Текст книги "По волнам жизни. Том 2"

Все же тогда и на самых рынках кое-что попадалось. Продавцы поставят на стул или ящик немного товару и зорко всматриваются по сторонам: нет ли чего тревожного. При первом возгласе: «Милиция!» – все прячется в карманы, и торговцы пересекают рыночную площадь, как случайные прохожие.

На рынки и мы часто ходили – на авось! Вдруг где-либо появится пшенная крупа, а иногда – о счастье! – гречневая крупа или чечевица. Особенно радовались последней; она появлялась редко и сейчас же расхватывалась. Чечевица считалась особенно питательной.

Кому в эту пору было раздолье на рынках – это мальчишкам воришкам. Далеко еще было до будущих беспризорников, которые появились после ужасного голода на Волге в 1921 году. Но это уже было их начало.

Они забирались в толпу и, когда покупательницы увлекались торгом с продавцом, тянули из карманов или из сумок с провизией, добытой с таким часто трудом. Возгласы: «Ох, обокрали!» – раздавались поминутно. О каком-либо преследовании, об обращении к милиции – и думать не приходилось. От воришек просто отмахивались как от назойливых мух.

Продовольственные лавки

Бывшие колониальные и гастрономические лавки были теперь обращены в «продовольственные», и из них Народным комиссариатом продовольствия выдавались по карточкам продукты населению. Пред такими лавками в дни выдач образовывались длиннейшие хвосты. Стояли часами, но это стояние далеко не всегда себя оправдывало.

Относительно хорошо удовлетворялись продуктами только коммунисты и рабочие – по их привилегированным карточкам. Остальным выпадали только остатки, и дожидавшиеся часами получали разве что воблу. Изредка, бывало, повезет: получат селедок или растительного масла. Часто выдавались сахар и соль, но в малых дозах.

Перед большими советскими праздниками с треском возвещалось иногда, что милостями советской власти будет произведена усиленная выдача продуктов. Но почти всегда для непривилегированных это оказывалось обманом. Помню один такой праздник, когда, после шумливых обещаний, выдали обывателям только соли да немного английской фасоли.

По Москве запели частушку:

 
Сидит Ленин на заборе,
Троцкий пляшет трепака:
Дали соли и фасоли, –
Обманули дурака!
 

Разумеется, при выдаче продуктов из продовольственных лавок приказчики основательно обвешивали. Контроля никакого не было, а пререкаться и жаловаться было бесполезно. Так как массовыми заборами по дому ведали младшие служащие домовых комитетов, то и они, для застрахования себя от провеса при раздаче и для самовознаграждения за труд, второй раз обвешивали жильцов дома. На долю «граждан» доставались сильно урезанные пайковые выдачи.

В хвостах, скоплявшихся перед продовольственными лавками, обращало на себя внимание полное отсутствие евреев. И это, – несмотря на страшный наплыв их в Москву, о котором в анекдотах говорилось как о выражавшемся евреями удивлении:

– Разве русские еще в Москве остались?

Зато Народный комиссариат продовольствия, с которым изредка приходилось соприкасаться, как я видел, кишмя кишел служащими евреями.

Каково было объективное объяснение связи между захватом евреями в свои руки Наркомпрода и отсутствием их в хвостах? Не знаю, но связь, наверное, была. Юдофилы пытались объяснить дело так, что, мол, евреи – все люди состоятельные (почему это?) и имеют прислугу, русскую, – которую и посылают стоять вместо себя в хвостах… Объяснение, явно притянутое за волосы.

Общественное питание

Существовавшие в первое время большевизма кооперативы и продовольственные в них лавки сначала вели свои дела недурно. Например, в продовольственной лавке Центросоюза[67]67
  Центросоюз – Всероссийский центральный союз потребительских обществ.


[Закрыть], где я, в качестве представителя ржевских кооперативных союзов, пользовался правом на закупки, можно было много чего купить. Понемногу все это оскудевало, и под конец кооперативные продовольственные лавки позакрывались.

В Центросоюзе была и столовая, устроенная для «товарищей-кооператоров». Множество деревянных столов со скамьями при них, все залито жидкой пищей, так как столы, при смене обедающих, не вытираются, оловянные ложки после едоков не моются… Обеды выдавались очень дешево, а одно время и совсем даром, но пользоваться ими, при такой обстановке, тогда охоты не было.

Лучше были поставлены столовые при народных комиссариатах и крупных советских учреждениях. Например, с обедами в столовой Наркомпроса, на Крымской площади, где я одно время служил, можно было мириться. Иногда, на конференциях Научного отдела, мы получали угощение таким обедом на казенный счет.

Позже стали устраивать столовые и при некоторых учреждениях не центрального значения. Когда я служил в Библиотеке Румянцевского музея[68]68
  Румянцевский музей – коллекция рукописей и книг, произведений искусства, монет, этнографических материалов, собранная дипломатом графом Н. П. Румянцевым. Была открыта в 1831 г. для публичного обозрения и переведена в 1861 г. из Петербурга в Москву, где размещена в доме Пашкова; пополнявшаяся другими частными коллекциями, состояла из библиотеки (открыта в 1862 г., после реорганизации в 1924 г. – Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина), гравюрного и живописного отделов, этнографического музея В. А. Дашкова.


[Закрыть], там была устроена для служащих дешевая столовая, в которой можно было сносно питаться. Но здесь противно было жадное и грубое засилье низших служащих, а особенно – их семейств, с неприемлемыми для нас способами урвать для себя куски побольше и получше.

Для влиятельных партийцев Наркомпрод предоставлял вовсе недурное питание, а для высоких коммунистических сановников – даже превосходное. Они нужды не испытывали ни в чем.

Иногда недурно, конечно – по понятиям того времени, получали по нарядам и учебные заведения (трудовые школы), когда устраивали собрание или какое-либо торжество. Их, бывало, из Наркомпрода снабжали такими ставшими для москвичей непривычными деликатесами, как ветчина, сыр, а иной раз даже паюсная икра…

Привелось мне случайно ознакомиться с тем, как питались члены всероссийских съездов и партийных конференций, созывавшихся советской властью. На таких делегатов в Москве стремились произвести подкупающее впечатление. Кормили их, разумеется, на казенный счет прекрасно, с массовым возлиянием вин. Заваливали лакомствами и деликатесами не только во время съезда, но давали их и на дорогу. Кроме того, давали каждому из них по полному костюму и пальто. Где уж здесь было несчастным голодным и оборванным провинциалам устоять и проводить самостоятельную линию. Они со всем соглашались, орали в честь большевицких владык и возвращались в свою провинцию задаренные и обкормленные.

Только для больных полагалось усиленное питание и лучшая выдача, например – масло, яйца, мясо, конфекты. Но, чтобы получить право на усиленную выдачу, надо было столько ходить и хлопотать по разным советским медицинским отделам и совдепам, что иной раз умирали раньше, чем добивались усиленного питания по случаю болезни.

Заготовка запасов

Все это в общем делало в московской жизни вопрос о питании наиболее сложным. И неудивительно, что, если два-три москвича, а тем более москвички, встретятся, – можно было бы безошибочно утверждать, что они разговаривают о провизии, о местах и способах ее получения. Не один раз проверял я это предположение и всегда безошибочно.

На советское питание никто не надеялся, и поэтому, с приближением зимы, надо было серьезно заботиться о запасах. Всякое проявление в этом отношении беспечности могло быть впоследствии жестоко наказано. С осени москвичи предпринимали такие меры заготовок, как будто отправляются в экспедиции – в безлюдные пустыни.

Со второй половины лета начиналось высматривание, где что продается и почем. Это было возможно потому, что политика власти в отношении торговли, как указывалось, менялась, и временами торговля, в особенности при знаменитом Нэпе, частично восстанавливалась, в частности – торговля огородными продуктами.

Прежде всего запасались на зиму картофелем. Купишь где-либо в лавчонке мешок, нагрузишь на плечи – или, еще лучше, перекинешь через плечо – и тянешь на себе полуторапудовую тяжесть, иной раз – с версту или больше, к себе на четвертый этаж. Для таких оказий ходишь со своим мешком, так как и они были дефицитным товаром. А то, бывало, посылаем сына с мешком в окрестные огороды. Картофель в таких огородах был, но огородники не всегда желали утруждать себя его выкапыванием. Это предоставлялось покупателю. И моему сыну не раз приходилось сначала накопать картошку, а затем ее покупать.

Имевшие в семье несколько мужчин бывали в лучшем положении по сравнению с другими, потому что они могли ходить по соседним деревням, где продукты были дешевле, чем в городе.

Картофелем, наконец, запаслись. Теперь вторая забота – о капусте. Я ходил на службу в Румянцевский музей и в университет с заготовленными на всякий случай веревками. Увидишь где-либо капусту подешевле, или добрые люди это подскажут, – накупишь и унизываешь себя гирляндой капустных головок. И повсюду встречаешь увитых капустными гирляндами москвичей.

Запасаешь при случае и другие овощи: репу, свеклу и особенно морковь и лук.

Если хватало денег, чтобы сделать такие запасы на зиму, часть забот с плеч сваливалась. Часть – потому, что всегда оставался страх обыска и реквизиции добытых с таким трудом, буквально в поте лица, запасов.

Питание овощами приобрело в те годы совершенно исключительное значение, и многие стали огородниками поневоле. В Москве это еще не было так сильно развито, но в обезлюдневшем тогда Петрограде очень многие стали разводить огороды, обрабатывая их своими, непривычными к такому делу, руками.

Меня поразило в этом отношении посещение в 1920 году Пулковской обсерватории. Там каждому астроному исстари полагался участок для сада и огорода, но только теперь эти нарезы приобрели актуальное значение. Астрономы проводили в них все свободное время. Особенно жаль было смотреть на А. А. Белопольского, семидесятилетнего очень известного ученого, который, для прокормления семьи, собственноручно обрабатывал весьма крупный участок под огород. Он был в семье единственный мужчина, нанимать же рабочих в то время возможности не было. Потом, с утомленными непривычной работой руками, Белопольский должен был ночью наблюдать, а астрономические наблюдения во многом зависят от тонкости движений руками. Какая же может быть тонкость движения ими после целого дня работы на огороде.

Добывание средств

Но добывание запасов на зиму требовало денежных средств, по тем условиям жизни – не маленьких. Того, что получалось в качестве жалованья по службам, не хватало. Говорю «по службам», так как во времена большевизма каждый занимал по много разных должностей. И я их занимал одновременно от семи до десяти. Конечно, никто в результате ни с одной должностью, как следует, не справлялся. Все же денег, получаемых и по нескольким должностям, не хватало для питания.

Интеллигентным москвичам, огулом зачисленным в буржуазию, приходилось распродавать свое имущество. И действительно, когда рынки действовали, на них всегда виднелись целые ряды торгующей «буржуазии». То видишь длинный коридор, составленный двумя рядами несчастных женщин и девушек, продающих свои часы, цепочки и разные золотые и серебряные вещи. Они взаимной конкуренцией сами себе сбивают цену. Между ними фланируют покупатели: рабочие, крестьяне и красноармейцы (или чекисты), за бесценок скупающие остатки былого благосостояния.

На других местах стоят или сидят дамы, выставившие на продажу свои платья, костюмы, шляпы и всякие наряды. И это все идет за гроши. Тумбообразные крестьянки с медно-красными лицами, еще не научившиеся пудриться и мазаться (это пришло вслед за тем), и нахально смотрящая на продавщиц бывшая прислуга, а сейчас – привилегированная каста, тянет от них бархатное в дорогих кружевах платье или шубку на шелку с дорогим мехом.

Мы видели в 1922 году, проводя лето в деревне Аминево, близ Кунцева, как деревенские крестьянки проветривают свои туалеты. Много ценных туалетов лежало в их сундуках, и не все было награблено у буржуазии в эпоху погромов; кое-что было куплено на рынках. В деревнях, на пыльных и грязных улочках, девушки появлялись в таких дорогих платьях, которые им раньше и не снились.

Не миновала необходимость такой продажи и нас. По продовольственным карточкам выдавались курящим бесплатно папиросы, они же выдавались и по пайкам. Папиросы представляли ценность, которую можно было реализовать. Поэтому все москвичи вдруг стали курящими… Когда у нас накоплялся достаточный запас полученных папирос, сын отправлялся на рынок и сравнительно за бесценок сбывал их мальчишкам – профессиональным папиросникам-торговцам. Ходила не один раз и моя дочь на рынок продавать остатки, довольно, впрочем, скромные, туалетов. А однажды был вынужден и я отправиться на Сухаревский рынок – продавать меховой полушубок сына и осеннее одеяло. Навесил их, точно татарин-старьевщик, на плечо и хожу по рынку. Нелегкая это была задача: бывало, что покупатель возьмет товар в руки – для лучшего осмотра, – и удерет с ним… Часа через полтора продал полушубок какому-то рабочему за 85 миллионов рублей, – по-настоящему, за 12–15 рублей. А с одеялом напрасно проходил часа четыре.

Продажа имущества в квартирах была самым обычным фактом.

Пайки

Под конец сама жизнь указывала выход из тяжелого положения. Естественно, что, для характеристики эпохи, у меня нет лучшего материала, чем личная практика.

В другом месте я рассказываю, как полуголодная жизнь заставила меня организовать лекции в Красной армии по естествознанию. Гонораром за эти лекции нам служило, во-первых, имевшее мало значения денежное вознаграждение и, во-вторых, имевшее для нас огромную цену зачисление нас, профессоров, на красноармейский паек.

Этот паек определялся примерно так: 30 фунтов муки, 5 фунтов мяса, 1½ фунта сахара, немного растительного масла, 2 или 3 фунта крупы, ¼ фунта соли и еще табаку или папирос. Эта месячная порция по тем временем казалась нам потоком из рога изобилия.

Таким благом мы пользовались от осени 1919 года до весны 1921-го. Нас, двенадцать профессоров и преподавателей, прикомандировали поначалу в разные красноармейские части по местожительству каждого. Но, когда мы являлись с мешками в эти Красные части, советские воины смотрели на нас враждебно, нисколько не умиляясь тем, что получили таких «товарищей». Отказать в пайках было нельзя, но заведовавшие выдачей довольствия каптенармусы – по-солдатски, каптеры – безжалостно нас обманывали. Вместо мяса отвешивали главным образом кости, недовешивали ржаной муки, сахару и пр. Все же мы были счастливы, так как семьи избавлялись от голода.

Позже вопрос о довольствии военных лекторов был централизован в военном комиссариате города и улучшен. Затем сами учреждения стали оказывать своим служащим помощь, отправляя экспедиции для закупки продуктов, по преимуществу муки. Служащие вносили свои паи деньгами, выхлопатывался вагон для экспедиции. Разные, однако, бывали результаты. Иные делегаты привозили продовольствие, но сбывали его келейно скупщикам, а затем, ссылаясь на будто бы постигшую их неудачу, возвращали деньги сослуживцам. Они мало чем рисковали: стоимость денег быстро падала, и, по истечении месяца, пока длилась экспедиция, возвращалась фактически чуть ли не одна четверть того, что было внесено на закупку.

Но бывали, конечно, и добросовестные делегаты. Так, несколько раз экспедиции из Румянцевского музея хорошо снабжали нас, служащих, и мукой, и другими продуктами.

Бывало и так, что через знакомых возьмешь лишний пай в совершенно чужом учреждении. Подобным образом, не имея никакого отношения к выделке и торговле спичками, я участвовал в экспедиции Главспички[69]69
  Главный спичечный комитет при отделе химической промышленности Высшего совета народного хозяйства, учрежденный постановлением ВСНХ от 27 мая 1918 г.


[Закрыть], поехавшей добывать яблоки.

Этот год, именно 1920‐й, прославился урожаем в России яблок. Они были очень дешевы, и вся Россия была ими завалена.

В Москве острили:

– Живем, точно в раю: ходим голыми и питаемся яблоками!

Ради получения продовольствия приходилось участвовать в очень разнообразных делах. Например, я принял обязанности редактора по изготовлению диапозитивов по астрономии и физической географии в «Фотоглобусе», на Тверской улице. Это предприятие принадлежало симпатичному подполковнику артиллеристу Сергею Александровичу Корсакову. Здесь, кроме пустячного денежного вознаграждения, я получал, на правах рабочего, три четверти хлеба в день, а это пустяком не было. К сожалению, предприятие через несколько месяцев было национализировано и служба в нем нас, нескольких профессоров, прекратилась. Перед национализацией, как мне признался С. А. Корсаков, он сумел все ценное вывезти и спрятать, оставив национализаторам в опустевших шкафах один хлам.

Милейший сосед по дому инженер путей сообщения Константин Петрович Милославский зачислил меня на службу в управление мелиоративных работ Верхнего Поволжья, которое он возглавлял. Я был назначен специалистом по метеорологии и гидрометрии. Первую из этих наук я, конечно, знал; вторую же только очень мало. Раздумывать и колебаться не приходилось, – слава богу, сваливалось продовольствие… Прослужил около полугода, изготовляя метеорологические карты для района Верхнего Поволжья. Кроме жалованья, получал весьма недурной паек. Но в 1921 году началось повсеместное сокращение необычайно раздувшихся штатов служащих, и я должен был уступить место в пользу тех, кто другой службы не имел.

Получали мы паек и по созданной мною Главной астрофизической обсерватории.

Самой, однако, существенной помощью оказалось введение так называемого «академического» пайка для научных работников – по ведомству Комиссариата народного просвещения, которое возглавлял А. В. Луначарский. Это было в 1920 году, когда советская власть вдруг «повернулась лицом» к ученым, как она поворачивалась впоследствии к лошади, к корове, к кроликам и т. д. Академический паек был относительно очень хорош, и его стали давать также деятелям искусства, писателям, а часто, по протекции Луначарского, – и лицам, никакого отношения ни к науке, ни к искусству не имеющим.

На свою семью я получал 2½ академического пайка, а это составляло в месяц: 2½ пуда муки, 30 фунтов мяса или баранины, а иногда сельдей, 7–8 фунтов масла, 1½ фунта соли, 15 фунтов разных круп, 5 фунтов сахару, папиросы и спички.

Первоначально выдача академических пайков производилась из советских продовольственных магазинов, и возникало в этом деле много злоупотреблений. Приказчики грабили ученых, наделяли их, вместо мяса, костьми, обвешивали и пр. Позже дело выдачи пайков приняла в свое ведение Комиссия по улучшению быта ученых, коротко – КУБУ, и выдача нам продуктов значительно улучшилась.

С помощью академического пайка стало возможно жить, не голодая, – и от поисков излишних должностей можно было воздержаться.

Ловкие люди, однако, умудрялись получать пайки в очень большом числе. Мне были известны случаи, когда в Петрограде некоторые ученые техники получали по разным должностям до двенадцати пайков. Они устраивали затем торговлю избытками.

Были ловкие люди и в Москве. Например, известный физик П. П. Лазарев, сначала бывший любимцем советской власти, а потом от нее потерпевший, – занимал в период своей славы так много должностей, что по этому поводу острили:

– Лазарев получает пайки и жалованье по шестидесяти должностям, о которых он помнит, и по двумстам, о которых запомнить он уже не может.

АРА

Настоящим благодеянием для России, благодаря которому была спасена жизнь множества людей, оказалась помощь со стороны American Relief Association, сокращенно называвшейся АРА[70]70
  Американская администрация помощи была создана в 1919 г. для снабжения продовольствием и медикаментами населения пострадавших во время Первой мировой войны европейских стран; в 1921–1923 гг. направляла продуктовые и вещевые посылки в голодающую Россию, открывала бесплатные столовые, осуществляла медицинскую помощь.


[Закрыть].

Ассоциация эта приступила к своим действиям в начале 1920 года[71]71
  Неточность: договор с АРА был подписан М. М. Литвиновым в Риге 20 августа 1921 г.


[Закрыть], когда определенно выяснился наступавший голод. Ей пришлось, конечно, договариваться с большевицкой властью, косо смотревшей на помощь населению извне и очень неохотно пустившей в пределы России иностранцев. Как-никак, это было признанием своего административного банкротства.

Соглашение под конец состоялось, но оно явилось недостаточно счастливым для АРА и для ее задач. Очевидно, только руководясь гуманными целями, американцы пошли на столь значительные уступки. Так, насколько теперь вспоминаю, АРА лишь доставляла продукты для учреждений, занимавшихся помощью голодающим, а перевозку продуктов по стране и их распределение брала на себя советская власть, посредством своего служебного персонала. Фактически это сводилось к советскому засилью в деле распределения продуктов, причем – секретом это не было – немалая их доля перепадала коммунистам, то есть наиболее обеспеченным в стране.

Все же и при таких даже условиях АРА принесла громадную пользу. В голодающих губерниях на Волге она позволила образовать много столовых, спасших буквально миллионы детей от голодной смерти.

Не поднимая около этого дела шума, американцы сначала свезли в Россию громадное количество продовольствия. И только тогда огласили, посредством афиш, что живущие за границей могут помочь своим близким в России, внося в отделы АРА за границей по десяти долларов. На основании ордера о получении этого взноса склады АРА выдавали живущим в России «посылку», которая состояла из 15 фунтов белой муки (белой!!), 10 жестянок сгущенного молока, 5 фунтов сахарного песку, 5 фунтов маиса или риса, 4 фунтов американского сала.

К появлению афиш АРА москвичи отнеслись сначала скептически, тем более, что советская печать о предстоящей помощи замалчивала. Откуда, мол, такие блага? Нет ли здесь аферы и спекуляции…

Действительность заставила исчезнуть всякий скептицизм. Выдавали посылки вполне добросовестно, и выданные продукты обходились гораздо дешевле, чем если бы приобретать их на месте.

И тотчас же возникла бешеная еврейская спекуляция, которую американцы, в своем гуманном начинании, не предусмотрели или не могли предусмотреть. У евреев связи с заграницей были отлично налажены: там покупалось, а здесь полученное с лихвой перепродавалось на рынке. И на рынках вдруг в изобилии появились американские продукты.

Получавшие продукты удостоверяли – я это впоследствии и сам наблюдал, – что 95 % получавших посылки АРА – были евреи. А у выхода из помещения АРА толпились перекупщики, предлагавшие наличные деньги за только что полученную посылку.

Но положение всей массы москвичей было хуже. Глаз видит да зуб неймет. Где найдешь богатых эмигрантов, которые внесли бы за тебя десять долларов.

Ко мне обратился проф. М. Н. Розанов:

– Администрация АРА приглашает вас в комиссию, в качестве представителя Московского университета.

– Какую комиссию, Матвей Никанорович?

– АРА, с которой я постоянно имею дела как знающий английский язык, надумала организовать в Москве бесплатную столовую, чтобы помочь голодающим студентам.

В комиссии собралось человек десять профессоров, представляющих разные московские высшие школы, и два-три американца. М. Н. Розанов и лектор английского языка в университете Владимир Карлович Мюллер служили переводчиками.

Меня удивил своим видом американец, руководивший комиссией, – забыл его имя. То он – серьезный, вдумчивый; то вдруг, при какой-нибудь шутке, рассмеется детской, светлой улыбкой. Мы, прожившие несколько лет под большевицким игом, не только сами утратили способность беззаботно смеяться, но нам вообще это казалось уже несвойственным человеческой натуре.

Американец спрашивает:

– Каких политических воззрений придерживаются присутствующие профессора? Есть ли среди них коммунисты?

Ответом была общая улыбка. Председателю объяснили, что между нами их нет и быть не может. Американец стал проще, откровеннее и приветливее.

Помощь могла быть оказана только небольшой части действительно нуждавшихся в ней студентов. Было ясно, что АРА пошла бы гораздо шире им на помощь, если б не необходимость дипломатничать и оглядываться на советскую власть, а потому сдерживать свои мероприятия.

Столовая, тем не менее, была устроена, и в течение почти года несколько сот бедных студентов имели ежедневно бесплатный и сытный обед.

Заведующая столовой мне показывала, что многие студенты не доедают порций, отпускаемых им на обед, – так они велики.

– Что же вы делаете с остатками?

– Собираем их и снова перевариваем! А затем отсылаем в ближайшие советские детские приюты. Там этому рады…

Столовая эта была закрыта осенью 1921 года[72]72
  Неточность: только 9 марта 1922 г. директор российского отделения АРА полковник У. Хаскелль уведомил полномочного представителя РСФСР при АРА А. В. Эйдука о взятии на себя обязательств по открытию студенческих столовых в Москве и Петрограде (см.: Making Things Work: Russia and American Economic Relations, 1900–1930. Stanford, 1992. P. 114).


[Закрыть] по вине большевицкой власти. Заявлялось:

– У нас голода больше нет!

Для многих студентов закрытие явилось сильным ударом. От американца, председателя комиссии, я слышал:

– Что делать! Мы знаем, что это неправда. Голод продолжается. Но поймите и нас: при таком заявлении мы обязаны закрыть свои учреждения!

Тот же американец попросил повезти его – показать студенческие общежития.

– В каких условиях живут и учатся ваши студенты?

С ним поехал один из профессоров. Осмотрели ближайшее из общежитий. Американец отказался ехать дальше:

– Довольно! Все равно еще хуже того, что я увидел, и представить себе невозможно.

Увы, это было далеко не худшее…

Неожиданно приносят мне ордер на американскую посылку. В чем дело? Оказывается, членам комиссии, в благодарность за их труд, американцы прислали по посылке. И это счастье длилось несколько месяцев.

Позже к нам, астрономам, пришла помощь непосредственно из Америки. Главные американские обсерватории взяли на себя – каждая по одной русской астрономической обсерватории, по снабжению астрономов такими посылками.

К созданной мной Главной астрофизической обсерватории американцы, однако, отнеслись неблагожелательно, как ко всему, что создавалось за время большевицкого режима, – а наша обсерватория при нем и возникла. Поэтому астрономы из Америки ограничились отправкою только одному мне – по две посылки в месяц.

В благодарность за эту помощь астроном Неуймин, в Симеизе, в Крыму, – назвал две открытые им малые планеты: одну – АРА, другую – Америка[73]73
  Правильно: Астероиды 849 (ARA), открытый С. И. Белявским 9 февраля 1912 г., и 916 (Америка), открытый Г. Н. Неуйминым 7 августа 1915 г. (назван так 23 марта 1923 г.).


[Закрыть].

Все, получавшие посылки АРА[74]74
  Так, 31 мая 1922 г., заслушав сообщение декана В. В. Стратонова о том, что «физ[ико]-мат[ематическому] факультету правлением университета предоставлены 9 американских посылок», и ответы предметных комиссий о кандидатах на получение этих посылок, факультет решил «просить проф. Б. К. Млодзеевского, проф. Л. И. Курсанова, проф. С. Н. Блажко из намеченных Предметными Комиссиями кандидатов выбрать 9 лиц во время перерыва в факультетском заседании» (ЦГА Москвы. Ф. Р-1609. Оп. 1. Д. 587. Л. 6).


[Закрыть], воспряли и физически, и морально.

Рыночные рестораны

Большевики убивали торговлю с 1918-го по 1920 год. В это время по Москве точно Мамай прошел. Все магазины либо были реквизированы для роли советских органов снабжения, либо просто изничтожены, после предварительного разграбления.

Но с 1921 года, когда началась эпоха Нэпа (новой экономической политики), понемногу торговые заведения стали возникать вновь. Прежде всего появились гастрономические лавки. Затем стали возникать столовые, а за ними – булочные и кондитерские. Время, когда москвичи о сладком могли лишь мечтать, так как все конфектные и кондитерские заведения работали только на коммунистическую партию, прошло. Даже на улицах появились продавцы пирожных, так велик был спрос на них.

В Петрограде многие вновь открывшиеся столовые – кафе использовали эту потребность в сладком таким способом: было объявляемо, что тот, кто съест одно за другим двадцать пять пирожных, получит очень крупную денежную премию. Однако, пока эта норма не будет съедена, за пирожные претендент на премию платит. Очень многие попались на эту удочку, но ни один не доел до премии. Как рассказывалось, больше восемнадцати одолеть не удавалось, и только один дошел до двадцати двух раньше, чем спасовал. Неудивительно, пирожные давались с таким подбором, чтобы претенденты насыщались возможно скорее, и дальше им в рот уж не лезло.

В 1921–1922 годах московские улицы были заполнены продавцами цветов, пирожных, фрукт, чистильщиками сапог и уличными фотографами. Особенно они облюбовали бульвары. Но во всем свирепствовала фальсификация.

Мне говорил проф. Словцов, заведовавший в Петрограде лабораторией по исследованию пищевых продуктов, что, в сущности, съедобного в продаваемом на улицах было очень мало, а в иных случаях и ничего не оказывалось. Например, глина с сахаром заменяла шоколад, вкладывались морские водоросли и т. п.

На московских рынках стало возможно подкормиться непосредственно. Бабы приносили ведра или горшки с пшенной кашей, тщательно завертывая их своими юбками и полушубками, чтобы каша не охладилась, так как подогреть ее было негде.

Подходит покупатель. Баба накладывает на тарелку каши, кладет черную металлическую ложку, – и тарелка и ложка от одного клиента к другому не моются, где уж там! – а сверху плеснет конопляного или другого растительного масла.

Ничего, едят, и даже с большим аппетитом.

Такие уличные столовки все преумножались, и торговки, перестав ограничиваться рынками, переносили свою деятельность на людные улицы и перекрестки. Их можно было видеть даже на Театральной площади и близ цитадели коммунистов – гостиницы «Метрополь».

На больших же рынках уличная ресторанная торговля достигла тем временем развития и усовершенствования. На Сухаревке, пока этот рынок еще не был закрыт, образовались целые ряды ресторанных палаток. Там можно было питаться не только одной пшенной кашей, но производить выбор между несколькими блюдами и даже иметь кофе и пирожные…

А в общественных советских столовых по-прежнему кормили хотя и дешево, но из рук вон плохо. Обычное меню – суп из воблы и пшенная каша.

Отопление

Чрезвычайно остро стоял вопрос с отоплением. Запасы дров, заготовленных перед революцией, истощились, а новых работ, по их заготовке, не производилось. Учителями революции и апостолами большевизма внушалась мысль о возможности жить, не работая…

Чем дальше, тем кризис с топливом более давал о себе знать. Дрова на рынках попадались все реже, а затем и вовсе исчезли, если не считать малых их вязанок, которые деревенскими бабами и мальчишками приносились, но продавались по изрядной цене.

Продажа дров была большевицкой властью запрещена, но келейно она все же кое-где производилась. Нарубит крестьянин сани свежих березок и остановится где-либо в малолюдном переулке. В нашем районе чаще всего такие контрабандисты устраивались на довольно глухой Собачьей площадке. Станет хозяин с таким возом и воровски оглядывается, нет ли где поблизости шагающего милиционера, чтобы поскорее удрать. Сторгуешься с таким продавцом и стараешься провезти купленное келейно в свой дом. Однако все же иногда попадались, и чекисты или милиция реквизировали дрова, конечно, себе… За риск и покрытие подобных убытков мы, горожане, конечно, сильно переплачивали подобным торговцам.

В зиму 1918–1919 годов отапливать дома становилось все затруднительнее, особенно дома с центральным отоплением. В нашем доме, например, с таким отоплением после января температура только редко стояла выше одного или двух градусов тепла. Приходилось дома сидеть закутанными в пальто, халаты и даже одеяла. Настоящим мученьем было вставать по утрам, согревшись за ночь под кучей одеял и разной одежды.

Постоянная жизнь при низкой температуре повлекла у многих заболевание конечностей. Особенно на пальцах стали образовываться постоянно открывающиеся нарывы. Это стало общим явлением, заболевавших оказалось множество. Например, у меня незакрывающиеся нарывы образовались на всех пальцах, и всю зиму я проходил с забинтованными пальцами. С наступлением тепла эта болезнь исчезла.

К следующему зимнему сезону москвичи уже стали приспособляться. От обычного отопления надо было отказаться. В квартирах стали заводить переносные железные печурки, с длинными выводами дыма с помощью труб. Эти железные трубы выводили в дымоходы, пробивая для них стены в промежуточных комнатах и уродуя этим квартиры. Трубы пропускали дым, из них выливался деготь. Поэтому в комнатах вдоль труб, в местах их соединения, подвязывали грозди жестянок и склянок, в которые стекала черная смолистая жидкость. При недосмотре или несвоевременном опростании таких сосудов эта липкая черная жидкость переливалась через край, заливая пол или одежду живущих.