Текст книги "Поэмы о любви провинциальной. Том 1"

Глава 5

Жених ушел куда-то в полумрак, лишь беспокойно оглянулся второпях.

А деву юную сковал немалый страх. Но тут услышала она приятный женский

голос: « Не бойся, с головы твоей не упадет и волос. Пойдём со мной, родимая, пойдём. Плат белый здесь оставь. Потом его возьмём».

Едва рукой касаясь, чего-то, вроде платья, она пошла на легкий звук шагов.

Зелёная и тусклая лампада вдруг вырвала из тьмы поток воды.

Поток воды навроде водопада.

– Разденься, на скамейку здесь сложи – промолвил тихо голос, удаляясь.

Она разделась. На душистую траву ногой босой ступила…

Безмолвно тьма её, нагую, обступила.

– Эй, голос! Что ты замолчал? Куда ты делась? Я всё с себя сняла. Давно

разделась.

– Я вижу, здесь я, рядом. Тебя, хоть ты меня не видишь, окидываю взглядом.

Что, девонька, решилась замуж по любви ты выйти? Или уже пришла нужда?

– Сама?! Какое там! Нужда! Жить не могу я без него совсем. Совсем беда!

– Он, что ли, приставал к тебе?

– Ещё как пристава-ал! Иду с подружками гулять, иль водим хоровод, смотрю,

– опять стоит! Амбал! И так вот – целый год! Пока не скроюсь в тятин дом,

так и идёт за мной следом. Ну что возьмёшь с него? И я уж вижу целый год в

большой толпе его. Его, лишь, одного.

– Так любишь, значит?

– Ох, матушка, люблю, да так, что день не вижу – плачу!

– А знаешь ли зачем сюда вас привели?

– Ещё б не знать! Жениться вместе будем. Я буду замуж выходить. Не знаю только я, где дверь?

– Какая дверь?

– Ну, та, в котору выходить? Ведь, выходить куда-то замуж надо? Ты не

подскажешь мне?

– А ну, присядь на лавку эту. Какое лето на сегодня разменяла?

– Шестнадцатое уж. Такая вот проруха! Мой младший братик говорит, что я —

уже старуха!

– А братику-то сколь?

– Уже четыре года.

– Купала ли его когда?

– Их всех купаю с мамой в бане. Как проклятые, каждый вечер отмываем. Как

поросята – грязными улечься норовят! Вот пропасть! Постилки-то мы тоже с мамонькой стираем.

– А сколько братьев у тебя?

– Ещё штук пять. Уж так они мне надоели, что неохота и считать. Их точно —

Пять! Погодки все, старшому тоже пять. И все на батюшку похожи. Я, вот, одна

– вся в мать! И тут! – Малаша указала на грудь свою – и здесь! – на пуп. —

Ну всё, как у неё! Побольше только груди. И сама потолще.

– Так, значит, мальчиков нагих ты видела? Их вид тебе претит?

– Ещё бы! Все без портов, рубахи – как навоз. «Уж больно много ссутся», —

мама говорит.

– Ну, а мужчин нагих видала?

– Ясно дело! Видала, как их не видать? Ведь, плавают в реке, и сети без портов

заводят. А нас, девчат, пред тем – куда подальше гонят, да всё ворчат, ворчат…

Как будто рыбу их возьмём! Вот – больно надо! Сами нарыбачим!

– Так, так. Бывает, значит, и такое чудо…

(Задумалась невольно жрица. Дитя сидело перед ней – не взрослая девица).

– Бывает, как не быть? Да за меня не бойся. Умею рыбу я ловить!

– Про жениха-то мать, что говорила?

– Да что? Почти что ничего… Чтоб не боялась. А чего-о? Его бояться!?!?

Он сам боится взгляда моего! Ещё, чтоб делала, как скажет, когда ляжет.

Но это бабка надвое сказала – кто скажет! И делать будет что, и кто тут ляжет!

– Ещё чего тебе маманя рассказала?

– Да больше, знать-то, ничего. Нет, вот ещё… она немного что-то говорила,

что больно это – замуж выходить. Что надо потерпеть и не орать стараться.

Ну, я уж лучше постараюсь. Как-нибудь. Об эту дверь не ободраться. —

Не знала жрица, плакать иль смеяться. Ведь, замуж собралось дитя, святая дева.

И ни про член не знает ничего, и ни про плеву.

Пришлось ей долго с духом собираться.

Начать придется издалёка… Всё ведьма вспомнила: и кур, и петухов, свиней, баранов…

И в конце концов призвала духов-мудрецов. И… сразу вспомнила про жеребцов!

Вот где оно наглядно! И просто! И понятно!

– Ложись-ка, девочка, на лавку, – Малаше голос приказал. —

И ноги ты вот так поставь. Читай молитву Ладе! – и было что-то в голосе ведуньи такое доброе… и в голосе и взгляде…

Таким был ласковым и властным голос, что вмиг она ему беспрекословно,

Охотно даже, подчинилась. И ноги – врозь!

И чьи-то руки мягко и проворно по телу бегали её.

То грудь помяв, а то – вдавив живот, запястье сжав, сгиб локтя, горло, рот.

– Созрела, девонька. Раздвинь-ка ноги. Да ещё, ещё. Пошире.

И балахон пониже наклонился, лампаду взял, и теплою рукой,

бедра её слегка касаясь, что-то там пошарил, поискал.

– Ну, слава Богу -Сварогу. И ладно всё, и чисто.

Возьми – ка, милая, пучок травы душистой Всё тело оботри.

Особенно закрытые места: подмышки, складочку под грудью, между ног.

Чтоб тела аромат, был, как твоя душа, чиста. Вот этим маслом разотрись.

И между делом слушай, что буду говорить тихонько. —

Малаша обтиралась, пахло мёдом, и лесом пахло, и морской водой…

Немного жрица помолчала, решала что-то про себя, качая головой.

– Твоя утроба для любви готова. Желанья ты уже полна. Дай руку.

Ею буду прикасаться к твоим местам заветным. И буду всё подробно объяснять.

Потом – твои вопросы и мои ответы. Тебе всё это надо знать, чтоб выйти замуж.

И мужа научиться понимать. Всё расскажу тебе я, полагаю, что нужно

девичьему сердцу. И ты туда пойдёшь, совсем нагая. И он стоять там будет, тоже наг, хлебнувши жреческого перцу. Пришла пора, когда открыть он сможет дверцу.

– Да дверца-то та – где же?

– А дверца, девонька, всего одна. И та в тебе, малыш ты несмышленый.

– Во мне?! Вот это жалость! Ни разу у меня она не открывалась.

И не видала даже. Где ж она?

– Да там же, где и у него. Меж стройных ног твоих.

Не просто это дверь – то счастье для двоих.

Ты у него увидишь между ног, что ни на что другое не похоже.

Вообще похоже больше на сучок, округленный с конца.

В обхват – с твою в запястье руку, длиной в ладонь…, нет… полторы.

Поменьше, чем у жеребца,… но… всё же…

Ладно. С размерами останутся загадки, но только до поры.

Ты ко всему сама приноровишься. Аз есмь. Дай руку. Ну, чего ты суетишься?

Нажми легонько пальцем здесь. – Малаша чуточку нажала.

– Что? Что чувствуешь?

– Щекотно, как-то, мягко, как провал.

– Всё правильно. Провал и есть. Заветная пещерка, куда пока закрыта дверка.

– Не чувствую я дверь нигде! И где ж ей поместиться тут? Куда ж уж?!

– Та дверь – лишь пленка тонкая. Её порвать вдвоём и значит – выйти замуж!

– Вдвоём?! Чего тут рвать? Одна я справлюсь, только покажи. —

И дева на локтях поднялась.

– Нет, ты пока лежи, лежи. Меня ты слушай и запоминай. – не так всё просто

ведьме оказалось. – Вблизи ты жеребцов видала, что за кобылою идут?

– Вида-а-а-ала! Кусает, ржёт, на спину громоздится. Такая суета!

– А палку у него видала, что вниз свисает с живота?

– Видала, Да только не могла понять, как умудриться этакое чудо он не

сломать? Куда она потом девалась?!

– Её сломать бы он не смог. – под капюшоном жрица рассмеялась. —

– Ведь у кобылы тоже есть отверстье, откуда жеребята вылезают.

Вот в это-то отверстие свою он палку метит и вставляет.

Кобыла же, как вкопанная встанет, заржет, чтоб долго не шалил.

Чтоб побыстрее вставил он в неё огромное орудие своё.

И ей в утробу семени налил, чтобы от семени его она зачала жеребенка.

И люди точно так родят ребенка.

– Как, – точно так?! – Малаша чуть не потеряла дара речи! —

У мамоньки нас шестеро. Ни разу с мамой не видала жеребца!

– О, дитя! Да твой отец – для мамы – тот же жеребец! Но… человечий.

Каурка ваш лишь для Игреньки приспособлен.

– А-а-а! А где ж та палка у отца? Её я тоже сроду не видала.

– Глупышка. Когда хотят зачать дитя, иль просто так

Понаслаждаться телом, что делают гораздо чаще,

Хоронятся от всех муж и жена, иль в темноте ночной,

Иль в сумраке зеленой чащи….

– А палка-то? Где же лежит она? Откуда он её берёт и к пузу приставляет?

– Она сама собой из тела вырастает. Из маленькой и сморщенной пиписки,

Которая сама растянет кожу …Поменьше, чем у жеребца,… но… всё же…

Её у Клёна ты увидишь между ног, когда пойдёшь обратно к ложу…

Я ж говорила, – похоже на большой сучок.

В конце он гладко закругленный. В обхват с твою в запястье руку,

Длиной ладонь иль полторы. Бывает, правда, много меньше.

Ну…, то есть…, маленький сучок. То не горе.

С ним тоже можно чудеса творить, коль правильно постичь науку.

Хотя, – задумалась ведунья, – сморчок и есть – сморчок!

– С руку?! – девчонка, онемев, на руку дико озиралась.

– И куда ж суёт он этакую штуку? Чтобы дитя зачать мне сразу!

И чтобы я ещё и наслаждалась?!! Вот,… зараза!!

– Ну…, ты так не тужи. Ещё мне дай-ка руку, запомни – вот лобок.

Пониже щель меж пухлых губ. Раздвинь их. Влагу ощущаешь?

– Да…

– Ты дальше пальцем не ходи. Там плева. Она для чистоты тебе дана.

На первом брачном ложе расстанешься ты с ней.

То – лучший из подарков мужу, что может приготовить юная жена.

Когда к соитию жена готова, здесь влажная всегда она.

А дальше, – там провал, закрыт девичей пеленою.

Ты услыхала? Я говорю – она и есть заветная та дверца,

Куда войти бы надо, чтоб замуж выйти.

– Зачем меня дуришь ты, жрица? Мне это не понятно.

Хоть слушать мне тебя и ощущать рукой приятно.

Ну, посуди сама, как я туда войду? Смеешься что ли?!

– Да нет, – не ты, а Клён. Твой муж младой туда войти должон.

Нет слаще для него такой неволи. А ты, должна всё сделать, чтобы он,

Своим упругим членом ту пелену прорвал.

И медленно, не торопясь, не причинив особой боли, заполнил твой провал.

И с небольшой, немного резкой болью, с девичьей ты простишься пеленою,

Разорвана твоя им будет пелена, иль девственная плева.

Довольно неприятно, но потерпеть должна ты дева,

Когда впервые он войдёт в твою вагину.

И станешь в тот же миг его женою. Ну, вроде…, вот т и всё пока…,

Нарисовала первую картину.

Той боли будет лишь недолгое мгновенье.

Через минуту, две, иль три, почувствуешь ты неземное наслажденье.

– Так он меня же напрочь разорвет! Какое же тут, нафиг, наслажденье?!

– Послушай, глупая, когда ты начинаешь дело вновь,

Каким-то неизвестным инструментом, почти всегда порежешь палец в кровь.

Но если дело стоит этой жертвы, научишься и будешь это делать вновь и вновь.

– Вот то-то бабы ночью в коляду, на жениха тогда Парашеньке гадали.

И говорили: «Кровь, да кровь!» Она, бедняжка, так потом стыдилась.

На краешек скамьи, лишь половинкой попы скромнешенько садилась.

– Не торопись несчастье звать. У всех по-разному бывает.

Параше, правда, трудно было. Но ей о том заранее дано было узнать.

Как видишь, – ходит весела. И год тому назад мальчонку родила.

Тебя ж природа щедро одарила, и в животе твоём есть пустота,

Куда легко вполне, вагину растянув, поместится у Клёна член, тебя заполнит.

Тебе ещё и мало может показаться. Ещё попросишь. Слова мои запомни. —

пыталась жрица не смеяться, и балахоном запахнулась.

– Я всё равно боюсь! – девчонка на живот перевернулась. – Как страшно жить

на свете! Неужто только так заводятся все дети?!

Да, ведь, верно! …Точно! У мамоньки с Петром живот был – снесть немочно!

Какой здоровый уродился!! И весь, ведь, в животе до родов поместился.

– Так я и говорю. Тебя потом не испугать, когда научишься владеть ты

инструментом. Ты будешь пользоваться им любым моментом.

И от уменья наслажденье получать. Вот так и тут.

Чтобы пришла к тебе твоя огромная волшебная любовь,

Должна ты будешь испытать и боль, и мужу жертву принести,

Пролив девичью кровь. Сегодня ты поранишься, но знай,

Ничтожной, в общем, будет эта боль. Затем ты к небу воспаришь.

Потом вернешься. Раз десять это до утра ты с Клёном повторишь.

Чего ты жмёшься?

– Ты знаешь, что-то вдруг я задрожала. Так вот о чём вчера мне мама

толковала! А если я не захочу ни боль, ни кровь, а захочу я, как сейчас

остаться? То будет это замужем считаться?

– Навряд ли… (жрица поперхнулась, смеясь под балахоном,

она едва не задохнулась).Какая ж ты жена, коль ты – девица?!

– Скажи-ка мне, – вдруг встрепенулась дева, – а мой жених об этом…,

Обо всём всё знал?!

Ну…, знал… – не думаю. Я думаю, что что-то слышал.

Но точно знаю, свой сучок, ни разу никуда он не совал.

И никакую дверь не открывал.

– Ого! Да он про это, значит, знает меньше моего!? Так мы друг друга

Сдуру точно покалечим. Боюсь я очень. Обними меня за плечи.

– Ты веришь мне?

– Да, я тебе поверила. Уж слишком всё на истину похоже.

Уж я и так,… и этак всё примерила….

– Так вот, ещё поверь. И ничего не бойся. Расслабься. Совершенно успокойся.

Я обещаю, что сама ему прикажешь: «Пусть кровь моя прольётся»!

– и всё случится. Он тоже, ведь, боится.

И для него впервой с тобой так глубоко соединиться.

Запомни, милая, всё мужу можно говорить, всё трогать.

И Клёну тоже ты позволь собой налюбоваться, натрогаться, нацеловаться.

Единственная это в жизни ночь – Вселенная откроется пред вами.

И он сегодня сын её, а ты – Вселенной дочь.

Меня не видишь в темноте ты взглядом, но слышишь.,

И если что пойдет не так, я буду где-то вдалеке, но рядом.

И Клёном будем тоже мы руководить, чтобы ничем не навредить.

И научить жену любить, как завещали боги.

Я думаю, вы любите друг друга. Костер зажжется мощный…

Да! Черепушку эту не забудь. На порошок священный ты не смей подуть.

Неси прикрытым. И там под белый плат положишь в головах.

И зернышко вот это сохрани. Идём туда, откуда удалились.

Пора за дело браться и не на словах, снять целый воз невежества и страх.

Зерно потом применишь. Смотри, не урони, не оберёмся лиха.

Пока другое принесут. Да, чуть не позабыла: воткни-ка в ухо ты себе пупышку.

Через неё меня ты будешь слышать, но, правда, очень тихо.

Глава 6

Два ведуна по лестнице крутой неспешно поднимались. На некое подобие

балкона в высокой темноте. Над ложем молодых оно располагалось.

Сокрытое от всех ненужных любопытных глаз. И тихо голос раздавался:

– Ты слышал всё?

– Ты тоже всё слыхала. И неча говорить. Пред нами чистые листы.

Дай, Боже, мудрости, и сил, чтобы увлечь, чтоб чудо сотворить.

Ещё один костёр зажечь, чтобы зеленый столб его высоко поднимался.

И, как фонтан, на Землю проливался Велением Сварога.

И всех питал своей зеленою волной, что есть вокруг живого.

Вулканы успокоятся и волны. Наступит в мире тишина.

В ней злаки прорастут и травы. Прольются животворные дожди,

Всё исцеляя на своём пути, что попадёт под воды их любви.

Светильники горели также тускло вкруг ложа распростертого пред ним.

Поставил плошку где-то за подушкой, набитою пожарника душистым пухом.

И вдруг увидел он со стороны другой… Она стояла, глядя на него…, нагой.

Он к ней рванулся прямо через ложе, что есть духу.

В траве душистой чуть не утонул, но справился, был ловким он, как кошка.

Встал пред нею молча. Она была сейчас на птенчика похожа.

Она глядела в пол, где плат лежал, предохраняя плошку.

Вдруг в ухе у него задребезжала мошка:

– Ей косы распусти, расправь по телу. Пусть волосы прикроют наготу.

Её большой стыдливости причину.

Лицо её, обнявши, подними, попробуй ей в глаза взглянуть.

А если нет, и руки прикрывают грудь, тогда целуй, как мотылёк.

Касаясь век ея и губ, и щёк. Потом ладонь раскрой и в центр поцелуй.

Потом другую так же. К лицу себе, к пылающим щекам прижми их.

Обязательно посмотрит.– Всё делал Клён, что мошка в ухе повелела.

– Вот видишь? Посмотрела! Взгляд их не теряй.

А если снова опустила веки, лицо ей смело поднимай

И жадно страстно в губы ей впивайся. Ей поцелуем ротик открывай.

Прекрасную живительную влагу ощути. Коль у неё глаза закрыты будут,

на верном ты пути. Прижмись всем телом, нежно обними, её закинув руки на

себя. И так застынь, её целуя. – о чём-то тихо там шипела мошка, но Клён её не

слышал, язык в Малашин ротик углубя.– Эй, парень! Время слишком не тяни.

Целуй, пока ты не почувствуешь движенья, её движенья губ.

Хоть робкого, но встречного движенья. И в это время… чувствуешь? Взгляни:

Меж ног твоих растёт дубок, натягивая кожу и мошонку.

Пускай себе растёт, коль есть, куда расти. Но если он в неё упрётся,

Её ты просто подними, легка она, сродни тяжелому ребенку.

Ему дай место развернуться, там где-то между ног её.

Иль на руки возьми, своё скрывая чудо. Ты ложе обойди с ней на руках.

И возложи её на ложе, на руку левую свою ей голову положа.

Пусть правая рука свободна будет. Ей нравится уже смотреть в твои глаза.

У человека в этот миг глаза, как звёзды светят. Такими же глазами смотрят дети.

Не разрывай волшебного мгновенья. И молча нежно волосы раскинь с её

грудей. Невольно она локтями их прижмёт. Ты нежно левый локоть разожми.

Не сделай больно, и в нежный сгиб его целуй,

Довольно страстно, тихонько поднимаясь по плечу, но будь нежней.

А впереди ещё одно мужское счастье – женская подмышка!

Уж как тепла она! Там пахнет женщиной всего сильней.

Любое горе растворит до дна, всё сладостью своею переварит.

Не даром дети, плача, носами тычутся в подмышку матери своей.

Наверное, отец им это чувство по наследству дарит. – Малаша сжалась вся в

комок:

– Откуда это всё он знает? Разгорячить её как смог?! —

А ей в пупышке голосок:

– Не дергайся, лежи спокойно. Вдыхает нос его твой чудный аромат.

Впервые носом он её нашел, и съесть готов своё сейчас он счастье.

А если очень уж щекотно, отвлеки. Сожми его соски, чуть-чуть, рукой

свободной. Увидишь, вмиг переключится. И на тебя посмотри он… как волк

голодный. – Клён и не думал, что темный крошечный сосок,

так может сбить его с пути, и так его увлек, что вмиг подрос ещё дубок.

– Не торопись! – зашелестел знакомый тихий ветерок. – Смотри, рука её

к другой прижата груди. За голову её ты руки заведи.

И пусть в одной твоей руке они теперь теснятся. На сгибе локотка уста сомкни.

И можешь не стесняться! Все поцелуи здесь ударят в цель.

Вздрогнёт все тело, она ж почти распята! Как камень жертвенный сейчас её

постель. И ноги – точно подожмёт, Ей просто спазм покоя не даёт.

Ладонь горячую свою ей положи пониже, чуть придави, но властно.

И глаз своих от глаз её не отводи, иначе потеряем время мы напрасно. —

Ладонь сама по плоскости скользила, довольно сильно этим согревая.

Затем на ноги перешла. И их расправила легко и дерзко.

На ноги девы Клён ногу положил, чтоб вновь она не содрогнулась резко.

– Не дергайся, расслабься. Смотри, как нежен он, смотри ему в глаза.

– зашелестела деве мошка-егоза.

И начал Клён соображать, что губы можно облизать – они сухими были от

волненья. Пред ним лежало тело девы юной, и было так сильно его стремленье,

Что он не мог решить – с чего начать?!

– Рукою правой грудь её поправь, – зашелестело в ухе, – и тот целуй сосок,

что высится к тебе поближе – и наискосок.

При этом изогнешься ты дугой, пока, прижав её, не перейдёшь к другой.

Здесь два ключа у женщины лежат, и оба надо взять, никак нельзя лениться.

Иначе ниже нам с тобою не спуститься. —Взяв в губы розовый сосок,

Клён от волненья сразу взмок. Во рту его надулся возбужденьем…

Совсем не крошечный сосок! От груди удивленно отслонясь,

Увидел, что венчает грудь её, лоснящийся и темный бугорок.

Второй же явно в рот его просился. Он жадно взял его…

И тело девы вдруг прогнулось. К нему оно невольно потянулось.

Послушно парень шел на шепот старика. И дерзко грудь лобзали губы.

И дерзко мяла грудь младой жены младого мужа дерзкая рука.

– Соски не обдери от страсти, дурень! Старайся-ка давай помене.

Куда летишь? Иль убегаешь от кого? Там кожа так нежна, как у тебя на члене. —

Прошелестело в ухе у него.– В глаза ей посмотри, спокойно, нежно.

Убравши ногу, тотчас правою рукой начни ласкать ей бёдра плавно.

И опять – спокойно! Чтоб буря улеглась, освободи ей руки.

Посмотрим, правильным ли будет этот шаг

Ты, слава Сварогу, уже свой стыд оставил, нет никакой докуки…

Лежишь спокойно гол и наг. Хотя …, ещё не вовсе. Ну, попробуй. —

И Клён, приободренный, что успешен, легко по бёдрам стал рукой порхать.

И тише стал дышать. Она ж дышала бурно, и не хотела уходить

От схваток страсти. И эта молчаливость Клёна, его дрожанье рук и чернота

зрачков, её рвала на части.

– Что ж ты лежишь, страдая и томясь? – заговорил вдруг в ухе нежный голос.

– Дай знать ему, что хочешь, не стыдясь. Чтоб без сомненья жест он понял твой.

И через малое мгновенье уйдешь ты в наслажденье с головой. —

Чуть веки вожделенно опустив, она руками груди сжала.

Ему что ж делать оставалось? Только ответить на призыв!

Грудь стала так упруга, что он с трудом сосок держал.

К нему она прижалась так, что Клён едва не задохнулся.

Спас шелест ветерка, он вовремя вернулся.

– Ты отвлеки её пока от этого лобзанья, хотя оно обоим вам приятно.

Скользни рукой меж ног её, легко, но неотвратно.

Не смей уже ту руку вынимать. Чуть ей раздвинь колени и гладить продолжай.

Её же попроси: «Меня погладь ты тоже. И посмотри, как я богат».

И в ухе у неё залепетало:

– Присядь, Малаша, пора и увидать тебе его – твоей вселенной бога твоего.

Она присела в изумленье, ещё колени разведя, и обо всём забыв,

Не понимая, что и как тут гладить. Копьё смотрело на неё!

– Клён, развернись ты поперёк, – зашелся в ухе ветерок, —

Так развернись и сядь, чтобы цветок меж её ног и ты увидеть смог.

– Сейчас, Малашенька, я лягу половчей, к тебе поближе.

И ноги ты согни, чтоб до меня легко ты дотянулась. Иль хочешь, сяду я, – чтоб

вовсе ты не гнулась?

– Пожалуй, лучше сядь меня напротив. А я сначала лучше погляжу.

Я никогда такого не видала. Что же тут ласкать? Всё так огромно и ужасно

волосато!!

– То, что огромно, как ты говоришь, то —это счастье.

А волосато там не всё. Везде меж ног ты разве волосата? – подсказывал ей в ухе

голосок. – Ты попроси его, чтоб он тебе помог. Научит пусть, как поласкать его.

Одна сейчас не сможешь ничего.

Ты ж видишь, – растерялась девочка твоя, сейчас не испугай, всё делай

осторожно. – зашелестело в ухе молодого мужа. – Ты помоги ей отодвинуть

плоть, увидеть тело нежное твоё. Да не спеши… у-у, ё-моё… пострел!

– Ну ладно старикан, сам бы попробовал, а я бы посмотрел… Дай руку мне,

Малашенька, вот так, всё трогать можно. Сейчас он …твердый и большой.

– Что есть – то есть! —Малаша присмирела. – А мог бы быть он не такой?

– Он моему не подчиняется приказу…

– Какой большой! Я так его боюсь, не видела такого я ни разу. И бабы, как

Назло, между собой шептались, что, « если что», – я кровью изольюсь.

– Не бойся, мудро нас природа наградила, и от всего плохого оградила.

Смотри, любимая: легко твоя рука с моею вниз скользит.

Нежно и ласково там всё, чего же ты боишься?

Ей в ухо голос зашептал:

– Нагнись и поцелуй, почувствуй аромат мужской любимой плоти.

Нагнувшись низко, касаясь грудью ног, она его слегка губами сжала.

И аромат ей голову вскружил. И страстно, полным ртом она его поцеловала,

Всю мягкость и пластичность ощутив. А голову подняв, с его глазами

встретясь, открыла рот навстречу поцелую.

А нежная её рука, зажатая в его ладони ещё водила то вверх, то вниз…

– Стоп, стоп! – зашелестело дуновенье ветра Клёну.– Её оставить можешь ты ни

с чем, ведь он уже не закрывается… совсем. Почуял? Куда летишь?!

И в ухо зазвенел ей голосок.

– Оставь его покуда, и ляг на спину около него. Позволь теперь ему тебя

ласкать, иначе не получишь ничего. Она легла на спину перед ним, чуть ноги

пораскинув. Его рука там чутко сторожила, ещё немного их раздвинув.

Зашелестело снова у него:

– Колени нежно разведи руками так далеко, как только сможешь.

И властно их прижми, рукой, ногой. Пусть так лежат.

Ей очень нежно грудь ласкай губами. Ты на секунду оторвись, и белый плат,

Что сзади на полу, ты под неё просунь горячими руками.

Вот так. Он будет пропуском твоим на пир.

Ты языком своим, священно влажным, раздвинь её пылающее лоно.

Но только очень нежно. Очень нежно. Как говорил уже тебе —оно слегка солоно.

Все лепестки цветка любви твоей, разгладь, свою с её сливая влагой.

И там вначале самом, сверху устья, нежнейшим языком нащупай твёрдый

бугорок. Помнишь? С зерно пшеницы или чечевицы, как я сказал.

Почувствуй, как её дрогнУло тело, прижатое твоей десницей,

когда ты бугорок ласкал. Тотчас оставь цветок, пусть он пылает.

Оставь пшеничное зерно. Оно, запомни, всё воспламеняет в любви телесной

женщины. Оно и огниво, и трут костра любви. И если пользоваться им умело,

страстно, нежно, любить друг друга будете всегда. Когда устанешь даже.

Это неизбежно. И эта страстная любовь двух тел и отдых даст вам, даст вам

наслажденье. Всё даст тебе любовь, что б ты ни захотел.

Ты тот костёр любви святой сложить учись. И языком, рукой, губами, про ноги

не забудь, – идёт всё в дело. Но только ты не торопись…

Минуты шли в томительных лобзаньях, казалось, больше им не надо ничего.

Но жрец толкнул свою подругу:

– Полночь уж. Пора. Сюда пришли мы для чего?

И нежный голосок пропел Малаше в ухо:

– Ты обними младого мужа своего, пусть вы сольётесь в поцелуе.—

и голос тот воспринимая, как шепот ветра, Малаша вся прижалась к мужу.

Клён дернулся, схватил её в объятья, зажегся… И губы их слились

– Дождись, животик ей целуя, когда она сама тебя к себе потянет. Поддайся.

Ляг на неё. Вот так. – согласно голос прошипел. – Твой член меж вашими ногами будет где-то. Но знаешь ты, а значит, знает он, где бугорок с зерном.

Пусть член в него воткнется, раздвинув там под волосками створки.

Лежи, целуя губы ей. Твой член при этом будет содрогаться, то он пойдёт

чуть-чуть вперёд, то вниз, назад куда-то будет устремляться.

Куда и как не зная притуляться. Пускай его… Целуй ещё за ухом, шею,

грудь,… всё снова повтори… про локти и подмышки не забудь…

И вдруг почувствуешь, под силой ног твоих, ведь, всё равно ты будешь ими

упираться, расслабится она, желанью прекратив сопротивляться..

Ты помнишь ли ещё, как дальше надо? Немного маслица возьми, чуток плесни,

Ей руки подложи под низ спины, и чуть приподними.

Зев девы сам навстречу устремится, желая пламенно с тобой соединиться.

Про боль она забудет и про стыд, так чрево у неё горит.

Так хочет плоть её пустая твоей горячей плотью наполняться

Наставь свой член туда, где чувствуешь провал,

И устремись в неё неумолимо, не торопясь, но поспешая.

От лишних избавляя мук. И тут начнет проваливаться член.

Не чувствует своё Малаша тело, горела голова в огне, и тело извивалось,

Ловя охотно, что ему сейчас предназначалось.

– Вот– вот! Вот так! – шепнул довольно в ухе голосок.

– Вот как! – воскликнул в изумленье тихо Клён.

И тихо вскрикнула Малаша в изумленье, почувствовав, как Клён её распял.

Ногами и руками взял и плоть её наполнил членом распалённым.

И успокоенно вздохнув, она глаза закрыла… и как он в ней горит,

И явственно дрожит от нетерпенья, предельно ясно ощутила.

Про боль она забыла и про стыд, и чрево у неё горит.

И хочет плоть её пустая горячей плотью мужа наполняться.

И тело начало под Клёном извиваться, ловя и втягивая член в себя…

– Вот это уж на женщину похоже. – раздался в ухе скрип жреца седого—

Но ты ей воли не давай. Зажми её за низ руками. Прижми!

И сильными упорными толчками, не торопясь ты наполняй её.

И ты пойми, что в первый раз наполнишь… ох, не быстро…

Её пустой и жаждущий сосуд. Но я ж предупреждал: тут нужен труд и труд…

…Но что это?! Не медленно, а быстро, работать начал муж младой!

И дышит он рывками, и вдруг впивается он в губы молодой!

Хотя давно кричит, скрежещет в ухо:

– Куда ты?! Стой! Постой! …Постой…

…. куда там…

И падает на грудь ей в упоенье, её оставя в горьком изумленье.

И кровь слегка струится на платок… он чрева усмирить её… не смог…

Низ живота её, казалось, весь пылая, стонал, взывал…

Увы…, его уже никто не наполнял. И вспомнила она слова старухи:

– Ну, быстро ж предсказания её умели в жизни воплощаться! —

«Тебе ещё и мало может показаться!».

Лежит она, глотая тихо слёзы:

– Да неужели это всё? О Боги, небеса!… – и только глупые про наслажденье

Грёзы её питали три часа?

Вдруг слышит в ухе голоса:

– Не плачь. Он просто молодой и слишком уж горяч, не удержал коня,

понесшегося вскачь. Пройдёт лишь полчаса, и он в себя придёт,

Ты всё своё возьмёшь. Тебе не только долг вернет, он всю испьёт тебя до дна.

И напоит своим хмельным и сладостным вином, и будешь ты полна его

любовью. Займись-ка делом. Не прячься от него нимало.

Мазь в плошке в головах возьми, намажь ей между ног себе, всё нежное,

Что так страдало. Вся боль твоя от этого уйдёт и кровь совсем утихнет.

Ему ты улыбайся, пусть видит он, что рада ты ему. По голове погладь, глаза его

целуя, спустись пониже мимо рта, на шею. Здесь знак твоей любви запечатлей.

И посильней… кусни его… сильней. Не бойся, не жалей, всё это только

подбодрит его. Рукой нечаянно по его груди проведи, соски задень, пожалуй.

Но руки на себе его не слишком жалуй. Пусть лучше их сжимает в кулаки.

И так умнеют люди. Не все, ведь, быстрые, как ветер, дураки.

Ты лучше грудь свою сама себе погладь, и талию оправь.

И вся прогнись, тряхнув власами, закинув их вперёд, под ними скрывшись.

Плат также под собою переверни ты чистой стороною.

К нему сиди лицом, опершись о колено. Так видно всё ему.

Но так закрыто всё, что целый вечер он потратил открывая.

Ты пальцем по носу его погладь играя. И снова улыбнись. Или вокруг соска его

Кружочек обведи, на что-то нежно намекая. И тут же, как бы убегая,

За плечи обними себя, иль пальцы в волоса… Увидишь, будет что.

Что дальше делать, сама поймешь. – сказали так и вдруг совсем исчезли голоса.

Присев на чистый плат, немного взявши мази, себя умаслила она, как ей сказали.

Прям, на виду у мужа своего. Соски распухшие помазала себе. И гибко выгнув

Спину, огладила себя: и шейку нежную, и грудь, живот с ногами.

И волосы златою гривой бросила на грудь, укрылась ими вся.

Как будто всё с себя стряхнув. И подбородок уперла в колено, руками голень

обхватила, как будто бы на время упорхнув.

Закрыто было всё, на что он силы тратил. Уткнулся в ложе он и чуть не плакал.

И дурости своей он ужаснулся:

– Какой же я дурак. Всё так изгадил! Но как же было хорошо!! Как сладко,.. А

ей!??»

Кричали, ведь, ему «остановись!!» Клён на затылке руку ощутил, и резко

повернулся.

Она смеялась, только добрым смехом. По носу щелкнула легонечко ему.

И по губам, смеясь, пальчонком пробежала. Вокруг его сосков кружки

Нарисовала. И черточку по груди провела вниз на живот и чуть ещё пониже…

И застыла взглядом!.. Почти пропавший, маленький и синенький огурчик…

Рос на глазах!!! В глазах любимого вдруг замерцали звёзды,

Потом совсем огнём глаза его зажглись. На члене быстро складки кожи

разошлись. Он сел неё напротив, её ладони развернул и стал их целовать.

Моля прощенье взглядом. Потом он каждый пальчик целовал на ножках.

Потом за ушком снова, снова плечи…

Пупышка в ухе как комар звенела, как будто жрец был рядом:

– Не всё потеряно, вперёд, жеребчик! – Малашины он ступни приподнял

И начал целовать, невольно лечь её заставив, на локти опершись.

Глаза не расставались. Целуя ноги, снизу вверх, над нею он склонился…

Откинул волосы назад… и удивился…

Соски торчали вверх! Их будто не терзали…, и губы мужа явно ждали!