Текст книги "По волнам жизни. Том 2"

В Петрограде

В конце июля проехал я в Петроград. Железные дороги, идущие к фронту, впали тогда уже в совершенное расстройство, но на Николаевской дороге некоторый порядок еще сохранялся. В частности, соблюдалось и распределение пассажиров по классам в зависимости от взятых билетов.

Состояние Петрограда – нарядной столицы – произвело тяжкое впечатление. Повсюду грязь и буквально весь город был засорен и заплеван шелухой от семечек. Особенно эта грязь резала глаз на Невском проспекте.

Тротуары проспекта были запружены декольтированными солдатами. Как настоящие хозяева положения, главенствовали и распоряжались повсюду матросы, а часто простые проходимцы, переодетые в матросскую форму. Никто не посмел бы проверить – настоящий ли матрос, который прет на первое место и отдает приказания публике, или самозванец.

На газетных лотках продавалось множество газет. Трудно себе даже представить, какое было тогда количество вновь возникавших и недолго существовавших газет и журналов революционного содержания. Но можно было найти на этих лотках и более известные из старых, существовавших до революции газет «Новое время», «Русские ведомости», «Русское слово»[36]36
  «Русские ведомости» (Москва; 1863–1918) и «Русское слово» (Москва; 1895–1918) – ежедневные газеты.


[Закрыть] и т. п. Продавцы боялись их, однако, держать на виду, а прятали под революционные газеты или куда-нибудь внутрь лотка. Их извлекали только по специальному требованию покупателя. Я заметил при этом, что продавцы как будто относились к старым газетам, как к любимым старым друзьям…

В книжных магазинах было много новой литературы, посвященной перевороту. Я составил из этих книг и брошюр интересную коллекцию, предвидя, что потом они станут библиографической редкостью. Конечно, так и было, но, как скажу дальше, своей коллекцией и я не смог воспользоваться.

В кинематографах шли с неубывающим успехом пасквильные постановки о царской семье[37]37
  В 1917 г. вышел ряд «разоблачительных» фильмов, выставлявших в неприглядном свете царскую семью и Г. Е. Распутина: «Люди греха и крови. (Царскосельские грешники)», «Темные силы – Григорий Распутин и его сподвижники», «Торговый дом Романов, Распутин, Сухомлинов, Мясоедов, Протопопов и К°», «Любовные похождения Гришки Распутина» и др.


[Закрыть]. С чувством крайней брезгливости я все же на один из таких фильмов пошел, чтобы лучше уловить настроения переживаемого столицей момента.

В фильме изображались царская семья и Распутин – в домашней обстановке, затем сцены из последней поездки государя из ставки и его отречения от престола, а апофеозом являлись сцены февральской революции. О сценах, изображавших императрицу и Распутина, омерзительно и говорить. Николай II вырисовывался, как забулдыга, вечно пьяный и пьющий водку прямо из горлышка штофа. Он был изображен совершенно пьяным и в сцене его отречения.

Зрительный зал, переполненный по преимуществу декольтированными солдатами и их дамами, буквально визжал от удовольствия.

Цены в Петрограде уже заметно поднялись. Конец на извозчике стоил пять или десять рублей. Носильщики на вокзале брали за переноску багажа по десять рублей и откровенно объясняли возмущавшимся дороговизной пассажирам:

– Ежели теперь, да не разбогатеть – нужно быть дураком!

Бедняги, как они ошиблись со своим богатством.

В Государственном банке

Так как я приехал по служебным делам, то явился к управляющему банком И. П. Шипову. Доложил, что в подчиненном мне отделении в отношениях со служащими ничего неблагополучного нет.

Шипов рассмеялся:

– Не хвалитесь, Всеволод Викторович! Если б вы знали, как часто бывает, что приезжающие управляющие говорят так же, как и вы, а возвратившись из Петрограда, сообщают о происшедшем неблагополучии и захвате служащими власти…

В отношении нас этого, по счастью, все же не случилось.

Никаких директив относительно административной тактики дать он мне не мог. Сам, очевидно, чувствовал себя между двух стульев. То же, но еще яснее, я увидел при беседе с товарищем управляющего, заменившим Д. Т. Никитина, моим добрым знакомым А. И. Цакони. Стало очевидным, что во всем дальнейшем приходится рассчитывать только на себя самого.

Как раз в это время в Петрограде происходил съезд делегатов служащих во всех российских учреждениях Государственного банка[38]38
  См.: Труды Первого Всероссийского съезда делегатов служащих Государственного банка / Под ред. М. А. Алявдина и Н. Н. Молчанова. Пг., 1918. Вып. 1–5. Съезд, проходивший 13–27 июля 1917 г., на своем последнем, 20‐м заседании принял Устав Всероссийского союза служащих Государственного банка.


[Закрыть]. Верхи центрального управления не знали в точности, что, собственно, на этом съезде происходит, а потому волновались неведением. Им уже не все докладывалось…

Как приезжий, я получил доступ на съезд и несколько раз его посетил. На съезде уже вырисовались два-три оратора, ставших любимцами собрания. Они вели съезд за собой. Занимались, по преимуществу, разработкой прав служащих в различных служебных случаях управления банком, а прежде всего в вопросах, касающихся личного состава: приема на службу, повышения в должностях, вознаграждения за службу и т. п. Намечалось фактическое самоуправление каждого учреждения, с лишением начальственных прав каждого начальства.

Обсуждался также вопрос об организации Всероссийского союза служащих в Государственном банке. Постановили – учредить такой союз. В связи с этим был поднят вопрос о том, принимать ли также и управляющих учреждениями банка или их исключить из состава союза. Большинство склонялось к тому, чтобы их исключить.

Поднялся один из делегатов, – как раз управляющий одним из отделений, уже совсем седой старик, с патриархальной белой бородой. Произнес горячую речь, в которой доказывал съезду ту азбучную истину, что управляющие учреждениями не сваливаются с луны, а выходят из среды самих же служащих банка; следовательно, в случае назначения кого-либо из членов союза управляющим, его пришлось бы исключить из союза… Он убеждал поэтому включить и управляющих в состав союза.

Он убедил собрание – большинство решило включить и их.

Произошел маленький курьез. Уже после моего выезда из Ржева был оттуда командирован на съезд делегатом один из наших чиновников, стоявший в оппозиции ко мне, а также один из низших служащих. Ничего особенного делегат и не говорил, но когда после своего выступления он неожиданно натолкнулся на меня, у него лицо перекосилось от неожиданности.

Митинг

Газеты оповестили, что в цирке Чинизелли назначен митинг с речами на злобы дня. В качестве ораторов было названо несколько весьма известных в то время политических деятелей[39]39
  Объявление о митинге «Война и текущий политический момент» в цирке Чинизелли с участием Н. Д. Авксентьева, И. И. Бунакова, Ф. И. Дана, М. И. Либера (Гольдмана), Ф. А. Степуна, П. А. Сорокина и др. см.: День (Пг.). 1917. № 111. 16 июля.


[Закрыть].

Эти имена соблазнили, и цирк был переполнен до отказа. Все же порядок соблюдался, и по купленному билету можно было найти свое место.

Надо было думать, что продавалась только часть мест, так как не было похоже на то, что переполнившая верхние места толпа солдат и матросов за это стала бы платить.

Пора начинать – не начинают. Полчаса проходят, час… Что же такое? Публика волнуется, шумит, стучит… Выходит на кафедру какой-то тип и сообщает:

– Митинга нельзя начать, потому что еще не прибыл председатель его…

Крики:

– Начинайте без него!

– Нельзя без него! Да и ораторы не все прибыли.

Председатель и вообще на митинг не прибыл. Это был кто-то из виднейших тогда политических деятелей.

Собравшиеся в цирке все шумнее выражают свое нетерпение и негодование. Так прошло полтора часа…

Выходит на эстраду и садится на председательское место некто в военной форме, крупный мужчина, грузный, бритый. Ясно, что не он – ожидавшийся председатель.

– Объявляю митинг открытым!

Крики из публики:

– А вы кто?

– Кто вы такой?

Нетерпеливый жест. Резко:

– Скажу в свое время!

Председатель обстоятельно объясняет, что намеченный председатель не приехал и уже не прибудет. Некоторые из объявленных на афише ораторов также не прибыли.

В публике гул неудовольствия.

Когда затихло, мужчина в форме говорит:

– Председательствовать же просили меня. Я – Степун! – провозглашает он.

Степун? В публике с недоумением переглядываются. Ф. А. Степун, считавшийся философом и писателем, не имел, очевидно, достаточной известности.

Полились речи по текущему моменту и на тему о завоеваниях революции. Ораторы делятся на две группы: на уже известных публике, ее любимцев – таких встречают бурными аплодисментами, – и на мало известных или вовсе нет.

В качестве любимца публики был приветствован, почти что овациями, Питирим Сорокин, которого называли любимым учеником покойного М. М. Ковалевского. Сейчас П. А. Сорокин был как бы в роли душки-тенора революции.

Позже, за границей, я неоднократно встречался с П. А. Сорокиным, слышал в конце 1922 года в Берлине его лекцию, так сильно в свое время раздражавшую большевиков, с констатированием того упадка, до которого они довели Россию[40]40
  Прибыв 28 сентября 1922 г. в Берлин в составе группы высланных из России, П. А. Сорокин выступил 3 октября на собрании Союза русских журналистов и литераторов с докладом «Современное положение России и ее ближайшие перспективы», в котором говорил об упадке экономики и растрате материальных богатств России, колоссальной убыли населения и моральной деградации общества (в частности, о росте преступности и половой распущенности с широким распространением венерических заболеваний), разрушении системы образования, социальном неравенстве и появлении «новой буржуазии», резюмируя: «В общем современный режим можно характеризовать так: все отрицательные стороны царизма и капитализма без их положительных качеств» (В. Е. Т[атаринов]. Доклад проф. П. А. Сорокина // Руль (Берлин). 1922. № 563. 5 окт.).


[Закрыть]. К тому времени Сорокин значительно уже поправел, и он собирался ехать в Америку и в качестве лектора о России, и в качестве… маляра.

– В Америке, – говорил он мне, – такое сочетание не может не произвести впечатления!

Все это ему впоследствии и удалось. Впечатление в Америке он произвел и устроился там так хорошо, как мало кто из эмигрантов. Думаю, что Сорокину было бы мало приятно, если б ему поднесли стенограмму речи, произнесенной им против прежнего режима на этом митинге… Но тогда многие, как и он, были в багровом тумане.

Появился, между прочим, на эстраде пожилой военный врач, в форме. Говорил с немецким акцентом. Он был в германском плену. Все пленные с радостью встретили известие о революции. Надеялись, что теперь война будет скоро и победоносно окончена.

По цирку разносится первый ропот неудовольствия.

Степун поднимает руку. Становится тише.

Врач этого не замечает. Рассказывает о той мрачной картине развала армии, которую он, с другими пленными, увидел, возвратившись из Германии. И в Германии начался развал, но он не сравним с нашим. И там в солдатской среде началась деморализация. Тем не менее, когда мимо солдат проходит офицер или военный врач, обязательно раздается команда:

– Смирно!

Цирк завопил от негодования. Кое-где послышались свистки.

Ф. А. Степун поднимает руку. Цирк смолкает:

– Прошу вас соблюдать тишину. А докладчику – не беспокойтесь! – будет дан достойный ответ.

Цирк отвечает председателю аплодисментами.

Этот демагогический выпад Ф. А. Степуна меня поразил. Позже, когда я встречался с ним в эмиграции, заметил в нем порядочную неустойчивость взглядов. Таково же мнение о нем многих. Но тогда подобное заигрывание с распущенной солдатней как-никак от человека, сидевшего в офицерской форме, было странным.

Врач, все еще недостаточно оценивший обстановку, попробовал продолжать свою речь. Ему это не удалось. Почти каждая его фраза заглушалась негодующим воплем революционных солдат.

Он махнул рукой и, не докончив фразы, ушел с эстрады.

Один из следующих ораторов оправдал обещание Степуна. Он привел в восторг солдатскую часть аудитории едкой критикой порядка отдавать честь. Это также был офицер…

Но настоящим героем митинга, настоящим любимцем собравшейся аудитории оказался известный меньшевик, выступавший повсюду под псевдонимом Либер. Когда он шел по арене цирка – невысокого роста, с густой и длинной «писательской» шевелюрой, – ему устроили настоящую овацию. Либер (его фамилия – Гольдман, еврей, адвокат) самодовольно улыбался и раскланивался во все стороны, совсем как оперный тенор.

Речь его была вычурно-цветистая, содержание ее трудно передаваемо. Обычная митинговая демагогическая вода, подаваемая в красивом виде и воспринимаемая со страстным восторгом. Едва ли, однако, кто-либо из восторгавшихся рассказал бы толком, о чем, собственно, Либер говорил…[41]41
  См.: «В воскресенье утром [16 июля] в цирке Чинизели состоялся митинг, устроенный Советом рабочих и солдатских депутатов. С большой речью выступил П. Сорокин, указавший на необходимость опомниться и приложить все усилия к тому, чтобы выйти с честью из нынешнего положения. Кроме Сорокина, на митинге выступили также вернувшийся из немецкого плена доктор Вейнштердер, член Совета крестьянских депутатов Авксентьев, член Совета рабочих и солдатских депутатов Либер и другие» (Митинги // День. 1917. № 112. 18 июля).


[Закрыть]

Кража

Не обошлось у меня без неприятности.

Накупивши разных вещей – белья, книг и пр., – и положив еще неосторожно в чемодан лишние деньги, сдал все вещи на вокзале в камеру для хранения. Вместе с попутчицей пришли в вагон первого класса. Встречает проводник в форме. Осмотрел билеты, открыл купе. Узнавши, что все вещи сданы в камеру, предложил их принести. Ушел с полученной от меня квитанцией, и… более я его не видел. Встревоженный, бросаюсь справляться у милиционера.

– Какой такой проводник? Никаких проводников более в вагонах не бывает! Еще два дня назад их упразднили.

Кто же об этом знал! Объявлений об этом новом завоевании революции нигде не было. Ясно, что встретивший нас мошенник был именно одним из проводников, отлично знавшим свои обязанности и порядки на железной дороге.

Бросаюсь в комендатуру – заявить о краже и просить о розыске. «Товарищ» комендант, из солдат, сидит с важным видом в кресле, не желает на меня, буржуя, обращать внимания. Читает долго какую-то бумагу. Я нервничаю – сейчас должен отойти поезд. Наконец, он удостаивает поднять на меня глаза. Начинаю говорить, но уже раздается второй звонок. Боясь пропустить в довершение неприятностей и поезд, бросаюсь прочь из комендатуры.

Вдогонку комендант мне бросает, очевидно для утешения:

– У нас по несколько краж в день бывает.

Первая продолжительная остановка в Бологом, – разыскиваю станционного коменданта. Он – кронштадтский революционный матрос. Выслушал, что-то записал… Но я уже видел, что мое дело безнадежно.

В Ржев я вернулся только в одном пиджаке. Кроме пальто, чемоданов с новой одеждой и пр., пропали незаменимые научные материалы, а также вся подобранная в Петрограде революционная литература.

Опять в Твери

В августе 1917 года снова пришлось побывать в Твери.

Город был пропитан революционностью, и это сказывалось повсюду. Говорили о больших успехах, которые делает коммунизм в среде рабочих.

Остановился я в главной гостинице, расположенной на идущей к вокзалу улице; кажется, она называлась Трехсвятская, а, может быть, и Всехсвятская[42]42
  Улица, о которой идет речь, называлась Трехсвятской.


[Закрыть].

Временное правительство арестовало было большевизировавшегося прапорщика Аросева, но, по своей мягкотелости, вскоре распорядилось его освободить. Аросев сидел в Москве в тюрьме, а теперь триумфатором возвращался в Тверь. Впоследствии он играл видную роль в советских военных кругах, а еще позже был дипломатическим представителем советской власти в Праге.

Ко времени прихода поезда, везшего победителя, затеяна была манифестация местных коммунистов. Правда, собралось их не очень много, лишь до полутораста человек, но к вокзалу они шли рядами, с громким пением «Интернационала».

Я смотрел на манифестантов из окна своего номера. Бросилась в глаза одна молодая большевичка – работница. Шла, гордо подняв голову к окнам гостиницы. Вероятно, последняя ей рисовалась как капиталистическая цитадель, заполненная пьющими пролетарскую кровь буржуями. Ее горящий ненавистью взгляд встретился с моим, и я невольно улыбнулся. В ответ она вытянула кулак и стала мне грозить. Это обратило на себя внимание других манифестантов, и все они подняли головы к моему буржуазному окну.

Я впервые ясно понял, что разжигаемая в пролетариате ненависть против буржуазии не может не разразиться весьма серьезными последствиями. Слишком уж мощен электрический заряд.

Осенний период

И во Ржеве все более разлагался гарнизон, и все яснее вырисовывался успех большевизма. Появилась своя большевицкая пресса[43]43
  Видимо, имеется в виду газета «Ржевское единство», позиционировавшая себя как «орган революционно-демократический», выходивший «при ближайшем участии Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов и других общественных организаций» с 25 мая 1917 г.


[Закрыть]. Власть повсюду ускользала из рук начальников, и в большинстве они держали себя заискивающе перед комитетами. Пример этому показывал начальник гарнизона генерал Голынец. Бульвар ежедневно был переполнен праздными солдатами, и гуляния шли за гуляниями несменной чередой.

Изредка отправлялись небольшие группы солдат, очевидно охотников, – на фронт. Их провожала, вместо оркестра, как то бывало прежде, небольшая кучка военных музыкантов, довольно растерзанного по внешности вида. Но доводила только до половины пути. Часто останавливались у нашего банка, ленясь провожать дальше. Говорили:

– Будя! Сами дойдут!

Снова появился на горизонте Канторов, но теперь с новой физиономией. В эту пору на фронте и в тылу стали формироваться «батальоны смерти», – ударники, которые, вопреки большевицкой пропаганде, шли на защиту фронта и родины. И вдруг… Канторов появился в роли офицера батальона смерти. Пришел с соответственными мрачными эмблемами, нашитыми на рукаве: череп и две скрещенные кости.

Возился и с Союзом георгиевских кавалеров[44]44
  Союз георгиевских кавалеров был создан в начале 1917 г. для материальной поддержки награжденных Георгиевскими наградами. После октябрьского переворота участвовал в антибольшевистском движении.


[Закрыть], также патриотической организацией, приводил их председателя знакомиться и о чем-то советоваться ко мне… Но в действительности, конечно, ни на какой фронт не поехал, а постарался устроиться в Москве.

В последующем он исчез из моих глаз. И только через год, уже в большевицкие времена, я видел его имя в списке большевицких разъездных агитационных лекторов.

Призывы на большевицких митингах к захвату банков отразились в довольно комичном эпизоде. Один воришка солдат, по-видимому, вообразил, что у нас в банке повсюду лежат кучи денег и что надо лишь проникнуть туда. Он и проник – в сумерки влез с улицы в окно моей гостиной, бывшей в первом этаже здания.

Его маневр заметили караульные солдаты, и двое стали у окна на улице – сторожить его выход.

На шум прыжка в окно вышел из соседней комнаты сын-реалист:

– Что вам нужно здесь?

Растерявшийся солдат понес какую-то чушь.

Сын приоткрыл дверь, позвал мать. Жена сразу догадалась, в чем дело.

– Что вам надо?

– Мне… Надо солдат…

– Солдат? Они здесь! Идите!

Она проводила воришку через столовую во двор, прямо в солдатское караульное помещение, где его и задержали.

Банковые осложнения

Все сильнее стал проявляться недостаток денег. Экспедиция по заготовлению государственных бумаг не успевала удовлетворять предъявляемым к ней требованиям о печатании денег.

Мои требования в Петроград о присылке денег удовлетворялись только частично. Их не хватало. Начали уже печатать мелкие купюры вовсе без номеров.

Недостаток денег стал вскоре порождать реальные последствия. Время от времени я вынужден был сокращать выплаты, а вслед за Государственным банком должны были делать то же снабжаемые им деньгами частные кредитные учреждения и казначейства. Я назначал уменьшенные нормы выдач против требований. По мере возможности полностью удовлетворялись деньгами только войска и финансирующие их уездные казначейства, ибо лишить денег войска – значило бы ускорить успех большевицкой агитации. Но финансировать полностью промышленные учреждения, а стало быть, и рабочих, – часто уже не бывало возможным. Само собою разумеется, что сильнее всего я урезывал выдачи денег частным лицам.

Целыми днями мой кабинет осаждался требующими денег: разными кассирами, артельщиками и частными лицами. Несмотря на бомбардировку мною телеграммами Петрограда, и там были бессильны, потому что недостаток денег был всероссийский. И я был по большей части вынужден отказывать, несмотря на всякие просьбы и протекции, в выдаче денег.

Бывали дни, когда я считал себя вынужденным вовсе закрывать, на один или два дня, банк. В таких случаях на дверях вывешивалось, во избежание паники, объявление, что это закрытие кратковременно, только впредь до получения денег из Петрограда.

Эти обстоятельства лили воду на большевицкую мельницу, и их агитаторы широко использовали недостаток денег для волнования масс. Распространялись очень возбуждавшие рабочих легенды, будто мы растратили сбережения рабочих в сберегательных кассах, а частью пораздавали их капиталистам, почему рабочие оказываются обманутыми и обобранными.

Тревожное положение нарастало. С этим надо было побороться.

Собрание комитетов

Пригласил я опять в банк на совещание все комитеты ржевских организаций и предприятий, а также представителей общественности и кооперации.

Накануне дня собрания приходят ко мне четыре рабочих:

– Просим дать нам предварительные объяснения по поводу завтрашнего собрания.

Лидером группы был высокий брюнет сильно большевицкой внешности. Он подробно расспросил меня обо всех обстоятельствах работы банка, связанной с недостатком денег, с положением дел в сберегательной кассе, о размере взимаемых процентов, о том, кого мы кредитуем и почему, и т. п. Я дал самые исчерпывающие объяснения и получил впечатление, что группа в полной мере этими объяснениями удовлетворена.

На другой день банк переполнился представителями населения и войск; собралось человек двести.

После вступительной речи я предложил желающим задавать вопросы и спрашивать пояснений.

Выступил вчерашний лидер-брюнет. Громким голосом он прокричал обвинительную речь, постепенно повышая тон:

– Я утверждаю, что банк растратил наши рабочие деньги! Где они? Их более нет! В сберегательную кассу поступило пятнадцать миллионов наших денег. Их уже нет, потому что банк роздал их капиталистам! А нам, рабочим, отказывают теперь в выдаче денег на хлеб! Наши дети должны голодать… А почему денег у банков нет? Потому что он их роздал капиталистам! Банк на этой раздаче наживается, взимает по двенадцати процентов в год! Они на наших сбережениях наживаются, а когда мы спрашиваем свои сбережения назад, нам говорят: денег у нас нет! Рабочие обмануты, их деньги банком растрачены…

И т. д., и т. д.

Своим криком большевик приводил аудиторию во все возраставшее нервное состояние. Я видел, что рабочие и солдаты его жадно слушают и недоброжелательно косятся на меня. Видел тревогу на лицах наших служащих, они тоже растерялись от натиска. Приходилось сильно напрягать волю, чтобы сохранить спокойствие на лице и показывать, что громовая речь меня не задевает.

Оратор кончил таким выкриком, что окна резонировали. Впечатление было громадное.

Я заговорил, стараясь соблюсти величайшее спокойствие.

– Граждане, знаете разницу между говорящим правду и говорящим неправду? Правдивый человек может говорить тихо и спокойно. Ему незачем кричать, – за него кричит сама правда. А вот, кто сам знает, что он неправ, тому приходится кричать во весь голос. Он криком сам себя подбодряет, потому что понимает, что его слова – сплошная неправда.

Лица слушателей начинают со вниманием поворачиваться ко мне.

– Я утверждаю, что оратор говорил сплошную неправду и хорошо об этом знал, потому что он был вчера у меня, и я ему рассказал, как дело обстоит. И все же он не стеснился с помощью крика вас обмануть.

Объясняю, что наш банк – не самостоятельное учреждение, а одно из полутораста подобных же, разбросанных по всей России. Всеми ими управляет центр в Петрограде, и касса у всего Государственного банка одна, общая, а не столько самостоятельных касс, сколько банковых учреждений. Все деньги сливаются в один котел, из которого центр переливает деньги из одной части России в другую, куда понадобится.

– Ваши деньги, внесенные здесь во Ржеве, также пошли в общий российский котел!

Центр, объяснял я, распоряжается так: где денег не хватает, туда пересылает деньги из мест, где их избыток.

– Где же не хватает денег и где их избыток? Денег не хватает там, где, по случаю войны, стоит много войск. Избыток денег там, где – далеко от мест военных действий, где войск мало или вовсе нет. Потому что сейчас – война, самые главные расходы – военные!

Оратор говорил, что мы истратили ваших пятнадцать миллионов… Это неправда, мы истратили гораздо больше, почти в сто раз больше! Откуда же взяли эти в сто раз большие суммы? Их нам послали из других мест: с Волги, из Сибири, из центра и пр.

Рассудите сами: во Ржеве сейчас стоит на тридцать тысяч населения – тридцать тысяч войска. Могли ли бы мы их содержать только на ржевские средства, которые вы вносили в сберегательную кассу или которые остались у вас в кармане? Ведь это значило бы, что женатый рабочий, у которого трое детей, должен был бы на свои средства содержать пять солдат, снабжать их амуницией, оружием и пр. Чтобы с вами сталось, если б на вас наложили такое бремя? Вероятно, мы все стали бы вешаться на крючках! А между тем, в течение трех лет вы даже не замечали, что на вас ложится денежная тяжесть по содержанию ржевского гарнизона. Почему? Да потому, что вам на помощь отовсюду слали деньги, где военных действий нет. Понятно ли вам это?

По сочувственным кивкам вижу, что понятно.

– Сейчас у нас вдруг недостаток денег. Конечно, это только временная недостача, однако почему же она произошла? Да из‐за революции, из‐за общей разрухи, а не потому, как утверждал крикливый оратор, что истрачены ваши сбережения в сберегательной кассе. Во-первых, сейчас и на железной дороге, и в разных учреждениях – разруха, почему не успевают вовремя пересылать избытки денег, куда надо. А, во-вторых, – в Петрограде, в Экспедиции заготовления государственных бумаг, не успевают печатать денег столько, сколько их требуют. Почему? Опять из‐за революции! Сейчас все вздорожало, деньги подешевели почти в пять раз. На ту же нужду надо в пять раз больше денег, чем их требовалось еще недавно. И по этой причине на всю Россию надо печатать в пять раз больше денег, чем недавно. Между тем, по случаю революции, рабочие в экспедиции не только не работают в пять раз больше, чем раньше, а как раз наоборот, – сократили свое рабочее время. Расширить дело и достать новых опытных рабочих в короткий срок нельзя. Небось, вы и сами это понимаете? Надо повременить, потерпеть, пока дело наладится, а тогда опять в банке будет как раз столько денег, сколько их понадобится вам.

Возглас из среды рабочих:

– А зачем вы раздаете деньги взаймы капиталистам: фабрикантам и заводчикам? Ведь вы же их раздаете?

– Правда! Даем! И делаем это вот почему:

Объясняю, что владелец предприятия на свои личные средства мог бы содержать 20–30 рабочих, а с помощью банкового кредита расширяет дело и имеет 100–150 рабочих. Кредит же ему оказывается только под совершенно верное обеспечение. Если бы мы перестали кредитовать таких капиталистов, они поотпускали бы своих рабочих.

– В одном только Ржеве без работы оказалось бы несколько тысяч рабочих. Вот и решайте, продолжать ли нам кредитовать капиталистов или прекратить?

Вижу, что представители рабочих над этим задумались.

– А правда ли, что вы берете по двенадцать процентов?

– Конечно, вздор!

– Сколько же вы берете?

– Смотря по надежности залогов – от пяти до шести с половиной процентов. Мы сами платим в сберегательной кассе по четыре процента, а на излишек в полтора-два процента покрываем собственные расходы: содержание служащих, содержание дома, разные расходы по операциям.

Настроение аудитории становится совершенно благоприятным, доверие к нам восстановлено.

– Вот что я вам предложу, граждане! Наши книги, из которых видно, кому и под какой процент даются деньги, составляют секрет. Но я беру на себя его нарушить. Если хотите, выберите из своей среды двух-трех человек, и я им покажу книги. Вы сами тогда убедитесь, какую неправду вам говорил кричавший оратор.

Но кричавший оратор уже чувствовал, что безнадежно проиграл. Притаился, молчит. Потом потихоньку скрылся.

Меня очень энергично поддержал один из представителей кооперации:

– Разумеется, все то, о чем говорил управляющий, совершенная правда! И о значении кредитования капиталистов он разъяснил верно. Если бы банк поступал иначе, среди вас же, рабочих, началась бы голодовка. Вот к чему вас призывал этот демагог оратор! Вообще, эти демагогические крики совсем ни к чему.

Несколько деловых вопросов – и собрание мирно расходится.

Оно достигло цели, в городе и районе прекратилась нервность из‐за недостатка денежных знаков.

А затем появились разные суррогаты денег: «керенки», почтовые марки[45]45
  Неточность: почтовые марки в качестве суррогата мелкой разменной монеты были введены в оборот еще во время Первой мировой войны: достоинством 10, 15, 20 коп. – в 1915 г., достоинством 1, 2, 3 коп. – в 1916 г.


[Закрыть]…