Текст книги "Убийца в фамильном гнезде"

Весь вечер я провела с вещами Ветки. Рассматривая платья, украшения, духи, косметику, сумки и студенческие учебники сестры, я думала о том, что сейчас самое время опять начать новую жизнь. Возможно, я слишком молода для того, чтобы в третий раз менять коренным образом буквально все, но что же делать, коль моя дорога жизни никак не находится?

На прощание мне надо будет только поговорить с Ильей. Я расскажу ему, кто я и что нас связывает на самом деле. Я попрощаюсь с ним и постараюсь, если не забыть, то хотя бы как-то смириться с тем, что он сделал. Упрекнуть я могу его только в одном: почему он не отвез в больницу вместе с Костей и мою сестру? Он мог, хотя бы, вызвать скорую сюда, домой! Ну почему он позволил ей умереть одной?

Оправдать его могла только его же меткость…

Но часть моего разума не хотела принять сказанное Никитой на веру. В голове все время всплывали всякие вопросы, которые требовали ясных ответов.

Я посмотрела на часы: было около пяти вечера. Какой сегодня день? Да, понедельник. Значит, нормальные люди сейчас работают. И тогда я набрала номер Павла Петровича Седова. Он ответил мне тут же, очень внимательно выслушал мою просьбу – снова уточнить, кого в тот вечер не было в “Теремке”?

Следователь, не без раздражения, ответил, что в поместье в тот вечер не было только Андрея Викторовича. Но мне это было известно. А их управляющий, Илья? Где был он? Павел Петрович уверенно сказал, что и управляющий поместья находился в доме. Без десяти одиннадцать вечера его видела повариха Зоя Павловна, а поздно ночью, в двенадцать тридцать или около того он курил в парке с Эльвирой Томской. И, напомнил мне Седов, от поместья в ту ночь машины не отъезжали.

И вот теперь мое сердце забилось. У меня оставалась надежда!

Господи, пусть только не Илья убил Вету, только бы не Илья!

34

Утром в дверь Костиной квартиры позвонили. Это был Валерий Викторович. Он приехал специально за мной, потому что дед вчера вечером заставил отвезти себя в поместье, а с утра требует меня и не желает ничего знать.

Собиралась я недолго. Мне и самой надо было скорее поговорить с Ильей. Почему я вчера осталась в городе, зачем? Я бы и так догадалась позвонить Седову, я бы и так поняла, что Никита опять что-то мутит, но я бы увидела его, я смогла бы с ним поговорить.

Было около восьми утра. Город еще спал и солнечный свет не коснулся грязных улиц, пыльных крон бедных городских деревьев, тусклых крыш домов. В городе ты совершенно забываешь, как на самом деле выглядят рассветы и закаты. Ты забываешь, что где-то существуют такие вещи, как горизонт, огромные, будто плошки звезды, ветер, пахнущий вовсе не пирожками из столовой военного училища.

Валерий Викторович – а стоило ли сомневаться? – всю дорогу трещал про свой футбол. Думаю, он ни сном, ни духом не подозревал, что мог в свое время по пьяному делу ляпнуть нечто, что послужило причиной смерти его младшего сына.

«Но это только в том случае, – сказала я себе, сохраняя оптимизм, – если Костю убил Илья, а это еще не факт».

…Дед лежал в кровати. Выглядел он, прямо сказать, паршиво.

– Что же вы, Виктор Иванович, – не скрывая упрека, сказала я, – сами чуть не отдали богу душу, да еще и меня подставили?

– Фу, – слабо рассмеялся дед. – Фу, перестань. Это не от таблеток.

– Да?! А Илья меня так воспитал по поводу…

– Да, ладно, – отмахнулся старик Цирулик. – Все это ерунда. Тут другое, Веточка. Выяснили мы, кто Костика и твою сестру застрелил.

Я решила, что надо предупредить объяснения:

– Если вы о том, что вчера мне Никита рассказал, то…

– Да, – кивнул дед. – О том.

– Виктор Иванович, я у следователя уточнила: Илью видели в доме около одиннадцати вечера и в половину первого ночи. Моя сестра умерла в промежуток между двадцатью тремя с четвертью и двенадцатью часами. А от поместья до Костиного дома езды – больше часа… и никто в тот вечер отсюда не уезжал. Кроме Андрея Викторовича, да и то, он раньше уехал.

Дед сел на постели, поправил на себе пижамный жакет, почесал растрепанный седой затылок. Он хотел что-то сказать – и не решался. Торопить его мне не хотелось. Я чувствовала, что у него в рукаве козырная карта, но видеть ее не хотела.

– Деточка, это если на машине по дороге ехать – час. А вот если верхом через гору – за двадцать минут до города доберешься.

Я пыталась сопротивляться:

– И что, Илья прямо на лошади к дому Кости подскакал? Да и как он Костю в больницу вез? Через седло положил?

– У него прямо за горой частный дом. Каждое лето там живет его сестра с мужем и детьми. А в остальное время года дом пустует. Он мог во дворе того дома оставить лошадь, пересесть на машину или такси поймать – и через пять минут, а то и меньше… Ну, ты понимаешь. Кстати, Костю до больницы доставили на его же машине, на Костиной. Это милиция установила. Отпечатков пальцев там нет, конечно. Но это Илья сделал. Никита прав, ты его слишком мало знаешь, а ведь он может и взбеситься. Так уже было, поверь мне.

– С теми рэкетирами?

– Да, – снова откинувшись на подушке, дед потер глаза. – Тебе Илья рассказал?

– Кажется, не все…

– Понятно. А я в том деле не меньше Ильи испачкался. Однажды, ко мне приехал Валерка – папа спасай моего друга! Я хорошо знал Илью и решил помочь. Мы отправились на то кладбище, где Илюхина жена была похоронена, и где он работал. А там – просто бомж бродит, дикий человек! Он пил, как лошадь, бородой зарос, не мылся. И напьется – идет на могилу жены, как собака на могилу мертвого хозяина, ложится и там спит. Сплю только с женой, говорил. Это он еще и шутил! Ох, Ветка, такое я там увидел, что мое сердце чуть не разорвалось. Я его сюда приволок, дал ему вилы и поставил в конюшню – чисть, говорю, это тебе трудотерапия. Он почистил день, а ночью на могилу к жене удрал. Вот так и смылся – верхом через гору. Он всегда лошадей любил, и ездил не хуже какого казака. Я его снова привез домой. И он снова день работал, а ночью сбежал, стервец. И так день за днем. Напивался, буянил, все было, но я его держал за яйца! Не мог я позволить, чтобы такой парень на могиле сдох. Это долго у нас продолжалось. Наконец, однажды, он сказал мне, чтобы я оставил его. Он все равно жену не забудет и не простит себе, что она при нем умерла, а он ее не спас. И еще сказал: если бы я нашел тех ублюдков, да свел с ними счеты – я бы смог себе позволить жить дальше. Иначе – хочу умереть. Так и говорил. И я… у меня были свои люди в криминальных кругах, ну и сдали мне их. А те твари уже не только честным людям на горло стали, они уже и кое-кому из своих помешали. А иначе их бы мне не достать. Да… А в качестве бонуса мне дали пистолет. Сказали – чистый. Но надо после работы его скинуть: выбросить так, чтобы не всплыл. Я дал пистолет Илье и сказал, где искать добычу. Вернулся он через сутки – сломана рука, челюсть, два ребра… Он не смог их просто расстрелять, он в честный бой ринулся. Но глаза у него были живые. Понимаешь?

– Я хочу его видеть, – сказала я, вытирая слезы. – Пожалуйста!

– Деточка, он уехал. Не надо вам больше встречаться.

35

Старик Цирулик указал мне на шкафчик, стоявший в углу за креслами:

– Там вишневая настойка, это Зоя Павловна у нас готовит, ты налей себе рюмочку. Да не строй из себя хорошую девочку! Со мной можно не стесняться.

Никогда раньше я не пыталась заливать свои горести алкоголем, но деду подчинилась. Однажды, когда нам с сестрой было лет по пятнадцать, мы в шутку подрались. Я надвинула Ветке на глаза ее модную кепку, а она, наугад, пнула меня кулаком в солнечное сплетение. На секунду мои дыхательные центры оказались парализованы, кажется, остановилось даже сердце. Но когда я смогла вдохнуть, а сердце снова толкнуло кровь по сосудам, я ощутила удивительное, ни с чем не сравнимое счастье жить. Сестре я, конечно, отомстила, закинув на этот раз кепку на дерево, но ощущение от ее удара запомнила навсегда.

Ярко-красная жидкость, наколдованная Зоей Павловной, была напитком не для девочек. Это была предельно крепкая, хоть и очень ароматная дрянь, которая заставила меня со всей полнотой вспомнить ощущение сестринского пинка в грудину и почувствовать, что свою жизнь не так просто скатать в рулон и засунуть под кровать. Что бы ни случилось, придется дышать и принимать решения. Придется находить выход, иначе не бывает.

– Илья сюда больше не вернется, – произнес дед с печалью. – Но и ты должна кое-что пообещать мне.

– Куда он уехал?

Старик Цирулик все ходил кругами, как Альхан вокруг обеденного стола, словно желая заморочить мне голову.

– Он уехал из страны, то есть, уедет в ближайшем будущем. Но ты должна пообещать, что не сдашь его в милицию. Он совершил преступление, но он мне как сын и я никогда не позволю ему сесть в тюрьму. И неважно, что Костя мой внук, и неважно, что он в тебя стрелял. Да и смерть Эльвиры на нем. Но больше мы вспоминать об этом не будем.

– Но…

– Не будем. Пообещай мне, что никогда больше не встретишься с Ильей и не позволишь ему переступить порог моего дома.

– Я так не могу…

– Ты должна.

Дед поджал губы. Было ясно, что возражать бесполезно. Во всяком случае, теперь. Он был из той породы людей, с которыми трудно спорить, ведь они всегда знают наперед, что ты скажешь. Их нечасто удается удивить, но я была уверена, что сейчас именно тот самый случай.

– Ладно… – говоря это, я скрестила пальцы у себя за спиной: есть вещи, в которые никто не должен совать свой нос. – Виктор Иванович, кое-что еще.

– Что, деточка? – дед внимательнейшим образом наблюдал за мной, – ты хочешь, чтобы я оградил тебя от Никиты?

– И это тоже.

– Он женится на дочери директора молзавода, – сообщил мне дед, причем я была уверена, что ни будущий жених, ни будущая невеста еще не знали, что их судьба решена. – Мы с Евгением Николаевичем – это папа невесты, я вас познакомлю – кое-что тут затеяли. Я прекращаю производство молочной продукции в своих цехах, распродаю оборудование, расформировываю точки, вливаю деньги в его молзавод и мы укрупняем его производство. Я позже расскажу тебе всю схему. Ну, а Никита возглавит молзавод со временем. Пусть живет в городе. Продадим Костину квартиру, если ты не против, это ведь твоя квартира.

Я сделала еще один глоток красной дряни, судорожно вздохнула и засмеялась.

Дед неожиданно посерьезнел:

– Итак, я прекращаю всю эту мышиную возню с завещанием и объявляю тебя единственным своим наследником. Ты согласна?

Мой смех тоже оборвался.

– Виктор Иванович, мое сердце разбито. Я не могу и не хочу оставаться тут, да еще и брать на себя такую ответственность.

– Я всему тебя научу и найду тебе помощников, которые смогут дать хороший совет. Неважно, что ты ничего не понимаешь в сельском хозяйстве, неважно, сколько тебе лет. Ты думаешь, я сам что-нибудь смыслил в коровах и зерне, когда стал председателем колхоза в свои четырнадцать годков? Я был городской мальчик, но шла война, и надо было идти на село, растить хлеб, чтобы было чем солдат кормить…

– Но ведь сейчас не война.

– Всегда война, Нета. Всегда. И я точно знаю – ты любишь мой Теремок. Это твой настоящий дом, это место, где по-своему ты будешь счастлива.

Он помолчал немного и добавил:

– А люди с разбитым сердцем – самые лучшие работники, которых я видел. Поверь мне, деточка.

После разговора с дедом у меня возникло смутное желание выйти в поле на закате, взять в ладони ком земли и сказать: «Я больше никогда не буду голодать!».

Часть III
Райские кущи

1

Годовщину со дня смерти деда мы отмечали в узком семейном кругу.

За столом, накрытым Зоей Павловной очень торжественно, сидели Валерий Викторович с Русланой, Андрей Викторович с Анной Семеновной, Виолетта со своим мужем Тиграном, а также наш адвокат Борис Игоревич Айземан и наш бухгалтер Семен. Тут же находился и Никита со своей беременной женой Оксаной и тестем Евгением Николаевичем.

Глядя на Оксану и ее отца, странно было сознавать, что видишь дочь и отца. Она была довольно высокой девушкой, скорее склонной к худобе, а Евгений Николаевич – маленьким толстяком, похожим на Карлсона, который живет на крыше.

А на дворе снова был май, и снова я ощущала себя на пороге каких-то событий.

От даты моего официального вступления в должность хозяйки “Теремка”, прошло пять лет. Эти годы дались мне совсем не так легко, как обещал дед. В первое время я была убеждена, что старый Цирулик ошибся во мне, потому что и помощница я была никудышная, и в будущем ничего хорошего обещать не могла. Помню, что при всей своей любви к этому месту, особенному, уникальному, связанному для меня навсегда с Ильей, я не могла его понимать в том смысле, в котором понимал его дед. А именно – знать, как это все работает.

И тогда дед нанял на работу, мне в помощь, троих человек: агронома, адвоката и бухгалтера. По ходу дела к команде присоединился в качестве критикана и консультанта Никита.

Сейчас наш агроном Геннадий Васильевич Костричкин был за границей, в Германии. Его интересовали какие-то добавки для овощей, которые выращивались у нас в теплицах. Семен сидел за столом как раз напротив меня, а Айземан – по левую руку от Русланы. И если персона бухгалтера была мне вполне симпатична – он был уютным хитрым толстяком лет тридцати пяти, умевшим складывать, вычитать и делить в мозгу невероятные цифры, но совершенно не способным общаться с живыми людьми, то к адвокату я до сих пор относилась с недоверием.

Айземан был примерно того же возраста, что и Семен, но строен, хорош собой и влюблен в свое отражение. Он писал какие-то эротические эссе, которые собирал в книжечки и публиковал за свой счет. Свои сборники он дарил вместе с визитками, что немного смущало не только невинных девушек, но и людей с завидным сексуальным опытом.

Появившись в нашем поместье впервые, он за пять минут заработал пощечину – от меня и ключ от комнаты – от Русланы. Они и сейчас встречались, причем несколько лет я терпела Бориса Игоревича в семье только ради Русланы. Ее Артурчик как раз умер от передозировки. Но со временем, я поняла, почему дед нанял этого озабоченного типа заниматься всеми нашими юридическими вопросами. В юриспруденции Айземан был уникальнейшим специалистом, дальновиднейшим стратегом и ловчайшим тактиком. Приходилось считаться.

За эти пять лет все члены семьи пережили какие-то перемены.

Валерий Викторович разлюбил футбол, бросил свою команду и полюбил горные лыжи. Теперь дома он бывал только наездами, что Руслану и Айземана чрезвычайно устраивало.

Андрей Викторович, как мы с дедом выяснили три года назад, расстался со своим прежним любовником. С помощью Айземана, он выселил парня из квартиры и отобрал все, в том числе и машину. Отец Евстратий не просто расстался с бывшим возлюбленным, он наказал его за предательство, ибо однажды застал неверного в постели с девицей. Кто ж это потерпит?

Анна Степановна была уже не в курсе всех этих событий. Пожалуй, личная жизнь мужа перестала ее интересовать. Она старела, наслаждаясь беспечной жизнью приживалы в чужом доме, пальцем о палец, не ударяя ради блага окружающих и не думая о будущем. Ее растительное существование мне надо было поддерживать, как бы это меня не раздражало. Таково было условие деда: заботиться об иждивенцах.

И Виолетта это знала. Поэтому, на третий день после смерти деда она появилась в поместье со своим женихом – сыном того самого Артурчика, любови всей жизни нашей Русланы. Меня поставили в известность, что свадьба будет в поместье. И я организовала ей эту свадьбу, с изумлением ощутив что-то вроде чувства удовлетворения. Вот именно это, наверное, и имел в виду дед, когда говорил, что его наследник должен получать удовольствие от управления поместьем, а не тянуть лямку.

Впрочем, за те четыре года, которые я провела рядом с дедом, обучаясь всему, чему могла обучиться, я и сама очень сильно изменилась. Мне стало нравиться работать с людьми, которые были намного старше меня. Был особый кайф в том, чтобы заставить их относиться к себе серьезно. Для этого приходилось думать головой, советоваться с дедом, Айземаном, Семеном и даже Никитой, но когда мне удавалось заставлять слушать себя взрослых дядек в дорогих костюмах, я торжествовала.

И дед хвалили меня, а это было очень приятно.

Долгое время я не могла видеть Никиту. Меня тошнило от одного вида его невысокой жилистой фигуры, от одного взгляда его черных безумных – в моем понимании, конечно – глаз. И он держался со мной тоже по-особенному. Ему приходилось мириться с волей деда, и Цирулик-младший ненавидел меня, как темную лошадку, которая увела у него из рук заветный приз. С другой стороны, эта дикая страсть, объектом которой мне выпало стать, уравновесила его ненависть.

Никита долго мотал мне нервы: то привозил мне огромные букеты и просил выйти за него замуж, то преднамеренно вводил в заблуждение, выставляя дурой в глазах тех самых дядек в костюмах. Мы ссорились, и он целовал и выкручивал мне руки.

Наконец, дед запретил внуку приезжать в поместье, если он не поклянется раз и навсегда относиться ко мне «как к сестре и другу». Это была собственная формулировка Виктора Ивановича. Никита, услышав это, швырнул свой мобильный об стену, но смирился. С тех пор мы сосуществовали в состоянии хрупкого равновесия, холодной войны и сексуального противостояния, зачастую просто вынужденные становиться на одну сторону баррикады.

Год спустя после моего поселения в этом доме, дед вынудил Никиту жениться на Оксане, той самой дочери директора молзавода. Как ни странно, мы с ней даже поладили, наверное, потому что Виолеттка возненавидела жену Никиты с самого первого взгляда. Наше мимолетное знакомство с Оксаной, когда я выступила в роли журналистки, мы не вспоминали. Думаю, она просто забыла о какой-то девушке с диктофоном.

За обедом в честь Виктора Ивановича Цирулика солировал Айземан. Он поднял три тоста в память о покойном главе семейства, поделился своими воспоминаниями о нем, отметил, что новое поколение достойно несет, поднятый стариком Цируликом, стяг и не забыл припомнить свои личные заслуги в нашем общем деле. Остальные члены семьи и гости только поддакивали, отдавая должное блюдам на столе.

Когда велеречивый адвокат немного проголодался и взялся за свой суп, Никита сказал:

– Нам нужно кое-кого пригласить на шашлыки, да, Евгений Николаевич?

– Да, – подтвердил его тесть. – Надо серьезно заняться распространением продукции нашего молзавода. Вот хороша же сметанка! – он поднял ложечку со сметаной на уровень своих глаз и просиял довольной улыбкой. – А универсамы не берут ее у нас!

– Мы позовем директора первого универсама с семьей, – продолжал Никита. – Если он возьмет наше молоко, то и другие это сделают. Нета, тебя устраивает суббота? Ты не смогла бы все подготовить?

– Конечно, – согласилась я. – Где?

У нас был специальный шашлычный двор, но там мы сдуру затеяли там ремонт – прямо весной, когда всех вокруг тянет на природу. Ремонт, увы, затянулся.

– Если погода будет хорошая, то устроимся возле поля, где были раскопки. Там в лесополосе есть кострище.

– Как скажешь, Никита.

2

После совместного поминального обеда в мой кабинет, который раньше был кабинетом деда, вошла Оксана. Я серьезно здесь обосновалась, хотя почти полностью сохранила прежний антураж, оставив даже портрет Марии Цирулик, напоминавший мне о делах давно минувших дней. Только вместо кровати деда я поставила кресло-качалку и столик для фруктов. Довольно долго комната сохраняла запахи, присущие Цирулику-старшему – старости, дорогого парфюма, лекарств и запаха кожи от его папок с документами. Но потом он развеялся. Думаю, что в этом кабинете теперь пахло мной: духами, кофе, лошадьми, сигаретами и глянцевой полиграфией, потому что я полюбила листать гламурные журналы.

– Я привезла тебе книгу, которую ты просила, – Оксана протянула мне очень солидное неформатное издание в твердой обложке.

– Спасибо, – ответила я, небрежно положив книгу на свой стол. – Садись. Ты как себя чувствуешь?

– Нормально, – она небрежно пожала плечами. – Никита увидел эту книгу и взбесился. Хотел ее порвать.

– Не обращай внимания, – посоветовала я. – У него мерзейший характер.

Оксанка покрутилась у зеркала, которое я тоже добавила в обстановку комнаты, достала из кармана помаду и выпятила губки. Мазок кисточкой, другой…

– А что, это правда, будто вы с Никиткой трахались?

Я ответила сдержано, выразив тоном осуждение ее формулировки:

– Да, у нас был роман.

Она пожала плечами, словно не желая оправдываться, и вышла. А я взяла книгу в руки. Меня охватило такое чувство, будто я вторгаюсь в чужие пределы, подглядываю за кем-то, и даже шпионю. Чувство было ничем не обосновано, ведь книги для того и пишутся, чтобы их читали. Да никто и не описывает в своих книгах всю свою подноготную.

Я перевернула книгу обратной стороной и увидела его фото. Больше всего я опасалась увидеть улыбку, но на фотографии он не улыбался. Вглядевшись в его лицо, я поняла, что вспышка улыбки ослепила фотографа после щелчка фотоаппарата.

«Илья Захаров, российский путешественник, писатель. Побывав в самых отдаленных уголках нашей планеты. Илья Александрович…». Дальше я читать не стала, вернув книгу на стол. Фотографией вниз.

Два года назад, или может, чуть раньше, я увидела рекламу первой книги Ильи об Индии и второй – о Китае. Конечно, я не сразу сообразила, что российский путешественник, побывавший и там и сям – это тот самый мужчина с поводком. Но потом до меня дошло. Книга, которая лежала у меня на столе, описывала год жизни Ильи на необитаемом острове в Океании. Это было уже третье опубликованное путешествие Ильи Захарова, изданное очень солидным российским издательством. Первые две книги я не стала покупать из соображений обычной трусости.

…Если честно, то самым трудным в начале моей первой пятилетки в поместье была попытка справиться с жуткой тоской по Илье. Я только что потеряла сестру-близнеца, мне и так было тяжело, а тут еще оказалось, что Вету убил единственный мужчина в мире, который сумел дотронуться до моего девичьего сердца. Ну, как такое могло случиться? Это же полный бред!

Временами я позволяла деду убедить себя в том, что Илья – убийца и недостоин никаких добрых чувств, а уж тем более, любви такой хорошей девочки, как я. Но стопроцентно верить его словам я не могла. Если бы мы могли поговорить, если бы Илья только сказал, что он сделал то, что сделал!

Если бы я могла сказать ему… А что бы я сказала ему?

Долгими ночами я придумывала эти слова, пока не иссякло само желание их произносить. Иногда во мне вновь вскипал этот душещипательный и бессмысленный внутренний монолог, но теперь все реже.

Конечно, я пыталась ему позвонить, найти его дом, который, по словам деда, должен был находиться где-то в той части Гродина, которая была за горой, отделявшей поместье от города.

Телефон Ильи мне сказала Зоя Павловна, но абонент находился вне зоны связи. Адрес Ильи я узнала в справочной службе, но дом был заперт, хотя, по словам того же самого Виктора Ивановича Цирулика, летом в нем должна была жить сестра Ильи со своей семьей.

Однажды, в первый год своей жизни в Теремке, я сбежала оттуда. Ночью, пешком, в грозу. Как в дурной мелодраме я, рыдая, шла по дороге, даже не думая, куда я иду и зачем. Никто не погнался за глупой беглянкой, потому что не было ни повода, ни предлога для бегства.

В ту ночь меня подхватила попутка – какой-то дядька возвращался из командировки. Он только открыл передо мной дверь и стал ругаться – как можно молоденькой девушке, в такую погоду, одной, бродить по дорогам? У него тоже есть дочь, и она… Всю дорогу до Гродина я слушала истории про его непутевую дочь.

У меня был ключ от Костиной квартиры, и я осталась там до утра. Читала письма сестры, пила горячий чай, плакала и мечтала снова уехать в Париж. На горе мне попался тот отрывок из ее письма, где она вспоминала, как мы с ней мечтали о будущих своих возлюбленных. Ужас заключался в том, что каждая из нас нашла свою мечту, а в итоге Вета мертва, а я брожу по земле как живой мертвец.

Утром, после ночи, в которую по обыкновению снилась только темнота, приехал Валерий Викторович. У него всегда получалось привозить меня в сложные моменты к деду. Получилось и на этот раз.

Тренер, как всегда, похожий на напыщенного сноба, говорил слова, совсем не ожидаемые от него:

– Неточка, тебе лучше вернуться. Ты теперь любимая папина игрушка, так что даже не стоит сопротивляться. До тебя были и другие – я, Илья, Костя. Дед никогда не отпустит тебя, пока не наиграется.

И это меня убедило.

3

Надо было заниматься делами.

Я собиралась съездить в яблоневый сад, посмотреть, как идет опрыскивание деревьев. В прошлом году весь урожай яблок, который еще до созревания я продала на комбинат, выпускавший соки, сожрала какая-то тля. А я взяла аванс за яблоки и потратила его на новое оборудование для пекарни в Белых камнях. За неделю до сроков поставки яблок на комбинат мы с Геннадием Васильевичем поняли, что попали: все яблоки были червивыми, да к тому же покрыты какой-то черной гадостью. Пришлось купить нужное количество яблок в соседнем колхозе, причем по приличной цене, которую остаток от аванса и наполовину не перекрыл. Словом, с этими яблоками у нас были одни убытки.

Осенью я предложила весь сад срубить, деревья сжечь, а на месте сада посадить кукурузу. Но наш Геннадий Васильевич придумал, как бороться с нечистью, то есть с этой тлей. Он нашел чудо-химикаты, абсолютно экологически чистые (если вы можете в это поверить), разработал великий план битвы за урожай, а сам укатил за границу. Контролировать ход тотального уничтожения личинок агроном поручил мне.

Я пошла в свою спальню, влезла в джинсы и водолазку, свистнула собаке и пошла в конюшню за Вишней.

…Дед мне как-то сказал, что я пытаюсь быть похожей на Илью, что я переняла его манеру одеваться, ходить по поместью в сопровождении афгана, много ездить верхом, разводить по ночам костры. Так ведь я не видела другого образца для подражания – я заняла место Ильи, работала, как и он, за стол и кров. На кого еще мне быть похожей?

Теперь у меня был мой собственный афган, который заменил ушедшего с Ильей Альхана. Акбей был почти таким же крупным, но, в отличие от голубого домино Альхаши, он был палевый, с черной маской на морде, и коричневым тугим колечком на хвосте. Акбей бегал еще резвее Альхана, но был более равнодушен к кошкам, поэтому несколько зверей этой породы у нас в Теремке все-таки прижились.

В целом, моя борзая переняла все привычки борзой Ильи, только из-за моего мягкого характера он вырос еще хамовитее Альхана, причем раз в десять.

Например, Бей спал только у меня на кровати. И ничего сделать с этим я не могла. Приходилось купать его чуть ли не ежемесячно и мыть лапы каждый вечер. Воровал он также профессионально, как и Альхан, да и техникой зомбификации владел виртуозно. С ним рядом просто невозможно было есть – куски исчезали с вилки по дороге от тарелки ко рту.

Для профилактики воровитости и хамовитости я стала запирать Бея в своей комнате на время семейных обедов. Бей жутко обижался, выл, царапал когтями двери и драл в клочья мои домашние тапочки. Когда я открывала дверь, он, не разбирая дороги, мчался на кухню, чтобы своим жадным носом вынюхать всю посуду, а своим алчным языком вылизать все тарелки. Тут в битву за порядок вступала конница: то есть, Зоя Павловна.

Глядя на Бея, я часто припоминала разговор с заводчицей афганских борзых, у которой я его покупала. В момент той памятной беседы я была занята выбором щенка.

Маленькие афганчики на удивление страшненькие, настоящие гадкие утята. Из-за того, что у малышей гладкая щенячья шерстка и мордахи в форме лаптя, они выглядят как помойные дворняжки. Мой будущий пес волшебной красоты был самым несуразным из всего помета, наверное, потому что был крупнее других, и его лапы казались особенно мощными по сравнению с тощим тельцем.

– По собаке всегда можно судить о характере хозяина, – делилась опытом заводчица, почесывая брюшко сестры Акбея. – Тяжелых бойцовских собак, все-таки, заводят люди с комплексами, трусы и те, кто хочет подавить и подмять всех и каждого. Болонок берут в дом общительные и добродушные люди, пуделей выбирают те, кто любит воспитывать, поучать. Охотничьи собаки чаще всего живут у романтиков.

– А кто покупает афганских борзых?

– О, это люди особенные. Очень свободные или мечтающие о свободе. Эстеты, поклонники искусства, творческие люди. Иногда они безответственны, иногда слишком эгоистичны…

– А может хозяин афганской борзой быть убийцей?

– Нет, – заводчица подумала немного, и добавила: – Никогда бы не поверила в это.

Но ведь официальным хозяином Альхана был не Илья…

И еще я пересела на Вишню. Она была гораздо норовистее моей Анапы, но я вбила себе в голову, что буду ездить только на ней и все. Как только я селя на нее, Вишня взбрыкнула, чуть не сбросив меня, а во вторую мою поездку ей блестяще удалось реализовать свой план, уронив меня на траву. Было очень больно, синяки не заживали целый месяц, но я не сдалась.

Она и сейчас могла в любой момент отмочить что-нибудь неприятное – понести, отказаться перепрыгивать через поваленное дерево или лужу, попытаться укусить меня за ногу, когда я была в седле, но это были мелочи. В принципе, с ней, как и со всем поместьем, я справлялась.

Не успела я выехать из конюшни, как зазвонил мой мобильный. Это был Никита. Он просил, чтобы агронома в аэропорту встретила я. Видите ли, он очень занят на своем молочном заводе.

Геннадий Васильевич должен был прилететь в аэропорт в восемь вечера, так что время у меня еще было. К тому же, первый вопрос Костричкина будет о яблоневом саде, значит, надо узнать, как поживает наша тля. Надеюсь, плохо.

…К аэропорту я подъехала без пятнадцати восемь. На стоянке, которая в моем детстве была такой огромной, а сейчас – такой маленькой, я оставила машину и направилась в здание пассажирского терминала.

Аэропорт наш строился для нужд химического завода. В середине прошлого века предполагалось, что к нам будут толпами летать гости и коллеги со всей великой и необъятной Родины, и даже импортные товарищи. До восьмидесятых так и было, но потом, когда завод был закрыт, сначала на четверть, потом на половину, а затем и совсем, аэропорт тоже зачах. Неуверенное возрождение воздушного сообщения в нашей части страны чуть-чуть оживило и обстановку в аэропорту города Гродина. Но так, чуть-чуть.

Встречать агронома у трапа самолета я не собиралась. Все прибывшие пассажиры обязательно попадали во второй зал аэровокзала, где обычно уже суетились их родные, близкие и коллеги. Там я и устроилась с книгой Ильи Захарова. Писал он увлекательно, поэтому Геннадия Васильевича я благополучно проворонила. Это мне грозило нравоучениями от Никиты, ведь сейчас Костричкин будет ему названивать и жаловаться, что его не встретили.