Текст книги "Охота на рэкетиров"

– Зачем, типа?

– Кто его знает…

– Ну, с этим ясно. Эдик-то как?

– От раны почти оклемался. Ходит с трудом, но жизнь вне опасности, слава Богу. Жениться, похоже, надумал.

– На сестричке, типа? – по Атасову было не видно, чтоб он особо удивился.

– Откуда ты знаешь?

– Ну не на докторе же, – развеселился Атасов, – доктор для Эдика староват, и потом, типа, это не в Армейца духе, – улыбка сползла с лица Атасова. – Тяжелые раны располагают к переосмыслению всей жизни или хотя бы какой-то ее части. Это логично, типа. Как физические, так и душевные, Бандура. Я в эту дыру чертовую прямо от могилы Гримо прибыл. Если, типа, гандэлыка по пути не считать. И так мне все опостылело – только и мечтал, как бы быстрей сливу залить. Думал, дня хватит, а целых семь пролетело… И ничего тут не попишешь. Влезть в бутылку всегда проще, чем из нее, типа, выбраться.

– «Альфа Ромео» твоя?

– Гамлета. Упокой, Господи, его, типа, душу. Единственное, типа, что на станции не погорело. – Атасов отмахнулся, – Баста, Бандура. Давай, типа, рассказывай, что там, в Киеве творится?

– Много чего творится. – Андрей потер лоб, толком не представляя, с чего, собственно, начать.

– Начни с начала, типа. Как незабвенный Леонид Ильич. Я же начну вот с чего, – Атасов взял в руку бутылку, – вариант, типа, проверенный.

– Если ты планируешь кое-что от меня услышать, то я, пожалуй, пас, – Андрей накрыл ладонью стакан. – И так чувствую – перебор. Запасись лучше терпением, и покрепче держись за стул.

– Даже так?! – Атасов закурил сигарету и критически прищурился, – Тогда я весь внимание, Бандура.

Андрей приступил к рассказу. Он все говорил и говорил, нанизывая события одно на другое, как цветные кругляшки в детской пирамиде. Атасов сидел себе молча, хмурился, но не перебил рассказчика ни разу. Когда Андрей закончил, Атасов так и не проронил ни слова.

– Ты не заснул, часом?

– Да нет, типа.

– Что скажешь?

– Что тут сказать? Ничего, типа, хорошего.

– Аньку жалко…

– Жалко, типа. Посмею, впрочем, предположить, что выйди она за инженера, типа, то, пожалуй, пожила бы подольше… Хотя, безусловно, куда как менее ярко…

– Что ты имеешь в виду? – вытаращил глаза Андрей.

– То, типа, – раздраженно проговорил Атасов, – что каждый хорошо знал, на что, типа, шел. И Анна, и мы все гамузом. Не на службу к Матери Терезе записались, поди. И нечего из себя, Бандура, дурака строить. Не Протасов, в самом деле!

Андрей опешил. Нельзя было сказать, будто горькая участь Анны Ледовой разбила его сердце, но вот показной цинизм Атасова зацепил весьма чувствительно. Андрей сделал паузу, но Атасов от комментариев воздержался. Андрей решил больше не касаться этой темы и заговорил о смене власти, случившейся в столице. Ему очень хотелось услышать мнение Атасова, но тот молчал как рыба. Бандуру это здорово сбивало с толку.

– Артем Павлович теперь у нас за босса, – неуверенно заговорил Андрей, ощущая, что слова звучат наивно, если не по-дурацки. – При нем будет спокойнее.

– Ты так думаешь? – обронил Атасов с сомнением.

Андрей снова растерялся:

– Ну… конечно… нам, по-моему, крепко повезло. Проведай Ледовой о наших проделках… – и никто не узнает, где могилка моя… Разве я не прав?

Атасов только вздохнул.

– Ты считаешь, Ледового не Анна пристрелила? – догадался Андрей. Нечто подобное накануне сказал и Армеец.

Атасов сосредоточенно потер переносицу.

– Я, типа, ни черта не считаю, – флегматично произнес он наконец. – Не моя это забота, – Атасов спокойно взглянул Андрею в глаза. – В принципе, типа, могла и Анька пристрелить. Ледовой, как бы это сказать, был из тех ребят, что способны пробуждать сильные эмоции. Своими же, типа, методами. Свою пулю Виктор Иваныч, давно, типа, заслужил. Хотя, скорее всего, правиловских рук дело. Олега Петровича подчерк… По прямому приказу Поришайло… Впрочем, Бандура, что нам, что Аньке – без разницы, типа, как оно было на самом деле. Пока Поришайло в силе, она в дурке, считай, что прописана…

Андрей нервно сглотнул, понимая, что Атасов, в сущности, полностью прав.

– Ну… ты знаешь – жизнь-то продолжается…

– Это точно, типа.

– Мне Артем Павлович, вроде, ничего показался… – голос Бандуры звучал примирительно. – Ледового я один раз всего видел, и то издали. Приближаться желания не возникло. А этот – Поришайло, то есть, – хоть говорит по-человечески. Вежливо… Перстень мне подарил…

– И опыт руководящей работы опять же у него, – поддакнул Атасов таким тоном, что было неясно, издевается он или говорит серьезно.

– Ну так ведь действительно так, – подхватил Андрей. – Он при Союзе, говорят, в крупных партийных шишках ходил. Виктор Иванович же не вылезал из зоны. Есть разница?…

Атасов хлебнул, не дожидаясь Андрея. Снова закурил и уперся взглядом в Бандуру. Глаза его стали мрачнее ночи.

– На нашу беду, Андрюша, к семьдесят четвертому году советской власти опыт руководящей работы у одних коммунистов и имелся. Все прочие в дураках ходили. С чего бы – сам догадайся. И их руководящая роль конституцией не закреплялась, и выборы, типа, повсеместно были свободными. Хочешь, типа, за партию Брежнева-Андропова голосуй, а жаждешь монархистов, например, тоже, всегда пожалуйста. Иди голосуй… в концлагере… Так что, из тех, что с опытом, одни коммунисты оставались. Других корова языком слизала. Зато у коммунистов, типа, опыта накопилось – реки разливанные. И весь, поди, бесценный. Народу загубили – до сих пор не сосчитать, врали, крали, кадыки друг другу грызли, как собаки бешенные. И все ради того, Бандура, чтоб страну в нищету и полный бардак загнать. Опыт работы, типа… Нюрнбергский трибунал по их опыту плачет.

– Ты ж сам коммунист, – возразил Андрей, сразу подумавший о Бандуре-старшем. – Столько народу коммунистами числилось.

– Числилось, – скривился Атасов. – Попрошу не путать, типа. Я, парень, был членом партии, – Атасов шумно втянул воздух, – то есть образцом члена-приспособленца, так сказать. Не с руководящих вершин. Чистый погон, чистая совесть, парень… И все одно, Бандура, чего я стою и кто я есть?.. – Атасов протянул руку к бутылке.

– Люди везде разные, – дипломатично заметил Андрей.

– Тут ты в точку попал. Разные. Тебе налить?

– Пока пас…

– Как знаешь… – Атасов взял стакан, – Разные, типа. Я, конечно, Поришайло твоего лично и близко не знаю. Не имел, типа, счастья. Но ты вот представь себе батюшку, который к шестидесяти годам решил в идолопоклонники податься. Помирать пора, а он глазки разул. Так вот, мой вопрос – он что, типа, врал с амвона долгие годы? А ежели, типа, врал, то, пожалуй, и тягал домой из дароносицы? Где раз, там и два, а? Или такой тупой, типа, что за полвека не определился, в каком месте правильного Бога искать? Так и то сравнение слабое – дело не в Боге, у коммунистов его как раньше не было, так и сейчас нет. Без надобности он им, типа. И хорош об этом, Бандура, а то меня, ей Богу, стошнит…

– Выпьем? – проникновенно предложил Атасов, и, не дожидаясь реакции Андрея, с филигранной точностью наполнил оба стакана. – За нас, типа.

– Впитываешь ты ее, что ли? – поморщился Андрей, пораженный той невероятной легкостью, с какой очередная доза залилась в горло Атасова. – Может, у тебя фильтр в гландах стоит? Угольный? – сам Андрей едва отхлебнул из своего стакана и отставил его в сторону. – Больше не могу. Честно. Не идет…

– Симулянт ты, типа, – неодобрительно ухмыльнулся Атасов.

– Ага, – чистосердечно признал Андрей. – Только мне больше слово «шланг» по душе. Мы, когда пацанами были, в таких случаях друг друга шлангами обзывали. – Андрей невинно улыбнулся. – Лучше я буду шлангом, чем остаток ночи проведу над унитазом.

– Ты и сейчас пацан, – заверил Атасов. – Мельчают люди… Выпить и то, типа, не с кем. – Атасов горестно вздохнул.

– Кстати, «симулянт», типа, излюбленное словечко из арсенала моего деда, Бандура. Вот как произношу его, так сразу мне дед и вспоминается. Стоит в двери, смотрит с прищуром и скрипит: «Ты, Саня, симулянт». Голос у него скрежетал, как ржавая якорная цепь. Меня от одного звука в пот кидало. – Вопреки своим словам, Атасов беззаботно улыбнулся. – Стоило мне, Бандура, лишь только вознамериться прогулять школу, или, скажем, обломиться идти на тренировку, – так я моментально слушал про симулянта. Видать, на симулянтов, типа, у деда имелось особое чутье. «Ты – симулянт», – на грани инфразвука повторил Атасов. – Поверь, парень, меня после его слов из дому мигом сдувало.

Атасов прикрыл глаза. Его улыбка стала еще шире.

– Симулянт, стиляга, битл, тунеядец, – Атасов считал по пальцам, – Эти словечки всегда были при нем, в дежурном, типа, режиме. Как деду что не нравилось, так он их запускал в ход – прямо как шашку вытягивал. Если, типа, учесть, Бандура, что, выйдя в отставку, дед долгие годы штаны в народном суде протирал… – Атасов округлил глаза. – Ох, типа, не завидую я тунеядцам со стилягами, которые подворачивались ему под руку.

– Тунеядцы – это кто? – попросил разъяснения Бандура.

– Ты что, типа, тупой?

– Притворяюсь только. Я смысл знаю, но судить-то за что?

– Как за что? За то, что на заводе спину не гнешь. Или за баранкой геморрой не зарабатываешь.

– За то, что не работаешь – под суд?

– Молодо-зелено, типа, – махнул рукой Атасов. – За тунеядство, за спекуляцию, за длинные волосы, за бритые виски – да за что угодно. Попадись мы с тобой ему – все! – Атасов провел пальцем по горлу. – Хана. Пиши пропало. У меня с детства его словечки в голове готовыми образами жили. Стиляга, типа – здоровый такой жлоб, в цветной рубашке с высокой манжетой, жилетке, и брюках клеш. И чтоб вшигонялка здоровенная из заднего кармана торчала. Битл, типа, патлы по плечи и гитара на ремне. Тунеядец, типа, гибрид первых двух, к тому же пьяный…

– Искалеченная с детства психика. Слышь, Саня? А твой дед, что, при Сталине был большой милицейской шишкой? – поинтересовался Андрей, тихо радуясь тому, что Атасов отвязался от него с выпивкой. – Или Валерка опять что-то напутал?

Валерчик – что не дочует, то добрешет, – добродушно махнул Атасов. – Дед до войны в НКВД служил. После войны – в МГБ. У Абакумова, типа. В Отечественную – в контрразведке СМЕРШ[76]76
  СМЕРШ (сокращенно от «Смерть шпионам!») – Главное управление контрразведки Народного комиссариата обороны СССР, то есть военная контрразведка. Создан из Управления особых отделов НКВД в 1943. Под этим названием просуществовал до мая 1946. Первый и последний руководитель – Виктор Абакумов (1908–1954), генерал-полковник, с 1946 по 1951 министр государственной безопасности СССР. Арестован в 1951 с подачи Л.Берия, расстрелян при Н.Хрущеве как член «банды Берия»


[Закрыть] на разных фронтах. А начинал он с ЧОН ВЧК, типа, это еще в двадцатые было. Собственно, это все, что мне известно. – Атасов опер подбородок на кулак. – Не густо, то есть…

– Дед тебе о службе рассказывал?

– Как же, типа. Каждый вечер, вместо «Спокойной ночи, малыши». С Хрюшей и Степашкой… Ты, Бандура, сталинский плакат видел?.. – Атасов изобразил скорбно-суровое дубово-бесполое лицо с какого-нибудь советского обелиска, одновременно прижав к губам указательный палец. – Т-с!.. Болтун – находка для шпиона…

Андрей развеселился:

– Тебе бы синие погоны пошли… Представляю себе…

– Не семафорь, в такие дни, подслушивают стены, – с чувством произнес Атасов, – недалеко от болтовни и сплетни – до измены!

– Тоже с плакатов?

– С них, типа.

– С дедуганом разучивал?…

– Бабушка научила. Дед молчун был. Я же тебе рассказывал. Ты что, Бандура, задницей слушал?…

Андрей совсем не обиделся.

– Да, Атасов… – сказал он, озорно поглядывая на приятеля, – так ты, как потихоньку выясняется, из красноперых… Кто бы еще Советы ругал?..

– Происхождение вольнодумству не помеха, – парировал Атасов. – И потом, Бандура, все мы не из деникинцев, – рассудительно добавил он. – Не голубых кровей, типа. Не великих князей внуки.

– Современным немцам дедушки нацисты что-то особо не докучают, по-моему, – возразил Андрей.

– Кто их, этих богачей, типа, знает. – Атасов широко зевнул. – Я с ними водку не пил. Может, их вообще мало что, типа, трогает. Хотя, репарации они до сих пор платят, или как там еще называются выплаты недобитым жертвам. И потом, Андрюша, Гитлер в Германии сраных двенадцать лет хозяйничал. А двенадцать, типа, это тебе не семьдесят. И селекции нашей немцы не знали. Собственность, опять же, никто не отменял. Не говоря уж о том, что лозунги у фюрера были понятными. Маланец – к стенке, хохол – в ярмо. И концлагеря все наружу, откуда, типа, в Лотарингии магаданские дали. Одно белое, другое черное, посредине граница. Все ясно, как Божий день. А вот когда с фасада Мир, Труд, Май, Свобода, Равенство и Братство, да еще под «Прощание славянки», а с задворок, втихаря – нечто, типа, совсем иное – «воронки» с лагерями, камеры пыток и расстрельные подвальчики – тогда иди разберись, что к чему. Вот в чем беда.

– В чем беда? – зевнул Андрей.

– Чтобы ты понял, Бандура – у них, считай, больного на хирургическом столе зарезали – быстро, четко и красиво. А у нас, типа, затяжная хроническая болезнь, с язвами такими, что будь здоров. А это – совсем другой диагноз. И потом, Бандура, что мне заграница? Вот дед мой в тридцатые на Украине служил. Усекаешь, типа, о чем я? Ты про голодомор слышал хоть что-нибудь?..

Андрей утвердительно кивнул.

– В «Огоньке» читал. Мама выписывала.

– А мне дед дудочки перочинным ножиком вырезал. Сопливый нос вытирал. Ты перед моим парадным высоченную березу видел?

– Дома у тебя? На Ванды Василевской?

– Нет, типа, в Ватикане.

– Высокую такую? Кривую немного?

– Сам ты, типа, кривой. Мы с дедом ее посадили. Мне и пяти не было… Вот и сложи одно к другому.

– По мне, так нечего и голову ломать.

– Можно и не ломать, конечно, – согласился Атасов, – Только не хрен потом жаловаться, откуда вокруг столько долбодятлов узколобых развелось. Не на деревьях, типа, выросли.

Атасов осушил стакан.

– Моя бабушка… – неожиданно для себя вспомнил Бандура. Воспоминания хранились где-то в подкорке, словно битая молью книга в старом чулане, а теперь всплыли совершенно непроизвольно. Он их не звал, потому что даже не догадывался об их существовании. – Моя бабушка маме рассказывала. Давно очень. В один из разов, как мы в Дубечки приезжали. Скупо совсем. Я не понял тогда ничего. Малой был совсем. На меня, видать, и внимания никто не обратил.

– Что рассказывала? – голова Атасова качнулась. – Где махновское золото зарыто?!

Андрей отмахнулся.

– Бабушка в Великополовецком жила. Белоцерковского, по-моему, района. До войны. Когда тот голод грянул, ей не было и семнадцати. Так вот, говорила она, будто вся ее семья вымерла. Отец, мать, дед, бабка, два брата и сестра. – Андрей почесал затылок. – Или брат и две сестры?.. Все, короче, умерли. Вообще, вроде, село все обезлюдело. А она ушла. Просто ушла, куда глаза глядят. И где-то, то ли на тропинке во ржи, то ли на тракте, ее какой-то мужик едва не съел. Насколько я помню, он вроде бы валялся на обочине дороги, распухший от голода. И хотел бабушку за ногу цапнуть. Она еще матери сказала, что все равно сил у него не было, он умирал, так что она вырвалась… Я еще подумал, как от голода распухнуть можно?! От вареников с творогом, это я представлял, но чтобы от голода…

– Вот видишь, Бандура. У нас только чуть копни, столько скелетов из шкафов выпадет, считать – пальцев не хватит. Двадцати Стивенам Кингам на сто пятьдесят романов. И еще сдача останется.

– Послушай, Атасов, – сказал Андрей, пораженный внезапной мыслью. – Выходит, твой дедуган мою родную бабушку голодом морил? До смерти? Так, что ли?

– Выходит так, типа.

– Ничего себе…

– Как ей выжить удалось?

Андрей пожал плечами.

– Кажется, как-то в Киев пробралась. Хотя войска тогда не пускали умирающих крестьян в города.

– Слышал об этом, – Атасов кивнул. – От моей бабушки.

– В войну бабушка оказалась на оккупированных немцами территориях. Фашисты угнали ее в Германию, на работы. А после войны наши за это еще и посадить собирались. А что она сделать могла?.. Повеситься на березе?..

– Мой дедуган ее бы и упек, – оживился Атасов, – видать, бабка твоя на либерала какого нарвалась, в органах. Видишь, Андрюша, как ты совершенно верно, типа, подметил, люди повсюду разные. Даже в МГБ.

Андрей промолчал.

– А между тем, Бандура, – невозмутимо продолжал Атасов, – ты еще и половины не знаешь… После войны мой дед у твоей бабки паспорт изъял. Чтоб в колхозе за трудодни горбатилась. Вечно. Как раб на весельной галере. За что его к партийному распределителю прикрепили, и квартиру дали, в которой, кстати, я по сей день обитаю. И из которой, Бандура, тебя, между прочим, к себе на Отрадный выкурить практически невозможно, типа. Вот так вот, брат. Как на личности переходишь, так учебник истории скучным чтивом уже не кажется…

– Когда моя бабушка умерла, ей шестидесяти не было. В селе работа тяжелая, да и жизнь у нее была не сахарной. Грыжа мучила. И еще что-то, по женской части…

– А моя, типа, до восьмидесяти трех дотянула… Чтобы никому офицерский доппаек пустым, типа, звуком не казался…

– Небось, тоже в МГБ числилась?

– Числилась домохозяйкой, типа. Хотя Ворошиловский значок у меня – от нее остался. Но я не о том, Андрюша. На последнем своем году бабуля моя мозгами тронулась. – Рот Атасова еще улыбался, глаза уже нет. – То все нормально, типа, то начинало ей казаться, что в окна за ней следят. Под дверью поджидают. Ну, и что арестуют нас всех, с минуты на минуту.

Бандура не сдержал бледной улыбки.

– Не смешно, типа. – Атасов покачал головой. – С паспортом не расставалась. Не дай Бог, чтоб на виду не лежал. Ты же понимаешь, какой вес был у паспорта при Сталине. В военное, типа, время. Без документов-то – тю-тю, раз-два, и к стенке. И все, понимаешь, ждала, когда воронок за ней пришлют. Собирайтесь, типа, с вещами. Ночью как-то трясет меня, глаза, как блюдца: «Саша, сейчас за нами придут!» – «Да кто?» – «Сейчас придут, вот увидишь!» «Да кто придет-то?!» «ГПУ!» Я, Бандура, думал, у самого крыша поедет… – Атасов вздохнул, – вся, типа, жизнь в страхе. Пускай, не всегда осознанном, зато постоянном. Вот на закате, черти и повылазили, изо всех щелей…

Атасов вернулся к бутылке.

– Давай-ка еще по одной, – предложил он. – За примирение наших предков – в нашем, типа, лице. Что скажешь?

– Давай, – кивнул Андрей, ерзая на стуле в поисках такой позиции, при которой резкая боль, терзавшая его последние полчаса, унялась бы хотя бы немного. Ничего не получилось. Перемена позы отдалась нестерпимо свербящей резью в гениталиях, мошонка будто налилась цементом. Боль прорвалась в живот, лопнув посреди внутренностей. Андрей еле сдержал стон, и ощерился, как пес, получивший пинок под хвост.

– Что с тобой, Андрюша? – встревожился Атасов. Он выглядел пьянее пьяного, но, каким-то загадочным образом, пока не утратил бдительности.

– Он еще спрашивает?! – Бандура призвал в свидетели потолок.

– Ну да, типа, спрашиваю! Что тут такого? Мне, типа, не ясно, – сказал Атасов, выглядевший в этот момент невиннее ягненка.

– А кто к нам в комнату ворвался?

– В какую, типа, комнату?! – спросил окончательно сбитый с толку Атасов.

– В нашу комнату! К нам с Кристиной!

– А… – протянул Атасов, – Я… Так это ж черте когда было. И потом, что с того? Ну, ворвался. Я же, типа, не знал. Объясни толком. Мне казалось, эту тему мы давно проехали.

«Проехали. Все, кроме моей мошонки. Она где-то по дороге зацепилась. Судя по ощущениям, похоже, за ржавый гвоздь», – захотелось сказать Андрею. Когда Атасов, пару часов назад, затарабанил в дверь с энергией, посрамившей бы любого барабанщика, Андрей был в двух шагах от кульминации. Но он их так и не проделал, потому что какой-то психопат (старый пьяный дружище Атасов) решил, что ему, видите ли, мешают спать. Хотя, возможно, они с Кристиной действительно немного нашумели. Бандура, вне себя, ринулся к двери, намереваясь лишить незадачливого барабанщика жизни, несостоявшийся оргазм обернулся невероятным всплеском животного бешенства. Потом дверь открылась, в нее ввалился Атасов. Андрей бросился ему на шею, позабыв на радостях натянуть трусы. Кристина закуталась в простыню, а затем завалилась в постель, спровадив приятелей вниз.

– Попробуйте не надраться до чертиков, – были ее последние слова, перед тем, как дверь за ними захлопнулась.

* * *

– Ты не… – наконец дошло до Атасова.

– Ага, – кивнул Андрей, – договаривай, белый офицер. Я не кончил. Только и всего. И все накипевшее ношу с собой. А оно, похоже, не в состоянии уместиться в мошонке.

– Извини, – Атасов стал само раскаяние. – Я не подумал…

Андрей с гримасой отмахнулся.

– Не умру.

– Вредно, типа.

– А, ладно – яйца килограмм по десять каждое весит, но в остальном все тип-топ. Перетерплю. Где наша не пропадала?..

Хотя обещать, как правило легче, чем впоследствии держать слово. Боль стала густой, как жидкий воск.

– Ух, черт, – простонал Андрей. – Твою мать, а?!

– Слушай, Бандура, – неуверенно предложил Атасов, в свою очередь страдальчески морщась, – ты бы поднялся к ней… сделал все, как надо. Я отсюда никуда, типа, не денусь. Ночь впереди длинная…

– Ты Атасов, совсем того?! Какое «как надо», когда перетерпел? – Андрей улыбнулся сквозь боль. – Не говоря уже о том, что Кристина не переносит спиртное на дух. Когда сама трезвая.

Андрей представил, как он, пьяный вдребезги, вваливается в комнату, эдакий бравый моряк в шторм, на ощупь разыскивает кровать, круша и опрокидывая подвернувшиеся по пути вещи, и, наконец, падает на сонную женщину. Взвесил возможные последствия.

– Извини друг, – с пьяным чувством проговорил Атасов. – Видать от меня, типа, у всех одни неприятности.

– Бедная девочка, – добавил он, проанализировав ситуацию глубже. – А как приветливо меня встретила. Даже не орала, типа, почти… И мешать нам не стала. Я перед ней в долгу, Бандура…

Андрей выдавил улыбку.

«Как же, не стала мешать». Кристине просто повезло больше Андрея. Она-то как раз успела, и теперь спокойно спала. Узнал бы кое-что Атасов про бедную девочку, если б забарабанил в дверь пятью минутами раньше…

– Болит, типа?

– Одно хорошо, – сообщил Андрей, исхитрившись изобразить ухмылку, – по дороге в Крым я зуб простудил. И он ныл, зараза, – никакой анальгин не помогал. Зато теперь так мошонка разболелась, что я никакого зуба не чувствую.

– Хочешь, типа, чтобы отпустила голова – сломай себе руку, – назидательно изрек Атасов.

– Ты научишь…

– Со мной случалось нечто подобное, – сказал Атасов, виновато поглядывая не приятеля. – Давно, правда. Когда я еще в военном училище прозябал. Первые два года курсантам полагалось жить на казарменном, типа, положении. И только потом – в общежитии вроде студенческого.

– Как тебя вообще занесло в курсанты? При родителях музыкантах?

– Гораздо проще, чем ты, типа, думаешь. Отцу своему я кроме как в оркестровой яме, и не представлялся никогда. Тем паче, что видел он меня редко. Маман была с ним солидарна. Мое будущее виделось обоим лет на пятнадцать вперед. Своих мыслей я не имел, скажи лучше, у кого они есть в семнадцать? Да меня никто и не собирался спрашивать. Мое личное мнение интересовало их, как коров геометрия.

Бандура неуверенно хмыкнул.

– Я честно отходил в музыкальную школу, затем мне наняли репетиторов. Из консерватории, Бандура, так что возможностей для маневра у меня было не больше, чем у «Запорожца», угодившего в проторенную грузовиками колею…

Но, – Атасов повысил голос, – каждое действие вызывает противодействие, мой друг. И, чем сильнее меня толкали в консерваторию, тем меньше мне туда хотелось. К выпускному балу желание насолить предкам переросло в навязчивую идею. Типа, в манию. Герой Джека Лондона, пожалуй, сбежал бы на Клондайк. Или завербовался матросом на шхуну. У комсомольца Саши Атасова таких возможностей не было. Зато, – Атасов потряс указательным пальцем перед носом Андрея, – зато, типа, комсомолец Атасов изобрел способ, более прозаичный, не спорю, но гораздо более эффективный. Надежный, типа. Незадолго до конца четвертой четверти ученик 10-А класса Саша Атасов заявил военруку, что не мыслит себя без армии. Спит и видит себя в сапогах. Бедный старый Владимир Поликарпович, которого вся школа иначе, как Беретом не называла, за глаза, понятно, едва не заплакал от этих слов, Бандура. Берет вышел в отставку еще при Гречко,[77]77
  Гречко Андрей Антонович (1903–1976), советский военачальник, Маршал Советского Союза, с 1957 Главнокомандующий Сухопутными войсками, в 1967–1976 министр обороны СССР


[Закрыть] ему даже конец войны довелось зацепить. Именно от Берета я впервые услышал про вшей. Майорский китель не желал застегиваться у него на животе, отчего казалось, будто Берет долго вращался в стиральной машине вместе со своей повседневкой, и та основательно села. Латунные пуговицы его мундира пребывали в таком напряжении, что легко было представить – когда нитки лопнут, пуговицы полетят во все стороны с убойной силой пулеметной очереди. Фургон взял меня в оборот, оформил необходимые документы. Настрочил ходатайство от себя. Я не успел моргнуть глазом, как принимал воинскую присягу. «Я, Гражданин Союза Советских Социалистических республик, вступая, типа, в ряды Вооруженных Сил, торжественно клянусь…»

– А родители?

– Старики были в шоке. Я мог праздновать победу, но мне, если честно, перехотелось, типа. Победа, Бандура, оказалась пирровой. Как и в большинстве советских организаций, попасть в училище оказалось значительно проще, типа, чем выбраться оттуда. – Атасов сонно уставился на Андрея. – К чему я все это нагородил, Бандура?

– Ты о девушке собирался рассказывать…

– Я, типа? – удивился Атасов. В продолжение рассказа он не уставал прикладываться к бутылке и все больше хмелел.

«Ох и квадратная ж у тебя будет с утра башка», – мысленно предрек Андрей.

– Конечно, ты, – подтвердил он. – Ты сказал, у тебя нечто подобное случалось.

Андрей раздвинул ноги пошире. Боль немного улеглась.

– В самом деле? – Атасов клюнул носом, но нашел в себе силы и собрался с мыслями, – Ну да… девушка, Андрюша, была второй причиной, загнавшей меня в училище. А если положить, типа, руку на сердце, то, пожалуй, первой.

– Вот как? – удивился Бандура. Его снедало любопытство. Насколько было известно Андрею, Атасов отчего-то чурался женщин. Никто никогда не слышал, чтобы у него была подруга, не говоря уж о жене. Злые языки, которых среди правиловских бойцов насчитывалось ничуть не меньше, чем в любом другом коллективе, судача на эту тему, приписывали Атасову черт знает что. Одни поговаривали, будто он облучился в армии, другие пробовали окрасить его благородную фигуру в новомодный голубой цвет, третьи утверждали, что женщинам Атасов предпочитает собак. «Бульдога своего трахает. И весь базар. Мудило, больное на голову».

Подобным россказням Бандура не верил, а толком никто ничего не знал. Даже Армеец с Протасовым. Атасов всегда был один, и на том стояла точка.

– Вот как? – повторил Андрей, опасавшийся, как бы приятель не повалился под стол, будто вековой дуб, изъеденный древоточцами изнутри.

Она пришла к нам в четвертом классе, Бандура, и до седьмого, типа, включительно, я даже в ее сторону не смотрел. Но где-то с середины восьмого что-то такое произошло, типа. Что-то такое, Бандура, для чего я не подберу слов, но только с тех пор свет для меня сошелся на ней клином. По крайней мере, так мне казалось тогда, а значит, так оно, в сущности, и было. Моя любовь оставалась безответной, кстати, впрочем, меня это не смущало. Ее присутствия в школе с головой хватало, чтобы я летал, типа, по воздуху, как бестолковый воздушный змей. А если ее, не дай Бог, не было на занятиях, весь мир мигом становился серым, будто я превращался в дальтоника. Мое счастье оказалось недолгим. Оно длилось с полгода, типа, пока, одним черным днем Наташа не ушла из школы под руку с другим мальчиком. Он был на год старше меня, выше на голову, и он нес ее портфель. Он проводил ее до парадного, типа, а на следующее утро вся школа гудела – Наташа и Сережа Бубликов гуляют вместе. Горе мое не знало границ. Я чувствовал себя хуже банкира, обнаружившего взломанным свой самый лучший сейф. Жокеем, у которого цыгане увели скакуна. Капитаном наскочившего на риф чайного клипера. Я беззаботно плыл под парусами, пока обломок коралла не вспорол обшивку на днище. Я считал себя обманутым, Бандура, хотя не получал от нее ровным счетом никаких обещаний. Я лепил статую, не смея на нее дыхнуть, пока Сережа Бубликов не разбил ее вдребезги, как какую-то никчемную ледышку. – Атасов перевел дух. – Наступил ногой и пошел дальше. И даже ничего не заметил. Ревность сводила меня с ума. Через неделю в кинотеатре «Нивки» должен был начаться показ «Клеопатры».[78]78
  Клеопатра VII Филопатор (69–30 до Р.Х.) – последняя царица эллинистического Египта из македонской династии Птолемеев (Лагидов), ей посвящено множество фильмов, в том числе тот, что так и не посмотрел Атасов (1963) с Элизабет Тейлор в главной роли


[Закрыть] Два билета лежали в моем кармане… Ты знаешь, типа, если хорошо поискать, они и сейчас где-то валяются.

– Ты их сохранил?

– Билеты как раз из тех вещей, которым заваляться в дальнем ящике стола – проще простого. Два крохотных кусочка зеленой, похожей на промокашку бумаги, Бандура. Вот, типа, и все, что у меня осталось…

– А она знала о том, что нравится тебе? – спросил Андрей, для которого бурные школьные страсти были недалеким прошлым. Вчерашним днем, можно сказать.

– А Бог ее знает. Я думаю, да. Обыкновенно женщины умеют это чувствовать, хотя она и была только совсем юной девчонкой. Все мы были детьми, Бандура.

– Она была красивой?

Атасов грустно улыбнулся.

– Для меня, Бандура, она была самой лучшей девушкой на Земле. Мисс Атасов-78… Ну, так вот. В девятом классе она встречалась с другим парнем, к десятому нашла себе третьего. А я успел убедиться, что интересую ее не более догорающего в пепельнице сигаретного окурка, типа. Мои чувства стали ей известны. Полагаю, ситуация со мной ее даже забавляла. К семнадцати подростковая испарилась, я знал, что от девушки можно добиться большего, нежели права таскать портфель с учебниками. Я хотел ее до зубной боли, но мое желание приносило мне одни сплошные мучения. Тогда я и решил податься в армию, чтобы пробрать ее хотя бы чем-то. Я был чертовски наивен, Бандура, полагая, будто удалюсь гордо, в бряцанье штыков и портяночную вонь, типа, а она еще вспомнит обо мне, смахивая украдкой слезу по вечерам. Проблемы индейцев трогают одних индейцев, Бандура, но я еще не знал этой замечательной истины. – Атасов усмехнулся. – Хуже, чем сам себе сделаешь, никто тебе не сделает. Такая поговорка была в ходу у моего деда, и я получил возможность на практике убедиться в справедливости его слов.

– А как Наташа отнеслась к тому, что ты ушел в армию?

– Никак, типа, не отнеслась. Мой красивый и глупый жест пропал втуне, потому что моего ухода она просто не заметила.

– И вы больше никогда не виделись? – Андрея охватило разочарование.

– В том-то и дело, что нам довелось встретиться. Не забывай о том, с чего я начал. Я начал с боли в яйцах и намереваюсь к ней вернуться. Случилось это гораздо позже. И совсем, типа, в иных обстоятельствах.

– Мой небосклон, типа, – продолжал Атасов, опрокинув очередной стакан, – надолго заволокло серыми нудными буднями. Или серо-зелеными, учитывая окруживший меня хаки. Прошло четыре года, и я позабыл о Наташе. На четвертом, типа, курсе меня пригласили на вечеринку.

– Где ты повстречал ее?