Текст книги "Бюст Бернини"

Последовала неловкая пауза. Аргайл, всегда испытывавший смущение при виде людей, открыто выражающих свои эмоции, насупился и окончательно стушевался. На Флавию этот монолог тоже произвел сильное впечатление, на время она даже забыла об избранной ей линии допроса. И она решила сменить тему.

– Ясно, – протянула Флавия. – И все же как насчет бюста? Я не совсем понимаю. Вы приехали и накричали на Тейнета, но откуда вам было известно, что бюст прибывает? И почему вы считаете, что его украли?

– О черт!.. Но тут нет никакого секрета. Просто я подслушала разговор Артура с Лангтоном об этом бюсте. Артур был страшно возбужден, размахивал руками, словом, вел себя, как капризный ребенок.

– Так это он сказал, что бюст краденый?

– Нет. Но его появление сопровождалось довольно странными обстоятельствами. И видимо, он учуял, что здесь что-то не так.

– С чего вы взяли?

– Да с того, что у Артура возникло такое выражение на лице, ну, прямо как у кота, объевшегося сметаны. Так всегда бывало, когда ему удавалось кого-нибудь надуть.

– Но кого именно? И что же произошло?

– Господи, да не знаю я! Это было месяца два назад. И я была пьяная. Я, знаете ли, частенько напиваюсь.

– А что именно они говорили?

Анна покачала головой:

– Всего я не слышала. Поняла только, что Лангтон должен получить бюст и использовать для этого какого-то человека. Того, чье тело потом нашли. Человека, приходившего в музей.

– Использовать для чего?

Она пожала плечами.

– А вам известно о трастовом фонде музея?

Анна кивнула.

– А что этот фонд становится неприкасаемым сразу же после основания?

– В мире не существует неприкасаемых фондов.

– Но если Тейнет как председатель совета директоров вдруг захочет наложить вето…

– Председателем такого совета всегда является директор музея, – поправила она. – И новый директор может смотреть на вещи иначе.

– Например, Лангтон?

– О нет. Только не он. Он в некотором смысле еще хуже Тейнета.

– Но откуда вам известны все эти подробности?

– Дэвид Барклай рассказал.

– Очень мило с его стороны, – заметила Флавия. Миссис Морзби пропустила эту ее ремарку мимо ушей.

– И когда же это было?

– Кажется, в прошлую среду. Типично для Артура: обсуждается узкосемейный бизнес, и я узнаю об этом только от адвоката.

«Этим ваши отношения не ограничиваются», – подумала Флавия и спросила:

– Вы, конечно, возражали?

– Да ничего подобного. Знала, что бесполезно. Нет, я сказала ему, что это замечательная идея, вот только не хотелось бы навредить репутации Тейнета, а заодно – и музея. И разочаровать тем самым Артура.

– Как думаете, у кого были причины убрать вашего мужа? – спросил Аргайл.

Анна Морзби снова пожала плечами с таким видом, словно убийство супруга было всего лишь незначительной деталью в общей схеме.

– Не знаю. Если вас интересует, кто ненавидел Артура до такой степени, то список имен, уверяю, просто бесконечен. На ум не приходит ни один человек, который любил бы его. А ненавидели… о, очень многие! Но ведь вас, очевидно, интересует личность, которая бы выиграла от смерти Артура. И я просто теряюсь в догадках. А этот слизняк, его сынок, он ведь, кажется, был на вечеринке?

Аргайл кивнул.

– Лодырь! – презрительно фыркнула она, давая понять, что столь же низкого мнения и о Морзби-младшем. – В пристрастиях прост и незатейлив. Пиво, клетчатые ковбойки, пьяные драки в барах. Ну и типичное для всех Морзби понимание ценности денег. Я бы поставила на него.

Анна догадалась, что Флавия что-то обдумывает.

– О, он не имеет ко мне никакого отношения. Он сын третьей жены Артура. Третьей из пяти жен. Звали ее Анабел. Вечно хныкающее, жалкое создание. Умерла рано, что типично для таких личностей. И сынок унаследовал худшие из качеств родителей. Надо сказать, Артур его просто не выносил.

– Счастливая семейка, – заметил Аргайл.

– Да, так уж вышло. Типично американский расклад семейной жизни.

– Скажите, а вы были счастливы в семейной жизни? – спросил Аргайл.

Она подозрительно покосилась на него.

– О чем это вы?

– Ну, просто я…

– Послушайте и зарубите себе на носу. Мне до смерти надоели люди, сующие нос в мою личную жизнь! Этот небритый придурок из полицейского управления тоже плел тут черт знает что, выдвигал самые оскорбительные предположения. Моя личная жизнь никого не касается и уж определенно не связана с фактом убийства мужа. Ясно вам?

– О да, – промямлил оробевший от такого напора Аргайл.

Миссис Морзби злобно раздавила окурок в пепельнице.

– Ладно, хватит. И так потратила на вас уйму времени. Идемте, провожу. – И она поднялась с дивана, подошла к двери и распахнула ее перед посетителями.

– Молодец, Джонатан, ничего не скажешь, – язвительно заметила Флавия, когда они оказались на улице. – Как обычно, проявил море такта.

– Извини.

– Да ладно, теперь уже не важно. Я в любом случае не рассчитывала, что мы узнаем от нее что-нибудь полезное. Кроме того, мы уже опаздываем на ленч.

ГЛАВА 11

Аргайл предпочел бы ленч в компании детектива Морелли, а не в обществе человека, похожего, например, на Тейнета. Последний непременно предложил бы что-нибудь изысканное, французское, – столик со свечами, карту дорогих вин и неизбежно сопровождающую подобное мероприятие атмосферу некой неловкости. Морелли же происходил из совсем другого круга, и у него были свои понятия о вкусной еде. Он повел Флавию и Аргайла в захудалое заведение под названием «У Лео».

Местечко немного напоминало придорожную забегаловку для дальнобойщиков, и посетители были все как на подбор крупные, как и подобает водителям грузовиков. Люди, которые отроду не слыхивали о холестерине и всю свою жизнь старались переварить как можно больше еды. И никаких свечей в поле зрения. Карта вин отличалась выразительной краткостью, официанты не представлялись, но и не хихикали, и не перешептывались в уголке, пока клиенты ели. А уж еда была выше всяких похвал, так вкусно Флавия давно не ела. Устрицы и бараньи ребрышки, и все это запивалось мартини – последнее, возможно, было самым существенным вкладом Америки в мировую цивилизацию. Видя энтузиазм, с которым Аргайл поглощал блюда, Морелли немного оттаял. Не так уж много людей пьют теперь мартини, мрачно заметил он. Эта страна катится в пропасть.

Аргайл опустил соломинку во второй бокал и счастливо улыбнулся. Флавия ела и задавала вопросы.

– Что теперь собирается делать полиция?

– Мы собираемся арестовать Барклая и Анну Морзби, – ответил Морелли.

– Но удастся ли вам предъявить им веское обвинение?

– Надеюсь. Нет, лично я предпочел бы немного выждать…

– Зачем?

– Я не убежден, что мы собрали достаточно улик. Чтобы убедить жюри присяжных, потребуется проделать еще много работы. Но начальство волнуется. Им надо что-нибудь предъявить прессе. Вам известно, что у нас в стране прессократия?

– Простите?..

– Прессократия. Все делается и организуется исключительно в интересах прессы. Скорее даже телевидения. И нужно кого-нибудь арестовать, чтобы подогреть интерес, так что на меня сильно давят сверху.

– Какую же вы избрали тактику? О!.. Как мило! Еще устрицы.

Морелли откинулся на спинку стула, элегантно вытер губы салфеткой и изложил свое видение проблемы. Мотив простой: возможно, Морзби знал, что у его жены роман, а он не тот человек, чтобы смириться с этим. У него уже было пять жен, и ему ничего не стоило обзавестись шестой. С учетом того, что был организован трастовый фонд для музея, финансовое будущее Анны Морзби оказывалось под угрозой.

– Мы знаем, что Анна Морзби не могла убить мужа, ведь если Альфредо говорит правду, то она в этот момент находилась в машине, по дороге домой. Но она могла заранее сговориться обо всем с Барклаем и даже вручить ему свой пистолет. Удобный случай подвернулся, когда Морзби пригласил Барклая в кабинет Тейнета. Он пришел туда, и Морзби ему заявил, что, первое, он уволен, и, второе, с Анной Морзби покончено раз и навсегда. Барклай был в шаге от миллиардов этой милой семейки, ему лишь оставалось дождаться, когда старик умрет и он сможет жениться на скорбящей вдове. А вечеринка тем временем была в самом разгаре. Что ему оставалось делать? Он знал, что отговорить Морзби не получится, такой уж это был человек, раз приняв решение, стоял насмерть. Так что или сейчас, или никогда. Барклай стреляет в старика, а потом бежит к гостям и заявляет, что нашел его в кабинете мертвым. Траста не существует – Барклай был одним из немногих, кто знал, что бумаги еще не подписаны, – так что Анна Морзби наследует почти все. Победа!

Настала пауза. Аргайл почти доел устрицы, Флавия смотрела настороженно.

– В чем дело? – спросил ее Морелли.

– О, тут многое не сходится, – нехотя ответила она.

– Что именно?

– Ну, например, камера. Ее выключили раньше. До того, как кто-либо мог узнать, что Морзби пойдет в кабинет Тейнета. Поэтому ваша теория о том, что Барклай принял неожиданное решение, не выдерживает критики.

– Если я не ошибаюсь, – неуверенно добавил Аргайл, – гости на вечеринке утверждали, будто Барклая вызвали к телефону, и он вернулся ровно через пять минут.

– Это приблизительно. На самом деле прошло восемь минут.

– Ну хорошо, пусть будет восемь, – согласился Аргайл. – На то, чтобы зайти в кабинет, поссориться с Морзби, застрелить его, у Барклая ушло восемь минут. Но ему еще надо было придумать, что делать с ди Соузой – зачем?.. И потом, украсть этот бюст – снова зачем? Надо было еще вернуться и поднять тревогу. Просто я хочу сказать, возможно ли это? Нет, вообще, наверное, возможно, он сумел бы управиться за это время, но только надо было сначала все отрепетировать. Уже не говоря о том факте, что Лангтон большую часть времени находился вне стен музея, мог видеть, кто входит и выходит. И я не понимаю, как удалось ускользнуть Анне Морзби или Барклаю, застрелить Гектора да еще спрятать его тело. Кроме того…

– Ладно, я вас понял. – Морелли нервно заерзал на сиденье, мысленно представив, как на суде адвокат произносит примерно те же самые слова, а члены жюри присяжных дружно кивают в знак согласия.

– И еще одна неувязочка, – сказала Флавия, проигнорировав недовольный взгляд американца. – Если похищение бюста планировалось заранее, то украсть его мог только человек, который знал, где он находится. А ко времени, когда камера вышла из строя, об этом знали лишь Тейнет и Лангтон.

– Ну и еще, разумеется, Стритер, – встрял Аргайл. – Шеф отдела охраны. Разве не вы говорили, что в момент убийства его никто не видел?

– Послушайте, нельзя ли хоть на время забыть о вашем чертовом бюсте? – раздраженно произнес Морелли.

Он много чего наслушался за время ленча, однако уже давно решил, что эти два преступления следует рассматривать по отдельности.

– Забывать о нем никак нельзя. На вашем месте я бы исключила на время Анну Морзби.

– Боюсь, это не понравится начальству. Да они меня просто распнут.

– Зато вы спасете их от ужасной ошибки.

– А вы можете им сказать, что вот-вот получите стопроцентные доказательства по делу?

– Но у нас их нет.

– Пока нет, но мы постараемся, чтобы были. Думаю, нам надо проведать мистера Стритера.

Сказать, что Роберт Стритер живет в маленьком беленьком домике на тихой улочке с выстроившимися в ряд по обеим сторонам пальмами, значило ничего не сказать. В этом районе просто не было других строений, кроме как маленьких, побеленных известью домиков, как не было и ни одной другой улицы, кроме как тихих, узеньких и обсаженных пальмами улочек. Правда, эксперт непременно отметил бы несколько деталей, указывающих на то, что мистер Стритер был не столь уж типичным здесь обитателем. Отсутствие баскетбольной корзины на двери гаража указывало на то, что в доме нет детей и подростков; отсутствие тщательно выстриженной лужайки перед домом наводило на мысль, что и садовника у него не было. И Стритер в отличие от аккуратистов соседей не имел привычки ползать по газону и выщипывать вручную каждую травинку, осмелившуюся подняться выше положенных двух восьмых дюйма, а такие люди не вызывали здесь одобрения и приравнивались к безалаберной и презренной богеме. Но помимо этих незначительных деталей, в жилище мистера Стритера не было ничего, хоть как-то характеризующего его обитателя. А Флавия с Аргайлом вообще не обратили на эти тонкости никакого внимания.

Стритер очень долго не подходил к двери, и когда наконец открыл ее, сразу стало ясно, что он пребывает не в лучшем расположении духа. Наверное, потому, решили они, что его оторвали от сиесты. Но и тут они ошибались. Калифорнийцы живут в близком к средиземноморскому климате, но вовсе не расположены к сиестам, они не желают тратить время на дневной отдых. Кроме того, когда в дверь позвонили, Стритер был поглощен оживленным, если не сказать жарким, спором с Лангтоном и вовсе не обрадовался, что их прервали.

Надо сказать, что в тот момент они с Лангтоном как раз подбирались к самой сути. Стритер, огорченный поведением системы наблюдения в музее, чувствовал, что он, как эксперт по вопросам безопасности, должен провести свое маленькое расследование. Когда детективы Морелли удалились из здания, он принялся вызывать к себе поочередно сотрудников музея на допрос, но результаты получились самые скромные, как, впрочем, и у полиции. Тогда он, пускаясь на разные хитрости и уловки, принялся выведывать подробности жизни сотрудников. Но и здесь особых успехов не достиг. У него создалось впечатление, что никто не заинтересован работать с полной отдачей на благо безопасности вверенного ему объекта.

Проведенное Стритером расследование заставило его также почувствовать себя более уязвимым. На протяжении стольких лет он трудился не покладая рук, чтобы укрепить свое положение, но события последних нескольких дней угрожали пустить все его труды насмарку. Стритер много думал, и главная цель была ему теперь очевидна: следовало держаться тех, кто выйдет победителем в финале. А чтобы достичь этого, ему надо выяснить, кто ответственен. Тут же с невероятной быстротой начали формироваться подозрения. На последней неделе за несколько бессонных ночей Стритер сочинил бесчисленное множество самых кошмарных сценариев, однако концовка у всех была одинакова: его ждала безработица. А некоторые имели продолжение и завершались для него еще плачевнее.

И вот с обычно не присущей ему прямотой он обратился к Лангтону, когда тот вернулся из Рима. «Известно ли вам, – спросил Стритер англичанина, – кто может выиграть от смерти Артура Морзби. И кто были люди, убившие его?»

Возможно, он избрал не самый мудрый подход к потенциальному свидетелю, который еще в Риме продемонстрировал полное нежелание отвечать на какие-либо вопросы. Лангтон, проведший большую часть жизни в путешествиях по миру и в переговорах о покупке картин, имел выдающееся самообладание, чтобы его можно было подловить на коварном вопросе.

На каждый вопрос он отвечал насмешливой улыбкой. Да, говорил он, логично было бы предположить, что от смерти старика выигрывает лишь Анна Морзби. Теоретически его могли убить лишь трое, а именно: ди Соуза, который был с Морзби перед самым убийством; Дэвид Барклай, которого вызвали примерно в то время, когда произошло убийство. И наконец, сам он, почти все время находившийся вне стен музея, а потому имевший возможность проскользнуть внутрь незамеченным и сделать свое черное дело. Однако, продолжал он, успеха в расследовании не видать, если не связать каким-то образом мотив миссис Морзби с возможностью любого из вышеперечисленной троицы. Об остальных и говорить пока нечего. Хотя убийство Гектора ди Соузы в определенной степени свидетельствует о его невиновности, но он не видит здесь никакой связи с Барклаем. Что же касается его самого, то он, Стритер, запечатлен на видеопленках своих же камер мирно сидящим вне стен музея. Может, он в чем-то и виноват, но уж определенно не в убийстве Артура Морзби. Или кого-то еще, добавил он после паузы. Просто на тот случай, если кто вдруг заподозрит его.

Добиться от Лангтона толку пока не получается, мрачно думал Стритер, идя к двери, в которую кто-то настырно названивал. Но если исключить наиболее очевидных подозреваемых, полиция начнет искать им замену. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что на момент совершения убийства находился в туалете. Видеокамеры в туалетах решили не устанавливать, не желая унижать человеческое достоинство. То было роковой ошибкой. Теперь Стритер не мог отчитаться за свои действия.

– Простите, что потревожили вас, – сказала Флавия, когда дверь распахнулась.

Лангтона застать врасплох было трудно, но со Стритером все обстояло иначе. Он пробормотал нечто нечленораздельное – общий смысл сводился к тому, что ничего страшного, все в порядке, входите, пожалуйста, – и провел гостей на маленькую веранду в задней части двора. Лишь потом до него дошло, что он вполне мог дать гостям от ворот поворот, поскольку они не были наделены правом задавать ему вопросы.

– Вот так сюрприз! – воскликнула Флавия, заметив Лангтона. При виде последнего сразу же стали напрашиваться вполне определенные выводы, которых так опасался Стритер. – А я-то думала, вы в Риме. Только что вернулись, да?

Они с Аргайлом уселись и с благодарностью приняли по бокалу пива. День выдался жаркий, и Аргайл почти сразу захмелел, поэтому принимал не слишком активное участие в дальнейшей беседе. Пока Флавия начала второй раунд боя против Лангтона, Аргайл отчаянно пытался пробраться под слой гипса на ноге, в пяти дюймах от края, почесать зудящее место.

Лангтон объяснил, что в связи с происходящими событиями счел должным вернуться сюда, на тот случай, если вдруг сможет чем-то помочь.

– Так вы проделали весь этот путь, чтобы навестить своего старого друга мистера Стритера? И провести тихий субботний день у него в саду? – заметила Флавия.

Лангтон кивнул, подтверждая, что все обстоит именно так.

– Очень рада вас видеть. Нам надо многое обсудить. Если Лангтон и насторожился при мысли о том, что последует дальше, то вида не подал. Нет, напротив, он откинулся на спинку кресла, изобразив полнейшее безразличие, и ждал, что последует дальше.

– Я все о том же. О таинственных людях, которые продали вам Бернини.

Лангтон одарил Флавию снисходительной усмешкой и слегка приподнял бровь.

– И что же? – безмятежно спросил он.

– Они просто не существуют. Бюст был похищен из дома Альберджи в Браччано и переправлен через Атлантику.

– Признаю, такой семьи не существует, – с готовностью и еще более подозрительной улыбкой признался Лангтон. – И мне нечего тут добавить.

– Так вы знали, что бюст украден.

– Напротив. Ничего подобного я не знал.

– Как же вы наткнулись на него?

– Да очень просто. Разглядывал разные другие вещицы у ди Соузы и вдруг увидел нечто завернутое в простыню. Ну и сделал ему выгодное предложение.

– Даже не проверив, что это такое, не получив разрешения от музея?

– Ну разумеется, проверил, только позже. Но с самого начала нутром почувствовал, что вещь стоящая. А потом спросил Морзби, не желает ли он приобрести этот бюст.

– Не музей?

– Нет.

– Почему нет?

– Да потому, что только Морзби принимал там решения. Хотел сэкономить время.

– И он захотел приобрести его?

– Естественно. Прямо-таки ухватился за это предложение.

– А вам известно, что он однажды уже купил его? В тысяча девятьсот пятьдесят первом году?

– Да.

– У ди Соузы?

– А вот этого я не знал, – мягко и вкрадчиво заметил Лангтон. – Знал только, что Морзби всю жизнь терпеть не мог дельцов от искусства. В качестве объяснения такой нетерпимости всегда приводил один и тот же пример. О том, что его однажды, всего лишь раз, надул с Бернини некий человек. Продал ему бюст, получил деньги, а покупку так и не доставил. Морзби понял, что его обдурили, а он никогда не любил быть в дураках. Естественно, Морзби ухватился за шанс вернуть себе эту вещь.

– И тогда вы поручили ди Соузе переправить бюст. Почему?

– Что вы имеете в виду?

– Почему вы оба согласились повторно использовать человека, который уже однажды обманул Морзби?

– Бюст был у него. Морзби хотел, чтобы бюст переправили в Калифорнию, и законного разрешения на экспорт мы получить никак не могли. Бюст должен был перевезти человек, никак не связанный с музеем. Вот и сочинили историю о другом владельце, желая как-то прикрыть испанца, чтобы он не влип в неприятности. Вот почему он появился здесь, выглядел таким озабоченным и беспокоился о своем добром имени.

– Так вы ему заплатили?

Лангтон улыбнулся.

– Уверен, детективу Морелли это уже известно. Да, заплатили. Два миллиона долларов.

– Но Морзби говорил Тейнету о четырех миллионах.

– Два.

– И когда это было?

– Что именно?

– Когда ему заплатили?

– Сразу же после доставки. На сей раз Морзби решил не рисковать.

– А когда вы впервые увидели бюст и предложили ему?

– Несколько недель назад.

– Нельзя ли поточнее?

– О Господи, да не помню я! Кажется, в первую неделю мая. Всю сделку удалось провернуть очень быстро. Уверяю вас, у меня не было тогда ни малейшего сомнения в том, что ди Соуза является законным владельцем бюста. Если вы сумеете доказать обратное, думаю, музей будет настаивать на возвращении Бернини законным владельцам. И понесет все связанные с этим расходы… Я всегда знал, что его рано или поздно найдут, – добавил он после паузы. – Вещи такого класса и размера надолго не исчезают.

– Однако этот бюст пропадал целых сорок лет.

Вместо ответа Лангтон лишь пожал плечами и повторил, что рано или поздно бюст должен был отыскаться.

Настало время попробовать другой подход, подумала Флавия. Уж слишком сильно задел ее Лангтон в Риме, к тому же она была твердо убеждена, что с бюстом связано слишком много лжи и обмана и Лангтону это прекрасно известно. Этот тип весь день ей испортил своей самоуверенной и спокойной манерой держаться, говорившей о том, что пришить ему они ничего не смогут. Впрочем, возможно, в этом он и прав.

– Вы ненавидели Тейнета за то, что он занял ваше место. И были одержимы идеей устроить ему саботаж, чтобы рано или поздно его выгнали из музея. Я права?

Флавия очень возгордилась своей фразой. «Одержимы идеей», это надо же! Данное словосочетание она услышала по телевизору в самолете, когда вдруг проснулась в три часа ночи и увидела, что пассажирам показывают кино. Позже она спросила Аргайла о значении этой идиомы. Однако на Лангтона ее лингвистические изыски не произвели ожидаемого впечатления. Его скорее занимала сама суть утверждения.

– Саботаж – слишком сильно сказано. И ничего личного тут не было. Просто я считаю Тейнета опасным для музея. Ну, вы понимаете.

– Нет. Я наслышана как раз об обратном. Будто человек он кроткий и мягкий.

– В таком случае вы ничего не смыслите в музейной жизни. Некогда музей Морзби был очень милым и славным заведением. Небольшой, уютный, обстановка самая приятная, и это несмотря на присутствие Морзби. Он всегда терпеть не мог людей искусства, считал их жуликами и бездельниками. И вот появляется Тейнет, а вместе с ним – и идея создания Большого Музея.

– И что с того?

– Большой Музей – это не просто большое здание и богатая коллекция. Для его создания прежде всего необходим большой административный аппарат. Всякие там комиссии, комитеты и подкомитеты по развитию, фондам, формированию бюджета. Строгая иерархия, планирование. И Тейнет постепенно превратил музей в место, где скучно и противно работать, как, скажем, в «Дженерал моторс».

– И вам это не нравилось.

– Нет. Да и работала эта система плохо. Ведь изначально музей Морзби был составлен из избранных и весьма любопытных коллекций, отмеченных индивидуальностью. Теперь же он копирует любой другой большой музей мира, где непременно должны быть представлены все великие школы изобразительного искусства, от Рафаэля до Ренуара. Но проблема в том, что все действительно хорошие картины этих мастеров уже давным-давно находятся в других музеях. Тейнет укомплектовывал свое детище объедками с барского стола, и музей превратился в посмешище.

– Так почему же вы не ушли, если вам там все не нравилось?

– Во-первых, из-за хорошей зарплаты. Во-вторых, мне нравилось быть единственным здравомыслящим человеком среди этих дикарей. Ну и наконец, потому, что просто нравилось приобретать по-настоящему приличные вещи. Надежда на лучшее еще не умерла.

– Однако может умереть, если вдова Морзби сдержит свое обещание и закроет музей, – заметила Флавия.

Глаза у Лангтона злобно сузились.

– И когда же она это говорила?

Флавия объяснила ему.

– Ну, до этого еще далеко, – отмахнулся Лангтон. – Многое может измениться, пока адвокаты закончат разбираться с этим делом.

– А правда, что у Анны Морзби был роман? – спросила Флавия. Ей это обстоятельство казалось очень важным.

Похоже, Лангтон ждал этого вопроса. Он улыбнулся, недоверчиво и снисходительно – так порой улыбается учитель, в кои-то веки услышав от нерадивого ученика правильный ответ. Стритер же был явно смущен, даже шокирован такого рода предположением, неодобрительно зацокал языком и покачал головой.

– Возможно, – ответил Лангтон. – Я бы точно завел роман, будь на ее месте замужем за таким омерзительным типом, как Морзби. Да они уже давно фактически жили раздельно. Правда, ей следовало соблюдать в таких делах осторожность. Последствия были бы ужасны, если бы Морзби просто заподозрил.

– Но все основания подозревать у него были.

– Что ж, значит, она очень везучая женщина. Стала мультимиллионершей, а не разведенкой без гроша за душой. – Он умолк, а затем после паузы добавил: – Настолько повезло, что просто даже удивительно.

– Мы тоже так считаем, – заметила Флавия. – Слишком повезло.

– Хотя, – задумчиво продолжил Лангтон, – у Анны Морзби есть алиби. А это подразумевает, что без сообщника тут не обошлось. Так что вопрос в том, кто он, этот счастливчик?

Флавия пожала плечами.

– Попробуйте догадаться, если еще не догадались.

Аргайл на секунду отвлекся от своего маниакального занятия. Поднял голову, затем снова принялся бороться с зудом, пытаясь засунуть под гипс тоненькие веточки и соломинки для коктейля. Стритер наблюдал за его манипуляциями словно завороженный.

– Что вы делаете?

– Пытаюсь сохранить остатки рассудка, – мрачно ответил Аргайл. – Нет, я точно с ума сойду от этого зуда, такое ощущение, что весь набит вшами! – Он ждал одобрительных улыбок, но присутствующим было, похоже, не до шуток. – Послушайте, а у вас, случайно, нет вязальных спиц?

Стритер ответил, что в доме нет и никогда не было ни единой спицы. Аргайл скорчил болезненную гримасу, и Стритер предложил ему пройти на кухню и поискать какой-нибудь подходящий инструмент. Аргайл последовал за ним.

– А полиции известно о любовнике Анны Морзби? – спросил Стритер, как только они удалились на безопасное расстояние от беседки.

– Похоже, что да. Часами пропадала в магазинах, уезжала на уик-энды. И Морзби точно знал, так что мотив для убийства у нее был очень веский. Правда, доказать сложно, и это замедляет расследование. Здесь ведь вам не Италия. Там полиция запросто может арестовать кого угодно и давить на несчастного, пока тот не признается. Жаль, что так вышло с вашей камерой, – добавил он, пока Стритер рылся в кухонном шкафу. – Жизнь была бы проще, если бы добраться до нее было труднее.

Стритер помрачнел и насторожился.

– А ну-ка расскажите-ка мне об этом, – сказал он.

– Наверное, это не способствует безопасности вашей службы, верно?

Стритер помрачнел еще больше.

– Стоит только вспомнить о микрофоне в кабинете Тейнета.

– Что?

– О жучке в кабинете Тейнета.

– Послушайте, я ведь уже говорил…

– Знаю, знаю. Но ведь вы пользуетесь репутацией настоящего доки в высоких технологиях, так что кто вам поверит?

– Установка жучков в кабинетах и офисах – это, знаете ли, серьезное преступление. Сама идея просто…

– Но если вдруг убийце скажут, что эта пленка существует, он может и поверить. И он сразу занервничает. Он думает, что на горизонте все тихо и спокойно, а тут вдруг гром среди ясного неба. Возникает улика, вполне материальная. Правда, никто толком не знает, что на этой пленке. И тогда убийца решит: надо уничтожить эту пленку – и я в безопасности. Отчаянные обстоятельства требуют отчаянных поступков. Он попадется. А вам вынесут благодарность за содействие полиции.

Аргайл выложил на стол последнюю козырную карту. Он был не слишком высокого мнения о Стритере. Очень уж медленно соображает.

– Понимаю, – неуверенно протянул Стритер.

– А знаете, нога уже значительно лучше. Так что давайте вернемся в сад. Морелли пригласил нас с Флавией к себе на обед, и нам уже пора. Расскажу детективу о нашем с вами любопытном разговоре. Если не возражаете, конечно.

– О да, – кивнул Стритер, – разумеется.

– Ну как, удалось запудрить мозги этому Стритеру? – спросила Флавия после того, как Аргайл не без труда втиснулся в машину.

Флавия взяла напрокат маленький, но весьма практичный автомобиль, правда, он не был приспособлен для людей с загипсованной ногой. И они начали кружить по городу в поисках дома Морелли.

– О да, – самодовольно кивнул Аргайл. – Соображает он, правда, туговато. Пришлось вывалить на его несчастную голову столько недвусмысленных намеков, что он прямо-таки сгибался под их тяжестью. Но в конце концов понял, в чем заключается идея.

– И?..

– Стритер не возражает. Мы можем начинать распространять слух о том, что он прослушивал кабинет Тейнета. Здорово, правда? Жаль, что он на самом деле его не прослушивал, но ведь всего не предусмотришь.

Флавия думала, что фрикадельки, которыми обещал угостить их Морелли, будут приготовлены его женой. Но она ошибалась. Морелли страшно гордился ими. Флавия и Аргайл застали его на кухне, в фартуке, хотя домовитый вид несколько портил выглядывающий из-за пояса пистолет. На кухонном столе красовалась большая бутылка калифорнийского кьянти, вода в кастрюле уже закипела и ждала, когда в нее опустят спагетти, томатный соус в котелке уже почти достиг совершенства, что под силу определить лишь истинным итальянцам.

– Ну, что скажете? – спросил Морелли, бережно и любовно помешивая свое творение деревянной ложкой.

Аргайл сунул нос в котелок, зажмурился, втянул божественный аромат и одобрительно кивнул. Морелли крякнул и разлил вино по бокалам. Они уселись за стол; вино, запах еды, возгласы ребятишек, доносившиеся из глубины дома, – все это создавало атмосферу праздника и уюта. Единственная трудность – скорее для Аргайла, а не для Флавии – заключалась в том, что просто невозможно было поглотить те горы еды, которые Морелли положил на тарелки. Но два года пребывания в Италии не прошли для Аргайла даром, и он знал, как подготовить себя морально и физически, прежде чем приняться за эту грандиозную трапезу.