Текст книги "Исключительно твой"

Глава 13

Марат

– Разве это не меняет всю нашу изначальную концепцию? – отец откладывает очки и поднимает на меня взгляд.

– Нет. Лишь немного ее корректирует.

– И все это только для того, чтобы захантить какого-то фэшн-директора?

– Не какого-то, а одного из самых перспективных. Афина за неделю показала большую эффективность, чем некоторые наши сотрудники за несколько лет. Завтра мы летим во Францию на переговоры к самому Росси! Плюс у нас назначено еще несколько встреч… Да и вопрос с лагерем все равно пришлось бы как-то решать, учитывая поднявшуюся шумиху. Это – лучший выход.

– Если ты уверен…

– Да, отец. Я знаю, что делаю. К тому же изменения уже поддержал Коваленко. Если их поддержите вы, убедить оставшегося инвестора будет несложно.

– На твоем месте я бы не был так в этом уверен.

Потому что третий инвестор – Фариз. Дочь которого я отверг. Конечно, после разговора со мной отец, как мог, старался сделать это красиво, но…

– Что вы ему сказали?

– В каком плане?

– Как аргументировали мой… – я замолкаю, потому как не могу подобрать слов. Сам я Фаризу ничего не обещал. Руки дочери не просил, да и её никоим образом не обнадеживал.

– Отказ?

– Если вы так это называете.

Отец чуть хмурится. Мы похожи даже в этой привычке сводить брови в одну перпендикулярную переносице линию.

– Фактически я передал Фаризу твои же слова. И не без сожаления добавил, что пока мы с ним мечтали об общих внуках, жизнь распорядилась по-своему.

– Как он на это отреагировал?

– С присущим Фаризу юмором. Ответил, что по молодости тоже был крайне влюбчивым.

– Значит, нам все-таки удалось сохранить нормальные отношения?

– На твоем месте я бы на это не сильно рассчитывал, Марат. Ведь его отцовская гордость была задета.

– Даже если один инвестор против. Два других за, – стою на своем.

– И все же лучше не доводить ситуацию до конфликта. Самым лучшим аргументом для Фариза станет успех твоих парижских переговоров.

– Мы сделаем все от нас зависящее, но вы же понимаете, что одним разом такие вопросы решаются далеко не всегда.

– Зачем тогда твой хваленый фешн-директор?

Зажимаю пальцами переносицу. Я тоже надеюсь на то, что козырь в виде связей Афины сработает. Но в этом мире все так устроено, что ничего нельзя гарантировать наверняка. Сам я бьюсь над этим вопросом не один год. Но большие компании смотрят на наш рынок с изрядной долей скепсиса. Убедить их – дело сложное даже для профессионала вроде Афины.

– Затем, что она как никто разбирается в этом бизнесе.

– Парижские переговоры это подтвердят. Или опровергнут, не так ли? Зарплату барышня запросила ого-го. Пусть отрабатывает.

– Зарплата у нее соразмерна зарплате любого нашего топ-менеджера.

Схлестываемся с отцом взглядами над разделяющим нас столом. Я не привык оспаривать его главенствующую роль, не берусь и тут. А почему не отвожу глаз, и сам не знаю. Вероятно, так я защищаю честь своей женщины.

– Ты так отчаянно покровительствуешь этой даме… – усмехается отец. – В этом есть какой-то личный интерес, м-м-м? Уж не из-за нее ли наши планы с Фаризом расстроились?

Я силюсь что-то ответить, но тут дверь широко распахивается, и в нее влетает Афина.

– Получилось! Ralph Lauren наш! Только представь… Я позвонила Серафиме, а она была с Марком… Ой. Извините. Я помешала.

– Да уж. Входя кабинет начальника, не мешало бы постучать.

Афина осекается. Мне почти больно наблюдать за тем, как стыд окрашивает ее щеки алым, кажется, я сам чувствую, как они горят. Как ее голова опускается вниз, тухнет взгляд. И в то же время гордо. Потому что длится это от силы пару секунд. А потом Афина берет себя в руки, распрямляет плечи, демонстрируя безупречную осанку, приподнимает подбородок и наклеивает на губы улыбку. Вполне теплую, хоть отец такой и не заслуживает.

– Вы правы. Меня чересчур захватили эмоции. Я зайду попозже. Еще раз извините.

– Постойте, Афина. – Встаю. – Мы с отцом как раз обсуждали ваши идеи. Думаю, будет лучше, если вы сами о них расскажете.

– Нет-нет, я уже и так узнал о моде больше, чем когда-либо, – протестует отец. – С меня достаточно. Давайте лучше доложите о результатах.

– А что, контракт с Ralph Lauren результатом не считается? – интересуюсь я. И это, конечно, опять чертов вызов. Не свойственный мне совершенно. Стыдный. Может быть поэтому, не удостоив меня ответом, отец встает. Проходит мимо Афины. Окидывает ее быстрым взглядом (наряд у нее, как и всегда – не придраться), кивает и выходит за дверь.

– Я ему не понравилась, – со вздохом констатирует она, глядя на дверь, что захлопнулась за отцом почти бесшумно.

– Дело не в тебе. Он всегда настороженно относится к новым сотрудникам. Особенно если те привносят столько идей, ломающих изначальный план, – отбрехиваюсь полуправдой.

– Да. Понимаю… Но я же не только сотрудник, – замечает Афина с щемящей, нескрываемой совершенно тоской. И ведь с ней сейчас не поспоришь. Чтобы мои слова прозвучали приемлемо, нужно еще исхитриться. А я не очень-то в этом силен. Выигрывая время, притягиваю Афину к себе и зарываюсь носом в изумительные светлые волосы, сладко пахнущие ей самой, а еще летом и солнцем.

– Думаешь, сейчас было подходящее время это с ним обсуждать?

Нет, конечно. И если уж говорить начистоту, такого случая никогда не представится. Расскажи я о наших отношениях с Афиной сегодня, или завтра, или через неделю, теплее ее не примут. Так что вроде бы и нет никаких причин держать происходящее между нами в тайне. Кроме одной. Наше счастье еще слишком хрупко. Я банально не хочу подвергать его испытаниям. Другое дело, когда наши чувства окрепнут. Как костью давлюсь невыговоренным. А она не наседает, хотя имеет полное право. Вздыхает только:

– Ты, наверное, прав.

– Я точно прав, – перевожу дух. – Так что там с Ralph Lauren?

– Мы получили предварительное согласие.

– Так просто?

– Почему просто? Ты вел с ними переговоры последние полтора года. Я только немного ускорила процесс, шепнув за тебя кое-кому пару слов.

– Моя ж ты умничка, – подхватываю Афину на руки и начинаю кружить. Она заливисто хохочет, машинально выпуская коготки для лучшего сцепления с реальностью. Пофиг. Я даже эти метки хочу.

– Как мы отметим победу?

– Никак! – смеется опять. – У нас завтра ответственная командировка, забыл?!

– Такое забудешь! Эх…

– Что?

– Я скучаю по времени, которое мы провели в лагере.

– Мне тоже там было очень хорошо. Я понимаю, о чем ты.

Касаюсь лба Афины своим. Да… Она понимает меня. Может быть, лучше других. Несмотря на разницу в менталитете и нашем жизненном опыте.

– Я сегодня заеду домой. Надо хоть вещи собрать в дорогу.

– Неужели еще не все твое барахло перекочевало ко мне? – Афина проказливо морщит нос. – Порой мне кажется, что твои пиджаки заполонили всю мою гардеробную.

– Жалуешься?

– Нет, – закусывает губу. – Мне ужасно нравится твой стиль.

– И ты бы ничего в нем не стала менять? Что смотришь? Мне интересно мнение профессионала.

– Нет. Я ничего, вот вообще ничего не хочу в тебе переделывать. Ты совершенно обалденный именно такой, каков есть. Правда, в шортах и кепке ты мне тоже очень нравился. И в них, кстати, ты казался моложе.

– На молоденьких потянуло, да? – смеюсь. Никогда столько, сколько с ней, не смеялся. В ответ Афина показывает мне язык. – Осторожнее. Не то я покажу, на что он годится.

В ее безмятежно голубых глазах поднимается шторм, и они безнадежно темнеют. Я прямо вижу, как она взвешивает за и против того, чтобы соблазнить меня прямо здесь. Но благоразумие все же берет свое. А потом нас снова закручивают дела. Работы у нас столько, что никогда, кажется, не переделать. Меня даже беспокоит то, что Афина торчит в офисе наравне со мной. Хотя это и ужасно приятно: иметь с ней общее дело, делить радости и тревоги, знать, что меня есть кому подстраховать при случае. И что это не кто-то там, а моя женщина. За две недели, что мы работаем вместе, Афина успела очаровать всех наших сотрудников и завоевать среди них безусловный авторитет. Ни одно наше совещание теперь, даже самое безобидное, не обходится без упоминания ее имени. Каждый день приносит какие-то радостные новости. Конечно, я и раньше понимал, что в некоторых вопросах мы топчемся на одном месте, но как много мы тратим на это сил, до конца осознал, лишь когда Афина буквально за несколько дней сдвинула нас с мертвой точки. И так легко у нее дело спорится… Просто в руках горит. Даже жаль, что я не могу гореть вместе с ней. У меня кроме этого столько проектов, что нужно держать себя в черном теле. Я только каким-то чудом умудряюсь втиснуть в свой график командировку в Париж. Всего три дня, которые до того заполнены встречами и суетой, что нам приходилось жертвовать сном, чтобы побыть вдвоем. Пройтись по ночным улочкам в обнимку, или заняться любовью в чудном номере с ванной, установленной у окна, из которого открывался шикарный вид на Эйфелеву башню.

И ведь был… был результат! И у переговоров: мы заключили один важный контракт, и почти добили еще три соразмерной значимости. И у наших отношений: никогда еще мы не проводили столько времени вместе. За обеденным столом, и столом переговоров, всклоченные в какой-то маленькой булочной, куда мы выскочили за свежими круассанами на завтрак, и в до мелочей продуманных нарядах, выбранных Афиной для встречи.

– Ты с ума сошел?! Надевать Kiton на встречу с финансовым директором Brioni?!

– Я уже запутался. Разве нам назначено?

– Нет! Но Антонелла будет сегодня ужинать в том же ресторане, что и мы. Господи, да убери ты этот костюм! Не понимаю, как ты вообще без меня жил?!

Конечно, я понимаю, что это вполне риторический вопрос. Но зачем-то на него отвечаю:

– Не знаю. И даже, если честно, не помню.

– Чего? – Афина, что на автомате перебирала развешанные гувернанткой вещи, оборачивается. Взгляд растерян, будто она уже и не помнит, о чем спросила.

– Как жил без тебя. Пытаюсь вспомнить, и не могу.

Афина закусывает губу, чтобы та дрожью не выдавала обуревающих ее чувств.

– Марат…

– Иди ко мне. К черту этот костюм. К черту Антонеллу.

– Но пока она в Париже…

– К черту Париж. Надо будет – слетаем к ней специально в Италию.

И Афина послушно отступает от шкафа. Подходит ко мне.

– Если справишься за пятнадцать минут, мы успеем и в ресторан, и…

– Ты много болтаешь, учитывая, как немного времени у нас есть. – Это я уже говорю, целуя ее… губы, нос, щеки, все без разбору.

– М-м-м.

– Кто-то из нас должен быть благоразумным и следить за таймингом.

– Этот кто-то – ужасная зануда, – шепчу, развязывая поясок на ее халате. Афина ведет плечами, отбрасывая тот совсем.

– Это я зануда!? Тогда ты… ты просто безответственный мальчишка!

– А ты сейчас похожа на училку. – Смеюсь. – Очень-очень строгую и занудную училку.

– Ах так, да? – толкает меня в грудь. Я послушно опрокидываюсь на кровать, предвкушая, что будет дальше. – Может быть, мне и впрямь стоит преподать тебе некоторые уроки. – Забирается сверху, оседлав мои бедра.

– Да, пожалуйста, – оскаливаюсь. – Я весь внимание.

– Урок первый. Называется – рот годится не только на то, чтоб болтать.

Я зажмуриваюсь, потому что какого-то черта краснею. Действительно как мальчишка. И не хочу, чтобы она видела, какой эффект на меня произвели ее слова. Я даже сам не понимаю, как такое возможно… Но мне нравится. И то, что она сверху, вся такая чертовски строгая, и то, что она ведет себя так уверенно…

– Разве здесь ты не должен кое-что уточнить?

Меня ее слова сокрушают. Опрокидывают навзничь. Мне не надо ничего решать, она направляет меня, она командует. И все у нее под контролем. Я лишь подчиняюсь. Облизав пересохшие губы, сбивчиво шепчу:

– И для чего же… еще годится мой рот?

Перебирая коленями, Афина забирается выше. Зарывается рукой в мои волосы и, притянув к себе, влажной, вкусной, маняще-припухшей, шепчет:

– Вот для этого, мой мальчик… Вот для этого.

Глава 14

Афина

– Эй! Ты чего тут сидишь? Что-то не так?

Марат заходит в ванную. Рубашка нараспашку, недовязанный галстук свисает вниз правым концом.

– Угу, – морщусь. – Сейчас только таблетка подействует.

– Что за таблетка? – в два шага доходит до мраморной столешницы со встроенной раковиной. Сгребает коробочку и подносит к глазам.

– Но-шпа?

– Угу. У меня довольно болезненные месячные.

– А-а-а, значит, начались?

Может быть, я параноик. А может, так на мне сказывается чертов ПМС, но в голосе Марата мне чудится облегчение. И оно явно как-то связано с тем обстоятельством, что кроме нашего самого первого раза, он всегда был осторожен и использовал презерватив.

– Начались, да. – Я снова кривлюсь, переживая болезненный спазм.

– Ты обращалась к врачу? Если нужно, я мог бы попросить маму посоветовать хорошего.

Усмехаюсь. Веду подушечками пальцев по его нахмуренным бровям и отрицательно качаю головой.

– Не надо. Врачи тут бессильны. Просто у некоторых женщин это проходит так. Мне не повезло.

– Как знаешь, – глядит на меня с сомнением. – Давай-ка, вставай. Отнесу тебя в кроватку.

– Перестань, – улыбаюсь, тронутая до глубины души его заботой. Вот вроде бы уже должна была привыкнуть к такому отношению, не зря ведь говорят, что к хорошему привыкаешь быстро, а нет. Нет у меня привычки. Все, что бы он ни делал, умиляет меня ужасно. До колючего кома в горле. До рези в глазах и сладкой тянущей боли под ребрами. Неужели он настоящий и, что главное, мой? – Это всего лишь месячные. Я не умираю. Да и некогда мне разлеживаться. У нас сегодня совещание с инвесторами.

– Я и один с успехом его проведу.

– Ни за что! Я не брошу тебя на съедение волкам.

– Это кто волк? Коваленко, что ли? – Марат ревниво сощуривается. Вот же дурачок! Закатываю глаза:

– Он будет там не один. И, кстати, мне уже лучше.

– Уверена?

– На все сто. Иди, одевайся, и не мешай собираться мне. Я похожа на пугало. – Скольжу придирчивым взглядом по собственному отражению в зеркале. И все-таки хирурги потрудились прекрасно. Если в лице и сохранилась какая-то асимметрия, то ее никто, кроме меня, не видит.

– Ты красавица. – Целует в плечо.

Собираемся быстро. Выходим на улицу. А там такое лето, что голова кругом. Так жаль, что его дни проходят мимо. Нам хоть бы на выходные вырваться, чтобы успеть поймать его за пегий душистый хвост. Мечты-мечты. Особенно завидно становится, когда звонит Сергеевна. Им там, на озере, хорошо…

– Какая жара. Сдохнуть просто, – ругается Марат, вместо водителя открывая дверь у меня перед носом.

– Сейчас бы в Беляево, – тяну мечтательно.

– Немного же тебе надо для счастья.

– Немного, – соглашаюсь. – Так что можешь уже перестать спускать на меня деньги.

– А мне нравится! Спускать. Кого, как не тебя, мне радовать?

– Тот браслет был очень дорогой, Марат.

– Все самое лучшее для моей женщины.

Ну, вот и что с ним поделать? А с собой? Я ведь чувствами к нему, как кровеносной системой, пронизана… Ранит – истеку, как кровью. Трясу головой, отгоняя иррациональные страхи. Марат рядом, уткнувшись в планшет, изучает какие-то графики. Рисую большим пальцем в центре его ладони сердечко. Глупо и совершенно по-детски метя.

– Я тоже тебя люблю, – бросает Марат, ни на миг не отрываясь от работы. Мои страхи стихают, улыбка растягивает губы. И даже живот уже не ноет так сильно.

В офисе привычная суета. Расходимся по кабинетам. Марат выделил мне небольшой, но светлый, неподалеку от своего, как я и просила. Прохожусь еще и еще раз по своим записям. Конечно, при случае Марат всегда меня подстрахует, но мне важно справиться самой и доказать, что я не зря занимаю свое место. Я хочу, чтобы меня оценили как профессионала своего дела. Отметили не только мою красоту, но и ум, позволяющий быть достойной опорой для такого мужчины, как господин Панаев. Это добавит очков в мою довольно скудную копилку, когда он решит представить меня родителям в качестве своей женщины. Рано или поздно это все равно произойдет. И я хочу быть на сто процентов готова к этому событию.

Как исполнители, мы с Маратом, и еще несколько ключевых сотрудников офиса, приходим в конференцзал первыми. Остальные подтягиваются постепенно. В принципе, все знакомые лица. Кроме разве что Фариза Дадашевича. Перед каждым папка с подготовленным мною набором предложений и небольшим отчетом по тому, что мы уже успели сделать. Слово берет Марат. Все как всегда – презентация, слайды, рассказ о нашей командировке.

– Однако. А я тебе, Марат, говорил, бери Афину – не пожалеешь. Смотри, как лихо все завертелось, – ухмыляется Коваленко, скользя по мне липким взглядом. Пальцы Марата сжимаются поверх стола. Под загоревшей кожей отчетливо проступают вены.

– Стоит отметить, что Марат Маратович проделал колоссальную работу, заключив самый первый контракт. Другие бренды ведут себя гораздо более благосклонно, когда понимают, что идут не на пустое место, – признавая очевидное, делаю комплимент своему мужчине. Марат дежурно мне улыбается. А я, признаться, рассчитывала совсем на другой эффект. На то, что он хотя бы расслабится, ведь лично у меня от напряжения сдавливает виски.

Наконец, разговор перебрасывается на другие проекты. Люди, которые больше не нужны, тихонько уходят. Приходят новые. Секретари разносят чай-кофе и легкие закуски. Меняют бутылочки с водой. Я, наверное, тоже могу идти. Боль в животе опять вернулась, и все, о чем я могу думать, так это о том, как поскорее закинуться обезболивающим. Ловлю взгляд Марата. Без слов спрашиваю: я больше не нужна? Он, соглашаясь, прикрывает глаза. Я выскальзываю тенью из-за стола как раз в момент, когда Фариз Дадашевич с сомнением замечает:

– … терять кусок драгоценной земли из-за какой-то девки?

Он даже не потрудился убедиться, что я ушла. Впрочем, чему я удивляюсь? Богатые люди зачастую такие. Им на других людей просто плевать. Они для них – грязь под ногами. Помеха их грандиозным планам.

– Афина – очень ценный специалист. – Надо же! Первым за меня, как ни странно, вступается Коваленко. Застываю у двери, прислонившись к стенке. Прикрываю глаза. – Эту сделку Марату предложил я.

– И потом, Фариз, дело ведь не только в Афине. Там дети. Не знаю, в курсе ли вы, но буквально через дорогу от лагеря располагается детский дом… – опять вступает в разговор Марат. Ну, молодец же! Молодец! Не повелся на провокацию. Нашел нужные слова. Видно, для этого и взяв паузу. Я морщусь, отлепляюсь от стенки и, понимая, как неловко будет, если кто-то застанет меня подслушивающей, возвращаюсь к себе. Пару минут просто сижу в кресле, наслаждаясь тишиной. Но боль усиливается. Сиди – не сиди, а таблетку мне нужно принять. Потрошу сумочку в поисках блистера с Но-шпой, но не нахожу.

– Черт!

Вздыхаю. Ситуация не безвыходная. У секретарей в приемной наверняка есть аптечка. Выхожу из кабинета. А там какой-то переполох. Девочки мечутся. Кто-то ругается. Ловлю одну из помощниц за руку:

– Что такое?

– Марат Маратыч подрался с кем-то из инвесторов.

Не может быть! Только не Марат. Я не знаю более сдержанного и воспитанного человека. Он ни за что не станет пускать руки в ход. Он же какими-то единоборствами занимался. А там это первое правило!

Прижав руку к животу, несусь по коридору. Дверь в конференцзал резко открывается, отлетает, ударившись в стену, и останавливается, пойманная нетвердой рукой вывалившегося в коридор Коваленко. Выглядит он ужасно. Дико… Глаза навыкате, бешеная пена пузырится в уголках губ. Я испуганно замираю. Тело деревенеет, перед глазами кружится. Однажды я уже имела несчастье видеть его таким. И ничем хорошим это для меня не обернулось. Меня охватывает настоящий ужас, от которого все кругом становится медленным-медленным. Как в слоу-мо, между нами танцуют щедро золоченные льющимся из окна светом пылинки, растягивается, кривится безумным оскалом его рот, подурневшим лицом идет страшная судорога. И будто сквозь толщу воды я слышу:

– Сгною. Тебя… Щенка этого сгною. Слышишь?

Коваленко тянет ко мне руку с хищно скрюченными пальцами. Горло саднит. Криком и невысказанным страхом. Жутко. Стыдно… Я ведь еще помню, как просила его, нет, умоляла перестать. Потому что не за себя просила. И тогда, и сейчас… Потом клялась себе, что этого никогда больше не повторится. А теперь, наверное, снова придется просить. Чтобы он не трогал Марата.

Впрочем, вместо просьб с губ почему-то срывается:

– Ты совсем спятил…

Он спятил! Два года, как мы расстались! Два чертовых года… А Владимир все не угомонится. И не простит. Кого, кстати? Себя?! Уж если кого и винить, что у нас ни черта не вышло, так это его самого.

– Это ты! Ты во всем виновата. Приворожила меня, да? Скажи, приворожила?!

Бросается ко мне, готовый – что? Сломать меня по починенному? С трудом сросшемуся? И не успевает. Потому что из конференцзала выскакивает Марат и что есть сил его от меня отталкивает. За ним с темным лицом выходит Панаев старший.

– Немедленно прекратить! Марат!

Я как в дешевой мелодраме. Горький, совершенно неуместный в сложившихся обстоятельствах хохот срывается с губ. Пытаюсь его сглотнуть. И давлюсь им, давлюсь… Кашляю. Задыхаюсь…

– Все хорошо! Афина. Посмотри на меня! Все хорошо.

– Это из-за меня? Извини, я не хотела.

– Чушь! Ты-то тут при чем? Не надо. Слышишь? Перестань! Ну?

Дышу глубоко, медленно, чувствуя, как каждый вдох растекается холодком по глотке.

– Прости. Прости, мне уже лучше.

– Вот и славно. – Марат судорожно сжимает и разжимает пальцы. На сбитых костяшках кровь.

– Если ты закончил, жду тебя через пять минут у себя в кабинете, – тихим, бесконечно усталым голосом замечает Марат Арзасович. Он не скрывает своего разочарования. А Марат хоть и пытается, очень плохо маскирует боль, которое то ему причиняет. – Пойдем, Фариз, и прими, пожалуйста, мои искренние извинения за эту омерзительную сцену.

Марат не бросает меня, не устремляется за отцом следом, но… По правде мне от этого только хуже. Я чувствую себя так плохо, как, может быть, никогда еще до этого не чувствовала. Я же понимаю, как унизительно для него все происходящее. Не знаю, как… чем… каким органом я это улавливаю, ведь Марат никак не показывает мне своих истинных эмоций, но этого и не требуется. Я просто чувствую, что ему впервые в жизни стыдно перед отцом – его самым большим, может быть, единственным даже авторитетом. И ведь я тому виной стала. И как теперь принять эту мысль?

– Извини меня.

– За что?

– Я не знаю.

– Не знаешь, а прощения просишь. Брось. Коваленко нарвался и получил по заслугам.

Растерянно хлопаю ресницами. В голове миллион вопросов…

– Что значит – нарвался?

– Он тебя оскорбил.

Так я и думала. В смысле, подумала сейчас, не тогда… Будь иначе, я бы просто не допустила случившегося. Как? Дело третье. Важен сам факт. Раньше Коваленко вел себя намного более сдержанно и благоразумно. А теперь даже не знаю, куда его благоразумие подевалось. Сложно представить, что Марат стал бы его провоцировать. Он не из тех, кто бравирует своими победами. Тогда что же произошло за те несколько минут, что меня не было? Ничего ведь… Ничего не понятно!

– Не нужно было.

– Это я буду решать сам. – Голос Марата звучит твердо, даже предупреждающе. Неумолимо. Бескомпромиссно. Его решения – это те красные линии, за которые даже мне, похоже, ни при каких обстоятельствах нельзя заходить.

– Извини, – лепечу опять в какой-то странной истерике. – Тебе надо к отцу.

Марат отводит глаза. Оглядывается за спину.

– Да. Нужно. – И снова посмотрев на меня, добавляет твердо: – А тебе не нужно извиняться. Ты не виновата, что Коваленко – мудак.

– Но я все испортила, правда?

– Не ты.

Тоже твердо. Так, что не усомниться в сказанном. А я нет, чтоб этому порадоваться, цепляюсь совсем за другое. Не я, да… Но испортила! Тут даже Марат не берется спорить.

– Я тебя люблю…

– Я тебя тоже. – И улыбается, наконец, возвращая на какое-то время статичность нашему зашатавшемуся под ногами мирку.