Текст книги "По волнам жизни. Том 2"

Мы в этот день как раз имели совещание по организации «Прометея»; в совещании участвовал и А. А. Червен-Водали, впоследствии расстрелянный в качестве министра адмирала Колчака. С балкона, выходившего на Арбатскую площадь, жадно вслушивались в грохот артиллерийской стрельбы. Создавалось впечатление, что происходит настоящий бой.

Это было известное эсеровское выступление в Москве[59]59
  Речь идет о выступлении левых эсеров 6 июля 1918 г.


[Закрыть]. Оно могло увенчаться успехом, и большевики были бы свержены. У москвичей теплилась радостная надежда…

Увы, эсеры не сумели провести свою линию. К двум часам дня перестрелка стала затихать. А вскоре и совсем смолкла.

Над некоторыми из московских домов гордо реяли громадные черные флаги.

Это анархисты поустраивали здесь свои клубы и общежития.

Вкус у них был недурен: они повыбирали себе лучшие, богатые особняки. Был захвачен ими, в числе других, неподалеку от нас, роскошный особняк на Поварской улице. Он выделялся красными кариатидами по фасаду; самый дом был с улицы за железной решеткой.

С анархистами советская власть церемонилась дольше всего. Боялись ли их или было простое родство душ, – но только их не трогали.

К осени, однако, взгляды большевицкой власти на анархическую автономность изменились. Надумали ликвидировать анархистов.

Одной ночью загрохотала перестрелка. Ружейную дробь прерывало буханье пушек. Что такое – никто не знал: ликвидация производилась внезапно.

Перестрелка длилась недолго: анархисты подняли, вместо черного, белый флаг[60]60
  Разоружение анархистов, обосновавшихся в доме О. С. Цетлина на Поварской улице, произошло в ночь на 12 апреля 1918 г.


[Закрыть].

Долгое еще время этот особняк резал глаз своими разбитыми артиллерийскими снарядами кариатидами и надбитыми углами и пробоинами в стене.

Впрочем, получилось впечатление, что эта боевая операция не была серьезной. Как будто сводили счеты свои люди между собой. Они стреляли больше, чтобы наделать шуму, чем чтобы уничтожить или разбить противника.

Перерыв от времени свержения монархии, – и улицы столицы опять украсились гвардией.

Это была Красная гвардия, возникшая не без элемента стихийности[61]61
  Создание отрядов Красной гвардии началось в марте – апреле 1917 г. Они были расформированы после июльских антиправительственных выступлений, но массовое формирование и вооружение их возобновилось в связи с августовским мятежом генерала Л. Г. Корнилова.


[Закрыть].

В первое время Красная гвардия представляла собою типичнейший сброд. Это все были подростки и мальчишки, получившие винтовки, обращаться с которыми они не умели. Ни малейшей военной угрозы для противника Красная гвардия не представляла.

В вагоне, на пути во Ржев, я слышу разговор:

Пожилой солдат рассказывает:

– Вот мой племяш тоже все просится в Красную гвардию. А мать, значит – сестра моя, не пускает. Не велит! Да и то сказать, какие же они воины!

Вмешивается молоденький солдат:

– Товарищ, вы что же это? Не признаете красногвардейцев за солдат?

– Не признаю.

– А кто же они по-вашему?

– Сопляки!

Мальчишки красногвардейцы понадевали солдатские рубахи, многие натянули при этом через плечи офицерские ремешки. Винтовки через плечо на «сахарной» веревочке, дулом вниз. Иные щеголяли в офицерских френчах и шинелях.

Команда Красной гвардии идет по улицам с папиросами в зубах. В строю курят или непрерывно выплевывают шелуху семечек.

Торжественные похороны красного артиллериста. Гроб сопровождает батарея. Остановка. Мальчишки артиллеристы сидят на конях, свесив в одну сторону обе ноги. Во рту, конечно, папиросы.

Потом, мало-помалу, орда стала выправляться. Помогли предатели офицеры, по доброй воле пошедшие служить большевицкой власти. Из сброда постепенно образовывалась сила, имевшая уже некоторое значение в гражданской войне.

С развитием белого движения начались призывы солдат, побывавших в строю и на фронте. Призваны были и офицеры. Красная гвардия принимала военный вид. И было последовательным преобразование ее в дальнейшем в Красную армию.

Осенью 1918 года прохожу в районе Миусской площади. Звуки военной музыки. Останавливаюсь, смотрю. Останавливаются и прохожие.

Впереди оркестр, еще сохранивший некоторое подобие военной команды. Маловато музыкантов, и не видно капельмейстера. Дирижирует «товарищ».

Нестройные звуки «Интернационала».

Шесть красногвардейцев несут гроб, обитый красным кумачом.

За гробом – орда красногвардейцев в смешанной одежде – частью солдатской, частью рабочей. На головах – смесь: картузы, солдатские шапки, поярковые шляпы. Через плечо – на веревочке винтовки.

Смолкает оркестр, он сменяется крикливым пением «Интернационала».

У ворот пожилая женщина:

– Чего это они, батюшка, хоронят?

– Революцию, должно быть…

– Ах ты, Боже мой! Вот дал бы Бог!

На Арбатской площади, против дома, где жили мы, стоит большой четырехэтажный дом, выходящий фасадом на Никитский бульвар (№ 6). Тогда он принадлежал Брискорну, богатому домовладельцу и, кажется, помещику. В доме были меблированные комнаты, а квартира домохозяев, на третьем этаже, помещалась прямо против нас – балкон против балкона. Мы имели поэтому невольную возможность наблюдать их жизнь, тем более что у Брискорнов в летнее время она протекала главным образом на их обширном балконе.

Жили Брискорны богато, совсем еще по-буржуазному. Хорошая обстановка, обильно заставляемый яствами и напитками стол.

В семье, кроме супругов стариков, еще три сына. Три офицера – статные, красивые молодые люди.

Летом 1918 года большевики объявили в Москве регистрацию офицеров. Их было здесь, как говорилось, около тридцати тысяч. Регистрация вызвала в офицерской среде естественную тревогу. Однако подавляющее большинство пошло с какою-то обреченной покорностью регистрироваться. Их продержали два-три дня, а потом отпустили. Всех ли – точно известно не было, а слухи ходили разные.

В числе уклонившихся из осторожности от регистрации был и наш знакомый – присяжный поверенный Витольд Александрович Свацинский; он перед этим служил, в качестве призванного, в ржевском гарнизоне. Свацинский предпочел пересечь границу военных действий и укрылся на время в Одессе.

Не пошли на регистрацию и три молодых офицера – наши визави. Они допустили слишком неосторожную браваду. В то время как с московских улиц на дни регистрации совершенно исчезли офицеры в форме, они, не скрываясь, свободно ходили по улицам.

Недолго это длилось. Донос – и молодые Брискорны были арестованы. А затем – все трое расстреляны.

Расправа большевицкой власти не ограничилась ими. Как говорили в нашем районе, старика отца посадили в тюрьму, затем оштрафовали на двести тысяч рублей и еще реквизировали дом.

Вся семья вдруг исчезла с глаз. Точно ее ветром снесло.

Мы рассказали об этом возвратившемуся к своей семье В. А. Свацинскому. Посоветовали продолжать укрываться. Он так и сделал, а затем устроился в Польше.

Поиски квартиры

Жить долгое время в квартире В. А. Селиванова было нельзя: к нему осенью возвращалась семья. Надо было во что бы то ни стало найти себе квартиру.

Обычные способы поиска не приводили ни к чему. Свободные квартиры, точнее – передаваемые одним лицом другому, изредка попадались. Но за переуступку требовалось уплатить слишком большую для нас сумму: она поглотила бы весь наш небольшой денежный фонд, вырученный от распродажи имущества во Ржеве, который мы прятали, на случай обыска или грабежа, между дощатыми перегородками умывальника.

Тогда я стал обходить улицу за улицей, дом за домом. Обращался к председателям домовых комитетов, прося о квартире. Трудное это было дело, особенно в летнюю жару. Иные председатели просто отказывали. Другие предлагали наведываться или обещали дать знать, если что-либо освободится. Но это, очевидно, было лишь вежливой формой отказа.

Мои поиски длились почти три месяца, от начала июня. В начале августа счастье как будто нам улыбнулось.

Еще в самом начале поисков я побывал в доме № 26 на Трубниковском переулке, большом семиэтажном доме недавней постройки[62]62
  Доходный дом братьев Баевых был построен в 1912–1913 гг. по проекту архитектора И. С. Кузнецова.


[Закрыть]. Он принадлежал братьям Баевым и был, как и у других, от них отобран. Немного наискось и напротив был также очень большой дом ведомства уделов. Позже в этом доме устроился со своим комиссариатом национальностей Сталин.

Здесь, в доме № 26, председателем домового комитета был проф. Ромуальд Иосифович Венгловский, – известный и, несомненно, талантливый московский хирург. Но в моральном отношении он мало чего стоил, и об этом также было широко известно в Москве. Одна из его историй сильно нашумела в недавние годы:

Венгловский стал профессором Московского университета при пресловутом министре Кассо, когда профессора назначались министерством, а не избирались факультетами. Состоя профессором медицинского факультета, Венгловский написал в министерство политический донос на своих коллег. Он не рассчитал переменчивости времен, а тайное вдруг стало явным: когда, через некоторое время, министром стал либеральный граф Игнатьев, история с доносом Венгловского выплыла на свет. О ней заговорили газеты, опубликовав инициалы автора доноса. Расшифровать эти инициалы ни для кого не составляло труда, и Венгловскому пришлось уйти из университета[63]63
  А. Ветлугин отмечал, что Р. И. Венгловский ежемесячно писал в министерство «доносы на своих товарищей, причем профессора, не запятнавшие себя либерализмом, но лично ему неприятные, отмечались стрелкой с указателями в обе стороны; примечания гласили – хирург Березовский (ближайший коллега Венгловского) держит нос по ветру, Вагнер (терапевт) попахивает шантажом и заискивает перед евреями и т. д., такой-то женился на еврейке, такой-то принимает студентов у себя на дому и раздает прокламации…» (Ветлугин А. [Рындзюн В. И.] Последыши. Берлин, 1922. С. 25).


[Закрыть].

Тем не менее он в Москве процветал, устроившись, в качестве профессора хирургии, в частном женском медицинском институте П. Г. Статкевича и А. Б. Изачика. Этот институт помещался по соседству с Зоологическим садом (Кудринская, 8). Кроме того, Венгловский имел большую частную практику.

По моей просьбе Венгловский записал на всякий случай мой адрес, хотя и ничем не обнадежил. Об этом доме я, в сущности, и забыл. Вдруг в конце августа получаю записку от Венгловского с просьбой зайти.

– Вот для вас и предвидится квартира.

– Какая квартира, профессор?

– А моя собственная. Я уезжаю на год или больше из Москвы. Предлагаю поселиться у меня!

Приятная неожиданность. Квартира из семи комнат, в четвертом этаже, весь современный комфорт.

– Вы распродали во Ржеве свою обстановку? Так воспользуйтесь моей!

Обстановка изящная, щегольская, – он жил в свое удовольствие… Венгловский взял с меня вперед три тысячи рублей за первый год – собственно за пользование его мебелью, кроме ложившихся на меня всех остальных расходов по квартире. Одну комнату, однако, он оставлял за собой, чтобы сложить в ней все свои вещи.

– Имущество вам передам, как только составлю его опись.

В начале сентября приходит его фельдшерица:

– Профессор Венгловский сегодня уехал из Москвы. Вы уже можете переходить.

– Позвольте, а как же с передачей имущества по описи?

– Описи он не успел составить. Мне поручено вам передать все без описи. А за оформлением найма квартиры обратитесь к новому председателю домового комитета присяжному поверенному Орлову.

В. А. Орлов, глядя в сторону бегающими, плутоватыми глазами, говорит:

– Действительно, домовый комитет постановил предоставить вам эту квартиру… Но, видите ли, встретились неожиданные препятствия… Вам придется отказать!

– Помилуйте, как же это так? Ведь я и задаток уже заплатил!

– Да, это конечно… Но все-таки… Впрочем, приходите, если хотите, сегодня на общее собрание жильцов дома. Как раз будет рассматриваться и ваше дело.

Собрание жильцов в квартире Орлова, на седьмом этаже. Сошлось человек тридцать, больше народ интеллигентный. Дисгармонию вносят несколько бывших конюхов царских конюшен. Для них власть потребовала отвести в этом доме целый трехэтажный корпус во дворе. Много впоследствии пришлось иметь неприятностей с этими хамоватыми царскими слугами, ставшими теперь привилегированными пролетариями.

Дошла очередь до моего дела.

– Конечно, – говорил Орлов, – квартира передана профессором Венгловским господину Стратонову по постановлению домового комитета. Этого отрицать нельзя! Но для нас, жильцов дома, было бы полезно иметь на всякий случай в своем распоряжении свободную квартиру. Мало ли что может случиться… Как юрист, я предлагаю такой законный выход: хотя постановление комитета и состоялось, но секретарь домового комитета упустил занести его в протокол. Мы можем поэтому считать, что такого постановления вообще не было. Я предлагаю собранию отказать господину Стратонову в предоставлении квартиры.

Прошу слова:

– Когда в купе входит новый пассажир, его всегда встречают недружелюбно. Не потому, что он – человек дурной… А потому, что он – новый пассажир! Однако проедут две-три станции, ознакомятся и уже вместе с ним встречают недружелюбно новых пассажиров. Такое же отношение, как новый жилец, я вижу здесь и к себе. Но попробуем поехать вместе. Может быть, так же сойдемся, как и пассажиры купе!

Рассказываю вкратце свои последние служебные происшествия, историю поисков квартиры, отмечаю факт уже уплаты мною Венгловскому, который не сможет денег возвратить, и прибавляю:

– Не знаю лично секретаря комитета, но не сомневаюсь в том, что эта, конечно, весьма почтенная личность страдает тем же недостатком, каким страдаем мы все: недостатком свободного времени! Если по этой причине секретарь не успевает заносить постановления в протокол, то, казалось бы, правильнее дать ему для составления полнее протоколов помощника, а не считать по этой причине недействительными постановления, которые он не успел запротоколировать.

Помощь двух-трех поддерживавших Орлова членов комитета – они, очевидно, наперед спелись, – не помогла: Орлов проиграл. При голосовании подавляющее большинство жильцов приняло мою сторону.

Сюрприз профессора Венгловского

Перевезли мы на новую квартиру часть вещей и ящиков, но вдруг переход приостановился. Жена внезапно заболела сильными припадками печени. Доктор потребовал – уложить недели на две в постель.

Утром на другой день прибегает Татьяна, – прислуга Венгловских, которую мы взяли вместе с квартирой:

– Ни о каком переходе и не думайте! Случилась беда!

– Что еще такое?

– Ночью сегодня явились чекисты. Искали нашего профессора, хотели его арестовать. Но след профессора уже простыл. Тогда произвели обыск, даже стену ломом выломали… Нашли целый склад оружия: ружья, револьверы, даже бомбы… Оружие было спрятано в мебели, в пьяноле, в разных местах… Чекисты страшно разъярились. Говорили:

– Ежели б Венгловский не удрал, мы бы его на месте расстреляли!

Это не было пустой угрозой. В ту пору главу семьи, у которой находили оружие, чекисты здесь же, на месте, расстреливали, без суда и следствия.

– Они хотели вскрывать и ваши ящики. Говорю: «Это вещи вовсе не Венгловского, а нового жильца, который сегодня начал перебираться на квартиру». Вскрыли все же один ваш ящик. Вытащили пачку ваших писем, стали перечитывать. «От кого, спрашивают, эти письма?» – «А я почем знаю! Не знаю даже самих новых жильцов – кто они такие. Как же я могу знать, кто им пишет!»

Мои вещи, по счастью, остались без обыска. Но если б мы успели перебраться, то, конечно, чекисты, не производя расследования, чье именно найденное ими оружие, просто расстреляли бы меня как главу семьи. Внезапная болезнь жены спасла мою жизнь.

Квартиру опечатали и запретили в нее переходить.

Что была за причина нахождения у Венгловского склада оружия, – в точности осталось неизвестным. Возможно, хотя и маловероятно, что он хранил оружие в контрреволюционных целях. Как будто он был в этом отношении на подозрении у Чека. Но вместе с тем совершенно не было похоже на Венгловского, чтобы он что-либо делал, не служащее непосредственно его личным интересам. По убеждениям, по-видимому, монархист, Венгловский сумел, в самом начале большевизма, пробраться в состав первого московского совдепа – по избранию своих клинических служащих. Однако в совдепе его скоро «разъяснили» и удалили.

Возможно и то, что он просто был любителем – коллекционером оружия всех видов.

Венгловский, несомненно, получил сведения о том, что ему угрожает опасность, и решил уезжать, пока цел. Прежде всего приходилось ликвидировать квартиру. Передавать открыто – привлекло бы к себе внимание. Вот здесь-то и пригодилась случайно готовая комбинация – переговоры со мною.

Но затем он получил еще более тревожные сведения, заставившие его бросить все и немедленно бежать, вместе с женой и шестилетней дочерью. В этом бегстве ему помог пациент и добрый знакомый германский консул Гаушильд. В то время из Москвы беспрепятственно выпускались германские санитарные поезда. Венгловского переодели, как будто он раненый – германский офицер, и уложили в койку. Жену переодели сестрой милосердия. Обоих снабдили фальшивыми документами. Они благополучно ускользнули накануне обыска.

Венгловский передал мне квартиру со спрятанным в ней складом оружия, наверное, зная, что его квартире угрожает обыск и что, в случае нахождения оружия, меня – постороннее лицо – расстреляют вместо него. Поступок, характерный для оценки его как человека и как врача.

Чекисты за работой

В реквизированной квартире Венгловского чекисты занялись систематическим грабежом имущества. Приезжали, снимали свои печати и увозили мебель, разные домашние вещи… Чекисты – в их числе были и солдаты-латыши – приезжали вместе со своими подругами. Эти дамы рылись в гардеробах и сундуках госпожи Венгловской, увязывали награбленное в узлы и увозили. А грабить – было что. Особенно богатый запас доставила чекистам запертая комната, в которой Венгловские сложили все свое имущество, которое нельзя было увезти при спешном бегстве.

В первый день грабежа Орлов, как председатель домового комитета, захотел было составлять опись реквизируемого имущества. Но на него чекисты цыкнули, и струсивший В. А. Орлов поспешил исчезнуть с их глаз.

Мне, однако, как владельцу частично перевезенного в квартиру имущества, чекисты разрешали присутствовать при грабеже:

– Следите сами, чтобы по ошибке не увезли и ваших вещей!

Попытки, вероятно невольные, на такой увоз действительно имели место.

Говорилось, будто реквизированные вещи увозят в какие-то специальные склады. Спрашиваю как-то белобрысого солдата-латыша:

– Куда вы, собственно, увозите это имущество?

Белобрысый бросил узлы и угрожающе повернулся:

– А вам, товарищ, для чего знать, куда мы увозим вещи?!

Вижу, что могу влипнуть в неприятную историю.

– Да надобности знать у меня, пожалуй, и нет!

Отхожу в сторону. Но чекист идет за мной:

– Нет, вы мне скажите, товарищ, для чего вы это спросили? Ну-ка, скажите.

Едва от него отвязался.

Приезжали грабить раз или два в неделю, делали это со вкусом и с расстановкой, тщательно отбирая – сначала более ценное. Позже реквизиция упростилась: приезжали только женщины-чекистки и увозили узлы с бельем и одеждой Венгловской.

Так длилось более месяца. А мне медлить было невозможно: В. А. Селиванов торопил, со дня на день ожидая семью.

Обращаюсь в местное отделение Чека, в Хамовниках; прошу об ускорении реквизиции и об освобождении квартиры от печатей. Пообещали, но ничего не сделали.

Думаю, что более поможет их начальство. Отправляюсь в главное чека на Лубянской улице. Пробираюсь к одному из заместителей Дзержинского:

– Пожалуйста, прикажите ускорить реквизицию!

Оберчекист распорядился дать мне соответственную бумажку в Хамовническую Чека.

Прихожу с бумажкой – чекистам не до меня. Стоят несколько ящиков и бельевых корзин, наполненных серебряными и позолоченными вещами. Чекисты роются и отбирают.

На привезенную бумажку внимания не обратили, реквизиции не ускорили.

Прождав с неделю, снова обращаюсь к тому же оберчекисту. Рассердился:

– Чего же вы, товарищ, еще хотите? Если они не освобождают квартиры, значит и нельзя!

Власть, стало быть, на местах, приходится действовать в местном Чека… Ходил, ходил, надоедал, просил, – наконец, добился.

Явились реквизиторы – добирать остатки. В их числе был какой-то рабочий из ближайшей фабрики. Держал себя как-то застенчиво, а в момент, когда остался в комнате с моей женой один, стал жаловаться:

– Неприятное это для нас дело… Но что поделаешь – заставляют! Если откажешься – берут на замечание, во второй раз штрафуют, а затем и того хуже!

Вывезли все, кроме прекрасного рояля, красного дерева.

В конце октября нам разрешили перебраться.

Стали вскрывать свои ящики – и я так и замер. В одном из них лежал большой офицерский старый револьвер Смита и Вессона. Когда-то в Ташкенте я имел несколько револьверов. Затем, при большевиках, их позабрасывал, а об этом как-то совсем забыл… Что, если б чекисты вскрыли и мои ящики…

Злополучный «смит и вессон» попал на дно Москвы-реки. Там, без сомнения, если б поискать, уже лежал целый склад разного рода оружия.

Под новый год являются восемь солдат:

– У нас сегодня в клубе вечер с танцами, по случаю нового года. Нужна музыка, мы пришли за роялем!

– Берите! – говорит жена.

Стали крутиться вокруг рояля. То сбоку зайдут, то спереди, сзади – не знают, как его ухватить.

Приходят к жене:

– Гражданка, может быть, вы знаете, как разбирается инструмент?

Жена научила, как отвинтить ножки и педаль.

– Мы теперь его на лифте спустим.

– Как же можно! Лифт поднимает только двух человек. Сорвется кабинка с вами и с роялем.

Стоят в раздумье:

– Чижолый он…

Пошли за подмогой.

Собралось пятнадцать солдат. Выволокли общими силами рояль на площадку лестницы. Не хочется тащить тяжесть… Раздобыли доску, поставили на нее ребром рояль. И поволокли с четвертого этажа его на доске, грохоча по каменным ступенькам.

Что-то стало с роскошным роялем после такого путешествия…