Текст книги "Палач, сын палача"

Часть третья. Комиссар по делам ведьм

Глава 1. Ведьма и дровосек

Ему дается также имя Satanas (сатана) и Behemoth, т. е. зверь, т. к. он дает людям звериные наклонности.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

На въезде в Биттерфельд образовались столпотворение и давка, так как стража получила строжайший приказ не пропускать в город подозрительных личностей и особенно отслеживать приезжих и пеших путников, ведущих свой путь из Мосбурга. Последних мог выдать южный говорок, столь нехарактерный для жителей Биттерфельда, так как достославный граф Альберт Иероним Маульташ, хозяин города Биттерфельда, в очередной раз насмерть поссорился с Мосбургским бароном, запретив впускать в Биттерфельд подданных своего врага. На улицах города в этот момент шли повсеместные проверки на предмет выявления опасных приезжих и их арест, так как герцог не без основания подозревал мосбургцев в желании во славу своего барона нагадить ему лично. Кроме того, пленные могли понадобиться во время ставшего уже традиционным обмена людьми. А его милость, граф Альберт Иероним Маульташ, не желал прослыть жестоким человеком, отказавшимся выкупать из плена своих людей. Одновременно с тем платить он тоже не собирался, предпочитая менять голову за голову.

Из-за этих правительственных дрязг пришлось отложить даже заранее запланированный рейд против ведьм, так что прибывший специально для того, чтобы проследить законность задержания подозреваемых в ведовстве, комиссар Петер Миллер теперь был вынужден бездельничать, кормя клопов в снятых для него комнатах гостиницы.

Петер поел внизу у хозяйки и уже совсем собрался прогуляться вдоль вырытого еще весной пруда, как неожиданно в его дверь постучали.

На пороге стоял молодой человек, одетый в замшевую зеленоватую курточку пажа и кирпичного цвета берет с пером. Юноша вежливо поклонился Петеру и, заикаясь от волнения и страха, сообщил, что его, комиссара по делам ведьм, срочно требует к себе окружной судья Тристан фон Шен, которому необходимо спешно посоветоваться с господином Миллером по неотложному делу.

Быстро переодевшись для визита, надев парик и взяв в руки увесистую трость, Петер вышел вслед за юношей.

Впрочем, дело, по которому судья фон Шен вызывал Миллера, было хоть и спешным, но отнюдь не секретным. И, как выяснилось, о нем знали не только пришедший за комиссаром Миллером паж и ожидающий их внизу почетный эскорт, но и чуть ли не все в городе.

Так что пришедшей с пажом страже пришлось оттеснять любопытствующих копьями и раздавать подзатыльники, так как народ словно сошел с ума, показывая на Петера Миллера пальцами и пытаясь забежать перед ним, заглядывая в глаза.

Оказалось, что во время патрулирования улиц отрядом местной стражи на окраине города, там, где купцы держат свои склады, через огромный лаз в стене проникает в город всякий, не желающий платить въездную пошлину. Там во время утренней проверки стражники приметили коренастого мужчину, который, завидев синие камзолы военных, вдруг припустился бежать от них, порываясь нырнуть в проклятую дырку и скрыться в ближайшем леске.

Решив, что убегающий является шпионом Мосбурга, стража бросилась вдогонку, и вскоре подозрительный тип был свален на землю со связанными за спиной руками. Задыхаясь от одышки, начальник стражи поставил на поверженного нарушителя спокойствия свой замшевый сапожок, ругаясь на чем свет стоит.

Стражники порылись в карманах задержанного, но не нашли в них ровным счетом ничего, кроме жареных семечек и какого-то мусора. Тем временем один из солдат принес суму подозреваемого, которую тот выбросил, спасаясь от стражи. Суму развязали и содержимое ее вытряхнули прямо в дорожную пыль перед распростертым на земле задержанным и возвышающимся над ним начальником стражи.

И тут-то все и началось. Из сумы вывалилась окровавленная женская рука, которая шмякнулась о землю рядом с завернутым в не менее окровавленную тряпицу аккуратненьким топориком.

Крестясь и читая молитвы, стража сгрудилась рядом с рукой, боясь до нее дотронуться. Тотчас задержанный был скручен самыми крепкими веревками и доставлен в тюрьму, куда теперь вели Миллера.

Первоначально было выдвинуто сразу две версии происходящего. По одной, задержанный был убийцей, расчленившим свою мертвую жертву на куски и теперь закапывающим ее в разных местах. По второй, он являлся опасным колдуном, пришедшим в город с целью вредить ее жителям и особенно великому герцогу. Руку же он отрезал у какой-нибудь повешенной или вытащил из оскверненной им же могилы с тем, чтобы с ее помощью совершать свои дьявольские манипуляции.

Но едва преступник был явлен пред светлые очи герцога, инквизиторов и судей, он, не дожидаясь палачей, сразу же начал давать показания. По его версии, он, простой лесоруб, валил большое дерево, когда вдруг из чащи на него набросилась огромная волчица. Не помня себя от ужаса, он схватил топор и ударил им зверя, отрубив лапу.

Раненое животное умчалось в лес, после чего дровосек поднялся с земли и, взяв лапу как охотничий трофей, отправился домой.

Но не прошел он и полмили, как увидел в кустах истекающую кровью женщину, которая пыталась сделать себе перевязку. Приблизившись к ней, дровосек увидел, что у женщины не хватает кисти руки.

Не зная, что и думать, он вернулся в город, рассчитывая рассказать все судье, куда его, впрочем, и доставили.

Тут же стража и судебные исполнители были посланы в указанный дровосеком лесок, где по кровавому следу удалось найти пострадавшую и с превеликими предосторожностями доставить ее в суд.

Судья был готов вынести женщине смертный приговор, не вникая в то, как она сама видит суть дела и будет ли оправдываться. Но тут герцог неожиданно вспомнил о находящемся в городе комиссаре, который по роду своей деятельности должен был несравненно лучше разбираться в таких делах, чем все судьи и инквизиторы Биттерфельда вместе взятые. Сказано – сделано, за Петером Миллером был послан паж.

Не заставляя себя просить дважды, Миллер велел посадить женщину и дровосека в двух разных камерах, после чего изъявил желание допросить сперва дровосека. Им оказался крепкий на вид мужчина двадцати семи лет от роду, по имени Пауль Тетте.

Внимательно выслушав историю во второй раз, Петер Миллер велел дровосеку раздеться и осмотрел его кожу, особенно обращая внимание на свежие царапины. Для опытного взгляда палача было очевидно, что царапины на теле дровосека нанесены ногтями человека, а не когтями животного. Но это было трудно доказать людям, крайне редко имеющим дело с какими-либо ранами. На одежде его также не было заметно шерсти, которая неминуемо оказалась бы там, если бы на дровосека напал волк.

После допроса дровосека Миллер пожелал увидеть женщину. Берта Гросвинтер была еще молодой и весьма привлекательной особой. Вдова рыбака, живущая сбором хвороста, который она доставляла в Биттерфельд.

– Два дня был сильный ветер, господин инспектор, – еле сдерживая слезы боли, сообщила женщина. – Я, как обычно, отправилась в лес за хворостом. Надо сказать, что Господь не оставил меня, и хвороста было более чем достаточно. Я дважды возвращалась к себе домой и, когда пошла в третий… Неужели Господь наказал меня за жадность?! Когда я пошла в третий раз, я сразу же почувствовала, что в лесу кроме меня еще кто-то есть. Я позвала раз, другой, но, поскольку мне никто не ответил, решила, что мне послышалось. Я, перекрестившись и прочтя молитву Деве, пошла по своей обычной тропинке. Но едва я наклонилась, чтобы поднять большую ветку, сзади на меня напали. Я отбивалась, что было сил, но незнакомец рвал на мне платье, пытаясь овладеть мной. Мне удалось перевернуться на спину и оттолкнуть от себя напавшего ногами, после чего я увидела, что это мой сосед, дровосек Пауль Тетте, который обычно здесь же рубит лес. Я закричала на него, обещая, что пойду жаловаться в суд. Тогда дровосек вынул из-за пояса небольшой топорик и, схватив меня за волосы, поволок к дереву, где я думала, что лишусь головы, но мерзавец отсек мне кисть руки. Как я теперь буду без руки, ваша милость?! Мало мне того, что прошлым летом утоп мой Яков, что чума унесла двоих наших детей, теперь я урод, который может только попрошайничать на улицах и сдохнет в какой-нибудь канаве!

– Теперь для вас важнее, чтобы вас не объявили ведьмой и не сожгли на костре, – мягко сообщил ей Петер. После чего приказал женщине одеться в тюремную робу и забрал ее одежду.

Осмотрев бедное платье, нижнюю рубашку и старенький бархатный корсаж подозреваемой, Миллер также не обнаружил на вещах волчьей шерсти.

Глава 2. Суд в Биттерфельде

Судья должен пускать в ход разные способы воздействия, не исключая и хитростей, предлагая друзьям обвиняемого склонить его к сознанию в преступлении и стремясь получить добровольные обличающие его показания.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Судья считал необходимым как можно скорее казнить Берту Гросвинтер и отпустить дровосека. Миллер же был решительно против такого решения, считая, что права все-таки женщина.

Он снова допросил дровосека, и тот показал, что не знает никакой фрау Гросвинтер, что было само по себе странно, так как женщина показала, что они часто работали в одном лесу; кроме того, Пауль Тетте является ее соседом. А значит, они не могли не знать друг о друге.

Маленькая ложь порождает большое недоверие. Миллер спросил дровосека о том, почему он убегал от стражи, и тот ответил, что бежал по привычке, так как забыл заплатить в казну пошлину за пользование лесом и потому что вообще привык бегать от стражи. Потому что так поступали все горожане с самого детства и потому как чего от них ждать, кроме неприятностей, от этих военных?

Когда Миллер поинтересовался, что было в суме Пауля Тетте, тот, не моргнув глазом, ответил, что там лежала волчья лапа.

«Почему вы не выбросили лапу в лесу?»

«Потому что хотел показать ее друзьям. Не каждый же день удается встретиться в лесу с волком и остаться в живых».

Миллер скреб подбородок, измышляя, как спасти явно невиновную женщину, в то время как вокруг тюрьмы собирались толпы народа, требующие немедленного сожжения ведьмы. Тут же выяснилось, что у кого-то волк задрал овцу, а у кого-то напал на собаку. Кто-то пожаловался на внезапную смерть некрещеного младенца. У кого-то вдруг, ни с того ни с сего, появился нарыв на самом интересном месте.

Народ требовал справедливого возмездия, и судья, уже жалеющий, что поручил дело заезжему инспектору, теперь ходил кругами вокруг Петера Миллера, умоляя его как можно скорее вытянуть у ведьмы признание, чтобы можно было ее благополучно сжечь.

Наконец Миллер пришел к единственно правильному, как казалось, решению, разрешив для успокоения толпы устроить показательный процесс.

Дав высказаться Паулю Тетте, Миллер снова спросил его – знает ли он госпожу Гросвинтер, и тот подтвердил сказанное на допросе, что она ему неизвестна. Тогда довольный собой Миллер попросил помогающего ему судебного исполнителя поведать суду, где живет Пауль Тетте и где проживает Берта Гросвинтер, и могло ли быть такое, чтобы Пауль Тетте не знал или хотя бы не видел этой женщины?

После чего дровосек взял свои слова обратно, признавшись, что, безусловно, знаком с фрау Гросвинтер, тем не менее боялся признаваться в этом, так как та оказалась ведьмой и оборотнем, в чем он готов поклясться под присягой.

После чего Миллер показал суду одежду Пауля Тетте и Берты Гросвинтер, объясняя, что ни на той, ни на другой нет никакой шерсти, что странно, так как тело волка покрыто шерстью, которая должна была выпасть в момент превращения из волка в женщину.

На что присутствующий тут же обвинитель возразил, что ему известно о процессах над оборотнями, где говорилось, в частности, о том, что во время трансфигурации оборотня в человека шерсть испаряется, подобно серому туману.

Петер Миллер показал на царапины на теле Пауля Тетте, утверждая, что те сделаны ногтями, а следовательно, дровосек боролся с женщиной, а не с волчицей.

На что обвинитель возразил, что природа ногтей оборотня может быть как чисто волчьей, так и представлять собой некую смесь между волком и человеком. И почему бы ведьме не обратиться в волчицу с человеческими ногтями?!

Последнее утверждение показалось суду надуманным, ибо, если уж женщина обратилась волком для того, чтобы убить свою жертву, зачем ей было оставлять на лапах хрупкие человеческие ногти?

Так что Петер Миллер получил лишний плюс и похвалы присутствующих на суде зрителей.

После чего он еще раз попросил Пауля Тетте рассказать суду, при каких обстоятельствах на него напала волчица. Когда же он снова сообщил о том, что волчица застигла его за рубкой огромного дерева, Миллер вызвал начальника стражи, который по его просьбе рассматривал оное дерево. Вместе с другим стражником они взялись за руки, показывая, каким дерево было в обхвате. И Пауль Тетте подтвердил ими сказанное.

– Тогда отчего же вы рубили такое огромное дерево таким крохотным топориком? – выбросил свой последний козырь Петер.

В зале суда возникло замешательство. Все кричали, спорили, доказывая друг другу невозможность справиться с такой огромной работой таким незначительным орудием.

– Я отрубал им сучья! – уже понимая, что попал в собственные силки, перекрикивая собрание, пытался выкрутиться Пауль Тетте.

– Я могу понять, что вы взяли с собой два топора, – примирительно начал Миллер, – но как объяснить, что, когда на вас напал матерый волк, вы бросили большой топор, вынули из сумки маленький и только после этого приступили к отражению атаки?

Желая окончательно добить дровосека, Миллер тут же спросил у начальника стражи, называя его бравым офицером и настоящим героем, может ли он представить себе подобный порядок действий. И к чему может привести медлительность человека, на которого внезапно нападает здоровенный волк.

На что тот сразу же ответил, что, если бы все было так, как изложил господин комиссар, Пауля Тетте сейчас не было бы в живых. Или, по крайней мере, он был бы на смертном одре, изорванный когтями и зубами хищника.

Понимая, что своим расследованием он уже перевел Пауля Тетте из категории жертвы в категорию насильника и лжесвидетеля, но при этом не помог ни на йоту действительно пострадавшей женщине, которую теперь обвиняли жители Биттерфельда, считавшие, что она ведьма и оборотень, Миллер решил во что бы то ни стало спасти ее от костра.

Это было сложно, так как народ давно уже толпился возле здания суда, требуя возмездия или грозясь в любой момент напасть на стражу и подпустить в здание суда красного петуха.

Чувствуя себя угрем на сковородке, Миллер принял единственно возможное в таком случае решение и на правах инспектора во всеуслышание объявил Пауля Тетте колдуном и оборотнем.

Во внезапно наступившей тишине он сообщил, что на самом деле Пауль Тетте напал на госпожу Гросвинтер единственно с целью, изуродовав ее, забрать руку, которая была необходима ему для дьявольского ритуала.

Судья попросил дровосека подтвердить и опровергнуть сказанное комиссаром, и тот, трясясь точно осиновый лист и писая себе в штаны, прошептал, что не имеет отношения к колдовству и является честным католиком. После чего заседание прервалось, а Пауль Тетте был доставлен в камеру, и вскоре к нему был вызван палач.

Прекрасно понимая, что посылает на костер невиновного, Миллер утешил себя тем, что за содеянное преступление Тетте все равно грозила бы виселица, а так и город получит вожделенный костер, и несчастная Берта будет освобождена.

В том, что местный палач знает свое дело, он был уверен, хотя, если бы его об этом попросили, не погнушался бы помочь вытянуть необходимое признание.

Так что уже на следующий день состоялось заключительное слушание, на котором Пауль Тетте был приговорен к сожжению.

Понимая, что Берта Гросвинтер теперь не может уже зарабатывать себе на жизнь сбором хвороста, Миллер забрал ее с собой, объясняя свой поступок тем, что не все еще понятно с этой особой и самое милое – показать ее другим комиссарам в Ортенау, где есть возможности для проведения знаменитой водной пробы и где она будет находиться вплоть до окончания расследования.

В тот же год Берта Гросвинтер была отправлена в одну из деревенек, в которой жили сбежавшие из тюрем люди, где она была приставлена пасти стада гусей.

Глава 3. Опасный преступник

Демоны, отосланные на греховные дела, находятся не в аду, а здесь, в пределах нашего темного земного воздуха. Поэтому-то они и имеют здесь иерархию, которая будет отсутствовать в аду.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Петер вернулся в Ортенау, где теперь у него был большой дом и где жили Грета и Клаус, через неделю, после того как туда переехал со всем добром, библиотекой и оставшейся прислугой фон Канн. Он заранее знал дом, который приглядел для себя бывший верховный судья, и даже помогал ему, наводя справки о соседях и одолжив на первое время свою экономку. Тем не менее встретиться им не удалось.

Дом фон Канна был закрыт и запечатан, никого из слуг не было. Почесав в затылке, Миллер решил разузнать в городском совете, куда мог подеваться его друг и покровитель, но не успел это сделать, так как его самого спешно вызвали туда.

От внимания Миллера не укрылось, что у парадного подъезда, где кроме лакеев в любое время дня и ночи стоит пост гвардейцев, сегодня теснились кареты с гербами судей Ортенау.

Поднимаясь по белой мраморной лестнице, Миллер был принужден вертеть головой, постоянно здороваясь и раскланиваясь с местной знатью, это могло говорить только об одном – сегодня в Ортенау решается что-то архисерьезное, и это что-то имеет отношение к суду, палаческому мастерству и, возможно, ведовству. Иначе зачем было вызывать малозначительного инспектора по делам ведьм в такое прекрасное собрание. На втором этаже у дверей в главный зал толпились приглашенные придворные. Так что Миллер хотел было встать в сторонку, дожидаясь вместе со всеми аудиенции у герцога или у кого-нибудь из важных чинов, по чьему приказу Миллер был вызван в городской совет, в то время как присланный за ним слуга упорно приглашал его зайти в зал.

Все это было более чем странно и малоприятно, так как маленький Петер Миллер вдруг оказался в центре внимания, а этого ему вовсе не хотелось.

Украшенные золотом двери распахнулись как раз в тот момент, когда Миллер поравнялся с ними, так, словно стоящий за дверьми лакей подглядывал за приглашенными через замочную скважину.

Петера Миллера тут же взяли за руку и, заперев за ним дверь, проводили в самый темный угол зала, где ждал его разодетый по случаю собрания в свой лучший камзол розового цвета и каштановый парик герцог Август Годельшаль, сюзерен Ортенау.

Сюзерен города в тот день был встревожен и более взвинчен, чем обычно. Казалось, что он пытается решить какую-то важную и пугающую его самого задачу, но просто не может заставить себя приступить к ней.

– Должно быть, вы уже догадываетесь о цели, ради которой я попросил вас явиться сегодня? – проницательно глядя на Миллера, начал разговор герцог.

– Понятия не имею, – Миллер простовато развел руками.

– Ну да, ну да, конечно. Признаться, самый догадливый из наших подданных не смог бы предсказать того, что у нас приключилось! Тем не менее я все же надеялся, что вы окажетесь умнее умных. Впрочем, не будем ходить вокруг да около. Эти крысы давно уже толкутся на лестнице, и я не могу заставлять их ждать дольше положенного. Так что сразу к делу, – он нервно сцепил пальцы, так что перстни на них ударились друг об друга. – До того как принять должность комиссара, вы служили в Оффенбурге первым палачом. Так ли это?

– До того как принять должность главного комиссара с особыми полномочиями карать или миловать, – поправил герцога Миллер, сдвинув брови. Начало разговора ему не понравилось.

– Все верно. Не будем придираться к словам, у нас слишком мало времени. Да и речь, честно говоря, не о вас.

Петер напрягся, герцог Годельшаль говорил почти шепотом, так что Петеру приходилось нагибаться к самым устам хозяина Ортенау, тем не менее светлейший герцог не догадывался или попросту не собирался предложить ему стул.

– Помните ли вы верховного судью Оффенбурга господина Себастьяна фон Канна?

– Прекрасно помню. – У Миллера сжалось сердце.

– Замечательно, – судья старался не глядеть в лицо Миллера, разглядывая свои перстни. Один из них оказался недостаточно блестящим, и герцог был вынужден потереть его об атласные панталоны. – И каков он был в Оффенбурге?.. этот ваш верховный судья?

– Что я могу сказать о своем бывшем начальстве? Начальство как начальство. Насколько я знаю, когда я уезжал из Оффенбурга, он верой и правдой служил тамошнему бургомистру свыше десяти лет и…

– И за эти десять с лишним лет на его работу не было никаких нареканий?! – всплеснул руками герцог Годельшаль.

– Простите, мой господин, светлейший герцог, но откуда мне знать? – смутился Миллер, ему не нравилось стоять согнувшись, так как начинала ныть спина. – Нижестоящие обычно не должны лезть в дела вышестоящих, – он чуть разогнул поясницу, переминаясь с ноги на ногу.

– Никто и ничего не знал. Признаться, я сам пригласил Себастьяна фон Канна и даже предложил ему на выбор несколько должностей при моей особе и в суде. Но кто же мог знать! В общем, оказывается, в Оффенбурге сейчас идет шумный процесс по делу двоих работавших у него женщин, которые признались в том, что они посвящали себя дьяволу, служа ему в постели. А дьяволом был сам фон Канн!

– Себастьян фон Канн! – Миллер поймал себя на том, что чуть не выкрикнул это имя, выдохнув его, как выдыхают вопль боли.

– Да, мне написал бургомистр Оффенбурга, к письму прилагаются копии протоколов допросов, в которых эти женщины разоблачают коварного судью. И я не вижу повода для недоверия. В общем, так. Я приказал задержать фон Канна со всей его прислугой, и теперь он находится в нашей тюрьме. От вас же я жду, чтобы вы на время заняли место палача и вытянули из преступника показания, – говоря это, герцог Годельшаль вдруг начал заикаться, его глаза бегали, а руки не находили себе места, теребя золоченые пуговицы камзола или дергая великолепные кружева манжеток. – Потому как для человека такого ранга, как фон Канн, я обязан дать и лучшего палача. А у меня нет лучшего палача! Одни бездарности и тупицы! Короче, господин Миллер, я повелеваю вам лично заняться фон Канном и сделать все так, как вы умеете.

Оглушенный и опустошенный свалившимся на него известием, Петер Миллер вернулся домой, где взял свой старый костюм, сундучок и, приказав жене собрать с собой все самое вкусное, что ни есть в доме, и упаковать пару бутылок дорогого вина, купленного на случай неожиданного визита к Миллерам кого-нибудь из начальства, Петер кликнул с собой Клауса. И вместе, нагруженные и молчаливые, они отправились в тюрьму.

Идти следовало недалеко, всего-то два квартала, но Петеру Миллеру вдруг показалось, что он идет и идет по бесконечной, мощенной булыжником мостовой и никогда не будет конца этой дороге. Да лучше бы так и было, лучше бы ему идти и идти, смотря на дома и серое небо. Идти вечно. Лучше бы никогда больше ему не видеть тюрьмы, где ждет его приготовленный к пытке гроссмейстер ордена Справедливости и Милосердия, добрейший и справедливейший из людей, когда-либо живущих на земле, – Себастьян фон Канн.

Тем не менее он шел, прекрасно понимая, что просто не может позволить себе малодушно умереть где-нибудь на дороге, потому как Себастьян фон Канн в этот момент ждет именно его – своего друга, и, кто знает, может быть именно он, Петер Миллер, сумеет спасти его тело от костра.