Текст книги "Поэмы о любви провинциальной. Том 1"

Обняв её, Клён рядом лёг, и пальцы нежные её, с своей ладонью

Он замком сцепил… За шею нежно укусил… —Кобылку так кусает нежный

Жеребец.– Она его сосок губами теребит, в глаза насмешливо, немного дерзко,

Но ласково, как женщина, глядит.

Пожалуй, смело можно повторить, как и в начале…,

Да только член слегка свербит! Вот не было ещё печали!

– Про мазь ты позабыл? – зашелестело в ухе.– Ты попроси её, пусть густо плоть

твою открытую намажет. Понянчит пусть её, позакрывает.

Когда впитается вся мазь, он должен будет плохо закрываться. Так и след.

И боль исчезнет быстро. А чтоб верней её зерно нажать, гораздо лучше голым

член держать.

У Клёна дух опять зашелся. Хватило сил на ушко ей сказать:

– Мне помоги своей рукою нежной. Похоже, я перестарался малость.

Намажь мне тоже всё, чтоб всё впиталось, твоей рукой, боль успокой.

Он, правда, чуть разбухнет, говорят. Но ты, ведь, не боишься больше?»

– Я?! Да ничуть! И пусть он будет больше. Во мне вполне он поместиться,

Когда уже способен будет жить. – Она ласкала мужа, ей от волненья было

трудно говорить. Всё снова с ней всё ладом… Вся боль прошла от благотворной

мази. А он по ней глазами лазал, пока она лечила плоть его, коленочки

калачиком сложив и сидя рядом…

И плоть её ему глаза застила. И, отойдя от боли, от страсти вожделенья

застонав, Малашу он на спину опрокинул, ногами ноги ей раздвинул.

Сомнений – ни у одного! Лишь выгнулась, ему подставив чрево, чтобы губами

затушил его. Его язык горячий гораздо холоднее был, чем складки губ и зев её

манящий. Всё было то ж… Едва лишь тело милой задрожало, од себя его увлёк,

Легши поверх её разверстых ног. Но только в этот раз ей в рот сосок попался

(не окарала жрица).Второй же в ея пальцах оказался. (Урок запомнила девица.)

О! Это был огонь, его терзающий и рвущий на содрагающие части!

И уловив её зерно, он чуть не зарыдал от счастья.

Зерно набухло, он явно чувствовал его. Да, третий ключ помалу открывался.

Ногами упираясь, Клён дрожал, зерно толкая и толкая.

И губы раздвигались от толчков его, и ноги милой тоже раздвигались.

На этот раз он опытной рукой их сам достаточно раздвинул,

Нырнул под ягодицы ей рукой и приподнял.

Цветок любви пред ним сиял открытый, весь жаром воспаленный

Желанья нестерпимого её. По краю зев был весь изранен.

Его Малашенька звала и взглядом страстным, и грудь в неистовстве своём

Вздымала вверх руками.

В неё он тихо, медленно вошел, склонившись, стоя на коленях.

И, сжав за талию, её к себе он тесно притянул, её распластанное тело.

И сидя так, он ей смотрел в глаза, держал её за бедра и медленно качался.

Боялся боль ей причинить, но сам себя не мог остановить.

Остановить не мог, но в этот раз не убыстрялся. Разглядывал её, смотрел на

грудь, соски её тугие, на губы, пухлые, от ночи поцелуев.

Он даже видел, как её полнится тело, когда он вглубь него заходит.

И как живот спадает при выходе его. И это страшно возбудило.

И снова захотелось тело сжать и наполнять его бессчётно! Быстро!

И потом дрожать в мужском неистовом блаженстве…

Но в ухе голос строгий зазвенел:

– Постой! Да стой ты! Ты не один. И если телу своему ты господин, остановись!

Ты выйди из неё и остудись. А чтоб её не мучить пустотою, оставь лишь

кончик самый в зеве у неё. Возьми её за руки, подними. Пусть всё сама увидит,

Насколько он велик, и как в неё он входит. Не торопи. Тогда получишь вдвое

против прежнего соитья. А если сможешь долго так стоять за раз один она

получит от тебя дрожаний пять. И каждое сильнее содроганье, чем прежнее.

Поверь мне.

А чтоб пока сильней остыть, дать ей великое, не торопясь, блаженство,

считай овец в загоне, или начни верёвки вить. Иль вспомни, как отец порол, за

стог сожженный сена. Иль, как орала тогда мать, швырнув в тебя поленом:

«Ну, только попадись, уж в этот раз тебя я точно вздену!»

И правда… – помогло, когда гусей ещё он сосчитал… до ста!

Почти что отлегло! Клен, чуть замедлив свой порыв, совсем остановился.

– Я на тебя хочу налюбоваться. Сядь на колени ты ко мне лицом. Тебя хочу

чуть-чуть я прикасаться, чуть в твой цветок входить и выходить.

Хочу, чтоб видела и ты глазами, своими трогала руками, и ощущала мой жар

любви в себе.

– Да, милый, нет прекраснее на свете картины этой ничего. Во мне ты. И ещё

осталось очень много. Неужли всё войдёт?!

– Войдёт любимая. Я наклонюсь назад, а ты ко мне приблизься.

Дай в губы мне твой правый холмик, – он указал на грудь, – и опустись на ёбало

моё, раздвинув вовсе ноги.

От страсти бледная, она к губам его всей грудью потянулась..,

Но член чуть не ушел из-под неё, она его терять не захотела, и ноги по бокам

поставив на колени, села… И он пронзил её своим копьём!!!

Пронзил, совсем не больно, но пронзил… Стремительно, ничем не

задержавшись! А сильный муж её за спину обнял, и грудь упругую губами

захватил. Впервые ток любви её сразил, от груди к члену пробегая.

А член его влагалище качал слегка вперёд – назад и снова так.

А ей казалось, грудь предательски скользнет из губ его… И их она руками

Поднимала…

Неистово он целовал соски тугие. Ток нарастал и нарастал…

А член меж тем качал, качал…, качал… её разобранное тело…

– Где грудь? Влагалище…. огромное такое? Что с животом? Там так приятно

что-то шевелится! Где Клёна рот, с которым хочется так слиться?

А членом, спрятанным внутри неё, её размеренно качало и качало…

И оторваться было невозможно…

Клён увидал, она, чуть запрокинувшись, полуоткрытым ртом хватает воздух…

И вдруг! Как молнии разряд всё осветил!!! Не видел в жизни он такого

действа…

Зубами губу прикусив, Малашенька забилась, застонала. Остановился, было,

он…

– Нет! Нет! – она почти рыдала. – Дай мне ещё!

Её он опрокинул, чтобы скольженье мог добавить к качке… Теперь он думал

больше про неё. Ему ещё раз захотелось, чтоб также в голове всё завертелось

И стон её возник…

И он возник! Не стон, почти что крик!

Его губами был охвачен, заглушен, её глаза не открывались…

Глаза его сквозь страсти пелену от женушки теперь не отрывались,

Ведь обещал старик дрожаний пять… и вдвое против прежнего блаженства…..

Тут стоит подождать, чтоб испытать себя, и, главное, Малашу в её

беспамятстве любовном, жгучем – до тла спалить!

И довести восторг до совершенства!

Покрыл всё тело пот блаженства. Затихла женушка в руках, прижал к плечу

Головку. Она его руками обняла устало и неловко. Но вот дыхание

восстановилось, и тело напряглось, как в тетиве стрела…

Клён понял, только передышка сейчас короткая была.

Качнулся пару раз проверить, и проверил…!

Снова вспышка! Она вдруг широка глаза раскрыла, зашлась в протяжном стоне.

Не знал он, видит ли его, но чувствует, уж точно, в своём лоне.

И он спустился с тетивы, чтобы её усилить стон.

И он его-таки усилил! И заглушил его почти, издав неведомый ему дотоле рык

И смертный страстный стон.

Себя не чуял он, не ожидал такого полного в Малаше растворенья.

Ни ног. Ни рук. Ни мышц.

Единым было тело у двоих, оно освободилось от границ.

Согласно, медленно на Землю возвращаясь, дыша порывисто и сладко

Содрогаясь. Клён понял, наконец, чтО обещал ему храмовный жрец.

Совсем другое дело: иль одному дрожать, от страсти трепыхаться,

Или в руках держать её, тобой трепещущее, тело. Их к жизни возвращало время.

Глава 7

– А не пора ли нам испить по кружке взвару, – зевая жрец проговорил.

– Пожалуй, что пора. Пусть отдохнет немного шальная наша детвора.

– Да! Если двести лет таких вот обучать, не мудрено под утро зазевать.

Глаза открылись у неё, улыбка появилась на лице. И у него улыбка счастья

появилась.

– Давай совсем не будем разделяться?

– И я хочу с тобой единым телом быть. Везде тебя с собой носить!

– Вот будет всем причина посмеяться! Но, если позаправду, я вся насквозь твоя.

Хоть миг мне без тебя сейчас остаться, – настанет тотчас смерть моя!

Так это член твой шевелит живот мне, так приятно?

– Мм. Ты руку положи на свой животик. Я ж на руках держусь, следи

ладонью, я перемещусь. От входа и до самого конца. И там качну твой свод.

Ты чуешь молодца? Вот, чувствуешь, в ладонь твою я нежно бьюсь.

– Да-да. А дальше можешь?

– Дальше? Кажись, могу, но боль тебе я причинить боюсь.

– Попробуй всё же. Заранее испытываю дрожь от наслажденья. Не думаю, что

будет больно. Я так тобой раскинута широко, что он войдёт, как никогда

глубоко.

– Давай попробуем, любимая, мы сами. Мы обойдёмся, думаю, без голосов.

Никто не сомневался в Клёне никогда. Он делал всё отлично, за что б ни взялся,

Было так всегда.

Войдя совсем уж глухо, он делал членом круг, ещё вворачиваясь дальше.

Объяты страстью оба. Но вспомнил он, себя сдержал. Лишь член немного

задрожал, живот ей содрогая. И из груди её раздался новый стон, все

предыдущие сметая! Стон матери Земли, стон Неба! И задержать, и заглушить

его б никто не смог. И этот стон жены втянул его в себя, и член его стал смело,

ритмично двигаться, в неё врываясь, дергаясь, вращаясь. Всё в ритме бешеном,

чтобы её догнать и дать ещё ей наслажденье их совокупленья.

Одна волна другой волной сменялась, от лона во всё тело разрасталась…

Казалось, им конца не будет… И двум телам соединенным взлететь хотелось,

на самую высокую волну…

И, вот…, взлетели, наконец… взлетели… – пустота ошеломила!

Разверзся космос… Леденящий жар любовников объял, в одно спаял

содрогнувшее тело. Ещё одна высокая волна… Ещё… Ещё…!

Не в силах сладостную муку перенесть, в его руках она затрепетала

и издала протяжный низкий стон. Жар чрева, лёд судорог любовных

перенести не мог и он. И глухо застонав в неё вонзил, что было мочи, тело.

И, содрогаясь, член изверг фонтан в вагину.

Она лежала, выгнув спину, и ноги вверх подняв, как опытная женщина умело.

Вагину судорога мерно сокращала, из члена выбирая всё.

И всё вагина выпивала, и плотно член так обнимала, что даже ослабев,

Не сразу выполз он, её любовной силой поражен.

И только прежний стон её затих, другой, на крик похожий, с новым стоном

Слился… Он, долго задыхаясь, длился, пока совсем не вывалился член.

На ней, её объяв, его лежало тело. Казались мертвыми они, как две

Подстреленные птицы. Казалось, нету сил ни встать, ни сжать колени.

Ни пот убрать с ложбинки живота. Он приподнялся, было, кое-как…

И снова рядом рухнул! Накрыв ей грудь ладонью и щекой, и только сердце

сильно билось. Лежали долго. Серая полоска над кровлей храма где-то

появилась. Открыв глаза она тихонечко сказала:

– Наверное, зажгли мы наш костёр. Мы так стонали. Зачем же все сидят у

храма? Ждут заключения жрецов?

– Не знаю. Я вообще не понял, вот эта плошка с пылью зачем тебе была дана?

И семечко какого-то зерна?

В ответ же тишина. Лишь через полчаса в ушах раздался голос:

– Костёр сложили вы, и вспышки были ярки. Но надо научиться вам в костёр

подкладывать дрова. Чтоб ровно он горел всегда. Весь день, всю ночь.

И нынешние вспышки – вам подарки. И не всегда они возможны.

Ведь, будет сын потом большой у вас, и будет дочь. Но если вам захочется

До неба костер взметнуть,

Ведь, будет сын потом большой у вас, и будет дочь.

Но если вам захочется до неба ваш костерок взметнуть, в наш храм лежит вам

Путь священный. Ночами он открыт для посвященных.

Здесь темнота, любовников приют, когда нет свадеб новых тут.

Вот, кстати, вам питьё несут. Урок последний нам остался с вами.

Согласны? Я не слышу? Да что случилось с голосами?

– Согласны. – Клён тихонько прохрипел.

– Понятно. А впрочем, что за болтовня, питьё подымет вас быстрей меня.

– Вы мне большую дали чарку. А ей гораздо меньше. Почему? Ещё дай чарку ей, Вампир! Мы сильно пить хотим.

– Да только потому, что сколько ей не лей, она сама идти уже не сможет на

свадебный ваш пир. Но жажду утолит вполне. А вот тебе её до дома несть.

Вопросы есть? Похоже – нет. Тогда окончим дело. Мне, честно говоря, за

двести с лишним лет вас всех учить порядком надоело.

– Что ты ворчишь? Бесстыдный старикан! Ты сам зачем напитка выпил чан? —

взметнулась где-то жрица. – и голос тоже был усталым и глухим, как клёкот

спящей птицы.– Старушка подождет твоя. Уйми свою охоту. По мне, так

стонов за ночь было мало. Не кончена работа, пока не рассветало. Светило спит

И целых два часа любовникам дарит.

А Клён с Малашей, слыша перебранку двух умных и смешных жрецов,

Обнявшись в потолок глядели, он у её сосцов: щекой у одного, рукой прикрыл

другого. Не думая, он просто так лежал, напитком сухость горла утолял.

Она, конечно, тоже утоляла, но, может, не совсем. Её, как будто что-то

напрягало:

– Боль снизу живота – ну… это точно, вход в чрево – всё вообще в огне…

Но как же, всё-таки, было приятно, когда он был во мне. А ноги не могу

свести… совсем – она случайно потянулась, и грудь ея коснулась губ его

случайно тоже. Уже привычно он схватить её успел и …отдавать не захотел.

Другой рукой он сжал сосок другой, уже готовый выпрыгнуть из кожи.

– С ума сошел! – сказать жена хотела, но посмотрев в его серьёзные глаза,

горящие, как звёзды, не посмела. А через мгновенье звезда зажглась уже и в ней. Прижалась к милому Малаша, так плотно, что уж некуда плотней.

Своей рукою руку обвила его и вниз стянула, меж ног вложила.

– Чувствуешь горю. Я ничего сегодня больше не сумею, тебе я правду говорю.

И здесь болит, – к лобку ладонь его прижала. И сразу он её согрел своей

горячею ладонью. Вернее даже не болит. Замерзла я немного. Твоя ладонь мне

кожу здесь теплит. Нет. Точно: мёрзнет – не болит.

Закрыл он рот ей пухлыми губами, и обнял всю её руками и ногами.

Ну чем ещё согреть, коль мерзнет здесь жена?!

– Любимая, нам два часа даны ещё зачем-то. Не знаю я зачем, но я готов…

С большою плошкой мази ещё остаться часика на три!

– Молчи и ничего не говори! Я же сказала, как в печке у меня меж ног горит.

И мне самой, пожалуй, стало жарко. Дай, лягу на твою я грудь.

Нам, может, скажут эти стариканы уже, хоть что-нибудь?

– Сейчас, сейчас, вам скажут стариканы! – в ушах супругов раздалось.—

Ещё не все уроки вы прошли, не всё пока нам удалось.

Чтоб не было любовных тайн для вас, ещё дадим вам мастер-класс.

Увидите, насколько вы сильны. Хотя уже сейчас вы были бы готовы, кабы бы

не боль, все повторить по нову. Хотим вас наградить супружескою страстною

любовью. Ей можно ночь всю заниматься – не устанешь. И в возрасте любом —

вот что здесь важно, коли зельем запасаться.

Когда беременна Малаша будет, а это у ворот уже стоит, вам это очень может

Пригодиться, ежели согласно вы будете к любви своей стремиться,

Никто и никогда не сможет вас сманить к измене. Нигде и никуда.

Ребята присмирели. Не круто ли берут жрецы?

Услышала Малаша в ухе, как будто булькнула вода:

– Ну? Что? Утихла боль уже? – ответила Малаша тихо: «Да».

– Питьё тебе и впредь поможет. Потом возьмёшь рецепт.

А в чрево вход, ещё, наверное, болит? Возьмите мазь, остатки. И не забудьте

плошку, что на полу стоит. Смешайте обе части, пусть разойдется в мази

порошок.

У Клёна в ухе раздался шепоток:

– Сейчас ты ей поможешь непременно. Возьми в ладонь комочек, растопи

И ноги аккуратно ей раздвинув, обильно смажь, что видишь. Не торопись и

Смажь отменно! И зернышко её не позабудь, ему досталось, но бодро

заработает оно, презрев усталость. Ему такое свойство в дар дано, оно нам от

Богов осталось.

Всё сделал Клён, что приказал старик. От этой нежной процедуры его дружок

воспрял, возник, почти из пепла страсти. И быстро тело Клёна напряглось,

соединилось всё и всё срослось из кучи мышц, почти разобранных на части.

Ей снова в ухо голосок:

– Ну, что? Уходит жар, уходит боль горенья?

– Уходит… наступает онеменье…

– Уйдет и это тоже, не спеши. Всегда так действуют коренья на брачном ложе.

Ты Клёну тоже помоги. Засунь остаток мази под кожу плоти у него.

Запомни, девонька, всё, что сегодня делала, запомни, что и мужа тоже

Ласкать должна ты, как и он тебя на вашем ложе.

Всё в ласках применяй, слова, движенья, тело. Ну, в общем, делай так ему,

Как для себя бы ты хотела. Немного только жестче. Не очень кожу гладь его.

Царапай больше. И не целуй. Кусай. Им это нравится – такие шрамы и следы

любви. Им это – просто Рай. Не будь колодой неподвижной. Как кошечка

играй. Корми собой, но не совсем досыта. И чуточку голодным оставляй.

Для аппетита! И праздники устраивай ему, будь неожиданна, смела. Не

докучай. Но если уж ругать его возьмёшься, то тут уж не скупись: «На, милый

– получай!» – и развернись на всё, на что способна! Да только очень редко! И не усугубляй! Запомни: только то в цель попадает, что справедливо, зримо, метко. Ну, ладно, думаю, меня найдешь, коль в трудную какую карусель, случайно с Клёном попадёшь. Ты зернышко, надеюсь, не теряла? Оно понадобится вам в момент последний. Сейчас без ласки мужа не оставь, пока он полностью не возродится.

И юная жена склонилась к корню мужа своего, губами тихо стала подниматься

выше. Ладонями разгладила лобок, с курчавыми и жесткими власами.

Поцеловала в пах, потом в пупок, всё выше уводя язык с губами.

А теплыми руками, между тем, мошонку гладила, слегка играла ею.

Соски его смешные губами нежно щекотала. Шутя щенком кусала шею..

Глаза его так вожделенно в её глаза смотрели, и руки нежно гладили её,

По-прежнему терзать —не смея. А, ведь, всего лишь полчаса назад

Они лежали оба бездыханны. И снова вдруг соитие желанно.

Желанно так, что плоть его почти совсем открылась.

А у неё рукой он ощутил меж ног, что там всё сильно увлажнилось.

Ей в ухо шепчет голосок.

– Возьми зерно губами, и в щель на плоти у него, его вложи, засунув нежно

языком, как можно глубже. Чтобы не выпало до срока. Губами зернышко она

взяла, как два овсяных. И к члену мужа поднесла, и обхватив губами, в

расщелинку его втолкнула мягко и легко.

Жрец только этого и ждал, и сразу зашептал:

– Сейчас почувствуешь, как чудно велико твоё желанье. К ней боком повернись.

Одной ногой приподнимись. Пусть между ног твоих она одну свою поместит

ногу. Легонечко её зажми, другую ж сверху, на себя ты протяни.

Твой друг своей зудящей головой здесь напрямую встанет напротив зева

молодой. Нет между вами никаких препятствий, свободен вход. Входи.

Свободны руки, ноги. И губы далеко, и грудь не близко. Лишь можно

Пальцами её достать. Но, брат, шалишь, уже не пососать. И это ни к чему.

И так сегодня им досталось крепко. Пусть отдохнут. Но есть одно серьёзное

тебе смятенье, ты можешь зернышко её нажать, как ловко ей и самому.

Чего ж тебе ещё? Глаза в глаза, на страстном эшафоте. Свободны руки.

И никому почти совсем не слышны звуки. Бывает это важно. За занавеской —

дети, внуки. Так можно долго отдыхать, сил набираясь…

Под шепот, исходящий из пупышки, его рука блуждала, по телу молодой

жены. Им двигаться, похоже, вовсе не хотелось. Но вот, проделки провиденья,

За лень им отомстив, рука его, затронувши сосок, Малашу тотчас возбудила,

Вагину сильно сократив. Подобно поцелую то движенье было.

Зерно, истекшее в вагину, так стало член сжимать и сокращать, что очень

Стало страшно Клёну, сумеет ли обратно он забрать, что так спешил отдать?

– Не бойся. Забирать его не надо. – тихонько голос просипел. И Клён

повеселел. Послушался совета, тихонько тронул грудь ея…

И вдруг забился в этой тесной клетке, где приготовились его доить.

И началось мучительно и сладко сокращенье…

Лежишь себе без принужденья, а там идёт своим всё чередом…

И от тебя ничто уж не зависит. И сладострастье получай, оно само тебя находит.

Не часто, правда. И не устанешь, лежишь почти что отрешенный. Идёт всё

время ток через тебя. Пока влагалище не разомкнется. Тогда лишь вывалится

член опустошенный. И вновь, через какие-то поры, он встрепенётся,

запросится в свой дом, в сосуд. Где так его целуют и сосут… и нежат и играют им, любя.

И вновь в ушах раздался тихий шепот седого старика:

– Вся наша жизнь течёт в работе, дети, как полноводная река.

И целый день вы будете, как все работать, ожидая, когда на Землю ночь

падет, любовников тела в любовный жгут свивая.

И это самый чистый наш родник любви и красоты, и верности, и доброты.

И из него поток любви земной течет на землю, деточек рождая.

Которые потом, работая, ваши места займут. На склоне лет вам вашу старость

Утешая. Течет любви поток, в сердцах мужских честь, доблесть возбуждая.

А в женских – нежность, верность, доброту. Спокойствие, надежность

К любимым детям к мужу поселяя.

Вот только вы про меру не забудьте. Она во всём всегда нужна. Иной раз

больше, чем желание любви она важна. Как часто вам любить друг друга? Не

важно то. Можно не часто. Но надо всласть!

Чтоб не терялась в суете слиянья жажды власть.

Заранее жену готовь. Целуй, притягивай и трогай.

Тогда она горячей печкой будет. А не холодной недотрогой.

М время не жалей на разогрев. И день, и два – пусть хочет!

Они в любви сильнее нас. Хоть тресни!

Нам не достичь той высоты любовной песни, что их тела, лаская жжет.

Но если повезёт, сумеешь с ней совсем соединиться, она

Тебя с собою унесёт, в заоблачье своё, где будете парить, как птицы.

И ты получишь всё назад сполна. Сожжет в своей печи она твои напасти.

В костёр горящий с ней нырнёшь надолго. Желай и сохраняй в душе такое

Счастье. Оно доступно тем, кто неотступно костёр любви свой возжигает.

Не изредка, а поминутно, но только в самый жар соединяясь, когда уже никак

нельзя терпеть! Когда дрожат руки и ноги, и весь дрожишь, несясь до дому,

Ни рытвин, ни ухаб, не видя на дороге.

Ну… вот и всё. Урок закончен. И получен.

Не спешите, дети. Немного полежите, отдохните. Всё вам принесут. Сегодня вы

для нас всего главней на свете. Уж так положено Богами, и ничего не можем

мы менять. Лишь мудрость Высших неустанно постигать, по мере наших сил.

Заря алела, заря светила небо, щель в храме потолка всё более светлела.

Виднее стало всё, храм пуст. Они одни по центру на душистом ложе.

Срослись две плоти в плоть одну. И каждый ощущает Святое наполненье

пустоты, которую допрежь лишь смутно ощущали.

И сутки бы ещё родня ждала, рассевшись на камнях, нагретых солнцем на

траве цветущей. Да только малым было то зерно. Жрецы им дали ровно

столько, чтобы костёр любви пылал лишь до утра, зелёным всполохом

Священного Славянского костра.

Обоим в ухо зажужжали голоса:

– Пора вам выходить навстречу новой жизни, под солнца луч.

Ждёт пир вас свадебный и заодно плеснем сурью на детства вашего

прошедшей тризне. С неделю будешь ты, Малашенька, лежать, раскинув ноги,

не видима никем в его чертоге. Один он будет наслаждаться видом,

тебя лелея и втирая мазь, всю волю сжав в кулак,

чтоб раньше срока не излить в тебя, всё возрастающую страсть.

И будешь ты всю жизнь стонать под ним потом, но вовсе не от боли,

а от любви, соединившей вас Сварожьей волей.

Несите им их брачные одежды! За эту ночь они прошли большое испытанье,

И страх, и тела стыд, и эгоизма стыд, и первой резкой страсти боль.

И послушанье строгим храмовым жрецам, нещадно взглядами терзающих тела.

И жгущее глаза их, узнавание друг друга.

Нагими видели они впервые любовника и своего супруга.

Всё вынесли они за ночь одну. Как в проруби холодной искупались

И впереди их ждёт неведомая жизнь, которая так много обещает,

Но без упорного труда так мало всем даёт.

Но николи они не испугались, и жар любви не только не утих:

он превратился в пламенный костёр, спаявший их тела в едино!.

И если б не любовь – бессмысленна бы жизнь была совсем.

И холодна как льдина!

Вам, дети наши, стало многое понятно, но лишь постольку,

Поскольку ласкова сейчас к вам жизнь. Наполнена пока она друг другом только.

А будет всякое: увидите и горе, и беду. Ты, Клён – теперь мужик!

И ты держи в руках свою судьбу, держи свою жену в порядке.

И ею ты всегда гордись! Всё остальное вытекает из любви.

Насколько будешь ты любим, настолько дом твой и покой для вас обоих будет

сладким.

С лучом восхода вышли жрец и жрица. И пробежался ропот по толпе.

Все поднялись и подошли к ступеням.

– Вы слышали?

– Да! – хором все сказали.

– Под утро ими был зачат ребенок. Сварог своё им дал благословенье.

Теперь уже не паре, а семье. Они действительно друг друга любят.

И после пира оставьте их одних на целую неделю.

Им есть что делать, не мешайте им. Сегодняшнее ложе их внесите

в их новую опочивальню. Оно ещё сослужит им своим напоминаньем службу.

Сейчас он вынесет её. Венец давайте.

Двенадцать звёзд из камня изумруда подал умельцу в руки жрец

Здесь, – тихо жрец сказал – девятую из них, рубином замените.

Будет мальчик. А бирюзу для первой доченьки оставим.

Зелёные каменья юной свадьбы заменятся потом тем камнем,

Что нужному моменту будет подобать.

Сам Клён их вставит, где алмаз, где оникс, где аметист, а где топаз.

Он сам их будет подбирать, на свой отцовский глаз.

И все жрецам рукоплескали!» Мы счастливы! Пополнилась Земля громадной

порцией энергии любви. Да здравствует вовек любовь земная!

Да здравствует её носитель – человек!»

Из двери, в храм ведущей, в просторном светлом одеянье явился Клён.

Был подпоясан шелковы шнуром вкруг бедер. Наручни золотые на запястьях.

Поскольку в воины, в мужья, произведен.

И изумрудный обруч золотой, на голове лежал, прижавши кудри, а на виске —

рубин.

Сапожки легкие на стройных жилистых ногах, и плеч развернутый аршин.

Он вышел медленно, неся в руках, как малого ребенка, свою любимую жену.

Она была в просторном тоже одеянье, расшитом золотом.

На голову её «венец жены» надели с пеленой прозрачной.

Румянец бледен, подведены очи, как и положено для новобрачной.

Но сколько счастия во взгляде на него! На мужа молодого своего!

В венце его торчал тот самый плат окровавленный, которым брачный пир

Всегда счастливо открывался.

Увидев плат, вперед шагнула мать, ей честь принадлежит – плат принимать,

Пир «честный» открывать.

Пред нею встал Клён на колено, рукою плат к губам поднёс. Поцеловал.

Его с лица на руки матери откинул, и впереди толпы жену на пир понёс.

Не юноша нёс ношу дорогую. Нёс муж любимую свою на всю оставшуюся

жизнь.

***

– На пир пойдёшь? – жреца спросила жрица.

– Да нет пока, я что-то седни приустал, – старик ответил.

– Да не крути хвостом ты, жрец! Не даром же ты махом осушил питья жбанец.

– А чо тогда цепляешься, коль знаешь? Нет, он и меня порадовал. Хорош,

подлец! Да и она так дивно в страсти хороша.

– Я думала ты спишь, а ты – хитрец!

– Ты ж тоже не спала, я видел! – ответил жрице жрец. Детей теперь тут

знаешь, сколько нарожают!? Ты видела, как из-за тех кустов, вон там,

за парой пара выползают?

– А то! Так каждый раз, перед обильной жатвой, считаем сроки до родин

по брачным узам чьим-то. И получается– один в один!

– Ну, Бог даёт! Грешно не брать! А в этот раз совсем замучишься младенцев

принимать! Вот то ли дело! – добро мы с Маней отрожались!

– Ещё б! За сто – то лет!! Пора и отрожаться! Да ладно, морду, что скривил?

Иди! Ещё есть часик – полтора до пира. Успеешь с Манечкой твоей

накувыркаться.

– Ой-ёй! Смотри, какая ты у нас! Строга, невозмутима. Не твой ли там

хоронится? Вот то-то! Ты тоже тот жбанец не пропустила мимо.

Да ладно. Не стыдись! Чего стыдиться тут! Дано нам это.

Так будем наслаждаться, покуда Бог даёт, а стар иль молод – это каждый сам

себе решает. Да, тело стАро. А душа – летает! Да как ещё! Вот сердцем чую, что

меня Маняша ждёт!

– Иди уже! – и жрица улыбнулась, из-под большого капюшона глядя,

как из лесу пружинящей походкой к ней торопливо Велс её идёт.