Текст книги "Ветер из Ига"

Глава 12
Мудрость синоби

…Монах Синкай имел обыкновение сидеть днями напролет, размышляя о своем конце…

Фраза, зачем-то выписанная Кимом из книги Юдзан Дайдодзи Будосесинсю. Ямамото Цунэтомо Хагакурэ. Юкио Мисима. «Хагакурэ Нюмон»

Ал наткнулся на Иэёси-сан в одну из своих поездок в Киото, друзья рекомендовали тогда Иэёси-сан как человека, знающего о мире синоби абсолютно все. Так же, как и все люди в XXI веке, про себя Ал называл синоби более привычным ему словом «ниндзя». Хотя это было не верно – ниндзя тот, кто знаком с нин-дзюцу. А синоби – это рожденный в клане синоби, в том числе и ребенок. Без разницы, что он пока не умеет владеть мечом, взрывать мосты, метать ножи или стрелять из лука. При этом посторонний человек, которого по каким-то неведомым причинам клан взял на обучение нин-дзюцу, станет ниндзя или синоби, если пройдет необходимые посвящения, отринув, переплавив свою прежнюю природу, отдав тело и дух на служение клану.

Алу как раз нужно было выяснить пару вопросов для своего сегуна, поэтому он не без внутренней робости решился на эту встречу.

Шутка ли сказать, человек, которого воспитали непревзойденнейшие воины, шпионы и наемные убийцы синоби! Ал ожидал увидеть как минимум мастера меча самой высокой квалификации, лучника, способного выпускать сразу же пять стрел, подрывника или вообще бог знает что, помесь супермена с человеком-амфибией. Когда же ему сказали, что бывший советник Ода еще и проживает в женском монастыре, он решил, что Иэёси-сан предстанет перед ним в женском облике, неузнанный самими монашками, загримированный герой невидимого фронта, как это показывали в шпионских фильмах XXI века.

Поэтому, подходя к стенам обители «Девы Марии скорбящей» и видя выходящих оттуда монахинь, Ал невольно пытался определить, какая из них Иэёси-сан. Он вежливо постучался у ворот, назвался и попросил проводить его к Иэёси-сан. Каково же было его удивление, когда вместо грозного воина, мастера шпионажа, перед ним предстал невысокий кривоногий японец с рыхлым телом и жалобными безвольными глазками. Двойной подбородок ронина чуть колыхался, когда тот говорил или двигался, нос был похож на небольшую сливу, а пальцы на руках казались безвольными и бледными.

Немало удивленный Ал прошел вместе с Иэёси-сан на территорию обители, вместе они погуляли какое-то время, разглядывая недавно разбитый бывшим советником по синоби Ода Нобунага садик, отведали монастырской трапезы.

Ал был поражен необыкновенной мягкостью ронина, его спокойной манерой разговаривать, слушать, сопереживать. Все вопросы, в которых неизменно и беспомощно барахтались советники Токугава, были решены невзрачным человечком в считаные минуты. Легко и просто он ответил на все вопросы. Когда же на прощание Ал спросил у Иэёси-сан, может ли он – воспитанник грозных синоби – выделить одно золотое правило, которому следовал всю жизнь и которое мог бы завещать своим детям, Иэёси-сан потупился, заливаясь краской смущения.

– То, что я могу сказать вам, уважаемый Грюку-сан, это не правило синоби, а скорее мое правило. Синоби не боится смерти, он всегда готов умереть, и нередко умирает сразу же после того, как выполнит задание. Китайцы называют таких людей «шпионами смерти». Да… Мне не хотелось бы быть таким одноразовым человеком, который выключается после сделанной работы, как прячется в китайскую шкатулку вылетевший оттуда механический уродец. В богатстве или бедности, в почестях или презрении человек всегда должен думать о том, какие последствия выльются из его сегодняшних поступков, – мягко заметил Иэёси-сан, – например, когда я утратил хозяина, многие мои сослуживцы, переставшие быть самураями, так же как и я, покончили жизнь самоубийством. Их тогда превозносили, ставили в пример, а меня ругали, называя трусом. Тогда я чуть было не впал в отчаяние. Я был на грани самоубийства, думал, что это наилучший выход. Но потом я заставил себя смириться и немного подождать. И что же, я подсчитал свои деньги и понял, что их хватит на несколько лет безбедного существования в качестве простого горожанина. Я решил снять дом, освоиться, оглядеться и попробовать себя в новой роли. Устроиться к кому-нибудь на службу, жениться и завести семью. Я зажил счастливо в маленьком домике, каждый день обедая в лавчонке напротив и покупая себе овощи и свежую рыбу на завтрак. Я читал мудрые книги и общался с интересными людьми. Я, бывший самурай, по сути – презренный ронин и трус, мог позволить себе то, чего теперь были лишены мои более храбрые и решительные друзья. А ведь если бы я тогда покончил с собой вместе с ними, разве я узнал бы, как вкусно готовит жена хозяина таверны? Не прочитал бы ни строчки, не написал бы ни одного стихотворения, не видел бы ни закатов, ни восходов. Потом мое блаженство закончилось вместе с деньгами, и я снова сделался презренным и бедным. Но на этот раз у меня уже не было средств к существованию, я состарился, и никто уже не взял бы меня на службу. И что же – я начал задумываться о смерти, и снова какой-то добрый ангел словно удержал меня за руку. И вот теперь я здесь, в тепле, уюте, покое. Будда даровал мне шанс пообщаться с вами, господин Грюку, поговорить о синоби, воспоминания о которых я считаю священными для себя.

– Поговорить, встретиться… – Ал покачал головой. – А как же тогда мечты о семье, любимой женщине, детях.

На это Иэёси-сан лишь загадочно улыбнулся, давая понять, что разговор исчерпал себя.

На самом деле, он просто продолжал быть жизнелюбивым и любопытным. Мечтал увидеть, что преподнесет ему грядущий день, но и не собирался распрощаться со столь приятным днем сегодняшним.

И вот теперь именно этого человека Ал рекомендовал юному Хаято в качестве консультанта по синоби.

Глава 13
Подарок на свадьбу

Для самураев существуют два вида правил: одни для самураев, исполняющих должности придворных, так, они должны всегда мыть руки и хотя бы раз в день принимать горячую ванну – это обычные правила. И для самураев, находящихся на полях сражений. Это необычные правила.

И глуп тот, кто путается в правилах, ибо он принесет стыд в свой дом.

Токугава-но Дзатаки. Из записанных мыслей

До дома нового мужа Марико добиралась, трясясь в крошечном, душном паланкине, один раз носильщик подвернул ногу, и она чуть было не угодила в пропасть. Впрочем, на счастье, супруг оказался рядом и подхватил перекосившийся на бок паланкин, чем спас свою молодую жену.

К слову, высокий и плотный, точно борец сумо, Дзёте-сан, так звали мужа Марико, мог бы и в одиночку пронести паланкин с Марико, такой он был сильный. Так что девушка не получила ровным счетом никакого урона и даже не успела сколько-нибудь испугаться.

Солнце палило нещадно, сидя за плотными шторами, Марико задыхалась от жары, сходя с ума от липшего к ее вспотевшей шее гнуса. Во время привалов муж не притрагивался к ней, из-за той же жары. Должно быть, от Марико уже весьма дурно пахло, ведь и он сам вонял, точно дикое животное. Но дорога есть дорога, и пока на пути не встретится хотя бы самый бедный постоялый двор, все равно придется мучиться.

Впрочем, даже если Дзёте и был недоволен внешним видом жены и исходившими от нее «ароматами», он не заикался об этом, заботясь только о том, чтобы довезти Марико до дома целой и невредимой.

Когда выпала долгожданная остановка у речки, Марико со служанкою решили искупаться, но не тут-то было. Вода оказалась ледяной, так что пришлось ограничиться умыванием. Возле воды легче дышалось, но муж сказал, что если остаться у реки на всю ночь, можно простудиться.

Было немного неудобно оттого, что не удалось попрощаться с отцом, но пора уже начинать жить собственной жизнью, иметь свою семью, свой дом… – так или почти так уговаривала себя Марико. На самом деле она была достаточно самостоятельной, смелой и решительной девицей. Отлично владела мечом, могла стрелять как из лука, так и из тяжелых мушкетов. Лишь бы только этот мушкет за ней кто-нибудь носил. Отлично держалась в седле и вообще больше была похожа на свою пропавшую когда-то тетю Тахикиро, а не на скромную и домовитую маму Фудзико.

Да, она была сильной и смелой, только одно беспокоило – прежде она никогда не уезжала так далеко от дома, а если и уезжала, то вместе с отцом и братьями. Она никогда раньше не жила среди чужих людей, не думала, что ей придется заботиться о мужчине. Да и мужчину себе она выбрала не по любви или привязанности, не по тому, что он был весьма богат и родовит, а исключительно с тем, чтобы досадить вечно докучающей ей заботой матери.

Начиная где-то с шестнадцати лет мать неустанно брюзжала, что, мол, так и просидит ее младшая дочка в девках, так и не сможет заполучить желанного муженька, родить сына…

Женихов действительно не было, а если и появлялись, то Марико отлично понимала, что если ее и зовут замуж, это скорее поклон в сторону ее знаменитого отца, хатамото Токугава-но Иэясу, или матери, дочке и внучке даймё, но только не ей. Что она могла ожидать от такого брака? В лучшем случае муж отдал бы ей ключи от сундуков, а затем переехал в другой дом, где бы благополучно жил с наложницами. Незавидная доля.

Ее волосы слегка вились и стояли торчком, словно пук шерсти, звериная шкура или птичье гнездо. Расчесывать такие патлы было сущим наказанием, плюс здоровенный острый нос – отцовское наследство – тоже не делал Марико красавицей. Впрочем, не всем же быть красавицами. Многие так всю жизнь и живут вполне счастливыми и обеспеченными дурнушками. Другое дело характерец!

Так до самой смерти можно девственницей остаться, потому что муж – не постельный раб, не нанятый за деньги вакасю, который обязан переплести ноги с госпожой, хочет он того или нет. Муж может и не лишить ее невинности, уехать, а потом, через много лет, когда о нем уже и позабудешь, вдруг явиться с нежданной проверкой. И что тогда? Позорная казнь. Впрочем, убить Марико можно было и по менее серьезным поводам, нежели измена. Например, за ее поганый язык и зловредный нрав.

Когда же в один из дней отец привел с собой великана Дзёте, сердце Марико в первый раз отозвалось сладкой болью. Нет, она не полюбила, просто представила, как вытянется лицо у сестры Гендзико, когда здоровенный Дзёте на семейном торжестве окажется рядом с ее плюгавеньким муженьком. Как будет заикаться мама, глядя на могучего зятя, как подавится наконец своим саке или испанским кислым вином отец…

Эти сладкие мысли так захватили все помыслы девушки, что когда, буквально в следующий визит, краснея и смущаясь, Дзёте попросил у отца отдать ему ее в жены, она чуть ли не потеряла от восторга сознание.

Дзёте был на три года старше Марико, его семья жила на ужасном острове Хоккайдо, где, как говорила мама, никогда нет солнца и по деревням бродят дикие медведи-людоеды. Впрочем, там жили его отец и мать, визит к которым пока откладывался ввиду занятости мужа на службе.

Марико была даже рада, что муж повез ее на место своей службы в Нагасаки, где будут только он и она, так как всерьез опасалась не понравиться его строгой матери.

В Нагасаки же ее ждал сюрприз. С веселыми криками и смехом навстречу молодым из ворот дома выбежали трое взъерошенных мальчишек, по виду крестьянские дети. Один из них, самый долговязый, с разгону налетел на Марико и чуть не сбил ее с ног. Другой, толстенький, словно рисовый колобок, застыл при виде гостей с открытым ртом, и только третий с восторгом бросился на шею Дзёте.

– Знакомься, Марико, это мой сын Сиро, – виновато улыбнулся Дзёте, поставив мальчика на ноги. – Сиро, поздоровайся с госпожой. Это моя жена Марико, с этого дня ты можешь называть ее либо Марико-сан, либо мама. Если, конечно, она разрешит? – Он вопросительно посмотрел на молодую супругу, быстро опустив глаза.

– Здравствуйте, Марико-сан, – с вежливой серьезностью произнес мальчик, чинно согнув корпус. – Прошу любить и жаловать.

– Здравствуйте, Дзёте Сиро. – Марико отвесила ответный поклон, краем глаза наблюдая за супругом. Ничего себе сюрпризец преподнес, не мог раньше про сына рассказать. – Рада знакомству.

– Рад знакомству. – Лицо мальчика сделалось каменным, глаза увлажнились. – Мама? Я правильно понял?

– Все правильно. Ты можешь называть меня мамой. – Она улыбнулась, чувствуя кожей напряжение маленького человечка. Грязный, взлохмаченный мальчик чем-то напоминал Марико ее саму, такой же никому не нужный, предоставленный сам себе ребенок. Вдруг сделалось нестерпимо жалко этого малыша, отец которого постеснялся даже признаться молодой жене и ее родителям в том, что имеет сына. Не сообразил даже приказать слугам купать его и следить за чистотой одежды.

Повинуясь новому для нее порыву, она хотела было прижать к себе ребенка, но вовремя сообразила, что Сиро, возможно, вообще не знает женской ласки и может испугаться или обидеться такому ее неосторожному проявлению.

Дождавшись, когда муж пройдет первым в широко отворенную для него слугами калитку, Марико развернулась к все еще стоявшему посреди дороги мальчику и, немного потупившись, протянула ему свой любимый нож, который всегда носила за поясом.

– Ух ты! – На лице пасынка промелькнуло выражение восторга.

– Этот нож мой отец получил в подарок от самого Токугава Иэясу, – с долей дозволенного хвастовства пояснила она. – Если хочешь, можешь подержать его у себя до вечера. И если будешь хорошо с ним обращаться, я буду иногда одалживать его тебе.

Сказав это, она резко развернулась и засеменила за своим мужем. Покоренный ребенок стоял какое-то время с длинным, изумительно красивым ножом испанской работы, после чего последовал за своей новой мамой.

Глава 14
Ребенок куртизанки

Никогда не позволяй себе бездельничать. Если нет войны, неустанно тренируй свои мышцы, волю, ум и вкус. Не уподобляйся глупцам, считающим, что если их стезя – путь воина, они не должны уметь писать и разбираться в тонкостях дипломатии. В большинстве струнных музыкальных инструментов более одной струны. И если ты будешь идеально владеть мечом, но не будешь знать ничего другого, ты не создашь действительно возвышенной мелодии своей жизни.

Грюку Фудзико. Из книги «Дела семейные»

Маленький Сиро понятия не имел, какая должна быть настоящая мама, его мама, потому что никогда прежде не видел ее. От соседей он слышал о том, что отец прижил его на стороне с какой-то майко[14]14
  Майко – девочка-ученица в чайном домике. После того как майко пройдет посвящение, она становится гейшей.


[Закрыть], так что мальчик родился чуть ли не в чайном домике. За такое ослушание майко следовало выгнать взашей, и Дзёте справедливо полагал, что, войдя в их положение, мама-сан[15]15
  Мама-сан – приемная мать. Так называли себя обычно содержательницы чайных домиков.


[Закрыть] отдаст девушку ему, но не тут-то было. Видя страсть молодого самурая, мама-сан запросила за свою ученицу столько денег, что тот был вынужден уйти от нее прочь, заставив себя забыть о запретной любви и надежде забрать девушку в свой дом в качестве наложницы.

Прошло несколько месяцев, и в калитку дома молодого самурая постучалась незнакомая пожилая женщина, представившаяся служанкой из чайного домика, где он оставил свою майко и родившегося сына. Протянув юноше теплый, пахнущий молоком сверток, она ткнулась лбом в пол.

– Мама-сан сказала, что больше не может бесплатно содержать у себя вашего ребенка, господин. – Баба отвесила новый поклон. – Пока малыш только сосет материнскую грудь, это еще ничего, но что с ним делать потом? Никто не собирается кормить лишний рот, вот в чем дело-то, господин самурай. Госпоже его матери приходится делать в доме, почитай, всю черную работу, а еще и ребенок. Это же невозможно! Ко всему прочему другие гости недовольны тем, что в доме плачет младенец. Мы думали, когда ребенок немного подрастет, продать его и выручить хоть немного денег, но только как он вырастет, если о нем совсем не заботятся? Шесть лет – лучший возраст продать ребенка, в шесть лет мальчики иногда бывают очень привлекательными и могут понравиться господам, любящим мальчиков. Но шесть лет – большой срок, и мама-сан нипочем не разрешит. – Она вздохнула, огорченно подсчитывая убытки. – Можно продать ребенка пяти или хотя бы четырех лет, но не раньше. Раньше он никому не нужен.

– Я понял. – Дзёте кивнул женщине, разглядывая младенческое личико. – У ребенка есть какое-нибудь имя?

– Имя, что может быть проще, дайте ему любое имя, впрочем, госпожа назвала его Сиро, но вы вправе поступать со своим сыном так, как считаете нужным, и называть таким именем, которое вам больше нравится. Госпожа все равно больше никогда не увидит его, так как мама-сан перевела ее в другой свой чайный домик, в Наруто. Здесь о ней уже пошли слухи, и будет сложно сделать из нее настоящую гейшу.

Когда за женщиной закрылась дверь, Дзёте спохватился, что не спросил подробностей нынешней жизни своей возлюбленной, не узнал ее нового адреса. Это было невежливо. Но поправить что-либо уже не представлялось возможным.

Вскоре он отправил ребенка в деревню к родителям, где мальчик жил до пяти лет, после чего Дзёте познакомился с даймё Нагасаки, и тот предложил переходить к нему в гарнизон на должность десятника. Очень обрадованный такому продвижению по службе Дзёте забрал мальчика с собой. К тому времени у него уже была невеста Марико, отец которой был хатамото[16]16
  Хатамото – личный слуга при особе сегуна. Изначальное значение «знаменосец».


[Закрыть] бывшего сегуна Токугава Иэясу. Понимая, что рано или поздно молодой жене придется встретиться с его сыном, Дзете не стал рассказывать новым родственникам о своих давних отношениях с куртизанкой, скрыв, что имеет ребенка.

На самом деле для молодого человека нет ничего зазорного посещать или даже покровительствовать куртизанке, гейше или даже майко, но вот воспитывать ребенка этой самой куртизанки, как воспитывают собственное дитя…

За слабости приходится платить, и теперь Дзёте платил своим стыдом, краснея под взглядами молодой жены и стараясь при этом вести себя как ни в чем не бывало. Это было очень трудно.

Глава 15
Осенние ароматы

Самурай не должен позволять личным чувствам возобладать над чувством преданности своему господину. Кто поступает так – безумен.

Токугава Осиба. Из собрания сочинений. Том I. Секреты радуги

– Сила духа и самообладание – вот основа стойкости истинного самурая. Если самурай продолжает какое-то время стоять на ногах после того, как ему отсекли голову, это говорит о его мужестве, силе духа и самообладании. Любой самурай с детских лет должен стремиться к этому. Несколько лет назад, желая проверить правоту данного суждения, я казнил десятерых попавших ко мне в плен самураев из клана Мако, о жизни каждого из них перед этим я расспросил их однополчан. Двое остались стоять на ногах десять и пятнадцать ударов сердца. В то время как их друзья свалились сразу же, точно куклы для тренировки. Это говорит о потрясающем мужестве двух героев. Желая выразить свое восхищение, наши самураи разразились аплодисментами. А я подумал, что если бы эти молодцы каким-нибудь образом остались живы, я бы не моргнув глазом взял их в свой отряд. Впоследствии я неоднократно проводил подобные эксперименты, точно ребенок, радуясь, когда кто-нибудь из обезглавленных самураев оставался на ногах дольше, чем его сотоварищи. – Дзатаки закончил диктовать, доброжелательно глядя на согбенную фигуру секретаря.

– Я успел. Спасибо, что подождали. – Тёси поднял глаза на князя. – Все на сегодня?

– Пожалуй, что все. – Дзатаки потянулся. – Хороший день, думаю прогуляться перед обедом. Не знаешь, где мой сын?

– Господин Хаято, – секретарь помахал в воздухе исписанный изящными иероглифами лист. – Я видел его возле зверинца, должно быть, опять ходил к своей пленнице.

– Что значит опять? – Дзатаки смущенно отвернулся от Тёси, – вдруг до него дошло, что с момента появления в замке малышки он ни разу не поговорил по-настоящему с Хаято и не выяснял о нем у слуг. Странным образом маленькая бессловесная девочка заслонила собой все, в одночасье изменив жизнь одного из лучших агентов ордена «Змеи». Об этом следовало подумать.

– Так господин Хаято проводит там почти что все свое время, – секретарь пожал плечами, – вот даже на охоту не поехал, деревни вчера отказался объезжать сам, сотника вашего, как его, тот, что на место прежнего Кадзума, ну как его, забыл, попросил. Все время с ней, даже, я слышал, гонца в Киото послал, чтобы оттуда лекарь к ней пожаловал.

– Однако, – только и мог сказать Дзатаки, – что же, она, никак, болеет? Надо поговорить с сыном. – Он поднялся.

– Болеет, не болеет, как знать. – Секретарь вынул из-за пазухи перо и, положив его на лист бумаги, наклонил страницу так, чтобы перо свободно скатилось. – Вроде готово. Прикажете оставить здесь или отдать под охрану самураю?

– Под охрану. – Дзатаки потоптался на месте, восстанавливая в ногах кровообращение, после чего решительно вышел из комнаты.

Сын начал пренебрегать своими обязанностями, это, конечно же, плохо и достойно порицания, но он-то сам куда смотрит? С ним-то что происходит? Ведь как сейчас перед глазами стоит один из десятников, доложивший, что из гарнизона исчезли несколько самураев. Да еще каких! Сотник Кадзума, десятник Юкио и с ними еще три человека. При этом было совершенно ясно, что просто так бежать они не могли. Не такие люди, чтобы бросать высокие посты, сытную жизнь и спокойную службу. Мирное время все-таки разительно отличается от войны. И если во время проведения боевых действий Дзатаки отнесся бы с философским спокойствием к исчезновению сотника и десятника, ну, перешли на сторону врага, дрянь-людишки, что ты тут будешь делать? Сам виноват, платил бы больше – они бы не убежали. Спасибо хоть сами ушли, не сманив с собой всех своих подчиненных, но в мирное время… какой смысл?..

Но если ребята исчезли не по собственному желанию, возможно, они попали в какую-нибудь ловушку. И скорее всего сейчас уже были убиты.

Вот о чем следовало задуматься. И не просто задуматься, а поднимать тревогу, прочесывать лес, проводить следствие, наконец. А вместо этого он, старый дурак, продолжал как ни в чем не бывало нянчиться с, по сути, чужим для него ребенком и писать мудрые трактаты в помощь воспитателям самурайских отпрысков.

С ним, без сомнения, что-то происходило, что-то неправильное. И с ним, и с Хаято. Обычно такой исполнительный, толковый юноша вдруг начал вести себя как заправский лентяй и пустобрех. Как живущий в свое удовольствие глупец. С этим нужно было что-то делать.

Не зная, найдет ли он сына в зверинце, или проще послать за ним слуг, Ким-Дзатаки решил первым делом навестить загадочную пленницу, отнимающую столько времени прежде дисциплинированного и послушного Хаято.

Отвечая на приветствие дежурных самураев, даймё спустился в сад, где, минуя клумбу с диковинными, привезенными из Китая трехцветными пионами, свернул по изящной, посыпанной просеянным песком дорожке к флигельку, в котором размещался зверинец. Конечно, в зверинец можно было попасть и непосредственно из замка, но Киму-Дзатаки хотелось подышать свежим воздухом.

Толкнув тяжелую европейскую дверь, он оказался в небольшой прихожей, в которой у стен в образцовом порядке стояли несколько бочек и сундуков с садовым инвентарем, а также вениками и совками, при помощи которых убирались в клетках.

Дзатаки миновал предбанничек, и, постучав во вторую дверь, был остановлен сидящим за ней стражником.

Лениво прошипев «кто идет», тот обнаружил, что хамит собственному даймё, и тотчас вытянулся в струнку. Дзатаки кинул на грубияна убийственный взгляд, мимолетно отметив, что старый тюремщик кого-то ему напоминает, и, тотчас забыв о происшествии, прошел к клеткам.

Первое, что бросилось в глаза, была окружающая пустота и непривычная тишина. Большая половина стационарных клеток оказались пустыми. Ничего не понимая, даймё прошелся вдоль зарешеченных камер, в которых совсем недавно сидели лисы, медведь и парочка ручных ягуаров, не понимая, что могло произойти со зверями. Пока не наткнулся взглядом на лежащую у стены в самой просторной клетке девушку. Точнее, сначала он не разглядел, кто это, просто понял, что это она. Пленница синоби походила на куль тряпья, на мусорную кучу, на что угодно, но только не на человека.

Ким-Дзатаки подошел ближе, какое-то время пытаясь разглядеть девицу. В тусклом дежурном свете двух китайских фонарей он никак не мог рассмотреть ее лица.

Дзатаки крикнул сторожа и, не глядя на вошедшего, потребовал принести еще света.

Когда возле клетки с девой выстроилось целых четыре фонаря, князь велел открыть дверь и, держа руку на рукояти меча, прошел внутрь.

Странное дело, грязное, всклокоченное существо, которое, возможно, совсем недавно было юной девушкой, по всем правилам должно было вонять хорошо лежалым сыром, Ким втянул ноздрями воздух зверинца, учуяв только непонятно откуда взявшийся аромат прелой листвы. Он подошел ближе, ожидая, что в любой момент бесноватая схватит его за ногу. Рядом с девой приятный запах листьев усиливался. Ким присел на корточки, потрогал жилку на шее. Пульс был слабым, сердечко тюкало еле-еле, отмечая последние минуты жизни. Неудивительно, что Хаято вызвал к ней лекаря.

Князь понюхал руку, которой только что щупал пульс на шее девушки, рука пахла осенними листьями.

Уже ничего не опасаясь, Ким-Дзатаки перевернул девицу на спину, погладил по лицу, убирая назад слипшиеся волосы, теперь запах листьев сделался настолько сильным, что князь ощутил себя в русском осеннем лесу или парке и даже увидел осенний Михайловский.

«Что за наваждение?»

Он хотел было уйти, но какая-то неведомая сила влекла его к чумазой пленнице так, словно перед ним лежала не оборванная, грязная нищенка, а сказочная принцесса. Сколько же ей было – десять? Тринадцать? Пятнадцать? Горе и лишения могут преждевременно сделать ребенка взрослым или даже старым, наградить седыми волосами. Дзатаки провел ладонью по лбу, и она начала благоухать осенью, отер руки о штаны, и его одежда тут же ответила нежным ароматом осенней листвы.

«Низкое давление, больное сердце, полное истощение организма, – подвел он итог осмотра, стараясь не смотреть на девушку, чье непостижимое очарование пугало его. – Если сын послал гонца в Киото, и тот не очень спешит, добраться ему три дня, плюс еще три – привезти лекаря. Можно, конечно, попробовать вызвать своего врача из ордена, но это может показаться подозрительным, да и как объяснить, как я отважился напасть на клан ниндзя, да еще и забрал оттуда, можно сказать, живого свидетеля? Для собственной безопасности следовало говорить синоби. – Ким почесал в затылке. – Незадача. С другой стороны, в ордене девку проколют чем надо. Может, еще и на ноги удастся поставить. Как говорится, враг моего врага мой друг».

Он бросил взгляд на распростертую у его ног девицу, вновь ощутив мощное желание остаться с ней.

«Нехорошо вот так держать в клетке беспомощную девушку. Должно быть, ей и так досталось от синоби, а мы спасли и снова посадили на цепь. Весьма стыдно получается. – Он присел рядом с пленницей, вглядываясь в черты ее лица. – Да она красавица, – мелькнуло в голове Дзатаки. – Не зверь, не дикарка, а настоящее совершенство! Нужно отдать приказ немедленно помыть ее и перенести в замок. Должно быть, это ребенок из какого-нибудь самурайского клана, может даже сестра моей крошки. Сестра, а мы с ней так по-хамски обращаемся».

Он наклонился к лицу девушки, аромат прелых листьев удивительным образом заводил Кима, заставляя его дышать чаще, втягивая в себя осенние ароматы запоздалой любви. Или это ему так показалось. Ким воровато оглянулся и, задрав девке грязную истлевшую рубаху, прильнул к ее избитому, грязному телу, нежно целуя разбитые, припухшие справа губы.

Секунда, и он сам не понял, как слился с ней в одно целое, втекая в нее и отдавая толчок за толчком свою энергию или свою жизнь. В какой-то момент Ким с удивлением и радостью обнаружил, что глаза девушки приоткрылись, она внимательно поглядела на усиленно двигающего бедрами даймё, и тут же он взорвался в нее, заставляя прежде безучастное тело выгибаться под ним, отчаянно впитывая энергию жизни.

Ким-Дзатаки очнулся, услышав шаги в саду, и успел кое-как привести свою одежду в порядок, когда дверь зверинца открылась. На пороге стоял Хаято.

– Отец? – Глаза юноши округлились. – Он окинул с ног до головы фигуру даймё, переводя взгляд на вновь потерявшую сознание девушку и затем снова на отца. – Что вы делаете здесь? – Он закусил губу, правая рука легла на рукоять катаны[17]17
  Катана – большой самурайский меч.


[Закрыть].

– Что делаешь ты?! – Ким-Дзатаки повысил голос. – Что делают твои слуги, если за две недели пребывания у нас пленницы вы не догадались ни помыть, ни переодеть ее! Враг моего врага мой друг! – повторил он для сына вслух, стараясь не глядеть ему в глаза и сгорая от стыда за содеянное.

– Ты хочешь сказать, что я могу перевести ее в замок? – не понял сын.

– Давно уже должен был! – Ким пытался скрыть свое смущение за агрессией. – Посмотри, у бедняжки сердце еле бьется, не сегодня завтра преставится, а ты все видишь, а не можешь замкового доктора кликнуть. Сам не в состоянии, мне бы сказал. Или ждешь, что она подохнет здесь? Ты этого хочешь?! – Ким-Дзатаки боком выбрался из клетки, опасаясь приближаться к сыну, аромат осенних листьев теперь исходил от его одежды и тела с такой остротой, что голова несчастного даймё кружилась, и в этой самой голове была одна мысль – убить проклятого ублюдка и остаться наедине с ней.

Он потрогал свои мечи. Хаято стоял на расстоянии удара, очень удобно. Ким ясно представил, как рассекает тело юноши, отчего по его животу прокатилась волна сладостного возбуждения.

– Признаться, я уже послал за одним человеком в Киото. – Сын сдержанно поклонился. – Это лучший специалист по синоби, который служил у самого Ода Нобунага, но если вы не возражаете, я пригласил бы и нашего врача.

– Не возражаю. – Ким-Дзатаки смерил «сына» высокомерным взглядом. – Не возражаю, чтобы ты оказал наконец помощь пострадавшему. Своей головой думать надо!

С этими словами он покинул зверинец, заметив напоследок, как кланяющийся ему на пороге сторож втягивает ноздрями запах прелых листьев, пропитавший Кима после секса с девушкой.