, пан Бичовский. У меня тоже есть Для вас интересная новость… или даже две, – капитан сгладил улыбкой свою запинку. – Сперва о том, что касается вас.

Я отпил кофе, поглядывая, не дрожит ли рука, в которой держу чашку. Нет, не дрожит.

– Оказывается, есть свидетели того, как в субботу вы вернулись сюда, а потом ушли из дому.

Я недоверчиво наморщил лоб.

– Без четверти семь вас видели в кафе напротив, – капитан махнул рукой в направлении окна, – видели, как вы ели бутерброды, запивая пивом. У вас была с собой скрипка, а потом вы пошли к себе.

– Да? – улыбнулся я. – Вот видите, а я-то думал, что не встретил никого из знакомых.

– Это девушка из кафе, – пояснил капитан, – она запомнила вас из-за скрипки, говорит, время от времени вы забегаете туда поесть.

– Верно.

– Ну вот, а другой свидетель – инженер Визнер. Он встретил вас перед домом ближе к девяти: вы все с той же скрипкой мрачно шагали к остановке.

– Кто такой инженер Визнер?

– Ваш сосед.

– Сосед?

– Сосед, живет под вами, – капитан ткнул пальцем вниз.

– Но я его не знаю.

– Зато он вас знает, – сказал капитан. – Этот человек говорит, что они как-то жаловались на вас в домоуправление, когда вы тут устроили шумную вечеринку.

– Но это было больше года назад, и кляузничала тогда какая-то баба, – я вспомнил, как ходил в домоуправление извиняться и клялся, что больше это не повторится – иначе меня могли и выселить.

– Пани Визнерова, – сказал капитан, – и есть эта баба, как вы выражаетесь. Короче, она и ее муж вас знают.

– Здорово! – На радостях я закурил. – Значит, вы меня больше не подозреваете?

Капитан усмехнулся.

– Послушайте, молодой человек, в тех временных границах, которые мы обозначили, вы бы без труда успели убить, но то, что вы нам в субботу не говорили явной неправды, уже говорит в вашу пользу. Мне это приятно и…

Я не выдержал и перебил капитана. Меня покоробили его слова, что, мол, я не говорил явной неправды. Да я не сказал ничего, кроме правды!

– Вот как, вам приятно… что-то не очень верится. Все было так просто…

– Мы ищем убийцу, – оборвал капитан сухо. – К сожалению, ни на ком не написано, убивал он или не убивал… У вас есть еще претензии?

– Да нет же, – осекся я, – только… вам, наверное, трудно понять, как это неприятно, когда невинный почти не может защитить себя.

– Ну, уж не так вы и беззащитны, – возразил капитан. – Кто-кто, а вы, несомненно, все эти дни не сидели у себя дома, раздавленный горем, скорее наоборот. Я не прав?

Конечно, Грешный был прав.

– А теперь другая новость, которую мне хочется вам сообщить, – сказал капитан и взглянул на часы. – У нас не так много времени. То, что вы рассказали мне о Бонди, очень интересно. Так вот, в порядке взаимности… Вы часто бываете в «Б-клубе»?

– Да бываю иногда.

– Когда вам доведется побывать там снова и вы вдруг повстречаете пана Добеша, спросите его о двух вещах: во-первых, о дне его свадьбы, а во-вторых, о том, как было дело с заграничным контрактом Зузаны Черной.

– Так вы знаете о контракте?

– Естественно, – сказал капитан.

– А Добеш собрался жениться?

– У вас такое лицо, будто вы не допускаете такой возможности.

– Этот бойскаут? – Я передернул плечами. – И кто же его избранница?

– Вот и выясните, – поддел капитан, – раз уж играете в частного детектива. И подробности контракта тоже. Вам ведь о нем пока мало что известно, не так ли?

– Так. Жаль, товарищ капитан, что вы были со мной столь деликатны. Жаль, например, что не сказали мне, какое алиби у Колды.

– Я стараюсь, – капитан был воплощенная любезность, – да и мы все стараемся быть деликатными по отношению к клиентам.

– Ну что ж, – я задумался, – раз так – спасибо. Попытаюсь выяснить все это.

– И при случае, – произнес Грешный, вставая, – почитайте старые номера «Подружки». Статьи о Черной… Подвезти вас в город? – Как и все жители окраин, капитан называл центр городом.

Я наморщил лоб:

– Вообще-то неплохо бы… мне куда-то надо было…

– И куда же? – спросил капитан.

В первое мгновение у меня совершенно вылетело из головы, куда мне было надо, и капитан забавлялся при виде моей растерянности.

– У вас, наверное, свидание?

И тут я наконец вспомнил. Ну конечно, свидание.

25

На набережной я попросил остановиться.

– Отсюда пешком можно.

– Кстати, – со смешком сказал капитан, – кое о чем мы все-таки забыли.

– О чем?

– Об анекдоте, который вы обещали. – Капитан кивнул на прощание и уехал.

Я не спеша шагал по набережной. Здесь, как и по всей Праге, реставрировались фасады. Вот угол Душной улицы, где лежала в больнице мама… Старая Прага рождала у меня самые разные ассоциации…

– …Вы встречаетесь со своей бывшей женой, жили с Черной, а сейчас снова летите на свидание. Быстро же вы пришли в себя, пан Бичовский.

Капитан не скрывал насмешки.

– Не забывайте, что с Черной мы расстались полгода назад, – возразил я.

– Это, конечно, ваше дело, – улыбнулся капитан, – но интересно, с кем у вас сейчас свидание, не с вашим ли Ватсоном?

– Вы о моей жене?

Капитан кивнул.

– Нет, – замотал я головой, – а что касается Геды и Ватсона… так Ватсон – это скорее я.

– Не прибедняйтесь!

Кто повторял мне это до бесконечности? Конечно, Зузана. Пока я это хорошо помню, но буду ли помнить через десять-пятнадцать лет?

Молодая мать склонилась над коляской:

– Станешь плохо себя вести – отдам тебя вон тому дяде!

А действительно, что это я прибедняюсь? В худшем случае еще сгожусь как пугало для маленьких детей. И я кисло улыбнулся молодой мамаше.

Мне всегда не по себе, когда доводится проходить мимо юридического факультета. Вполне понятное ощущение. Может быть, если бы мама не умерла, я бы доучился. Чтобы не огорчать ее. Хотя юриспруденция меня ничуть не занимала. К философскому факультету я подошел с двадцатиминутным опозданием. Мне было совершенно безразлично, ждет меня навязчивое веснушчатое создание или нет. Оно ждало.

– Привет, – сказал я.

– Целую ручки, – ответила она.

Мы помолчали.

– Вот, – сказал я.

– Джентльмены обычно извиняются, если опаздывают на свидание, – изысканно попеняла мне Яна.

– Разве? – удивился я. – А леди не извиняются?

– Есть такие, которые не опаздывают.

– Ну, значит, мне всю жизнь не везло… Знавал только таких… – тут я запнулся. К примеру, Зузанка. Что объяснишь этой девочке?…

– Интересно, куда ты меня поведешь? – любопытствовала Яна.

Кажется, она обманулась в своих ожиданиях; когда я молча завернул в кондитерскую, у нее вытянулось лицо.

– Ты что?

– Почему сюда?

– Потому что я на десять лет старше, и у меня с этой кондитерской связаны кое-какие воспоминания, – сообщил я загадочно. Она больше не протестовала.

Отыскать свободный столик оказалось не так-то просто. Кондитерская была невелика, и к полудню ее всегда заполняли старушки. Вот и на этот раз…

У каждого столика стояли четыре стула. В конце концов мы подсели к бабуле, читающей с помощью лорнета «Сельскохозяйственную газету». Перед бабулей была пустая тарелочка и недопитая чашка кофе.

– Эта вроде бы скоро отвалит, – шепнула мне Яна.

В свои девятнадцать она еще могла не знать, что старушка, погруженная в проблемы сельского хозяйства, способна отвалить часа через два.

– Вы не возражаете?

Такой вопрос был предписан правилами хорошего тона. Старая дама опустила ворох газет, скрепленных деревянной планкой, и отвела лорнет.

– Ах, пожалуйста, – воскликнула она любезно.

Только я помог веснушчатой надоеде снять пальто и мы сели за столик, как появилась официантка.

– Девушке грог, – заказал я, – а мне можно сухой мартини.

– Его нет, – официантка покачала головой. – Вермут?

– Давайте, – согласился я.

– А грог, – седая официантка улыбнулась, – грог без воды?

Она помнила меня. И в ее улыбку закралась грусть. На сей раз рядом со мной была не Геда. Мои воспоминания… Мои сентиментальные воспоминания…

– Как это… без воды? – удивилась Яна.

– Обычный грог. – И я послал официантке ответную улыбку.

Сюда мы ходили с Гедой в наш первый год. Сидели здесь вместе над учебниками. И навсегда остались преданы этой кондитерской. Из какого-то суеверного чувства благоговения, что ли. Хотя меня это потом стало раздражать. Но я твердо знал: если спустя столько лет мне когда-либо и удавалось доставить Геде настоящее удовольствие, так это когда я звал ее сюда. Удовольствием, однако, это было лишь для нее.

Раскусила ли нас седая официантка? Скорее всего – да, хотя, может быть, и нет, ведь все те годы мы могли ей казаться не более чем скучающей супружеской парой. А Геда всегда заказывала чистый горячий ром. В последнее время, правда, пани редактор Маркова пила не простой, а импортный «Кей».

– Что с тобой? – спросила заботливо Яна.

– А что? – встрепенулся я.

– У тебя такое лицо…

– Извини.

Она пожала плечами:

– Это твое дело… если ты ходишь со мною по своим заветным местам. Пустился в воспоминания, да?

– Угадала, – сказал я, – тебя это задевает?

– Не знаю, – ответила Яна, – смотря о чем ты вспоминал. Ты не пьешь грог?

– Нет.

– Ага, – сказала надоеда, – значит, это твоя подруга любила чистый ром.

– Соображаешь, – похвалил ее я.

– Вредная привычка, – не дала себя сбить Яна, и ее передернуло: – Бр-р, чистый ром. Она, должно быть… – наступила пауза.

– Что ты хотела сказать?

– Меня иногда заносит, – мудро заметила Яна.

– Вот, пожалуйста. – Официантка поставила перед нами вермут в узком высоком бокале и пузатый дымящийся сосуд с грогом.

– Спасибо.

– Пирожные закажете?

Эта официантка всегда спрашивала насчет пирожных. Я вопросительно взглянул на Яну. Она капризно надула губы.

– Выходит, что нет, – сказал я.

Официантка отвернулась.

– Не люблю сладкое, – пояснила Яна.

Старушка с лорнетом внезапно отложила газеты:

– Подождите, я расплачусь.

Геда тоже не любит сладкое.

– До свидания, – попрощалась с нами старушка. И мне показалось… мне показалось, что она подмигнула Яне.

– А с этим своим парнем ты в самом деле покончила? – спросил я. – Или вчера просто так сболтнула?

– А тебе действительно интересно?

– Разумеется.

– Тогда сбавь обороты, – усмехнулась Яна, – не собираешься ли ты после двух дней знакомства меня ревновать?

– Я не это имел в виду.

– А что ты имел в виду? – Она слегка подула на свой грог, он еще не успел остыть.

– Да так, – сказал я. – Что ты вообще за человек?

– У меня есть одна неприятная черта, – кокетливо ответила Яна, – я ужасно люблю мистифицировать.

Девица начала мне надоедать.

– Извини, – я взглянул на часы, – у меня дела. Оставлю тебе деньги, ладно? – Я достал купюру, положил ее на красноватый блестящий стол и допил свой вермут.

– А как же… – выдохнула она смущенно.

– Что – как же?

– Я купила на завтра на полшестого билеты в кино… Для нас.

– Что это тебе вдруг вздумалось? – Я невольно засмеялся.

– Я решила…

– А куда? – нетерпеливо спросил я, надевая пальто.

– В «Бланик», – пискнула Яна.

– Ну ладно, – сказал я. – Пока!

– Так ты придешь?

– Я тоже обожаю мистификации, – состроил я страшное лицо, – так что посмотрим.

26

– Ах, как все запуталось! – горестно покачала головой пани Махачкова. – И кто бы мог подумать… Но так уж, Честик, заведено. По-другому и не бывает. Нет, не бывает – и все тут! – пессимистически заключила она.

Было еще не так поздно, около половины девятого, и в зале за стеной шла дискотека. Мы говорили вполголоса.

– А в шутке-то, пожалуй, была доля правды, – произнес задумчиво Добеш, – я ему сегодня после обеда весь телефон оборвал. Пропал, просто-таки испарился.

– Не может быть, – зашептал Гертнер. – Почему именно Бонди?

– Все так странно, – пожал плечами Богоуш Колда, – с одной стороны, я ничего не понимаю, а с другой – абсолютно ничему не удивляюсь.

– Точно, – кивнул я, – со мной тот же случай.

– Ну, да вы же и проходите по этому делу на пару, – вежливо заметил Бубеничек.

Добеш, Колда, Гертнер, Бубеничек и я – в таком составе сидели мы в тот вечер в «Ротонде».

– Когда я в последний раз говорил с Грешным… – начал я. – Это было сегодня утром, в общем, до обеда. Он делал такие странные намеки.

– Какие? – заинтересовался Бубеничек.

– Да вот на Томаша намекал, – сказал я, – на его статьи о Зузане в «Подружке».

– Ну да? – сглотнул Том.

– Смотрите-ка, – обрадовался Добеш.

И напрасно, так как я тут же добавил:

– О тебе он тоже говорил. Что, мол, ты собираешься жениться, а главное – о Зузанином контракте.

Это подействовало – Добеш мгновенно помрачнел и взорвался:

– Какая чушь! Они хотят нас поссорить, вот и провоцируют!

– Зачем, – деловито возразил Бубеничек, – зачем бы им это делать?

– Потому что они ничего не знают, – вырвалось у Добеша, – и надеются, что кто-то из нас проговорится!

– А кто может проговориться? – невинно осведомился Бубеничек.

– Не цепляйся к словам, – проворчал Добеш. – Послушайте, а что, если нам восстановить день за днем Зузанину последнюю неделю? С позапрошлой субботы до дня ее убийства.

– Идет, – кивнул Богоуш.

– До воскресенья мы были в Либерце, так что Зузана все время была у нас на глазах.

– И ничего такого не случилось? – спросил Том.

Колда покачал головой.

– Стойте, – поднял палец Добеш, – чтобы нам ничего не упустить… Богоуш, как насчет вечера накануне нашего отъезда из Либерца?

Колда покраснел:

– Ерунда.

Добеш, адресуясь ко мне, пояснил:

– Все же для порядка: Зузана не пускала Богоуша к себе, и он говорил, что у нее там кто-то есть.

Богоуш заерзал на стуле:

– Она сама мне сказала, что не может меня впустить. Что у нее важная встреча.

– Она сама тебе так сказала?

– Ну да, только могла это выдумать, – покорно объяснял Колда, – может, это была отговорка, чтобы от меня избавиться, потому что я был пьян.

Я про себя отметил, как поспешно увильнул Добеш от разговора о Зузанином заграничном контракте и до чего ловко подставил Колду.

– А Бонди был тогда с вами в баре? – настороженно спросил Томаш Гертнер.

– Не-ет, – протянул Добеш, – Гуго никогда допоздна не засиживается. Ранняя пташка!

– Ты думаешь… – Бубеничек, который до того почти не вмешивался в разговор, тревожно поднял брови.

– Да, – ответил я за Томаша, – эта возможность не исключается, во всяком случае, стоит ее обмозговать.

– Но Бонди толстый и противный, – трезво заметил Томаш, – что в нем могла найти Зузана?

– Монеты, – подсказал Богоуш, – меня, например, Зузана… извини, Честмир, – Колда виновато покосился в мою сторону, – укоряла за то, что я все время без гроша. Как-то… было дело… ей даже пришлось заплатить за меня, – Колда усмехнулся, – так потом она три дня со мной не разговаривала.

– Ну да, – сказал я, – а меня она вечно попрекала недостатком честолюбия.

– Тогда она еще не знала, что ты заделаешься частным детективом, – пошутил Добеш.

– Ну а что было дальше? – обратился я к Добешу.

– В понедельник, – сказал Добеш, – мы вернулись из Либерца и до среды отдыхали. В среду мы мотались в Писек, потом, в четверг, был Оломоуц, в пятницу – Острава, а оттуда мы сразу же двинули в Прагу: на субботу была назначена та запись на телевидении. Обычная выездная неделя.

– Но в ней есть дыра, – отметил Колда, – после нашего возвращения из Либерца. С двух часов в понедельник До семи утра в среду мы не виделись.

– Вот как? – засмеялся Добеш. – А я-то думал, что относительно понедельника и вторника сможешь внести ясность ты.

Добеш, в отличие от Богоуша, ничуть меня не берег.

Колда пожал плечами.

– Мысль, конечно, интересная. Но ничем помочь не могу. Я позвонил Зузане только во вторник утром. Она собиралась отсыпаться весь понедельник.

– А что во вторник? – спросил Гертнер.

– Я у нее не был, – ответил Колда, – она сказала, что весь день будет в бегах и лучше нам повременить и встретиться с утра в среду.

– Занятно! – воскликнул Добеш. – Что же, связь событий кажется ясной. Зузанка в Либерце закрутила с Гуго, в Праге с ним провела два вечера – в понедельник и во вторник, после чего пресытилась и спровадила Бонди, а он ее за это в субботу кокнул. Все сходится, верно?

Бубеничек весело потер руки:

– Тютелька в тютельку, умники вы мои, да вот незадача…

– Нечего язвить, – вскинулся Добеш. – Сходится так сходится!

– Дал бы ты мне договорить, а? – пожурил его Бубеничек. – Посмотри-ка, кто к нам пожаловал!

Мы обернулись почти одновременно. По ступенькам величественно спускался Бонди.

Колду и меня это явление несколько выбило из колеи, но Добеш мгновенно опомнился.

– Где тебя носило, старик?

– А что, меня кто-нибудь искал? – пробурчал Бонди и смерил Богоуша холодным взглядом.

– А как же, – усмехнулся Добеш, – у нас тут сегодня учредительное заседание Клуба убийц Зузанки Черной. Правда, приглашения мы разослать не успели, поэтому я с обеда тебе названивал.

– А я с обеда, – теперь Бонди перевел ледяной взгляд на меня, – общался с вашим симпатягой капитаном… А из списков этого самого Клуба меня будьте любезны вычеркнуть.

– Да ну? – удивился Том.

– Именно так, – сказал Бонди, – хоть вы, как я слышал, очень хлопотали о моем членстве.

– Это как же? – запротестовал Бубеничек.

– Честик и Богоушек, – обличительно ткнул в нас пальцем Бонди, – что, не так? Хулиганы, разве это дело – топить дядюшку Бонди?

– Расскажи же, как ты выпутался! – вмешался Добеш. – Судя по тому, что говорили Бичовский и Богоуш, я решил было, что нам придется искать себе нового менеджера.

– Хулиганы, – повторил Бонди. – Но у меня есть алиби, да получше, чем у любого из вас.

И Бонди радостно развалился на стуле и щелкнул пальцами, подзывая пани Махачкову.

– Коньяка мне для поднятия духа, ведь мне едва удалось отстоять свободу!