Текст книги "Палач, сын палача"

Глава 11. Приглашение на праздник

При пытках ведьм для познания правды приходится прилагать столь же большое или даже еще большее усердие, как при изгнании бесов из одержимого.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Обезумевший от ужаса Филипп бросился к дочери, обнимая ее и умоляя молчать, в то время как писарь запротоколировал признание новоявленной ведьмы. Оставив девушку на попечение Офелера, палач одним прыжком оказался у стола, умоляя не принимать показаний Эльзы. Но те были уже зафиксированы и скреплены подписями присутствующего на допросе приора церкви Святой Екатерины, инквизитора и судьи. Не помня себя от горя, Баур вылетел из здания тюрьмы и побежал к дому Петера Миллера, который уже ждал его, облачившись в свой черный с серебром камзол.

– Вот пилюли, сунешь одну в рот дочери, пока я отвлекаю судейских, скажем, что у нее жар и бред, – скомандовал Миллер. – Только одну пилюлю, а то конец, – добавил он, протягивая Филиппу деревянную табакерку.

– Ты думаешь, я настолько погряз в грехе, что готов отравить свою собственную дочь?! – возмутился Баур.

– Я думаю, что у тебя руки трясутся, а значит, вполне можешь и лишнее всыпать, – не глядя на коллегу, пояснил Миллер, всовывая ноги в изящные туфли с золотыми розетками.

Вместе они вернулись в пыточный зал, как раз когда судья приказал страже вывести оттуда Эльзу.

– Постойте, постойте, господин окружной судья! – подошел к Тенглеру Миллер. – Я, как первый палач Оффенбурга, имею честь заявить, что испытание было проведено с нарушениями правил. И не может быть зачтенным! Потому как у Эльзы Баур жар, и она бредила. Мы же не станем, ваша честь, приносить бургомистру бред больной девушки! Он же нас на смех с такими показаниями поднимет! К тому же, – лицо Миллера вдруг стало удивительно серьезным, – к тому же кто вам сказал, что отец имеет юридическое право пытать свою дочь?

– Это право зафиксировано в приказе бургомистра, заверено его собственноручной подписью и скреплено печатью, – осадил его присутствующий на допросе инквизитор.

– Пусть так, но Эльза Баур была моей подследственной, я выдал ей сертификат о непричастности к колдовству, а следовательно, это мое дело и допрашивать должен я.

– Господин Миллер говорит верно, – попытался помочь первому палачу Баур, – я не имел права соваться в его дела. Его подследственная – значит, его. А я… я приношу свои извинения.

– Дело, которое якобы начал вести господин Миллер, было закрыто, в связи с его же уверениями, что девушка невинна перед святой церковью. Теперь это новое дело, и все происходит по правилам, – помог не знавшему, как поступить, Тенглеру его первый помощник.

– Господа, – Миллер вежливо поклонился собравшимся, на лицах которых читалась скука и желание поскорее убраться из пыточного зала и надраться пивом в каком-нибудь трактире. – Господа, признаться, сегодня день рождения моего сына Клауса, – Миллер лучезарно улыбнулся, – и я имею честь пригласить вас в кабачок под аппетитным названием «Жареный каплун», где мы сможем поесть и попить всласть. Что же касается подарка, – он изящно махнул в воздухе батистовым платком, – то подарите мне этот протокол, и будем считать, что никакой проверки сегодня не было. Завтра же или в любой день, какой вы сами назначите, я лично допрошу Эльзу Баур, и, уверяю вас, эта проверка будет самой что ни на есть подлинной и настоящей.

Теперь на лицах судейских можно было прочесть желание поступить так, как им советовал Миллер, и в то же время крайнюю досаду.

– Мы были бы счастливы принять ваше любезное приглашение, герр Миллер, – облизывая губы, сообщил за всех судья, – но именно сегодня мы отозваны к жене бургомистра и не можем…

– Но тогда, возможно, завтра. А протокол вы отдадите мне сегодня, – голос Миллера дрогнул; Филипп понял, что он сделал все что мог и теперь терпит фиаско.

– Мы идем к жене бургомистра и не сможем не встретиться там с самим бургомистром, – виновато сообщил окружной судья. – Сожалеем, господин Миллер, господин Баур. Но все мы в руках Всевышнего.

– Теперь только одно, Филипп, – потряс Баура за рукав Миллер. – Отправляйся немедленно к бургомистру и умоляй его дать мне возможность провести дополнительные проверки. Говори, что Эльза больна и сама не понимает, что говорит и что делает.

– Но я не могу оставить ее здесь! – сердце палача разрывалось на части. С одной стороны, он прекрасно понимал, что Миллер прав и ему следует бежать к бургомистру и на коленях умолять его помиловать девушку. С другой – он опасался, что в его отсутствие кто-нибудь из судебных исполнителей или тюремщиков может обидеть его ребенка. Вообще-то в тюрьмах, где содержались женщины, изнасилования были не редкость, но в Оффенбурге такого уже года два как не случалось. Теперь же, после последних событий, Филипп мог ожидать всего чего угодно.

– Беги! Я позабочусь об Эльзе, – толкнул его в спину Миллер.

– Ты не знаешь, ты не знаешь, Петер, как меня тут все ненавидят! – стонал Баур, брызжа в лицо Миллера слюной. – Да стоит мне шаг сделать за порог, как любой из наших судебных исполнителей изрежет ножиком личико моей девочки.

– Сначала им придется сразиться со мной. – Миллер невозмутимо показал на шпагу, которая висела у него на боку. – Поверь, я сумею защитить Эльзу так, как если бы это был мой ребенок.

– Но… – Филипп хотел еще что-то сказать, но в последний момент передумал и выскочил на улицу.

* * *

На коленях, как последний раб, второй палач Оффенбурга Филипп Баур вполз в кабинет бургомистра, простершись перед ним на натертом до блеска полу.

Так он ползал затем целую неделю, умоляя хозяина города назначить еще одну проверку его дочери. Бургомистр отказал.

* * *

В тот день, когда Эльза Баур неожиданно дала против себя показания, Миллер посидел какое-то время рядом с ней, после чего велел Офелеру собрать всех судебных исполнителей и объяснил доходчиво каждому, чего им следует ожидать, если хотя бы один волос упадет с головы девушки. После этого он вышел из здания тюрьмы, направившись прямой дорогой в дом к верховному судье, умоляя его принять меры для спасения девушки, которую он рассчитывал тайно вывезти из города в собственной карете в Ортенау, куда он должен был отправиться теперь по назначению в качестве комиссара.

В последнем ему было решительным образом отказано.

Глава 12. Ночной налет

Если судья будет действовать вышеуказанным способом при судопроизводстве и обвиняемую заключит в тюрьму на некоторое время, при отсутствии очевидных улик, но при наличии сильного подозрения, то она, сломленная тяжким заключением, признается.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Казнь Эльзы Баур была назначена на воскресенье. В ночь с субботы на воскресенье Филипп Баур и его ученик и будущий зять Густав Офелер отправились вызволять из тюрьмы Эльзу.

– Стражников, возможно, придется поубивать, – шепнул своему будущему тестю Офелер. – Об одном прошу, если там окажется Миллер, не причините ему зла. Другого такого защитника у Эльзы в жизни не будет.

Филипп кивнул в знак согласия, его отношение к Миллеру за последнее время улучшилось, но Баур все еще не мог простить себе предательского доноса.

Они постучали в дверь тюрьмы, но им никто не ответил, должно быть, стража играла в карты где-нибудь поближе к кухне и подальше от сквозняков. Филипп вытащил свой ключ, но дверь оказалась открытой. Ничего не понимая, мужчины переглянулись и, освещая себе путь факелами, прошли внутрь.

На полу, живописно изукрашенная синяками и кровоподтеками, лежала связанная стража. Переглянувшись, Филипп и Густав прошли в тюрьму и спустились в подвал, где держали ведьм.

Все камеры были распахнуты, по коридорам гулял ветер. Ни в одной камере не было ни единого человека. Добравшись до черного хода, через который обычно ходили палачи, Филипп услышал какой-то чуть различимый разговор и цокот копыт и, выглянув в тюремный дворик, увидел в свете нескольких факелов изящную фигурку всадника на коне. Мужчина был одет в черный с серебром камзол и каштановый парик. К его груди припала девушка, в которой Баур тотчас опознал дочь. Рядом с ними на белом коне гарцевал высокий сутулый священник, немного поодаль люди в кирасах грузили на телеги обессиленных женщин, которых они перед этим вывели и вынесли из тюрьмы. Еще один всадник в сверкающих дорогих доспехах был не кем иным, как верховным судьей фон Канном, который с юношеским удальством сдерживал пляшущего под ним коня. Сказав что-то человеку в черном камзоле, он принял у одного из военных сразу двоих детей и послал своего конька рысцой. За ним ехал человек в плаще иезуитского ордена.

Вжавшись в стену, Баур наблюдал за тем, как эти люди спасают от смерти его дочь, не смея показать, что он заметил их. В противном случае его попросту изрубили бы на куски, не разобравшись, кто он и для чего приперся в тюрьму в столь поздний час.

Эльза Баур, казалось, мирно спала на руках у бережно обнимающего ее мужчины.

Желая разглядеть дочь получше, Филипп сделал шаг вперед, в этот момент под его ногой хрустнула ветка, и человек в черном взглянул на него.

Показывая на прильнувшую к нему девушку, Петер Миллер отсалютовал Бауру, после чего дал коню шпор, и они умчались в ночи.

* * *

На следующее утро палач Петер Миллер, как ни в чем не бывало, пришел на службу. Правда, ввиду отсутствия подследственных, работы ему в тот день так и не досталось, так что он, проскучав до обеда и оставив за себя Михеля, отправился в дом к верховному судье, где уже ждали его подорожная и рекомендательные письма от бургомистра Оффенбурга и суда к властителю Ортенау.

Вернувшись домой, Миллер велел Клаусу собирать вещи, а сам пошел в последний раз попрощаться с тюрьмой. Разгадав этот маневр бывшего первого палача, Баур рванул за ним, надеясь услышать что-либо о дочери.

Миллер молчал, не пытаясь подойти к Филиппу или как-то ободрить его. На всех дорогах были выставлены посты, повсеместно поднята стража, но беглянок и след простыл.

Попрощавшись с бывшими сослуживцами, Петер Миллер подошел, наконец, к Филиппу, поздравив его с новой должностью первого палача, попросив отпустить с ним Густава Офелера.

– Мой сын еще очень юн и неопытен, – безразличным тоном сообщил Миллер. – А помощник мне ой как нужен. Не хочу брать Михеля, он мне надоел, а возьмешь парня с улицы – значит учи его по новой. В то время как твой Густав вроде уже поднаторел в нашем ремесле. Так что, уступишь мне парня?

– Так всегда, Петер: как ученика готовить, так я, а как забирать, так ты, – заворчал в ответ Баур. – Впрочем, на что он мне теперь? Думал женить его на Эльзе, а получилось… – Он махнул рукой. – Забирай.

– Вот и отлично, – просветлел лицом Миллер. – Попрошу, чтобы отписал тебе, как устроимся в Ортенау.

– Нужны мне его письма, – отвернулся Филипп. На самом деле он был почти счастлив тем, что дочка жива, тем, что увозят ее не невесть куда, и будет там она под присмотром жениха, и, может быть, через некоторое время Миллер или Офелер действительно напишут ему, пригласив к себе. Но все это Филипп Баур держал в себе, боясь жестом или неаккуратно оброненным словом выдать свою тайну.

Так закончилась служба Петера Миллера в Оффенбурге.

Глава 13. Две ведьмы и верховный судья

Следует ли при взятии ведьм под стражу внезапно подымать их на руки, не допуская того, чтобы они прикасались к земле, и уносить их в корзине или на плечах в камеру заключения? По мнению канонистов и некоторых богословов, это допустимо.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Спустя два года после отъезда Миллера из Оффенбурга оттуда спешно выехал бывший верховный судья фон Канн. Не заладилось у него после позорной истории с исчезновением из-под следствия сразу же всех арестованных ведьм. Точнее, герр фон Канн проявил весь свой организаторский гений, собирая отряды из стражи и сколачивая дружины из местных жителей, которые регулярно отправлялись на поиски в окрестные города и села, но пропавшие ведьмы точно в воду канули.

За упущения и попустительства Себастьян фон Канн чуть было не лишился места и сам не пошел под суд, но против него так и не набралось достаточно улик, а единственный свидетель похищения Баур делал вид, что ничего не знает.

Тем не менее через два года, как уже было сказано, Себастьян фон Канн был вынужден оставить должность и спешно выбираться из Оффенбурга, бросив часть своего честно нажитого имущества и спасая свою собственную жизнь.

Произошло же вот что – целых пятнадцать лет в доме фон Канна жила экономка Глэдис, которую в свое время еще молодой тогда судья фон Канн буквально вырвал из подвалов Оффенбургской тюрьмы.

Дело было так. Двадцатипятилетний Себастьян фон Канн был приглашен в Оффенбург на должность верховного судьи, что было для него весьма почетно и необычно, так как Оффенбург прежде не знал верховного, находящегося в столь юных летах.

Приступив к службе, фон Канн первым делом обратил внимание на процесс над неведомой ему Глэдис Шварцберг, обвиненной в сожительстве с дьяволом. На первый взгляд, в деле было все: свидетельские показания двух совершеннолетних свидетелей, объяснение самой Глэдис о том, как было дело, и собранные на месте преступления вещественные доказательства.

Тем не менее вот уже месяц как Глэдис упрямо твердила, что овладевший ею дьявол не получил ее души, а только тело. Кроме того, сделал он это бесчестно, явившись девице в виде ее любовника, плотника Михаэля.

Заинтересовавшись, Себастьян фон Канн начал читать дело и вскоре узнал обо всем в подробностях.

После смерти родителей девица Глэдис Шварцберг осталась на попечение тетки, которая, по всей видимости, не уделяла ей должного внимания, так что сиротка вскоре завела себе хахаля, с которым и встречалась почти что каждую ночь.

Однажды Михаэль явился в дом к Глэдис, едва только стемнело, и, не тратя времени на пустую болтовню, лег с ней в постель. Какое-то время они занимались любовным делом, после чего любовник пожелал выйти во двор, а Глэдис осталась ждать его, нежась под одеялом.

Выходя, Михаэль не закрыл за собой дверь, так что она осталась полуоткрытой. Вот в эту-то щель и проник неизвестный. Скорее всего, это был возвращавшийся из кабака прохожий, который заметил незапертую дверь и шмыгнул туда, рассчитывая чем-нибудь поживиться.

Войдя в дом, он почти сразу же наткнулся на лежащую на постели полуобнаженную девицу и лег с ней рядом. Решив, что это вернувшийся со двора Михаэль, Глэдис обняла его, позволив сделать все, что он хотел.

Едва закончив любовное дело, незнакомец заслышал шаги возвращавшегося Михаэля и поспешно вскочил с постели. В этот-то момент его увидел Михаэль и проснувшаяся от резкого толчка Глэдис. Поняв, что в доме посторонний, девушка заорала, зовя на помощь, так что разбуженная тетушка успела увидеть улепетывающего мимо нее черного человека.

«Черный человек» – вот что насторожило судей. Они потратили время на то, чтобы выудить какие-нибудь подробности внешности ночного посетителя Глэдис, и узнали только то, что тот был черен точно ночь.

Что на самом деле было делом немудреным уже потому, что на дворе была непроглядная ночь, а в комнате не горела свеча.

После осмотра спальни Глэдис судебные исполнители нашли там только куски земли, которая, должно быть, пристала к сапогам ночного визитера, и рассыпанную по полу золу, которая так же могла попасть туда из печки, когда перепуганный Михаэль отскочил, выпуская дьявола вон из дома.

Тем не менее за Глэдис взялись с утроенной силой, выколачивая из нее признания. Просмотрев сообщения о проведенных пытках, фон Канн пришел в ужас, понимая, каково же пришлось девушке.

Пытки начинались с рассвета и проходили в течение дня с редкими перерывами, так как палачи все-таки живые люди, которым время от времени требуется отдых и еда. Пытая Глэдис, они подменяли один другого, в результате чего на теле девицы буквально не осталось живого места. Все ее пальцы были раздроблены, и два уже пришлось отрезать из опасения, что начнется воспаление. Ее регулярно секли розгами и кнутом с привязанным к нему лезвием. Ее растягивали не на обычной дыбе, а на неструганой доске, оставляющей в спине девушки чудовищные занозы, в ее лоно засовывали железный цветок, который затем распахивал лепестки, доставляя мученице неимоверные страдания.

И что же – за все время пыток палачи и судья не услышали от Глэдис Шварцберг ничего нового. Она снова и снова признавалась в блуде, но не с дьяволом, а с обычным человеком, которого она любила. Что же до дьявола, то хоть Глэдис и признавала, что тот овладел ею, но продолжала утверждать, что произошло это во сне, когда она не понимала, что с ней происходит, а значит, и не была повинна в содеянном.

Слух о деле Глэдис Шварцберг дошел до бургомистра, и тот повелел либо выколотить из упрямицы признание, либо отправить самих палачей и судейских отвечать перед законом герцогства за истязания невиновной. Надо ли говорить, что с этого момента вытянуть признание у Глэдис Шварцберг стало делом чести, а может, и делом спасения практически для всех палачей города, работающих с ней.

Выступить на стороне Глэдис Шварцберг означало настроить против себя всех, все и вся. И если это было по силам человеку пожилому, мудрому и просидевшему на своем месте долгие годы, для новичка вступать в подобное сражение было смерти подобно. Тем не менее Себастьян фон Канн сделал свой выбор, посадив на скамью подсудимых судей и спася девицу, добившись признания судом Оффенбурга Глэдис Шварцберг оправданной за недостаточностью собранных улик. Себастьян фон Канн добился того, чтобы половина работающих с ней палачей была оштрафована, а половина разжалована и отпущена на все четыре стороны после битья их кнутом. Немалый штраф заплатил и отец Петера Миллера, занимавший тогда должность первого палача в Оффенбурге. В общем, как говорится, справедливость восторжествовала, и Глэдис могла, не скрываясь, смотреть в лица соседей.

Но, как выяснилось почти сразу же, одно дело вытащить человека из тюрьмы и совсем другое дать ему возможность достойно жить. Любовник оставил Глэдис Шварцберг, еще когда та находилась в тюрьме. Ее тетка была вынуждена отдать почти все деньги за содержание девицы под стражей и проведение пыток, так что, когда Глэдис получила свободу, у нее уже не было ни дома, ни денег, ни доброго имени. Кроме всего прочего, проведшую больше месяца в тюрьме девушку следовало лечить, иначе она попросту умерла бы, не сумев оправиться.

В результате Себастьян фон Канн был вынужден забрать Глэдис к себе, сначала выхаживая ее после истязаний, а потом сделав своей служанкой, а позже и экономкой.

Верой и правдой Глэдис проработала у судьи фон Канна пятнадцать лет, всячески стараясь отблагодарить его за спасение.

И все бы было замечательно, если бы в один прекрасный день Себастьян фон Канн не решился взять в дом еще одну спасенную им женщину. История не сохранила ее имени. Поначалу все шло вполне обычно. Глэдис Шварцберг управляла хозяйством и отдавала распоряжение всем слугам в доме, в то время как новенькая служанка работала по кухне и помогала заправлять постели.

Постепенно Глэдис начала замечать, что новенькая ведет себя слишком уж раскованно с хозяином, стараясь чаще маячить у него перед глазами. Все свое свободное время она тратила на то, чтобы пробраться в личный кабинет судьи или его спальню, где терла и полировала пол и мебель, стелила и перестилала постель и вообще старалась сделать что-нибудь особенное для своего спасителя и освободителя.

Взбешенная таким открытием Глэдис сделала было замечание новенькой, но та не только не изменила своего поведения, но, казалось, сделалась еще более настырной и наглой.

Желая показать самозванке, кто здесь главный, Глэдис заставила ее в течение недели выносить горшки и чистить выгребную яму. Ответом на это был донос в суд, в котором девушка обвиняла Глэдис Шварцберг в том, что она принуждает ее отдаться дьяволу.

По заявлению служанки, экономка вошла в ее положение, предложив ей выгодно выйти замуж и переехать в другой город, где о ней ничего не будут знать. И никто не сможет уколоть ее, намекая на то, что она была в тюрьме. Разумеется, девушка сразу же согласилась с предложением, не почувствовав подвоха и поблагодарив добрую женщину. В условное время Глэдис Шварцберг отвела ее в один старый дом, который, насколько это знала девушка, долгое время был заколочен, но теперь в нем горели свечи и было накрыто на стол.

Экономка провела девушку в небольшую комнату, где ее ждал приятный молодой человек, назвавшийся сыном богатого негоцианта. Вместе они сели за стол, покушали и выпили по несколько бокалов вина, после чего юноша предложил ей выйти за него замуж.

Взволнованная свалившейся на нее нежданной радостью девица перекрестилась, славя Бога. В тот же момент ее жених исчез, точно его и не было. Не стало свечей и обильно накрытого стола, а сама девушка оказалась одна-одинешенька в пустом доме.

Когда к ночи она добралась до дома своего господина, экономка была уже там. Она сразу же отвела девушку в кухню, где приказала ей молчать обо всем, и тогда она сделает так, чтобы жених не мстил ей за принесенные ему неудобства.

Но девушка уже поняла, кто такой – этот ее таинственный жених, и сразу же написала донос.

По начатому делу были арестованы двое – обвиняемая Глэдис Шварцберг и обвинившая ее служанка. Так как всем же ясно – если девушку принуждают выйти замуж за дьявола, значит, она его избранница, а следовательно, враг церкви.

Напрасно фон Канн пытался вызволить обеих женщин. Дело дошло до бургомистра, и он запретил верховному судье, как заинтересованному лицу, лезть в это дело.

Когда суд Оффенбурга признал их виновными и достойными сожжения, фон Канн попросил дать ему отставку и спешно убрался восвояси так, словно невидимые языки пламени уже лизали его пятки, подбираясь к одежде.