Текст книги "По волнам жизни. Том 2"

8. Большевицкий переворот

Переворот

Пришли вести о начавшейся в конце октября в Петрограде новой попытке большевиков захватить власть. Снова наш гарнизон пришел в волнение.

А вести час от часу все тревожнее.

Рано утром распространилось известие, что Зимний дворец сдался и что временного правительства более нет. Одновременно заговорили, что в ржевском гарнизоне – восстание. Большевики стремятся овладеть властью.

Чтобы сориентироваться, телефонирую начальнику гарнизона.

Чей-то голос отвечает:

– Никакого начальника гарнизона более не существует! Сегодня ночью власть перешла к совету солдатских депутатов.

Так… Свершилось!

Едва открыли банк, приходит член учетного комитета В. А. Поганкин:

– Боюсь захвата банка большевиками. Выдайте, пожалуйста, мне из кладовой два моих ящика с драгоценностями!

Заодно взял и я свой ящик с ценными вещами.

Собираются клиенты. Разговоры, слухи – один мрачнее другого…

Около полудня врывается вооруженная банда большевиков, с каким-то унтер-офицером во главе. Он предъявляет мне письменное предписание вновь образовавшегося совета солдатских депутатов о занятии ими банка. Подписано оно председателем Алексеевым, унтер-офицером по-старому.

Пожимаю плечами:

– Хорошо!

Начальник банды требует, чтобы созвали всех сторожей и наших солдат. Собираются все, вводят их ко мне в кабинет.

Захвативший банк унтер обращается ко мне:

– Признаете ли вы нашу власть советов?

Глаза солдат и сторожей впиваются в меня.

Вихрь мыслей… Есть ли возможность сопротивляться? Конечно, никакой!

– Власть на деле в ваших руках. Мне приходится с этим считаться и потому признать.

Унтер-офицер плохо понял мой ответ. Минуту раздумывал. Затем обращается к нашим служащим:

– А вы, товарищи, признаете ли нашу власть?

Молчание. Служащие переглядываются. Один из солдат отвечает:

– Если наше начальство признало вашу власть, то и мы признаем!

Унтер-офицер удовлетворен. Расставляет по всему банку своих часовых. Затем заявляет мне требование от имени совета, чтобы была прекращена выдача вкладов хранения из кладовой, а чтобы денежные суммы выдавались в размерах не выше какой-то назначенной им небольшой нормы. После этого удаляется с докладом.

Часовой у дверей кладовой играет совершенно нелепую роль. Хлопает беспомощно глазами, а мы делаем в ней все, что надо.

У нас появляется, как затем выяснилось, первый предатель – старший счетчик Родион Прохоров. Он о наших действиях потом доносил захватчикам.

Становится известным, что все учреждения захвачены большевиками. Захвачена и большая гостиница на базарной площади, здесь устроен совет солдатских депутатов, в скором времени переименованный в военно-революционный комитет.

В день переворота, после занятий, наши служащие созвали общее собрание, вместе с низшими служащими. Единогласно постановили сохранить подчиненность временному правительству, а большевицкую власть признавать только под действием их силы. Об этом составили постановление; все, со мною во главе, подписали и отправили в совет депутатов. Никакого значения, кроме жеста, эта мера не возымела. Но тогда все искренне верили в падение большевиков с часу на час. К тому же было известно о движении противобольшевицких эшелонов казаков на Петроград, да и в самом Ржеве – и среди солдат, и среди рабочих – была тенденция к контрперевороту.

Мое положение было очень трудным, потому что на банк, как на виднейшее учреждение в городе, было направлено много взоров: по нас равнялись другие.

Для ориентировки я послал шифрованные телеграммы разным своим коллегам в двенадцать городов до Казани. Сообщив о захвате нашего банка, спрашивал, как у них и какой тактики думают они держаться.

Ответы получились разные. У некоторых еще не было встречи с большевиками, другие были в таком же положении, как и мы. Были и такие ответы, что неорганизованное сопротивление отдельных учреждений – дело бесполезное и т. д. Об единстве тактики нечего было и думать.

Пока большевики нас мало стесняли. Каждый день сменялся караул, но это было только внешним знаком существования их власти.

Получилась телеграмма-циркуляр из Петрограда от главного комиссара Государственного банка Пятакова. Сообщал, что во всех учреждениях вводятся комиссары. Управляющим предлагалось в разных вопросах действовать по соглашению с ними. Позже была получена в этом отношении и особая инструкция.

А в городе было все время очень беспокойно. Постоянно раздавалась перестрелка. По железнодорожной линии двигались вновь сформированные на фронте польские легионы. Они были настроены противобольшевицки, а потому на вокзальной территории, при проходе эшелонов поляков, происходили настоящие бои с пулеметным и орудийным огнем. Наши большевики пытались разоружить легионеров, но это удавалось им лишь изредка.

Комиссар

Появился у нас в банке и комиссар. С его появлением военный караул был убран.

Комиссаром был назначен солдат Серегин. Что давало основания к назначению его на пост, все-таки требовавший некоторых технических знаний? Позже он это объяснил служащим: он служил конторщиком в каком-то имении, где было картофельное хозяйство.

Из совдепа были сведения, что там его тоже не считали вполне подходящим, но иного выбора у них не было. Поэтому Серегин не пользовался сразу же большим влиянием на дела банка, и долгое время мне удавалось ему сопротивляться.

Нашим служащим Серегин объявил, что он является анархистом-коммунистом.

Комиссар применял такую тактику: предъявлял мне то или иное требование. Сообразуясь с интересами дела и с полученной из Петрограда инструкцией, я в некоторых случаях ему отказывал. Серегин не настаивал – такую, очевидно, он имел инструкцию, – но написал на меня жалобу, в своем освещении, «в совет». Там создавалось против меня возбуждение.

В трудном был я положении, когда комиссар потребовал передачи ему банкового шифра – на время. По банковой обстановке, знающий шифр мог бы наделать банку большие убытки. Поэтому шифры хранились в несгораемом шкафу и были доступны только управляющему и его заместителю контролеру. Если где-либо в России терялась книга с шифром, тотчас же заводился другой шифр.

По поводу требования Серегина я созвал совещание старших служащих. Мы решили, ввиду невозможности сопротивляться, шифр ему дать, но об этом составили протокол, который подписал и он. Все это имело для меня последствия.

Служащие, в громадном большинстве, относились к комиссару очень отрицательно, и это составляло его слабую сторону. Не надеясь на чиновников, он повел агитацию среди солдат и сторожей. Собирал их по вечерам для агитационных собеседований. Старик сторож, почтенный человек, мне говорил:

– Прямо не знаем, куда нам пристать! Видим, что «они» неправы. А идти против них – нам не поздоровится. Угрожают!

После месячной агитации Серегину удалось часть сторожей перетянуть на сторону большевиков. Несколько приверженцев получил он и среди чиновников, но только из числа тех, кто подвергался от меня взысканиям по служебной почве. На собраниях, отделяясь от остальных, эти чиновники садились рядом с Серегиным и голосовали по его указанию.

Никакого, зато, успеха не имел Серегин среди служащих барышень. Они его прозвали, за острый нос на бледном лице, зеленым дятлом. Это прозвище за ним укоренилось.

Старик, двинский чиновник, спрашивал:

– Неужели, Всеволод Викторович, «им» за это ничего не будет? Так и пройдет?

– Кто же может знать будущее…

Курьезно, что уже месяца два спустя, живя в Москве, я читал в ржевской коммунистической газете отчет Серегина по его комиссарской деятельности: «Целых два месяца пришлось мне бороться с управляющим Стратоновым, которого, однако, чиновники поддерживали. Мне удалось только, путем долгих убеждений, образовать свою, коммунистически настроенную группу среди низших служащих, и тогда мы смогли овладеть банком».

Лица, соприкасавшиеся с военно-революционным комитетом, передавали отзывы оттуда:

– Недовольство управляющим Стратоновым очень велико. И, если б не благоразумное большинство, он не только был бы уже отстранен от должности, но сидел бы в тюрьме.

А спустя несколько месяцев Серегин нашел в банковской библиотеке для служащих, создание которой я всячески поддерживал, мою книгу «Солнце». Прочитав ее, Серегин говорил служащим:

– Если б я раньше познакомился с этой книгой, ни за что не стал бы выживать из банка Стратонова!

Удочка, на которую поддались низшие служащие комиссару, была, конечно, материальная сторона. Серегин все им говорил о несправедливости, жертвами которой они являются. Они, низшие служащие, получают мало, живут в тесных квартирах, а вот чиновники – и прежде всего управляющий – получают много.

Приходят ко мне депутаты от низших служащих. Депутацию возглавляет счетчик Прохоров.

– Что скажете?

– Мы пришли заявить, что считаем справедливым получать такое же содержание, как и вы, господин управляющий! Потому что – мы также работаем!

– Очень хорошо! Выберите между собой кого-нибудь, кто сядет на мое кресло – управлять банком.

– Почему же это?

– Если жалованье одинаковое, так и работа должна быть одинаковая. Пусть ваш избранник садится сюда, а мне даст свою шашку и револьвер. Я стану на дежурство часовым.

Депутаты мнутся, переглядываются… Косятся на Прохорова.

– Нет, – заявляет Прохоров, – нам это не подходит!

На ближайшем общем собрании – тогда распоряжением деньгами банка для своего вознаграждения уже завладели служащие, – были установлены новые ставки содержания. Решения принимались простым большинством голосов. Хотя разница между всеми ставками была незначительная, но все же на ответственных должностях дали больше, чем на других, а управляющему назначили на 25 рублей больше, чем остальным…

Этот же вопрос неоднократно возникал и на следующих собраниях. Служащие время от времени сами назначали себе единовременные пособия и обыкновенно – всем в одинаковом размере. Здесь влияние Серегина побеждало. Но в вопросах, не касавшихся материальной стороны служащих, большинство все-таки шло за мной.

Сознавал я, что мое дело подвигается к развязке. Новая власть крепнет, местные попытки ее сторгнуть не имеют успеха, а общей попытки ждать не приходится. Настроение служащих падает.

Поэтому мы стали с семьей понемногу собираться к отъезду: я укладывал в ящики свою большую библиотеку, ящики сносились в особую кладовую.

Об этих сборах тотчас стало известно, и они вызвали разговоры.

– Мы храбры только с вами! – говорил Пекарский, и это отражало общее настроение.

Инцидент

Часов в восемь вечера вбегает в банк помощник контролера Б. В. Родзевич, с молодой женой. Оба – в довольно растерзанном виде.

Я как раз вышел из квартиры и поднимался по лестнице.

– Что с вами случилось?

– Мы шли по бульвару. На нас только что напали четыре солдата. Ударили сильно меня, сорвали шляпу… Мы спаслись от них в банк!

Это было одним из типичных проявлений солдатской разнузданности. Они нападали на прохожих.

Спрашиваю часового:

– А вы не дали тревожного выстрела? Надо было вызвать патруль, задержать буянов…

– Никак нет! Не стрелял…

– Дайте ваш револьвер!

Выхожу из подъезда, стреляю два раза вверх.

Едва за мною закрылась дверь, – у входа появляется толпа солдат:

– Пустите нас!

– Что такое? Зачем?

– От вас один товарищ стрелял в нас. Мы его уведем с собою!

Узнаю во главе ломящихся того большевика унтер-офицера, что первым занял с военной командою банк.

– В вас никто не стрелял, а стреляли для вызова патруля.

– Нет, это в нас! Стреляли несколько раз.

– Это – вот он!

Обращение к Родзевичу:

– Эй, товарищ! Выйди-ка к нам! Пойдем в совет!

– Стрелял не этот товарищ, а я, управляющий банком. И стрелял, чтобы вызвать патруль.

– Неправда! Эй, товарищ…

Ломятся в дверь. Привлеченные криками, отовсюду сходятся солдаты. Разговоры: стреляли нам в спину! Толпа все нарастает.

Дело грозит погромом.

Приказываю вызвать по тревоге весь наш караул. Прихожая банка заполняется нашими вооруженными людьми. Сверху, с тревогой, смотрят служащие.

А с улицы делаются попытки выломать дверь. Стоящий у двери часовой-солдат побледнел.

Все-таки надо избегнуть коллизии. Иду к телефону, вызываю военно-революционный комитет:

– Говорит управляющий Государственным банком. С улицы ломится к нам толпа солдат. Прошу немедленно выслать команду для водворения порядка!

– Сейчас пришлем!

Через несколько минут подбегает вооруженный патруль из комитета. Протягивают через решетку двери мандат.

– Впустите!

Вместе с патрулем врывается, однако, толпа с улицы. Крики, шум, галдеж.

Член революционного комитета, приведший патруль, чинит суд. Рассказываем, как было дело. Солдаты с улицы – они оказались сильно выпившими – утверждают, что в них стреляли не два, а много раз.

«Судья» выносит соломоново решение:

– Осмотрим револьвер, из которого стреляли.

Отбирает револьвер у нашего часового.

– Если две пустых гильзы, – правы банковские! Если больше, – правы товарищи, которые говорят, что в них много раз стреляли!

Экспертиза, конечно, в нашу пользу. Револьвер переходит из рук в руки, осматривается и солдатами, жаловавшимися на нападение…

Теперь патруль уводит всех солдат из банка.

Родзевича, которому угрожал самосуд, переодели в другую верхнюю одежду и, когда на улице все успокоилось, выпустили с провожатым солдатом нашей охраны.

Осложнения

Новое восстание в городе. На этот раз, по-видимому, – газет, кроме большевицких, нет, до правды добраться трудно, – восстали части ржевского же гарнизона.

Осаждается находящийся неподалеку от нас дом, занятый военно-революционным комитетом.

Обстреливают это здание. Гремит с обеих сторон ружейная стрельба, и неумолчно трещит пулемет. Изредка слышны и орудийные выстрелы.

Мы забаррикадировались, вслушиваемся. Усилил караулы, приказал, без специального моего разрешения, никого не впускать.

Перестрелка то усиливается, то затихает.

Меня вызывает часовой:

– Какая-то барышня из комитета! Требует, чтобы ее немедленно пропустили к телефону!

Иду к выходу.

За закрытыми решеткой дверьми суетится девица-еврейка. Очень волнуется… Кричит:

– Пропустите меня, товарищ, немедленно же к телефону!

– Да в чем же дело?

– Нас осаждают! Могут занять комитет! Я должна скорее вызвать на помощь такой-то полк.

Гмм… Вот бы, если б их действительно поколотили.

– Ваш документ?

Просовывает свой мандат. Она – член военно-революционного комитета, по фамилии Иоффе. Это – сестра известного советского дипломата Иоффе[47]47
  Возможно, речь идет о сестре не будущего дипломата А. А. Иоффе, а члена Ржевского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, фельдшера 50-го полка Соломона Сауловича (Шевелевича) Иоффе (1895 – после 1955), члена РСДРП(б) с 1917 г., который в 1918 г. руководил отделом городского самоуправления в Ржеве.


[Закрыть], тогда бывшего в расцвете значения, а впоследствии покончившего с собою самоубийством.

Большое затруднение… Раздумываю, как поступить… Если не пустить, быть может, большевиков и поколотят. А если не пущу и победят большевики, – меня же расстреляют…

Медленно вчитываюсь в документ, несмотря на негодующие крики еврейки. Стараюсь выиграть время. Но замечаю, что стрельба заметно утихает. Нападение выдыхается. Чем дальше, тем заметнее. Что ж делать…

– Впустите ее! Пусть пройдет к телефону.

Слышу, девица истерически взывает к полковому комитету, чтобы скорее шли на помощь.

Когда она спускалась к выходу, перестрелка уже замирала. Нападавшие рассеивались по городу.

Восемь часов утра. В банк приходит член военно-революционного комитета штабс-капитан Сченснович.

Часовой не открывает двери:

– Не могу впустить! Банк откроется в девять часов. До открытия посторонних впускать не велено.

– Кто это не велел?

– Господин управляющий.

– Я вашего управляющего немедленно арестую! Сейчас же пропустить!

Встревоженный часовой звонком вызывает дежурного счетчика. Перепуганный угрозами счетчик бежит ко мне.

– Пропустите и попросите ко мне. Скажите, что сейчас оденусь и приму его.

Сченснович, разгневанный, громко шагает по зале. Но мое полное спокойствие, хотя и искусственное, обезоруживает разгорячившегося большевика. Мы сели и стали спокойно и корректно разговаривать.

Оказывается, Сченснович пришел с письменным требованием от военно-революционного комитета: выдать комитету суммы, принадлежащие городу, но хранящиеся в нашем банке.

– Очень хорошо! Сейчас обсудим этот вопрос в банковом комитете. Вы ведь знаете, что теперь банком управляет комитет?

Сченснович не возражал. Против комитета большевики тогда еще не решались выступать.

Поднимаемся наверх. Наша по виду спокойная беседа удивляет тревожно смотрящих на нас служащих.

– А мы думали, – говорили мне потом, – что вас, Всеволод Викторович, уже арестовали…

Попросив Сченсновича подождать в операционном зале, созываю в своем кабинете оба комитета: ржевский и двинский.

– Как же, господа, выдавать или не выдавать? Будет поступлено так, как постановите вы, комитеты!

Начались суждения. Городская дума, хотя и социалистическая, все же еще существует. Она, с привычной точки зрения, настоящий хозяин городских сумм.

Комитеты постановляют – денег не выдавать. Опрашиваю всех членов комитетов порознь, в том числе низших служащих. Решение – единогласное.

Чтобы члены комитетов – особенно сторожа и солдаты – потом не увильнули, оставляю всех в кабинете и приглашаю сюда Сченсновича:

– По единогласному постановлению присутствующих здесь в полном составе комитетов обоих отделений банка решено городские суммы военно-революционному комитету не передавать!

Сченснович молча кивает головой и с негодующим лицом уходит.

Тучи над моей головой все сгущаются…

Во второй половине декабря большевики стали забирать в тюрьму «буржуев» – то одного, то другого.

Молодой промышленник, симпатичный, но не очень умный, просидев в тюрьме пять дней, прибежал поделиться впечатлениями:

– Это такой ужас, их тюрьма! Нет слов, чтобы описать. Если у вас, Всеволод Викторович, они будут что-либо требовать, – все им отдайте! Постарайтесь только не попасть к ним в тюрьму… А если уж попадете, захватите с собой денег! С деньгами кое-что получать все-таки можно.

Как условие освобождения, от арестованных потребовали подписать чеки на половину сумм, находящихся в банках на их текущих счетах. Вот, значит, почему наш Серегин все делал выписки из книг текущих счетов…

Упорствующих, не желающих подписать, держат в тюрьме.

Несколько ржевских купцов, во главе с Сафроновым, приходят после этого ко мне:

– Мы подписали чеки на выдачу «им» денег. Но просим вас, Всеволод Викторович, не уплачивайте по этим чекам!

– Хорошо! Напишите заявление, что эти чеки вас заставили подписать насильственно и что вы просите их не оплачивать.

Купцы затрясли бородами.

– Что вы! Что вы! Боже сохрани!

– Вы «им» ничего, ради Бога, не говорите о том, что мы просили вас эти чеки не оплачивать!

– Ведь нас за это снова посадят!

– А может быть, и расстреляют…

– И все-таки вы хотите, чтобы я чеков не оплачивал? Да? Но вы же знаете, что правильно выданный и не оспариваемый выдавшим чек – по закону должен быть оплачен. Стало быть, вы хотите, чтобы вместо вас посадили в тюрьму или даже расстреляли меня, в данном деле постороннего человека? Имейте мужество заявить о неплатежности чеков! Тогда я свой долг исполню!

Купцы уходят с понуренными головами.

С удовольствием вспоминаю, что все же, пока я еще управлял банком, ни один из этих насильственно подписанных чеков большевиками к оплате предъявлен не был. Очевидно, военно-революционный комитет, после случая с требованием городских сумм, сомневался, как бы опять меня не поддержали комитеты служащих, если б я отказался оплачивать такие чеки.

Увольнение

Сочельник. Утром получаю телеграмму из Петрограда. Кто-то, очевидно, спешит поздравить с праздниками.

Вскрываю: «Вы уволены от должностей управляющего Ржевским и Двинским отделениями и от службы, без права на пенсию. Должность сдайте бухгалтеру Синеву. Главный комиссар Государственного банка Пятаков».

Поздравили…

И тяжело показалось остаться вдруг без службы и без выслуженной долгими годами работы пенсии, но, вместе с тем, как будто и гора с плеч свалилась. Слишком уж тягостно было, в течение этих двух последних месяцев, непрерывно чувствовать себя точно на подмостках, – играть роль, за исполнением которой следит столько глаз.

Призываю комитеты, показываю телеграмму.

Вышло не так, как я ожидал. У сослуживцев сильно выявилось чувство порядочности. Возмутились этим увольнением. Стали с разных сторон раздаваться протесты. От комитетов потребовали созыва по этому поводу общего собрания всех служащих.

Оно и состоялось 28 декабря. Председательствовал С. В. Колпашников. Он заявил:

– Мы должны на дело смотреть так, что уволен от службы – и притом безо всякого объяснения причин – один из членов нашего профессионального союза.

Обращается к комиссару:

– Союз имеет право и должен потребовать объяснения о причине увольнения управляющего Стратонова!

Серегин неохотно поднимается:

– Да, Стратонов уволен от службы по моему телеграфному ходатайству, отправленному главному комиссару в Петроград. Вы спрашиваете о причинах? Я их сейчас вам сообщу.

Читает:

– Мотивами увольнения служат: 1) нежелание Стратонова давать комиссару для подписи служебные телеграммы в Петроград о высылке разменного капитала; 2) неподчинение Стратонова декрету народных комиссаров по вопросу о стальных ящиках[48]48
  См.: Декрет о ревизии стальных ящиков в банках // Газета Временного рабочего и крестьянского правительства. 1917. № 35. 17 дек. В принятом 14 декабря декрете говорилось, что все деньги, хранящиеся в сейфах, должны быть внесены на текущий счет их владельцев, а «золото в монетах и слитках конфискуется и передается в общегосударственный золотой фонд».


[Закрыть], что выразилось в выдаче им, Стратоновым, из кладовой банка в самый день переворота трех вкладов с ценными вещами; 3) самовольное, без испрошения согласия комиссара, установление норм выдачи денежных сумм клиентам; 4) отказ Стратонова в разрешении выдачи наградных служащим банка, согласно телеграмме главного комиссара; 5) отказ Стратонова в передаче комиссару шифра для расшифровывания полученной им из Петрограда телеграммы и 6) отказ Стратонова в предоставлении вновь назначенному помощнику машиниста квартиры и несшитие ему обмундирования.

Сначала я не предполагал выступать на собрании, предоставляя все дело самим сослуживцам. Но тогда еще не было нами вполне осознано, что беззастенчивая ложь поставлена в основание большевицкой системы. Поэтому ложь комиссара меня возмутила и побудила ответить:

– Мои отношения к комиссару определяются телеграммой, полученной из Петрограда от главного комиссара. Указания этой телеграммы мною точно исполнялись. Никакой другой инструкции о правах комиссара я не получил, хотя через него же неоднократно об этом просил.

По пунктам же обвинения возразил:

– Распоряжения или пожелания о совместной с комиссаром отправке телеграмм относительно разменного капитала ни одного разу ни от кого, в том числе и от самого комиссара, не поступало; поэтому, действуя в обычном порядке, я и не предлагал ему телеграмм к подписи.

– Выдача трех ящиков из кладовой была произведена не после распоряжения о прекращении выдач, а до этого.

Меня прервал контролер А. П. Попов:

– Да и самую выдачу разрешил вовсе не Всеволод Викторович, а я!

В собрании раздается вопрос:

– А откуда комиссар почерпнул ложные сведения, будто именно управляющий выдал вклады и притом после запрещения их выдачи?

Серегин покосился, ища помощи, на счетчика Прохорова:

– Мне об этом сообщил один верный человек!

Покрасневший под общими взглядами до корней волос Прохоров выдал себя с головой.

– Установление норм денежных выдач, в зависимости от состояния кассы, составляет прямую обязанность управляющего; об участии в этой нормировке комиссар не заявлял, и никаких распоряжений по этому поводу ниоткуда не поступало. Отказа в выдаче наградных служащим с моей стороны не было, да и не могло быть по той простой причине, что, когда этот вопрос на собрании рассматривался, я был в отъезде из Ржева в Москву. Отказа в выдаче шифра комиссару Серегину вообще не было. Напротив, книга шифров была передана комиссару в присутствии всей администрации банка и обоих комитетов, в чем даже составлен имеющийся в банке акт. Обмундирование помощнику машиниста не могло быть сделано по той причине, что центральным управлением было точно предписано, кому именно разрешается носить обмундирование; в числе последних помощника машиниста не было. Освободившаяся же недавно квартира была предоставлена, во имя справедливости, старому и семейному сторожу, прослужившему в банке уже ряд лет, а не этому одинокому юноше, который только что поступил на службу.

Поднялись горячие прения. На мою сторону встали не только большинство чиновников, но даже, несмотря на присутствие Серегина, и некоторые сторожа, и солдаты.

Председатель поставил на закрытое голосование вопрос:

– Признает ли собрание основательными обвинения комиссара, послужившие причиной увольнения управляющего Стратонова от службы, или отвергает их?

Большинством трех четвертей голосов собрание отвергло основательность обвинений.

Тогда Серегин, не без провокационной цели, потребовал поставить на голосование такой вопрос:

– Считает ли собрание нужным исполнить телеграмму главного комиссара банка Пятакова об увольнении Стратонова и о назначении Синева?

Подавляющим большинством голосов вопрос комиссара разрешается отрицательно.

С. В. Колпашников вносит предложение послать в Петроград делегацию, в составе четырех человек, по два от каждого отделения, чтобы ликвидировать вопрос об увольнении управляющего. Большинством всех голосов против одного Серегина предложение принимается. Делегатами избираются: от Ржевского отделения – пом. контролера Б. В. Родзевич и счетчик Прохоров, от Двинского – пом. бухгалтера А. В. Шлотский и сторож Защинский.

Интервенция в Петрограде

Через два дня, после прибытия делегатов в Петроград получается телеграмма: «Срочно. Два адреса: Ржев, Государственный банк, комиссару. Копия – всем служащим.

Приехавшая делегация служащих настаивает на необходимости оставления Стратонова управляющим. Считаю, что принцип выборности следует проводить. Исключение может быть сделано лишь в случае непризнания управляющим комиссара, его распоряжений и центрального управления Государственным банком. Обращаю внимание служащих на необходимость дружной работы вместе с комиссаром. Комиссару предложено вопросы об увольнении, назначении служащих предварительно вносить на обсуждение объединенного комитета служащих; в случае несогласия с общим собранием представлять мне мнения комиссара и общего собрания. Ввиду этого предлагаю комиссару срочно представить мне дополнительные мотивы необходимости увольнения Стратонова. Мнение служащих мне известно.

Решительно протестую против второго постановления общего собрания, – неисполнения моего предложения об увольнении Стратонова. Стратонов считается уволенным, и общее собрание служащих не имеет права отменять мое распоряжение. Сейчас идет речь об отмене мною моего распоряжения, и только я могу его отменить. Главный комиссар Государственного банка на правах управляющего Пятаков, секретарь Кочурин. № 32».

Дни ожидания проходят нервно. Все в банке взволновано, возбуждено.

По действиям комиссара можно угадать, что происходит непосредственный обмен сношениями между военно-революционным комитетом и центральным управлением банка в Петрограде.

В самом начале января является в мой кабинет Серегин:

– Вот, не подпишите ли вы это обязательство?

В обязательстве говорится, что отныне нижеподписавшийся обязывается беспрекословно подчиняться всяким распоряжениям, которые будут исходить от военно-революционного комитета или от комиссара банка.

Серегин прибавляет:

– Это будет предложено подписать не только вам, но и всем остальным служащим.

Я засмеялся. Вернул ему обязательство:

– Вы ведь сами понимаете, что такого обязательства я не подпишу!

– Хорошо!

Ушел, и на этом дело с обязательством окончилось: никому больше подписывать его не предлагалось. Оно было составлено специально для меня.

Все это мне страшно надоело и издергало нервы. Приглашаю к себе комитеты:

– Вы сами, господа, по этому случаю с обязательством видите, что мне продолжать службу невозможно. Я поэтому сам слагаю с себя обязанности управляющего!

Комитеты с полным основанием попросили меня не принимать окончательного решения до возвращения делегации.

Она возвратилась к Крещению. Нового, после телеграммы, они рассказали мало. Говорили, что главный комиссар только пожимал плечами, читая выставленные Серегиным против меня обвинения и мои по ним объяснения. Однако заявил, что они, в Петрограде, должны считаться с мнением местного военно-революционного комитета:

– Ведь власть – на местах…

Последствия не заставили себя долго ждать. Получилась новая телеграмма: «За упорное неподчинение советской власти и несогласие сообразовать деятельность с указаниями комиссара банка управляющий Стратонов окончательно увольняется от должности и от службы, с лишением пенсии. Управление банком возлагается на бухгалтера Синева. Главный комиссар Пятаков».

Снова созывается общее собрание. Я на него не пошел, не пошли и многие сослуживцы. Сопротивление служащих было сломано; и в самом деле, все, что могли, они сделали.

Комиссар предложил собранию резолюцию: «Принять распоряжение главного комиссара банка относительно увольнения управляющего Стратонова к безразговорному исполнению».

Резолюция, поддержанная оппозиционными чиновниками – Мардониевым, Поповым младшим, Рогачем и др., была большинством принята.

Выселение

На другой же день получаю предписание от военно-революционного комитета, адресованное уже «гражданину Стратонову»: я должен в течение трех дней сдать банк Синеву и в тот же срок освободить занимаемое мною в банке помещение.

Как ни торопился я сам ликвидировать дела с банком, но в такой короткий срок сдать два отделения было совершенно немыслимо.

Наш объединенный комитет заявил по этому поводу протест военно-революционному комитету, требуя продолжения срока сдачи и оставления квартиры до двух недель.

Военно-революционный комитет в продлении срока уступил, но потребовал, чтобы я немедленно же уступил две комнаты в своей квартире для Серегина и его семьи.

Впоследствии такое требование показалось бы пустяком, но тогда мы еще не испытали прелестей большевицкого квартирного уплотнения. Впустить к себе в квартиру такого типа, да еще с очень подозрительной намазанной и расфранченной «женой» – нам показалось невозможным.

Опять помогли милые сослуживцы: сами убедили Серегина не настаивать на вселении ко мне, а пока поместиться с женой в комнате при дамской уборной.

Найти при таких условиях в короткий срок себе квартиру было необычайно трудно, так как во все буржуазные дома уже попереселялись сознательные солдаты, не желавшие более жить в казармах и бараках. Однако нам помощь оказывалась со всех сторон, и, благодаря кому-то из клиентов, нам нашли на князь-дмитриевской стороне, на самом краю города, три меблированные комнаты с кухней.

Стали мы спешно распродавать свое имущество – не очень, впрочем, большое, – чтобы было чем жить на первое время.

Служащие банка в подавляющем большинстве заявили, что они продолжают считать меня своим управляющим и только временно, уступая силе, вынуждены подчиняться другому лицу; поэтому, между прочим, они со мной и не прощаются.