Текст книги "Импровизация на тему убийства"

Глава 19

После долгих раздумий и терзаний на следующий день я приехала в дом Ника. Митька встретил меня радостно, начал пересказывать события последних дней, но тут же почувствовал мое настроение:

– Что случилось? Ты заболела?

– Да, вроде того…

– Сильно заболела?

– Нет… Я к себе пойду, ладно?

Я пошла наверх, оставив мальчика в полной растерянности.

Из-под двери Ника выбивался свет. Я остановилась в коридоре, прислушиваясь к звукам дома. Было слышно, как в святилище Зюзя говорит по телефону. А из комнаты Ника не доносилось ни звука. Вдруг он думает обо мне? Мне захотелось войти к нему, сказать, что я все знаю, все понимаю. И – как же мне нужно это было! – прижаться к нему. Я хочу…

Его телефон.

– Да… – Клянусь чем угодно, Ник говорил с Жанной. А я опять подслушивала. – Хорошо, я заплачу за платье… Я переведу тебе денег на карточку… Я знаю номер… Только давай ты без меня туда съездишь?.. Господи, оставь меня в покое… Ну ладно… Я приеду.

Дверь Ника открылась, но теперь я именно этого и ждала. Увидев меня, он остановился на пороге. В коридоре было темно, свет из комнаты падал на левую сторону его лица, оставляя в тени глаза. По движению мышцы на его щеке я поняла, что он стиснул зубы.

Пауза затягивалась. Кто-то должен был сделать шаг. Или Ник – ко мне, или я – прочь. За спиной, на лестнице раздался веселый топот – это Митька взбегал на второй этаж. Сухарев пошатнулся, будто терял равновесие, я отступила, развернулась и пошла к себе.

Он не сказал ни слова, но понял меня правильно: я решила остаться.

…Постепенно, день за днем, месяц за месяцем, я привыкала к новым условиям своего существования в сухаревском доме. К новым старым условиям. Как и прежде, Митька находился под полной моей опекой, как и прежде, Зюзя прилагала невероятные усилия, чтобы испортить мне жизнь.

Вернув Ника, Жанна не возражала против моего присутствия в его доме. Подумав немного, я поняла причину: ей нравилось, что теперь она была шикарной любовницей Ника Сухарева, а я – гувернанткой его сына.

А Ник… Я старалась избегать его. Мне даже не хотелось узнать подробности происшествия. Ясно, что было следствие, потом, наверное, Нику удалось замять дело. У него везде друзья, человек он небедный… Что-то в этом духе.

Не знаю, какие последствия ожидали Ника в том случае, если бы Арнаутова передала признание в милицию. Наверное, снова начали бы расследование, затеялись бы суды, все это как-нибудь не так отразилось бы на бизнесе. Словом, одни неприятности. И эти неприятности стоили моей любви.

Я совершила ошибку, влюбившись в этого человека. Наши отношения не стали для него откровением. Еще до моего появления он заполнил свою жизнь воспитанием сына, бизнесом, музыкой, заботой о матери, об экс-теще, о любовнице, наконец. По-своему он был счастливым человеком и до моего появления…

А в редкие, редкие минуты я ощущала исходящую от него теплую волну нежности, целенаправленно достигающую моего сердца. Эта волна порождала во мне чувство, которое в любом сентиментальном романе называлось «сладкой мукой».

Все изменилось после того, как я встретила Игоря.

Глава 20

Всего за несколько дней до смерти Игоря, в начале июня 2008 года, я начала ощущать некоторое необъяснимое беспокойство. Между прочим, повод был, и не один.

Неизбежность ощущалась буквально во всем. Сначала Зюзя устроила скандал в супермаркете Пряника: кассирша дала ей неправильно сдачу, а это был повод хоть куда! Наша красавица с ходу стала вопить, а потом дело дошло до невероятного: Зюзя каталась по полу, изо рта у нее выступила пена. Пряник совершенно случайно оказался на месте. Он позвонил мне и в скорую одновременно. Когда я приехала в супермаркет, «скорая» уже увезла несчастную. Я поехала следом. Выяснилось, что дело серьезное.

– Возможно, это какая-то скрытая форма эпилепсии. Болезнь очень сложная, нелегко диагностируется.

Молодая женщина, доктор и заведующая отделением, с которой я беседовала в коридоре неврологического отделения, обещала обратить на Зюзю серьезное внимание. Я устроила для нашей больной платную палату, вложила по купюре всем, кого нашла из персонала. А вот заходить в гости к Зюзе не стала. Даже если ей и нужно было внимание, то вряд ли мое. Вместо меня визит ей нанес любимый зять. Он тоже приехал в больницу, только немного позже.

Сам Ник был нервным, как никогда. В последнее время он постоянно жучил Митьку, срывался на официантов в «Джазе», орал по телефону на поставщиков, уволил шеф-повара и в очередной раз громогласно пообещал убить Пряника за бардак в ночном клубе.

Вдобавок ко всем мелким неприятностям я заметила еще кое-что, совсем уже неприятное: Митька подружился с Жанной. Все чаще, заезжая за ним в «Джаз», я находила их обоих, сидящих рядышком за столом.

Да, Митька действительно очень вырос за последний год. Ему было шестнадцать – возраст, когда многие начинают искать смысл жизни. Мальчишка не только вырос, но и очень изменился. В его комнате появились книги – Стругацкие, Толкиен, Дюма, Конан Дойл, Стивенсон и какие-то современные авторы, которых я в детстве не читала. Мне было приятно, что он начал читать.

Мы, как и раньше, много времени проводили вместе. Только я заметила, что теперь он гораздо меньше задавал вопросов и, даже наоборот, стремился делать выводы, пытался объяснять поступки окружающих людей, исходя из собственных представлений. Как и большинство тинейджеров, он кидался в крайности, умничал. Иногда это было забавно, иногда – бесило.

Мне хотелось о нем поговорить с кем-нибудь близким – с Ником или Витальевной. Однако Ник был занят подготовкой джазового фестиваля, а Людмила Витальевна не отвечала на звонки. Это было симптомом. Обычно мы перезванивались раз в неделю, а на выходные мы с Митькой обязательно наносили ей визит, но вот уже три дня, как Витальевна не желала говорить со мной.

Я знала, что это означает. В ближайшие дни я, безо всякого приглашения, приеду в ее квартиру. Открою дверь ключом Ника, достану красивые бутылки с дорогим алкоголем и уже без оного. Приготовлю что-нибудь вкусненькое и потащу свекровь в ванную комнату. Она будет вялой, с дряблыми руками, с облезлым маникюром. Начнет вредничать и ругать меня за вмешательство в ее личную жизнь. За столом она будет выпендриваться, стараясь отослать меня за помидорами или минералкой, с единственной целью – достать заначку и приложиться губами к горлышку.

После еды, после всех моих убеждений и уговоров, проходя мимо зеркала в прихожей, она вдруг вспомнит о своем внешнем виде, и тогда я с чистой совестью смогу оставить ее одну.

Все происходившее в эти несколько недель было не так. Даже Игорь стал задерживаться на работе, чего раньше не было. Мне казалось, что он снова замечает мою ложь.

А потом он сделал мне предложение.

Я отнеслась к его словам серьезно, но предпринимать решительные действия не спешила. И если бы не случайная – если вы вообще верите в случайности – встреча с любовницей мужа, я оттянула бы решительные действия еще на месяц. Если не на год…

С Жанной мы встретились, естественно, в «Джазе». Я столкнулась с ней, как только переступила порог ресторана. Просто напоролась на нее, как тореадор на рог быка. Примерно с теми же ощущениями.

– Я должна кое-что тебе сказать, – заявила она решительно. – Скоро Ник потребует у тебя развод. Готовься.

– Да, – терпеливо согласилась я. – Конечно.

Моя покорность злила любовницу Ника:

– Знаешь почему? Я беременна от Сухарева. Мы давно мечтали об общем ребенке.

Через плечо Жанны я заметила Митьку. Он сидел за столиком в углу и смотрел на меня как-то слишком напряженно. Я сделала ему знак выходить.

– Нечего сказать? – наседала на меня Жанна.

Я развернулась и пошла к выходу.

– И еще у меня кое-что для тебя подготовлено!.. – крикнула мне вслед она, но я лишь отмахнулась. Опрометчиво.

Мне было обидно, больно и тоскливо. Но уж теперь точно надо было уходить к Игорю.

Глава 21

Вечером я немного озябла и спустилась вниз налить себе чашку чаю, когда отчаянно затрезвонил телефон. Чертыхнувшись, сняла трубку.

– Здравствуйте, я говорю с супругой Николая Александровича Сухарева?

В первую секунду я хотела сказать «нет» и повесить трубку. Но потом передумала:

– Да, это я. Могу вам помочь?

– Ну… Тут дело очень деликатное. Вы действительно хотите помочь?

– Пока что это вежливая формулировка. Но если вы объясните…

– Меня зовут Виктория. Виктория Бажова. Я журналист. Десять лет назад в семье вашего мужа произошла страшная трагедия, вы в курсе?

– Конечно.

– Так вот. Я работала над материалом о том деле еще десять лет назад, а сейчас возник, так сказать, информационный повод вернуться к… делам минувших дней.

– Зачем?

– Мужчина, Алексей Комов, обвиненный в убийстве Оксаны Сухаревой, отсидел срок и вышел из тюрьмы. Он признал свою вину на суде только потому, что на него очень давили, и сейчас хочет доказать, что был осужден незаконно.

У меня перед глазами всплыл листок с отксерокопированным признанием Сухарева. Господи, неужели Наталья была права?

– Виктория, а что вы от меня хотите?

– Вы понимаете, я журналист. Я специализируюсь на криминальных расследованиях. Поэтому, прежде чем к вам обратиться, я навела справки.

– Обо мне? – Мысль о том, что кто-то за моей спиной разведывал подробности моей личной жизни, раздражала.

– Не сердитесь, я не собирала сплетни. Я говорила с серьезными людьми.

Ничтоже сумняшеся, Вика разболтала мне все свои источники: нашего участкового Игоря Олеговича и домработницу Олесю. Из бесед с этими людьми Вика сделала важный вывод: новая жена Ника Сухарева – белая ворона в семье. Ник равнодушен к ней, у него есть постоянная любовница. Зинаида Петровна просто сживает бедную женщину со свету. И именно к этой женщине Вика решила обратиться за помощью. Она предполагала, что я соблазнюсь возможностью отомстить вредной старухе и изменнику-мужу?

– Так что же вы хотите от меня, несчастной?

– Помогите мне встретиться с Зинаидой Петровной. – Вика была уверена, что я уже на ее стороне.

По-видимому, Виктория понятия не имела о том, что Зюзя ничего не помнит о смерти дочери.

– Она не согласится.

– Уговорите! Вы просто обязаны помочь справедливости восторжествовать! В конце концов, что хорошего сделала вам Зинаида Петровна?

Удивительно, зачем Виктории так нужна наша Зюзя? Возможно… О господи! Зюзя знает что-то такое об убийстве своей дочери, что может выдать Ника. Вот оно! К его счастью, Зюзя ничего не помнит, и Ник, опасаясь, что к экс-теще вернется память, держит ее в своем доме. Все сходится. Только я все равно не хочу в это верить.

– Зинаида Петровна должна раскрыть правду!

– Какую правду?

Мое сердце забилось, но телефон молчал. Наконец Вика отозвалась:

– Так вы ничего не знаете? Вы должны знать, в какой семье живете!

И тогда Вика предложила мне взять у нее запись свидетельских показаний человека, обвиненного в смерти Оксаны Сухаревой. Я бросилась одеваться, но в дверях столкнулась с мужем, вернувшимся домой раньше времени. Он морщился от боли, а в руках держал непочатую упаковку спазгана.

Едва глянув в мою сторону, Сухарев почти прошептал:

– Воды… налей, пожалуйста…

Глава 22

«Лично я с этой гниды кучу бабок срублю!..» – Голос человека звучал так, будто он смущается диктофона, но изо всех сил пытается этого не показать. Кое-где ощущалась наигранность: я – тяжело пострадавший, но мужественный человек, я слаб, но горд, я имею право требовать и от своего не отступлюсь. Виктория тоже присутствовала на записи, то есть было ясно, что именно она держала диктофон. Бажова не задавала вопросов, такой необходимости не было, но по редким возгласам можно было догадаться и о ее эмоциях.

«…Невиновного человека в тюрьме держать – это по каким правам? Я отсидел десять лет, здоровье угробил. Ты знаешь, что это такое, когда болит все? Я уже импотент в сорок четыре года! Он заплатит мне за все…»

Кажется, парень не справедливость доказывать собрался, а просто хотел денег.

«…И кашляю. Туберкулез, значит. А ранение, а ожоги? Я тяжелобольной человек.

Мне-то не пять лет дали, а десятку, но я, хоть душа моя была вся рваная, все сердце источено тоской по дому родному, держался. Не скандалил, как другие, ни слова в ответ на оскорбления никому не сказал. Меня так друг научил перед тюрьмой. Он-то отмотал, сколько и не живут! Ты, говорит, не урка, не выдюжишь, если терпеть все не научишься. Да и другие люди кое-чему научили… Ну, не о том я рассказать хочу.

А засудил меня ни за что муж убитой. Я его и не видел до суда ни разу. Знал, что Оксанка замужем, что он какой-то там богатый козел, но видеть – не видел. А чего мне на него смотреть? Где он и где я? У него небось и хата путевая, и тачка крутая, а у меня – ноль.

Я ж почему с Зиной-то связался? Мне ж жить негде стало. Родный папа подженился, а его дура меня невзлюбила. Обычно бабы меня любят. Я не урод и даже ничего себе, а когда до секса доходило – так визжали просто! (Вика кашлянула, словно пытаясь как-то закамуфлировать эту подробность рассказа. Надо сказать, что у нее не получилось.) Это сейчас – я визжу, потому что ничего не могу. А виноват он.

Когда папина дура меня погнала, я сначала не расстроился. Даже решил, что пусть живут себе вместе. Я молодой и не пропаду. Найду общагу, даже лучше будет, чем при папе. Он не любил, чтобы бабы ко мне разные ходили. Может, странно это, ведь от них только польза была. Каждая думала, что женюсь я на ней, поэтому, как вылезет из постели, на кухню топает и там порядок наводит. Нет, бабы – смешные в целом. Подцепишь какую в пивнушке, ничего не обещаешь, ни жениться, ни детей крестить, а она уж думает, что мужа нашла… (Раздался такой звук, будто кто-то ногтем постучал по столу, на котором лежал диктофон. Я представила себе, как Вика жестом указывает рассказчику, что запись не стоит засорять подобной информацией.)

…А папа моих баб не любил. Говорил, что это не дело. Надо жениться, в семье жить. Он-то с мамой двадцать лет прожил, пока она не умерла. Рак. Он очень убивался, а потом нашел себе новую жену. Ну, дуру эту. И вроде опять любовь-семья. Хотя он о любви никогда не говорит, но я-то видел, что присох он к своей Тоне. Да пусть, она к нему нормальная, не то что ко мне. Сейчас они так и живут. Я ж с тюрьмы к ним приехал. У дуры – истерика! Уголовник, орет, детей порубит! А дети-то – два лба здоровенных. Амбалы. Я перед ними – задохлик. Еще и со здоровьем погубленным. Это не моего отца дети, а ее – от первого мужа.

Отец все-таки оставил меня на неделю и сказал своей, чтоб заткнулась. А теперь я у подруги живу.

А все начиналось не так плохо. Даже хорошо. Я как от отца ушел, так сразу к Зине попал.

Приехал к другу, Витьку, он на другом конце города живет, в частном секторе. У его матери большой дом свой, вроде на двух хозяев. Я позвонил, сказал, что приду, он сказал, что дома будет. Но сбежал. Просто не хотел, чтобы я у него пожил. Да пошел он!

Я постучал-постучал в калитку, а потом понял, что он меня кинул. Козел. Тогда я пошел вдоль улицы, стал думать, что теперь делать.

Пару домов прошел и увидел бежевую иномарку у одной калитки. Сразу подумал, что машина красивая. Из нее две бабы вышли – тоже ничего из себя. Одна молодая, с черными волосами. Так глянула в мою сторону, я аж опешил – с чего так строго? А вторая – старая, но такая, нафуфыренная. Обе высокие, стройные, в джинсах. Старая, конечно, чуть толще была.

От меня до них было все-то метров двадцать, пока я дошел, молодая из багажника выбросила две огромные сумки, прыгнула за руль и мимо меня погнала. Старуха осталась возле сумок. Увидела меня, сразу так вздернулась, вроде выпрямилась, волосы откинула и улыбочку состроила.

Я тогда ничего такого не подумал, просто случайно как-то сказал, что могу помочь сумки донести. Она аж просияла.

Не буду врать, что любовь какую-то к ней чувствовал, но вот то, как она вся выпрямлялась и сияла, как меня увидит, – это да! Это прямо меня цепляло. Я бы с ней не связался, если бы было тогда где жить, но кое-что было между нами. До того, как ее дочь в ситуацию нашу вмешалась.

Ну, сумки я ей донес, она мне: чайку? После чайку была водочка, а потом я спросил, можно ли мне у нее комнату снять. Ну и так далее. Чего расписывать, что и как? Дураку ясно – стал я с ней жить.

Вообще-то я обалдел, когда узнал, что ей полтинник стукнул. Она так кокетливо мне это сказала, вроде бы: посмотри, как я выгляжу, а ведь уже столько лет! Но у меня прям все упало на неделю. Пятьдесят! Да ей с моим папой жить, а не со мной. Что такое для мужика тридцать лет? Да мелочи! Вон есть такие, что в семьдесят бабам детей делают. А что для бабы пятьдесят? Старость. И пусть Зина и вправду хорошо сохранилась, но что это меняет? На самом деле только лицо у нее нестарое было, а грудь обвисла и попа жуткая. Никакие салоны не спасут. Кстати, Оксанка маме салоны устраивала за мужнин счет. Зина хвасталась: сегодня поехала туда-то, сделала то-то, оставила пять тысяч! Я думал, вот коза, на пять тысяч сколько пива купить можно! И какая польза от этих салонов?

Кроме старости, у Зины только один недостаток был – истерики. Накрывало ее по-страшному. В первый раз она скандал закатила, когда я с друганом пил, с тем самым, Витьком, что не пустил меня к себе жить. Мы вроде как помирились. Я ему – чего ж ты так? Не хотел, чтобы жил я у тебя, так сразу бы сказал. А он говорит, не решился. Мать у него та еще стерва. Это понятно – все беды от баб. В общем, мы решили мириться. Обмыли решение, и потому я поздно домой пришел.

Витек плакался, говорил, что надо ему очень от матери сваливать. Она его поедом ест, ни дня ни ночи ему отдохнуть не дает…»

(Тут была пауза, на минуту, наверное. И пауза эта была не беспричинной. Позже я пойму, почему Алексей растерялся и целую минуту соображал, что говорить дальше.)

«Когда я в дверь вошел, Зина металась по комнатам, везде свет горел. Она увидела меня и начала орать. Я даже не понял – что случилось. Пьяный был немного, а слов разобрать было невозможно. Знаете, как телевизор у соседей – вроде звук идет, а понять, что говорят, нельзя.

Потом мне стукнуло, что несет она, будто боялась за меня, что меня убили. Она думала, что машина меня сбила или я у бабы. И как я мог ее бросить одну в такой вечер! Какой «такой вечер»? Ну там, месяц мы, что ли, живем или два… Я хотел к себе уйти, а она стала хватать меня, трясти, волосы на себе рвать. Колотится и все громче визжит. Я вдруг подумал, что сейчас соседи прибегут и я в ментовке окажусь. Тогда я схватил ее за руку и шлепнул по красной роже. Она осеклась, постояла так, с открытым ртом, и вроде успокоилась. Рот закрыла и заревела. Я пошел на кухню, налил ей воды и ушел спать.

Наутро она была как огурчик. Правда, мешки под глазами обнаружились и чуть вялая была. Но это – мелочи. Вроде у нее таблеточки какие-то были, специально от истерик. Только она их всегда слишком поздно принимала.

Истерики у нее бывали, это да. И я теперь знаю, что она больная. Если бы на меня все не повесили – ей бы ничего не было. Ее бы полечили, разве это не правильно? А я бы десять лет как человек жил.

Все лето я жил у Зины. Я забыл сказать, что работал тогда водителем на одном заводе. На легковой. Возил то директора, то его заместителя, то еще кого-то. Платили нормально, вечером возвращался к ней.

Я вроде привык. Не нравилась мне в ней только ее старость. Мужикам знакомым об этом не говорил, стыдно было. Мне бы кто раньше сказал, что с бабкой буду спать, – не поверил бы. Противно на ощупь. И стал я по сторонам поглядывать. Планировал еще подождать немного, денежек подкопить и смыться. Сразу и работу сменить, чтобы Зина не нашла. Денег я с ней не тратил – она меня и кормила, и одевала. Мне как-то на зоне рассказали, что альфонсом я был. То есть кто за счет бабы живет, называется альфонсом. Смешное слово.

С осени к Зине стала дочь захаживать. На меня зло смотрела, не здоровалась и с Зиной сериалы все смотрела. Говорили они о чем-то. Я случайно подслушал: у Оксанки любовник был. И кажется, не первый за время, пока замужем она была. Я решил, что муж у нее ландух полный. Или сам такой, погулять не прочь. Этот разговор я вроде забыл, а когда у меня с ней началось – припомнил.

Если честно, я замужних баб не люблю. Многие считают, что, наоборот, с ними легче: замуж не просится, и все такое. Но мне противно. Она ведь, может, от мужа ко мне в постель пришла. Только что он ее имел, а теперь – я? Противно мне это.

После сериалов Зина стала Оксанку звать ужинать с нами. Я чуял, что мной она хотела похвастаться. Вроде Оксанка как бы осуждала, а Зина надеялась, что она передумает, если со мной ближе познакомится. Оксанка отнекивалась, но потом раз осталась, потом – еще и еще.

Говорить нам за столом было не о чем, если честно. Я не какой-нибудь там актер или еще кто, чтобы их веселить. Еще Оксанка сама никогда ничего не рассказывала, а всегда ждала, пока кто-нибудь – обычно Зина – рот откроет, и тогда начинала придираться. Она старалась умнее выглядеть за чужой счет. Или просто могла посередине обеда спросить, сколько я зарабатываю. Да еще таким тоном, будто протокол пишет. Про отца выспрашивала, про маму. Почему с отцом не сужусь за жилплощадь. И получалось, что я тряпка, раз не сужусь.

Еще Зина меня все на охоту звала. Там, за их улицей, лес начинается. А в лесу, она говорила, белки и зайцы. Лично я за белками и зайцами бегать не собирался. Бред какой! Что потом с ними делать? Ну, зайца съесть еще можно, а белку? Шкуру только если выделывать. Но я не умею.

То самое ружье, оно старое было. Охотничья двустволка, дробовик. Я вспомнил армию, почистил его как мог. Зина достала дробь. Мне захотелось пострелять, и тогда-то мы один раз и сходили на «охоту». Я взял пива в банках, выпил пару и стал палить. Не очень-то попал. Ружье старое, бьет врассыпуху дробью. Правда, мощно бьет, отдача зверская. Зина же стрелять побоялась. Она от каждого выстрела подпрыгивала и повизгивала, как девочка. Смешно – тетка пятидесятник разменяла, а ведет себя как дитё. Помню, замерзли – вот и все удовольствие.

К Новому году у нас с Оксанкой завязалось. Каждую неделю она возила Зину по магазинам, где денег они оставляли – мама дорогая. Потом приезжали, и Зине надо было отдохнуть. Тут и я домой возвращался. А пока Зина отдыхала – мы с Оксанкой стали сексом заниматься. (В запись вклинилось женское покашливание.) Куда-то грубость ее подевалась – прямо как человек была. Ее грудь и попа не в пример лучше Зининых были. Я повеселел и точно решил, что свалю отсюда при любом раскладе. И скорее.

Понятно, что теперь жалею о том, что не свалил.

Случилось это все прямо 31 декабря. Оксанка приехала к Зине часа в четыре вечера. Привезла и сына. Я знал, что есть у нее шестилетний мальчишка, но не видел никогда. Оксанка приехала, вылезла из машины, вытащила пацана, он рыжий такой был, симпатичный, и сразу к Зине в комнату пошла. Мне даже «здрасте» не сказала. Я вроде обиделся. Чуть ли не в первый раз в жизни решил подарки женщинам сделать, а тут такое хамство. Зине я купил сковородку, а Оксанке – духи. Про мальчишку я даже не подумал.

Как только Оксанка так себя повела – я пошел в свою комнату, стал одеваться. Решил, что поеду по друганам. Не буду я с этими дурами Новый год встречать, пошли они к черту! И наверное, не вернусь больше. Взял деньги. Сначала что от зарплаты осталось, и заначку тоже достал. Потом подумал: я сейчас пить пойду, а вдруг и отложенные бабки прогуляю? Со мной это бывает. И, идиот, оставил деньги в своей комнате.

Сначала я поехал к одному другу, потом – к другому, нашел вроде компанию. К десяти вечера кончились деньги. А надо еще, девочки пищат, мальчики зашушукались. Не помню как, но ляпнул, что привезу всем подарки. Я сегодня – Дед Мороз. Мне тогда казалось, что ничего такого не будет, если приеду к Зине, возьму бабки и назад укачу. На такси денег не было, поперся на автобусе. Сначала я был пьяный, туго соображал, а когда к Зине приехал – протрезвел малость. Захожу, а они за столом сидят.

У Оксанки почему-то голова бинтом перевязана была. Сказала, что упала, ударилась. Зина, как меня увидела, тут же просияла. Я-то думал, что беситься она будет, а тут такой сюрприз. И мне вдруг захотелось остаться. Тут пахло хорошо – едой, выпить было что, а еще к тому же я решил, что моя заначка мне самому нужна. Кто из той случайной компании мне спасибо скажет? Они и не вспомнят, на чьи деньги гуляли.

Принес подарки. Зина сделала вид, что обрадовалась сковородке, а Оксанка только фыркнула на духи. Но вообще ничего обстановка была, душевная. Я даже заволновался, с чего бы это? Но потом понял – они ведут себя прилично ради пацаненка. Кроме того, Зина выпила и расслабилась. Хотя я знал, что еще чуть добавит и заскандалит. У нас это уже было, помню, как она спьяну кидалась на меня.

Мальчик сидел смирно, почти не ныл. За полчаса до Нового года запросился спать. Зина, хоть и основательно уже пьяная была, пошла его укладывать.

Оксанка тут говорит, что она от мужа ушла, что мать теперь ее воспитывает. Уговаривает, что надо вернуться, ведь жить надо на что-то. Тут Зина вернулась, услышала, что Оксанка говорит, – и сразу завелась. Орет на Оксану: «Дура, у тебя ребенок! Ради него терпеть надо!» Оксанка тоже орать начала: «Не твое дело! Сама от мужа ушла, не захотела с ним жить, а мне – терпеть! Сама бы и терпела!» И покатило! Я взял со стола бутылку водки и пошел к себе. Они даже не заметили. Вскоре все стихло. А через полчаса ко мне пришла Оксанка. Сказала, что Зина совсем пьяная и спит.

Пока мы в постели кувыркались, в коридоре кто-то прошел. Мы решили, что это Зина в туалет ходила. Шаги такие, будто она еле идет и качается. Потом дверь приоткрылась и – заходит она! Оксанка сразу села в постели и говорит, спокойно так: «Мама, дверь закрой!» Зина постояла на пороге, будто не понимала, что делается. Вдруг завизжала и – из комнаты. Мы как были в постели – так и остались. А что, за ней бегать? Ну и идиоты, что не побежали. Она вернулась через минуту, все так же, визжа. С ружьем. Оксанка тоже закричала, а я растерялся. Даже не подумал, что Зина стрелять будет. До сих пор не знаю, сама она его зарядила или это я еще тогда, в лесу, зарядил и так оставил. Думаю, что я его зарядил. Придурок, одним словом.

Она ружье подняла и, почти не целясь, выстрелила. Отдачей ее аж в коридор отбросило.

А я даже ничего не понял. Только поворачиваюсь – а Оксанка мертвая. Я ее тронуть побоялся, так это жутко было: минуту назад она подо мной была, царапала спину, а сейчас – труп.

Столько раз следователям это рассказывал, что от зубов отлетает. От тех показаний потом отказаться пришлось…

Помню, как тогда перепугался. Смотрю только на Зину из постели – вдруг она снова пальнет. Но она визжать перестала, красная вся стала и побежала куда-то в дом. Тут я вырубился. Оказалось, это потом я уже понял, что в меня тоже дробь попала и как-то неудачно – в шею. Крови вытекло, наверное, море. Но тогда я не понял.

Очнулся – от запаха дыма. Огня еще не было, но воняло страшно.

Зинка, поняв, что натворила, решила дом сжечь. Но и это я тоже потом узнал. Тогда только сообразил, что надо бежать отсюда как можно скорее. А на улице зима. Слез с кровати, похватал одежду, влез в штаны, ботинки на босу ногу напялил, даже куртку схватил… Если бы я тогда не оделся, то никто бы не поверил, что я вор, который в окно влез.

Поворачиваюсь – а на пороге мальчик стоит и на маму смотрит. Я его схватил – и побежал к выходу. Где-то в доме я слышал крики Зины – она, наверное, внука звала. Но я ее искать не стал, мне плохо самому было. Крикнуть ей, что мальчик у меня, тоже не мог – дым почти задушил.

У Зины дом старый был, там комнаты все проходные, кроме двух – ее спальни и той каморки, где я жил. Ее комната была с одной стороны дома, а моя – с противоположной. А между ними – проходные. Мне до двери надо было всего две такие маленькие комнатки пробежать. Они горели уже по-настоящему. Мальчишку я под курткой держал, а сам гари надышался, а тут еще кровь из меня продолжала литься. Поэтому я-то из дома выскочил, а как вдохнул свежего воздуха – так и снова сознание потерял.

Ну, остального я уже не видел. Узнал потом, что там сразу, как только дом загорелся, соседи собрались, пожарных вызвали, скорую. Зина тоже из дома сама выскочила, а потом у нее инсульт случился.

Меня арестовали прямо в больнице. Зину тоже в больницу увезли.

Ну и вышло потом, на суде, что я – вор и поджигатель. Люди, соседи то есть, сказали бы, что я у Зины жил, но их даже на суд не вызвали. Она сама-то показания в больнице дала. По ее словам выходило, что она меня в первый раз увидела, когда я уже Оксану застрелил.

Меня засудили. Просто как быдло. Потому что у меня и адвоката нормального не было. Сука какая-то приперлась, что-то бредила на заседании. Я признался в содеянном, только чтобы меньше дали.

Витек мой меня не бросил. Он дал взятку кому-то, и его ко мне пустили, в следственный изолятор. Я не говорил, что его брат в тюрьме сидел? Нет? Ну, так брата его посадили за драку. А в драке участвовал сын какого-то начальника гродинского. Парня кто-то ножом пырнул, он в больнице и умер. А на Витькиного брата это спихнули. Витька интересовался делом брата, даже людей нашел, которые ему объяснили всякие вещи: как можно человека в преступника превратить, а как можно отмазаться от мокрухи. Так Витька, когда я ему свою историю рассказал, сделал такой вывод: кто-то это подстроил. Все знали, что я с Зиной жил, на руках моих пороха не было. Ну, много еще чего. А кто мог все это подстроить, как не этот козел со своей адвокатшей? На Зину я не в обиде. Она – баба, дура старая. Виноватым считаю Оксанкиного мужа. Он не хотел, чтобы знали о том, что его жена со мной спала. Я ж говорю: кто он, а кто я?»

Запись кончилась. Я достала диск из плеера и долго стояла, держа его в руке. Что мне теперь со всем этим делать?

Остаток ночи – а запись я слушала несколько раз с одиннадцати вечера и до двух утра – я лежала без сна. «Ник не убивал Оксану! – крутилось в моей голове. – Господи, неужели же он не знал этого? Не мог не знать. Скорее всего, показания Ника, которые дурочка Таня утащила из дома Арнаутовой, не были поводом для шантажа. Ник соврал, что Жанна его шантажировала. Он просто бросил меня ради нее. Господи, что же это?»